Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

«Сегодня богема стала уже легендой, пережитком, но фигуры её настолько живописны, так дороги литературной жизни, что в недалёком будущем она непременно появится в каком-нибудь новом фантастическом уборе…» (Я. Парандовский «Алхимия слова», Польша, 1951 г.).

• «Мне памятно, как снаряжали во дворец Ивана Крылова (1769–1844), которого желала видеть императрица Мария Фёдоровна. Иван Андреевич, как это современникам его всем хорошо известно, был большой неряха. Его умыли, причесали и, принарядив в новенький мундир служащих при императорской Публичной библиотеке, привели показать Е. М. Олениной (жена покровителя И. Крылова А. Н. Оленина. – Е. М.). Он подсел к нам в гостиной и, когда настало время ехать, мы спохватились о трехугольной шляпе его, которую не находили. Наконец, и Иван Андреевич поднялся искать её вместе с нами. Тут, к ужасу нашему, увидели мы на кресле, с которого он встал, какой-то блин, из которого торчал весьма помятый плюмаж. Увы! это была шляпа, на которой в продолжение получаса покоилась тучная особа его! Можно вообразить себе, какого труда стоило дать ей несколько приличный вид» (из «Воспоминаний» А. Каратыгиной, Россия, 1871 г.);

• «Свою шляпу с огромными полями Людвиг ван Бетховен (1770–1827) носил несколько назад, чтобы лоб был открыт. (Впрочем, шляпу он беспрестанно терял). Так он странствовал, немного подавшись туловищем вперёд, высоко подняв голову, не обращая внимания на замечания и насмешки прохожих…» (из очерка И. Давыдова «Л. ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Александр Пушкин (1799–1837) не изменился на юге (Кишинёв, Россия, 1820 г.): был по-прежнему умён, ветрен, насмешлив, и беспрестанно впадал в проступки, как ребёнок…» (из Воспоминаний М. Попова, Россия, 1874 г.). «…Пушкин носил молдаванскую шапочку. Выдержав не одну горячку, он принуждён был не один раз брить себе голову; не желая носить парик (да к тому же в Кишинёве и сделать его было некому), он заменил парик фескою и так являлся в коротком обществе» (из Дневника В. Горчакова, российск. публ. 1850 г.). «…Обритый после болезни, Пушкин носил ермолку. Славный стихами, страшный дерзостью и эпиграммами, своевольный, непослушный, и ещё в ермолке, – он производил фурор. Пушкин был предметом любопытства и рассказов на юге и по всей России» (из Воспоминаний М. Попова, Россия, 1874 г.);

• «Внешний вид Ганса-Христиана Андерсена (1805–1875) являлся притчей во языцех. Мятый плащ в руках, скомканная шляпа на голове. На голове довольно обеспеченного человека, надо сказать. Это выглядело неприглядно. «Талант у него, конечно, имеется, но таланта мало, нужны манеры», – заявила одна светская львица, увидев Андерсена в первый раз. Андерсен никогда с ней не разговаривал потом, и светская львица, жаждущая, как и все, гениальных историй сказочника, прикусила язычок. Другой прохожий на улице спросил; «Это ваше сооружение на голове вы называете шляпой?» Но тут уже Андерсен ответил: «А вы, милейший, это ваше сооружение под шляпой называете головой?»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Раз на Ивана Тургенева (1818–1883) утром напала какая-то странная тоска. «Вот такая же точно тоска, – сказал он, – напала на меня однажды в Париже – не знал я, что мне делать, куда мне деваться. Сижу я у себя дома да гляжу на сторы, а сторы были раскрашены, разные были на них фигуры, узорные, очень пёстрые. Вдруг пришла мне мне в голову мысль. Снял я стору, оторвал раскрашенную материю и сделал себе из неё длинный – аршина в полтора – колпак. Горничные помогли мне, – подложили каркас, подкладку, и, когда колпак был готов я надел его себе на голову, стал носом в угол и стою… Веришь ли, тоска стала проходить, мало-помалу водворился какой то покой, наконец мне стало весело». «А сколько тогда было лет тебе?» – «Да этак около 29-ти. Но я это и теперь иногда делаю. Колпак этот я берегу – он у меня цел. Мне даже очень жаль, что я его сюда с собой не взял». «А если бы кто-нибудь тебя увидел в этом дурацком положении?» – «И видели; но я на это не обращал внимания, скажу даже – мне было это приятно»…» (из Воспоминаний Я. Полонского, сборник П. Фокина «Тургенев без глянца», Россия, 2009 г.);

• «У Уильяма Гладсона (1809–1898) – государственный и политический деятель, премьер-министр Великобритании в 1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894 гг.. – Е. М.)бывают и прихоти. Так, например, рассказывают, что у него есть страсть покупать себе шляпы самых разнообразных сортов и фасонов, доходящая до того, что миссис Гладсон приходится потом рассылать их обратно по лавкам…» (из очерка А. Каменского «У. Гладсон, его жизнь и политическая деятельность», Россия, 1892 г.);

• Став «бессмертным», Анатоль Франс (1844–1924) часто подтрунивал над славой и влиянием, коими пользуется член Французской академии: «Теперь слава – это возможность делать всё, что мне заблагорассудится. Министров, издателей я принимаю в халате и туфлях. Даю им аудиенции и часто в аудиенциях отказываю… Словом, эта Французская академия, это имя великого писателя, все эти лавры позволяют мне повсюду и во всякое время года ходить в старой, серой фетровой шляпе. Захоти я только, я мог бы в оперу пойти в ночных туфлях» (из книги Ж.-Ж Бруссона «Анатоль Франс в халате», российск. изд. 1998 г.);

• «Винсент ван Гог (1353–1890) всегда казался чудаком… Всегда носил высокую шляпу, которая вызывала чувство: «стоит до нее дотронуться, и края отпадут»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Я встретил Эстер Каминьскую (1868–1925) – драматическая актриса. – Е. М.) будучи проездом в Варшаве (Россия, 1910-е гг.. – Е. М.). Я не сразу узнал её. На ней было манто – всем актёрским манто модель, на ней была шляпа – посрамление всех премьерш, с кустом цветов и каким-то рододендроном в центре; она была очень накрашена и с мушкой на подбородке. Всё, в общем, производило впечатление кричащей выставки, неблаговоспитанного базара суеты и тщеславия…» (из книги А. Кугеля «Профили театра», СССР, 1929 г.);

• «Фантастическая шляпа с широкими полями и пелерина украшали литераторов «Молодой Польши» (литературно-художественное течение в Польше на рубеже 19–20 веков. – Е. М.) и их эпигонов – вихрь первой мировой войны унёс и шляпы и пелерины…» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.).

• «Семиклассник Коля Гумилёв (1886–1921) – Николаевская Царскосельская гимназия, 1903 г.. – Е. М.) являл собой довольно заметную фигуру, о нём ходило немало забавных рассказов… Одевался он несколько франтовато… носил фуражку с преувеличенно широкими полями и изящно уменьшенным серебряным значком…» (из Воспоминаний В. Рождественского, российск. изд. 1994 г.);

• Одетый не по сезону легко в чёрную морскую пелерину с львиной застёжкой на груди, в широкополой чёрной шляпе, надвинутой на самые брови (начало 1910-х гг.. – Е. М.), Владимир Маяковский (1893–1930) казался членом сицилийской мафии, игрою случая заброшенным на Петербургскую сторону… Усугублялось сходство 20-летнего Маяковского с участником разбойничьей шайки или с анархистом-бомбометателем (из сборника Б. Лившица «Полутораглазый стрелец. Стихотворения, переводы, воспоминания», сов. изд. 1989 г.). «…Байроновский поэт-корсар, сдвинутая на брови широкополая чёрная шляпа, чёрная рубашка, чёрный галстук и вообще всё чёрное…» (из Воспоминаний Л. Жегина, сборник П. Фокина «Маяковский без глянца», Россия, 2008 г.);

• Об Иване Бунине (1870–1953) в «предзакатную пору» свидетельствовала русский поэт в эмиграции (Франция, конец 1940-х гг.) И. Одоевцева: «Бунин сидит в кресле перед камином, в длинном халате из верблюжьей шерсти, в ночных туфлях и… широкополой синей полотняной шляпе. Я ещё никогда не видела его в таком виде и, боясь выдать своё удивление, отвожу глаза и смотрю в огонь. Халат и туфли – хотя только 8 часов вечера, куда бы ни шло, но эта нелепая шляпа!.. Я знаю, что Анатоль Франс (1844–1924) и Андре Жид (1869–1951) в старости тоже увлекались «головными уборами»… Но шляпа Бунина всё же бьёт все рекорды нелепости. Она похожа на птицу, распустившую крылья, на птицу, присевшую на его голову перед дальнейшим полётом. На синюю птицу…» (из книги «На берегах Сены», сов. изд. 1989 г.);

• «У Михаила Булгакова (1891–1940) были легкие, рассыпающиеся светлые волосы, они мешали ему, и работать он обыкновенно любил, натянув на голову колпак. Сколько раз этот головной убор мастера описан в литературе. Иронически, неприязненно – у Ю. Слезкина: герой Слезкина, подчеркнуто похожий на молодого Булгакова, работает, непременно натянув на голову «старый женин чулок» («Столовая гора»)… А внешние черты сходства Булгакова с Мастером (роман «Мастер и Маргарита», СССР, 1929–1940 гг.. – Е. М.) обманчивы, соблазнительны, сложны, их часто видят там, где их нет, и не замечают там, где они очевидны. Одна из таких «неузнанных» подробностей облика Мастера – его шапочка с буквой «М»… Странно, что этой буквы, кажется, не было на рабочем головном уборе писателя. Или все-таки была? Ведь это инициал Булгакова: М., Михаил… Эта «шапочка» становится очень важной деталью в образном замысле Михаила Булгакова. Затравленный, раздавленный Мастер («Да, – скажет после некоторого молчания Воланд, – его хорошо отделали») яростно и отчаянно «уходит» в свою болезнь (есть такой медицинский термин – «уйти в болезнь»), отбрасывая, оставляя все – творчество и любовь – «по ту сторону» бытия. Теряет все свои связи с людьми. Отбрасывает даже имя. От всей прожитой им жизни остается не роман его – он уничтожил свой роман, не фотография, не имя женщины (она хранит его фотографию, но у него ее карточки нет, и имени ее он не называет). Остается только эта черная шапочка с вышитой буквой «М» – единственный вещный знак прожитой им жизни, единственный свидетель тех вершин бытия – творчества и любви, – которые были ему открыты, шапочка, шитая ее руками, шапочка, в которой он писал свой роман…» (из книги Л. Яновской «Творческий путь Михаила Булгакова», СССР, 1983 г.);

«Забота о красоте одежды – большая глупость; и вместе с тем не меньшая глупость не уметь хорошо одеваться – так, как приличествует твоему званию и образу жизни. И это не только не унижает человеческого достоинства, а, наоборот, скорее утверждает его: быть одетым не хуже тех, кто тебя окружает; в данном случае различие между человеком здравомыслящим и хлыщом заключается в том, что хлыщ кичится своим платьем, а человек здравомыслящий потихоньку посмеивается над своей одеждой и вместе с тем знает, что не должен ею пренебрегать» (лорд Честерфилд «Письма к сыну», Великобритания, изд. 1774 г.).

• «Франческо Петрарка (1304–1374) был весьма стильным молодым человеком. Не щадя ни времени, ни сил, он отдавался заботам о своей внешности, тщательно завивая локоны, трепеща при малейшем ветерке, который мог внести ненужную вольность в этот шедевр парикмахерского искусства, шарахаясь от уличных четвероногих, дабы те, не дай Бог, не забрызгали щегольской наряд. Чем не повеса – в шляпе набекрень, украшенной цветами, перьями и даже колокольчиком. Чем не дамский угодник – в кругу прекрасных донн, с лютней в руках, с изысканной песнью о своём безумии, о своей любви, «которую стыд велел по крайней мере скрывать, раз уж нельзя было её угасить!»… В Авиньоне он вёл бурный, развесёлый образ жизни…» (из очерка О. Дорофеева «Слово о мессере Франческо Петрарке, светском канонике, увенчанном лаврами, Поэте, магистре и гражданине Рима», Россия, 1996 г.);

• «Произнося имя Иммануил Кант (1724–1804), почему-то представляешь себе мрачного мужчину, равнодушного к тенденциям и веяниям модных течений. Но это ему принадлежит фраза: «Лучше быть дураком по моде, чем дураком не по моде»… и к портному он обращался довольно часто. Он был блондином или, скорее, рыжеватым блондином, худеньким, даже чересчур, появлялся везде в треуголке, парике, напудренном, разумеется, кафтане, расшитом золотом, с большими пуговицами и в тон жилетом. Рубашка с кружевами, туфли с блестящими пряжками, шпага сбоку – таков наряд магистра, описанный его биографами. В памяти современников он слыл элегантным, а не только умным. Принцессенштрассе в Кенигсберге – улочка, по которой в определённые часы прогуливался философ, – до сих пор помнит стук его каблуков…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Наружность Артура Шопенгауэра (1788–1860) биографы описывают следующим образом. Это был человек несколько ниже среднего роста, крепкого телосложения, стройный и с громадной головой… Одни находили в нём некоторое сходство с Бетховеном, другие утверждали, что лицо его, и в Особенности очертание рта, напоминало Вольтера…» (из очерка Э. Ватсона «А. Шопенгауэр, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.). «Одеяние, причёска, белоснежный галстук делали его похожим на старца эпохи Людовика ХV… одухотворённая и одновременно язвительная физиономия – сообщает один путешественник, встретивший его в 1859 году…» (из статьи А. Чанышева «Учение А. А. Шопенгауэра о мире, человеке и основе морали», Россия, 1999 г.);

• «Как-то Теофиль Готье (1811–1872) заказал себе необыкновенного покроя жилет из пурпурного атласа. Надел его всего лишь раз, отправляясь в театр, но упрямая легенда, поддерживаемая мещанами из провинции, с тех пор не представляла его иначе как в пурпурном жилете, а молодые литераторы с жаром приветствовали жилет, как протест против мещанской заскорузлости. Вы, может быть, думаете, что всё это дело поверхностное, внешнее, не имеющее ничего общего с работой творческой мысли? Жестоко ошибаетесь! «Мы страстно любили алый цвет, – говорит Готье, – благородный цвет, цвет пурпура, крови, жизни, света, тепла…» И под воздействием этого цвета он ощущал себя вызывающим и смелым человеком эпохи Ренессанса…» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша. 1951 г.);

• «Константин Коровин (1861–1939) – живописец, график, художник театра. – Е. М.) брюнет с выразительными, острыми глазами под хорошо начерченными бровями, с небрежной причёской и с удивительно эффектной шелково-волнистой бородкой в стиле Генриха IV. «Какое прекрасное лицо! – подумал я. – Должно быть, какой-нибудь значительный человек приехал на выставку из Франции… Удивительный этот русский, показавшийся мне французом!..» (из статьи Ф. Шаляпина «О Константине Коровине», Франция, 1939 г.);

• В Дневнике за 1934 год Михаил Кузмин (1872–1936) – поэт, прозаик, драматург. – Е. М.) сам описывает свой внешний вид на рубеже 19–20 столетий: «Небольшая выдающаяся борода, стриженные под скобку волосы, красные сапоги с серебряными подковами, парчовые рубашки, армяки из тонкого сукна в соединении с духами (от меня пахло как от плащаницы), румянами, подведёнными глазами, обилие колец с камнями, мои «Александрийские песни», музыка и вкусы – должны были производить ошарашивающее впечатление… При всей скурильности, я являлся каким-то задолго до Клюева эстетическим Распутиным»… «Без сомнения, он молод и, рассуждая здраво, ему не может быть больше 30 лет, но в его наружности есть нечто столь древнее, что является мысль, не есть ли он одна из египетских мумий, которой каким-то колдовством возвращена жизнь и память… Несомненно, что Кузмин умер в Александрии молодым и красивым юношей и был весьма искусно набальзамирован» (из статьи М. Волошина «Александрийские песни» Кузмина», Россия, 1906 г.). «…B нём в удивительном смешении встретилась фривольность 18-го века, знатоком которого он был, российское православие и александрийская Греция» (из Воспоминаний М. Сабашниковой «Зелёная змея», ФРГ, 1954 г.);

• «Во внешности Владимира Милашевского (1893–1976) и манере держать себя не было ничего экстравагантного и, тем более, эпатирующего, но в нём было что-то необычное, притягивающее внимание, выделявшее его из других… Зимой он был одет в тёмно-синее тёплое пальто с серым каракулевым воротником шалью и каракулевую шапку того же цвета; летом носил синий берет, надетый немного набок, что придавало ему в сочетании с небольшими усиками молодцеватый вид, в котором было что-то от Франции и облика королевских мушкетёров. Некоторые принимали его за артиста, хотя он никогда не играл на профессиональной сцене…» (из статьи М. Панова «Владимир Алексеевич Милашевский», российск. изд. 2007 г.)

• «Зимой одет был Виктор Замирайло (1868–1939) – график, живописец, театральный художник. – Е. М.) в чёрную накидку с двумя золотыми застёжками в виде львиных голов на груди. Длинные волосы эпохи Делакруа, Шопена или Мюссе. Низко примятая шляпа а-ля сомбреро и благородный профиль гидальго. Крадущаяся тень этой фигуры была бы великолепной моделью для французских художников эпохи романтизма…» (из книги Э. Голлербаха «Встречи и впечатления», российск. изд. 1998 г.);

• «Валентин Зубов (1884–1969) – меценат, учредитель Института истории искусств в Петербурге. – Е. М.) – носил бархатный чёрный пиджак с повязанным по-художнически лёгким, светлым бантом. Зимой на нём была «крылатка», или «гоголевская шинель» – большая, чёрная, с широкой, закрывающей плечи и половину спины накидкой. На голове его всегда или почти всегда была чёрная шапочка, «тонзурка» что ли, вроде тюбетейки, но иначе скроенная… Я думала, что это или признак его графского достоинства, или примета его какого-то тайного сектантства. Во всяком случае, на улице его фигура явно выделялась и привлекала внимание» (из книги И. Наппельбаум «Угол отражения», российск. изд. 2004 г.).

«…Одет Зубов был в тёмно-синий фрак, песочного цвета панталоны. Носил бачки и волосы, зачёсанные назад. Цилиндр и шинель были точно скопированы с мод эпохи романтизма. В руке была трость с тяжёлым набалдашником изображал воплощение из «Евгения Онегина» или современника Альфреда де Мюссе. Его очень радовало, что где бы он ни появлялся сразу привлекал общее внимание и удивление. Костюмы эти он носил и за границей. Однажды в Париже познакомился с африканской уроженкой, привёл её на какую-то квартиру. При виде молодого человека, одетого по моде 1830 года и в сопровождении негритянки, горничная, открывшая им дверь, чуть не впала в истерику от неудержимого смеха…» (из Воспоминаний Б. Берга, российск. изд. 2007 г.);

• «Расклеенные на улицах афиши (Петербург, 1910-е гг.. – Е. М.), огромными буквами оповещавшие о выступлении Александра Вертинского (1889–1957), извещали о предстоящем концерте именно того молодого человека, которого я когда-то хорошо знал… Я не знаю точно, сколько мне было лет – вероятно, 7 или 8, – когда на моём горизонте появился белесый молодой человек, поразивший меня, как теперь смутно припоминается, своим одеянием. На нём всегда была чёрная бархатная кофта, таких я до сих пор не видал, вокруг шеи был повязан широченный шёлковый бант. Мне самому нацепляли примерно такие же, только поуже и попестрее, и я их терпеть не мог, считая, что это наряд для девочки…» (из книги А. Бахраха «Бунин в халате и другие портреты: По памяти, по записям», российск. изд. 2005 г.). «Вертинский – дитя непростой эпохи, любопытного времени с его интересными веяниями и лукавыми пристрастиями – к музейности, к старой мебели, к старинным часам и монетам, к стихам, кокетливым стилизациям XVIII века и старым мастерам, – эпохи жеманства, манерности, мечтательной усталости, внутренней расшатанности и балованного снобизма… А. Н. Вертинский – отрицатель простоты в жизни и поклонник естественности на сцене. Для него правда существует только в искусстве, и естественность ему дорога только в театре. Его тщательный, нарядный, строгий костюм, его нервное лицо, манеры, жесты, сопровождающие текст, говорят о тайной влюбленности в наджизненность, безжизненность и внежизненность… Иногда я думаю, что ему аплодировал бы даже Оскар Уайльд. Ведь это он проповедовал несбыточное, наши вымыслы, очаровательную ложь, эту великую силу человеческого взаимопритяжения, общения, исповедничества…» (из книги П. Пильского «Роман с театром», Латвия, 1929 г.);

• «Госпожа Маргарет Тэтчер /(925 – 2013) – премьер-министр Великобритании в 1979–1990 гг.. – Е. М.) крайне серьёзно относится к тому, как она одета: «Первое впечатление о человеке складывается по тому, как он выглядит, поэтому внешний вид очень важен, – говорит она. – Я не обязана быть законодательницей моды, но, вместе с тем, я не могу совсем не считаться с модой или плохо одеваться». Она особенно любит шёлк и шерсть, а её любимый цвет – бирюзовый. Но чаще всего она придерживается более строгих цветов – тёмно-синего или чёрного. Кто ещё из глав европейских правительств регулярно носит жемчуг? «Англичане веками любили жемчуг, – говорит она, – в нём, особенно в серьгах из жемчуга, какое-то необыкновенное свечение. Жемчужные серьги как-то освещают, освежают лицо. Но я люблю жемчуг за его качественность, за особое благородство»…» (из статьи А. Лойд-Джоунз «Маргарет Тэтчер: личность за образом», Великобритания, 1990 г.);

• «Владимир Набоков (1869–1922) – юрист, публицист, депутат 1-й Государственной думы от партии кадетов, отец писателя В. В. Набокова. – Е. М.) был сын министра юстиции любимца Александра II. Он вырос в придворной среде, по вкусам и привычкам был светский человек. По Таврическому дворцу (в Санкт-Петербурге, в котором проходили заседания Государственной думы. – Е. М.) он скользил танцующей походкой, как прежде по бальным залам, где не раз искусно дирижировал котильоном… Среди разных думских зрелищ одним из развлечений были набоковские галстуки. Набоков почти каждый день появлялся в новом костюме и каждый день в новом галстуке, ещё более изысканном, чем галстук предыдущего дня…» (из книги А. Тырковой-Вильямс «Воспоминания. То, чего больше не будет», российск. изд. 1998 г.);

• «Шёлковые рубашки, галстуки и перчатки Никола Тесла (1856–1943), этот элегантный господин, покупал только на один раз, а потом выбрасывал…» (из книги Дж. Ландрама «Четырнадцать гениев, которые ломали правила», российск. Изд. 1997 г.);

• «Кинорежиссёр Альфред Хичкок (1899–1980), отец фильмов ужасов, появлялся в павильоне в тёмном костюме, начищенных ботинках, белой рубашке и галстуке. Дома у него висели ещё 12 таких же костюмов, отличавшихся друг от друга только размером. Портной сшил их одновременно, но с учётом того, что клиент постоянно будет толстеть. И он в самом деле толстел… проходил не во все двери…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.);

• «Известно, что Роберт Фишер (1943–2008) обладал необычной склонностью: он собирал… новые костюмы! При любом удобном случае он сворачивал к портному, чтобы «укомплектовать» свой гардероб. Многие из своих костюмов он надевал, по-видимому, только один раз. Это его увлечение началось с турнира в Буэнос-Айресе (1960 г.). В то время Бобби, будучи ещё мальчиком, на все партии приходил в своём знаменитом свитере. А виновником того, что он пристрастился к собранию своей необычной коллекции, стал М. Найдорф. Аргентинский гроссмейстер всегда отличался элегантностью. И во время упомянутого турнира одевался безупречно, ежедневно меняя костюмы. На Фишера это произвело сильное впечатление. «Сколько у вас костюмов? – спросил он у Найдорфа в подходящий момент. «Сто пятьдесят!» С этого времени Фишер начал посещать портных, что не осталось незамеченным. Шли годы, и при повторной встрече в Буэнос-Айресе Фишер сообщил Найдорфу: «Гроссмейстер, я побил ваш рекорд. Сейчас у меня 187 костюмов!» «Браво, поздравляю! Но… должен признаться, у меня тогда было всего 27», – ответил Найдорф…» (из книги Е. Мансурова «Загадка Фишера», Россия, 1992 г.);