Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

Военные, политические и общественные

деятели, учёные и врачи

• «Александр Павлович Офросимов (1846–1918) был большой чудак и очень забавен… Он прежде служил в гвардии, потом был в ополчении и в официальные дни любил щеголять в своём патриотическом зипуне с крестом непомерной величины Анны второй степени. Впрочем, когда он бывал и во фраке, он постоянно носил на себе этот крест вроде иконы…» (из Записной книжки П. Вяземского, Россия, изд. 1883 г.);

• «Граф Матвей Платов (1751–1818) – генерал от кавалерии, атаман Войска Донского. – Е. М.) носил всегда белый галстух. Император Александр I заметил ему это. «Белый галстух поопрятнее. Вспотеешь, так можно вымыть», – отвечал граф…» (из сборника «Русская Старина», Россия, 1872 г.);

• «Дмитрий Михайлович Кологривов (1779–1830), хотя дослужился до звания обер-церемониймейстера, дурачился, как школьник… Страсть Кологривова к уличным маскарадам дошла до того, что, несмотря на своё звание, он иногда наряжался старою нищею чухонкою и мёл тротуары. Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни и, в случае отказа, бранился по-чухонски и даже грозил метлою. Тогда только его узнавали, и начинался хохот. Он дошёл до того, что становился в Казанском соборе среди нищих и заводил с ними ссоры. Сварливую чухонку отвели даже раз на съезжую, где она сбросила свой наряд, и перед ней же и винились…» (из Воспоминаний В. Соллогуба, Россия, изд. 1874 г.);

• «Михаил Петрашевский (1821–1866) казался нам крайне эксцентричным, если не сказать сумасбродным… В костюме своём он отличался крайней оригинальностью: не говоря уже о строго преследовавшихся в то время длинных волосах, усах и бороде… Один раз он пришёл в Казанский собор, переодетый в женское платье, стал между дамами и притворился чинно молящимся…» (из воспоминаний П. Семёнова-Тян-Шанского «Детство и юность», Россия, 1906 г.);

• ‘’Учёный-естествоиспытатель, президент Берлинской академии наук Пьер Луи де Мопертюи (1698–1759) прославился после того, как в 1736 году вместе с Цельсием совершил экспедицию в Лапландию для подтверждения гипотезы Ньютона о сплющивании земного шара у полюсов… Мопертюи был смел и тщеславен, носил вызывающий костюм и рыжий парик…» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.);

• «У Константина Циолковского (1857–1935) было абсолютно раскованное мышление. Много лет он носил крылатку с пряжками в виде львиных голов…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• «За Григорием Захарьиным (1829–1897), заведующим кафедрой факультетской терапии Московского университета, отмечались многие чудачества… Он и во дворцы ходил в своём длинном наглухо застёгнутом френче ниже колен, в мягкой накрахмаленной рубашке и в валенках… с огромной палкой, с которой никогда не расставался… Крахмальное бельё его стесняло, а больная нога заставляла и летом надевать валенки. Поднимаясь по лестнице, он присаживался на каждой междуэтажной площадке на стул, который за ним несли…» (из сборника М. Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.);

Философы, писатели, поэты

• «В жизни Франсуа Рабле (1494–1553) отличался лукавством и насмешливостью. Был коротко пострижен, носил бороду и усы, одевался в рясу из саржи…» (из сборника Р. Белоусова «Частная жизнь знаменитостей: Собрание редких случаев, любовных историй, курьёзов, слухов», Россия,1999 г.);

• «В самой наружности Александра Пушкина (1799–1837), – примечали современники, – было много особенного: он то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро»…» (из книги А. Терца (А. Синявского) «Прогулки с Пушкиным», Франция, 1975 г.). «Пушкин был немного пижоном – носил длиннющие холёные ногти («быть можно дельным человеком и думать о красоте ногтей»)» (из сборника Р. Белоусова «Частная жизнь знаменитостей: Собрание редких случаев, любовных историй, курьёзов», Россия, 1999 г.). «…Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрёпанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, странность нрава природного и неограниченное самолюбие – вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту 19-го столетия… (из воспоминаний А. Олениной, сборник «Пушкин без глянца», российск. изд. 2009 г.). «Накануне (Россия, май 1820 г.) проехал Пушкин в Екатеринослав. Спрашиваю смотрителя, какой это Пушкин. Смотритель говорит, что это поэт Александр Сергеевич едет, кажется, на службу, на перекладных, в красной русской рубашке, в опояске, в поярковой шляпе…» (из воспоминаний И. Пущина в сборнике JI. Майкова «Пушкин». Биографические материалы и историко-литературные очерки, Россия, 1899 г.). «В девятую пятницу после Пасхи (Михайловское, Россия, весна 1825 г.. – Е. М.) Пушкин вышел на святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнём, с палкой и в корневой шляпе, привезённой им ещё из Одессы. Весь новоржевский beau monde, съезжавшийся на эту ярмарку (она бывает весной) закупать чай, сахар, вино, увидев Пушкина в таком костюме, весьма был этим скандализован» (из воспоминаний А. Вульфа, сборник «Пушкин без глянца», российск. изд. 2009 г.). «Носил ещё он у нас щегольской чёрный сюртук, с блестящим цилиндром на голове; а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой…» (из воспоминаний М. Юзефовича, сборник «Пушкин без глянца», российск. изд. 2009 г.);

• «Оноре де Бальзак (1799–1850) меняет весь стиль своей жизни – от внутреннего убранства нового дома до собственного внешнего вида. Словно из-под земли появляются умопомрачительные дорогие наряды: фраки, жилеты, башмаки. Специально заказываются к голубому фраку золотые чеканные пуговицы. В 700 франков обходится трость, скорее похожая на палицу. Экстравагантность в туалете, говорил, улыбаясь, Бальзак, принесёт ему большую известность, чем романы. И в самом деле, и пуговицы, и трость стали предметом всеобщего обсуждения…» (из сборника Р. Белоусова «Частная жизнь знаменитостей: Собрание редких случаев, любовных историй, курьёзов, слухов», Россия, 1999 г.). «И в таком виде, с густо напомаженной львиной гривой, с кокетливым маленьким лорнетом в руке, вступает новый автор в парижские салоны, «чтобы создать себе репутацию», как если бы он не завоевал сердца современников и потомства своими творениями…» (из книги С. Цвейга «Бальзак», 1940 г.);

• «Каждый ищет одиночества в соответствии со своими склонностями и возможностями… Кто не совсем в себе уверен, прибегает к необычным средствам, как, например, Виктор Гюго (1802–1885), который обстриг себе полголовы, сбрил полбороды, а затем выбросил ножницы в окно и таким способом недели на две запер себя дома» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.);

• «Большинство сохранившихся литературных портретов Николая Гоголя (1809–1852) рисуют его человеком некрасивым, странным, как говорилось тогда «характерным». В Петербурге (Россия, 1829–1836 гг.) некоторые помнят Гоголя щеголем; было время, что он даже сбрил себе волосы, чтобы усилить их густоту, и носил парик. Но те же самые лица рассказывают, что у него из-под парика выглядывала иногда вата, которую он подкладывал под пружины, а из-за галстука вечно торчали белые тесёмки» (П. Кулиш). «Наружный вид Гоголя был тогда совершенно невыгодный для него: хохол на голове, гладко подстриженные височки, выбритые усы и подбородок, большие и крепко накрахмаленные воротнички придавали совсем другую физиономию его лицу: нам показалось, что в нём было что-то хохлацкое и плутоватое. В платье Гоголя приметна была претензия на щегольство…» (С. Аксаков)…»Небольшой рост, худой и искривлённый нос, кривые ноги, хохолок волос на голове, не отличавшейся вообще изяществом причёски, отрывистая речь, беспрестанно прерываемая лёгким носовым звуком – всё это, прежде всего, бросалось в глаза. Прибавьте к этому костюм, составленный из резких противоположностей щегольства и неряшества, – вот каков был Гоголь в молодости…» (М. Лонгинов). «…Невысокого роста блондин с огромным тупеем, в золотых очках на длинном птичьем носу, с прищуренными глазами и плотно сжатыми, как бы прикуснутыми губами. Зелёный фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр, которую Гоголь то порывисто снимал, запуская пальцы в свой тупей, то вертел в руках, всё это придавало его фигуре нечто карикатурное…» (П. Каратыгин). «Самое поверхностное впечатление от наружности Гоголя – тревожное, почти жуткое и в то же время смешное, комическое: зловещая карикатура; других смешит и сам смешон. – «Ведь ты, братец, сам делаешься комическим лицом!» – говорит ему Погодин. – «Я, именно, комик, – соглашается Гоголь, – и вся моя фигура карикатурна»…» (Д. Мережковский)…» (из книги И. Гарина «Загадочный Гоголь», Россия, 2002 г.);

«Таинственный карла» – прозвали его школьные товарищи в Нежине (1821–1828 гг.)… У Гоголя даже в этой мелочи, в неумении одеваться, обнаруживается основная черта всей его личности – дисгармония, противоречие. Щегольство дурного вкуса…» (из книги Д. Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия», Россия, 1909 г.);

• «Теофиль Готье (1811–1872), презирая сюртуки и котелки, ходил в чёрной бархатной куртке и в туфлях из золотистой кожи, ничем не прикрывая длинноволосой головы, но зато не расставался с зонтиком, который всегда независимо от погоды держал раскрытым…» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г);

• «Одет Иван Гончаров (1812–1891) был безукоризненно: визитка, серые брюки с лампасами и прюнелевые ботинки с лакированным носком, одноглазка на резиновом шнурке и короткая цепь у часов, где мотались замысловатые брелоки того времени: ножичек, вилочка, окорок, бутылка и т. п. Петербургские франты того времени не носили длинных цепей на шее. Гончаров был подвижен, быстр в разговоре, поигрывал одноглазкой, цепочкой или разводил руками…» (из Воспоминаний Г. Потанина). «Одет был Иван Александрович нарядно, изящно: в новенькой бархатной визитке, в пёстром красивом галстуке…» (из Воспоминаний Н. Барсова). «Иван Александрович делал впечатление и петербургского чиновника, и чистокровного аристократа по манере держать себя, говорить…» (из Воспоминаний Е. Гончаровой) – сборник П. Фокина «Гончаров без глянца», Россия, 2013 г.);

• Из воспоминаний В. А. Панаева: «Помню как теперь, что я увидал Ивана Тургенева (1818–1883) у Ивана Ивановича (двоюродный брат И. И. Панаев, русский писатель. – Е. М.) первый раз приехавшим после светских визитов (Россия, середина 1840-х гг.. – Е. М.) и одетым в синий фрак с золотыми пуговицами, изображающими львиные головы, в светлых клетчатых панталонах, в белом жилете и в цветном галстухе. Такого рода была в то время мода…» (из сборника П. Фокина «Тургенев без глянца», Россия, 2009 г.); «Тургенев не раз при мне совершал свой утренний туалет и при мне чесал свои волосы. Раз он был очень доволен, что процедура эта повергает меня как бы в некоторое изумление. «Видишь, – говорил он, весело поглядывая на меня своими вечно товарищескими, добрыми глазами, – я беру эту щётку… теперь я начинаю чесать ею вправо: раз, два, три… и так до пятидесяти раз; теперь начну чесать влево, и тоже до пятидесяти раз… Ну вот, теперь со щёткой кончено… Беру этот гребень – им я должен до ста раз пройтись по волосам… Чему ты удивляешься? Постой, это ещё не всё… Погоди, погоди!.. За этим гребнем есть ещё другой – с частыми зубьями…» И уж не знаю, шутя или не шутя, Иван Сергеевич уверял меня, что он ежедневно проделывает точно такую же операцию…» (из Воспоминаний Я. П. Полонского, сборник П. Фокина «Тургенев без глянца», Россия, 2009 г.);

• «Шарль Бодлер (1821–1867) – человек странный и пугающий, гений шокирующий и раздражающий… Он выкрасил волосы в зелёный свет и неизменно ходил в чёрном. Его наряды называли «одеждой гильотинированного»…» (из книги В. Ерёмина «100 великих поэтов», Россия, 2006 г.); «Бодлер без галстука, с открытой шеей, с бритой головой, – как у приговорённого к гильотине. В сущности, это намеренная изысканность: маленькие руки, вымытые, с отполированными ногтями, холёные, как у женщины, – и при этом голова маньяка, голос резкий, словно лязг стали, и манера держаться, стремящаяся к нарядной точности…» (из Дневника братьев Эдмон и Жюль Гонкуров, Франция, октябрь 1857 г.);

• «В Шандоре Петёфи /(823 – 1849) присутствовала здоровая форма эксгибиционизма, необходимая, чтобы с упорством противостоять общественному мнению… Что же до его одежды, то припомним хотя бы слова А. Палфи, одного из самых близких поэту людей: «Всякий раз, как видишь этого Шандора, на нём что-нибудь такое надето, что потом из ума нейдёт»…» (из книги Д. Ийеша «Шандор Петефи», сов. изд. 1984 г.);

• «Любовью к эффектам, всяким сумасбродствам… Марк Твен (1835–1910) грешил всю жизнь… Он всегда обожал производить фурор, что выражалось то в белом фланелевом костюме, который он носил в последние годы, то в оксфордской мантии, которую надевал по любому случаю… Он носил шубу из морского котика, мехом наружу, то была его прихоть… Вот, пожалуйста, явился оригинал, не имеющий себе подобных среди персонажей бостонских романов…» (из книги У. Хоуэллса «Мой Марк Твен», США, 1910 г.). «Вспомните хотя бы его нетрадиционную, даже вызывающую по тем временам манеру одеваться, которая заставляла прохожих – как детей, так и взрослых – оглядываться на него…» (из статьи В. Олейника «Писатель и общество», Россия, 1994 г..);

• «Однажды видели, как Тристан Корбьер /(845 – 1875) – французский поэт. – Е. М.)рывками передвигался по улице: ноги его были связаны, на плечах – белое покрывало, на голове красная шапка. Что он хотел этим продемонстрировать? Связанную свободу? Собственное порабощение? Этого никто не знал. Подростки кричали вслед: «Призрак смерти, куда идёшь?» Он не отвечал, мрачный, некрасивый, с насмешкой и злостью в глазах…» (из книги Ф. Кожина «Ярослав Чермак», сов. изд. 1985 г.);

• «Жил, как и мыслил, Владимир Соловьёв (1853–1900) – русский религиозный философ, поэт и публицист. – Е. М.) весьма своеобразно: ему ничего не стоило раздать все свои вещи до предметов одежды включительно, а потом носить фрак с бурыми пиджачными брюками или наоборот…» (из статьи В. Величко «Владимир Соловьёв: Жизнь и творение», СССР, 1991 г.). «…По забывчивости он даже выходил на улицу в красном одеяле, которым укрывался ночью…» (из книги А. Лосева «Владимир Соловьёв и его время», СССР, 1990 г.);

• «Оскар Уайльд (1854–1900), ещё до того как стать законодателем моды, ходил в коротких штанах, бархатном берете с лилией или подсолнечником в петлице. Так, по его мнению, должен был одеваться истинный поэт в серой повседневности викторианской эпохи» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.);

• «Когда зимой Лев Лопатин (855 – 1920; философ, председатель Московского психологического общества (с 1899 г.). – Е. М.) входил в переднюю, то из-под высокой барашковой шапки были видны одни глаза, так он был весь обмотан длинным вязанным серым шарфом, который потом без конца разматывался. Я помню, как в самом разгаре лета, в жару, в июле Лев Михайлович приезжал к нам в Михайловское в больших зимних калошах…» (из книги М. Морозовой «Мои воспоминания», российск. публ. 2007 г.). Быть может, так перефразируя О. Уайльда, должен одеваться «истинный философ»?;

• «Поэт Константин Бальмонт (1867–1942) любил носить на платье цветы. Не потому, что следовал моде, в подражание Оскару Уайльду или кому другому. Он прикалывал себе цветок в петлицу, не только когда выходил куда-нибудь на парадный обед, собрание, на своё выступление, но когда был и дома один, в деревне, где его никто не видел… В комнате у него всегда стояли живые цветы, подношения дам, самые разнообразные. Иногда большой букет, иногда один цветок…» (из книги Е. Андреевой-Бальмонт «Воспоминания», российск. публ. 1997 г.);

• «В первой половине 1890-х годов многие москвичи обращали внимание на молодого, красивого человека, одетого по-кавказски – в чёрной бурке и барашковой шапке, разгуливавшего по Тверской улице и Тверскому бульвару с хлыстом в руках, – это был поэт-декадент Александр Емельянов-Коханский (1871–1936). В 1895 году появилась его книга стихов «Обнажённые нервы». Книга для оригинальности была отпечатана на розовой бумаге и с необыкновенным портретом автора: он изображён Демоном – в плаще и латах, с огромными крыльями. Книга, должно быть тоже для курьёза, была посвящена «Самому себе и египетской царице Клеопатре». В предисловии издатель А. С. Чернов говорит: «Осмелюсь думать, что угодим всем, в особенности «перлам земли», приложив портрет и автограф первого смелого русского декадента». Автор же в своём предисловии к книге говорит: «За содержание, я думаю, меня никто не будет упрекать, кроме наших либералов, стоящих на страже куриной и петушиной нравственности…» Автор книги «Обнажённые нервы» задумал выпустить и вторую книгу своих стихов, насколько помнится, под названием «Песни мертвеца», предполагая приложить к книге свой новый портрет в виде скелета, но встретились цензурные недоразумения, и книга не появилась в свет» (из книги И. Белоусова «Ушедшая Москва. Воспоминания», Россия, 2002 г.). «…Дурака валял Емельянов-Коханский совсем не так уж плохо, как это может показаться сначала. Мне думается, что он имел на начинающего Брюсова значительное влияние…» (из Дневников И. Бунина, российск. изд. 2000 г.);

• «Максимилиан Волошин (1877–1932) был невысокий плотный, с гривой тёмных вьющихся волос; борода и усы делали его похожим на льва… Он носил бархатную блузу и большой мягкий бант вместо галстука. Дома он одевался в греческую тунику и сандалии и, чтобы кудри не рассыпались повязывал bandeau… Человек утончённый и образованный, он был философом, интересовался Индией и индуизмом…» (из Воспоминаний Маревны) М. Воробьевой-Стебельской «Моя жизнь с художниками «Улья», российск. изд. 2004 г.);

• «Гийом Аполлинер (1880–1918) носил серо-голубой жилет с металлическими пуговицами, уверяя, что это форма голландской Ганзы, но не объясняя при этом, почему считаем нужным носить эту форму…» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.);

• «В Алексее Толстом (1882/83 – 1945) чувствуется и первобытный человек, и древняя Россия… Плотный, крутоплечий, породистый, выхоленный и расчёсанный, как премированный экземпляр животноводческой выставки. В спадающей на уши парикообразной причёске, в модном в те годы цветном жилете и в каких-то особенного фасона больших воротничках – сознательное сочетание старинного портрета и модного дендизма…» (из воспоминаний Ф. Степуна «Бывшее и несбывшееся», Россия, 2001 г.). «…Большой, толстый, длинные волосы на косой пробор (могли бы быть покороче). Одет вообще с «нынешней» претенциозностью – серый короткий жилет, отложной воротник, «как у ребёнка», с длиннейшими острыми концами, смокинг с круглой фалдой, которая смешно топорщится на его необъятном заду… Совсем «добрый малый» (из Дневника Р. Хин-Гольдовской, Россия, 8 января 1913 г.);

• «В ту пору (Петербург, 1903–1904 гг.. – Е. М.) Николай Гумилёв (1886–1921) был учеником Царскосельской Николаевской гимназии… Он уже кончал гимназию, имел вполне «взрослое» обличье, носил усики, франтил…» (из воспоминаний Э. Голлербаха «Встречи и впечатления», российск. изд. 1998 г.). «Семиклассник Коля Гумилёв являл собой довольно заметную фигуру, о нем ходило немало забавных рассказов. Высокого роста, довольно нескладный юноша… Одевался он несколько франтовато (в узаконенных пределах гимназической формы, разумеется), носил фуражку с преувеличенно широкими полями и изящно уменьшенным серебряным значком, брюки со тщательно отутюженной складкой и какие-то особые остроносые ботинки» (из Воспоминаний В. Рождественского, российск. изд. 1994 г.). «…Юноша был тонок, строен, в элегантном университетском сюртуке с очень высоким тёмно-синим воротником (тогдашняя мода) и причёсан на пробор тщательно. Но лицо его благообразием не отличалось…» (из сборника С. Маковского «Портреты современников: На Парнасе «Серебряного века», российск. изд. 2000 г.). «…B Гумилеве было что-то павлинье: напыщенность, важность, неповоротливость…» (из Воспоминаний А. Толстого, российск. изд. 2004 г.). «…В тот период, когда я задумала написать его портрет, он носил небольшие, очень украшавшие его усы. Бритое лицо по-моему, ему не шло…» (из Воспоминаний О. Делла-Вос-Кардовской, сов. изд. 1988 г.). «Гумилев шел не сгибаясь… Стриженная под машинку голова, большой, точно вырезанный из картона нос, как сталь холодные, немного косые глаза… Одет он был тоже странно: чёрный долгополый сюртук, как-то особенно скроенный, и ярко-оранжевый галстук. Внешность Гумилёва показалась мне тогда (1910-е гг.. – Е. М.) необычайной до уродства. Он действительно был некрасив и экстравагантной (потом он её бросил) манерой одеваться – некрасивость свою ещё подчёркивал» (из Воспоминаний Г. Иванова, российск. изд. 2004 г.). «… При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой…» (из Воспоминаний В. Карамзина, сов. изд. 1991 г.). «Впоследствии я как-то слышал от него такое ироническое замечание: «Вероятно, я похож на верблюда – царя пустыни». И в этом несомненно была крупица правды…» (из Воспоминаний В. Рождественского, российск. изд. 1994 г.). «Зимой (Петроград, начало 1920-х гг.. – Е. М.) он имел несколько экзотический вид, так как носил вывезенную с севера оленью доху, подол которой был разукрашен орнаментом…» (из Воспоминаний Э. Голлербаха, российск. изд 2009 г.). «В начале 1921 года… Гумилёв уже окончательно расстался со своей военной формой, которую ещё носил после войны, и одевался в простой костюм, косоворотку и кепку, заломленную назад» (из статьи Л. Горнунга «Неизвестный портрет Н. С. Гумилева», СССР, 1988 г.). «…Пожалуй, его можно было принять за прусского лейтенанта, переодетого в штатское (Петроград, начало 1920-х гг.. – Е. М.). Одевался он опрятно, но без подчёркнутой элегантности, носил почти всегда один и тот же чёрный, уже слегка потёртый пиджачный костюм с чёрным галстуком…» (из Воспоминаний Э. Голлербаха, российск. изд. 2009 г.);

• «Николай Гумилев (1886–1921) даже в каком-то меховом костюме лопаря или самоеда кажется одетым, как все… А Александр Блок (1880–1921)… как бы хорошо ни был он одет, – хочешь видеть его одетым иначе, не так как все… Блок требует одеяний необычных…» (из очерка М. Горького «А. А. Блок», СССР, 1923 г.);

• «Александр Блок (1880–1921) был хорошего среднего роста (не менее 8-ми вершков) и, стоя один в своем красивом с высоким темно-синим воротником сюртуке с очень стройной талией, благодаря прекрасной осанке и, может быть, каким-нибудь ещё неуловимым чертам, вроде вьющихся «по-эллински» волос, производил впечатление… «юного бога Аполлона»…» (из Воспоминаний В. Пяста, сов. изд. 1980 г.). «Я увидел Блока в первый раз в 907 году… У него были зеленовато-серые, ясные глаза, вьющиеся волосы. Его голова напоминала античное изваяние. Он был очень красив, несколько надменен, холоден. Он носил тогда чёрный, застегнутый сюртук, черный галстук, черную шляпу. Это было время колдовства и тайны Снежной Маски…» (из статьи А. Толстого «Нисхождение и преображение», Германия, 1922 г.);

• «На белом одутловатом лице Александра Тинякова (1886–1934) – поэт «Серебряного века», Россия, конец 19-го – начало 20-го вв.. – Е. М.) как-то сами по себе бегали пронзительные, бесцветные глазки – бровей над ними не было. Какой-нибудь красный или оранжевый бант криво поддерживал расползающийся на его шее несвежий воротничок. В январе его можно было встретить в пиджаке, в мае он вдруг надевал шубу. Многие останавливались и глядели ему вслед, когда он грузно переваливался по Невскому, толкая прохожих, не обращая ни на что внимания, бормоча стихи или читая на ходу одну из бесчисленных книг, которыми были всегда: набита его карманы… Странный был человек» (из сборника Г. Иванова «Мемуарная проза», российск. изд. 2001 г.);

• «Поэзия Владимира Нарбута (1888–1938) в основном была грубо материальной, вещественной, нарочито корявой, немузыкальной, временами даже косноязычной… И его наружность была так же необычна… С отрубленной кистью левой руки, культяпку которой он тщательно прятал в глубине пустого рукава, с перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной, несколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на чёрную хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом…» (из воспоминаний В. Катаева «Алмазный мой венец», СССР, 1975–1977 гг.);

• «Когда Сергей Клычков (1889–1937) – поэт, прозаик, друг С. Есенина. – Е. М.) шёл по улице, на нём нельзя было не остановить взгляда. Он весь был особенный: весь самобытный. Только ему могла идти его «летняя форма одежды»: выглядывавшая из-под пиджака, обычно синяя косоворотка и шляпа, из-под которой выбивались чёрные вьющиеся волосы. Шляпа и косоворотка не создавали кричащего разнобоя. У Клычкова это воспринималось именно как сочетание, хотя и несколько странное. Глаз привыкал к нему не сразу, но, привыкнув, уже не мог представить себе Клычкова одетым на какой-то один покрой…» (из книги Н. Любимова «Неувядаемый цвет», российск. изд. 2007 г.);

• Из Дневника Ивана Бунина (5 февраля 1918 г.): «Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Владимир Маяковский (1893–1930), державшийся, в общем, довольно пристойно… был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник…» (дневник-памфлет «Окаянные дни», Франция, 1935 г.). «Маяковский был огромного роста, мускулист и широкоплеч. Волосы он до состригал наголо, то отращивал до такой степени, что они не слушались уже ни гребёнки, ни щётки и упрямо таращились в беспорядке – сегодня в одном направлении, завтра – в другом. Тонкие брови лежали над самыми глазами, придавая им злобный оттенок. Нижняя челюсть плотоядно выдавалась вперёд. Гордый своей внешностью, он писал:

 
Иду – красивый,
Двадцатидвухлетний…
 

(«Облако в штанах», 1915 г.).

Маяковский сознательно совершенствовал топорность своих жестов, громоздкость походки, презрительность и сухость складок у губ. К этому выражению недружелюбности он любил прибавлять надменные колкие вспышки глаз, и это проявлялось особенно сильно, когда он с самодовольным видом подымался на эстраду для чтения (редкого по отточенности ритмов) своих стихов, или для произнесения речей, всегда настолько вызывающих, что они непременно сопровождались шумными протестами и восторженными возгласами публики» (из книги Ю. Анненкова «Дневник моих встреч: Цикл трагедий», США, 1966 г.). «Маяковский тех, уже далёких лет (Москва, 1920-е гг.. – Е. М.) был очень живописен. Он был одет в бархатную чёрную куртку с откидным воротником. Шея была повязана чёрным фуляровым галстуком; косматился помятый бант; карманы Володи Маяковского были всегда оттопыренными от коробок с папиросами и спичками…» (из книги Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.);

• «Во мгле России 1920 года Г. Уэллс встречался не только с Лениным. Надев на голое тело смокинг, его принимал праздничный, весёлый, бесноватый Виктор Шкловский (1893–1984). Шкловский – анфан террибль (ужасный ребёнок) русского формализма…» (из сборника Ю. Борева «XX век в преданиях и анекдотах», кн. 1, Украина, Россия, 1996 г.);

• «Георгий Иванов (1894–1958) – поэт, прозаик, мемуарист. – Е. М.) бледный, во франтоватом костюме юноша с мертвенным, уже сильно немолодым лицом (Петроград, начало 1920-х гг.. – Е. М.). Ярко выделялись его чуть подкрашенные губы и подстриженная чёлка… Это был эстет и фланёр, завсегдатай Невского проспекта…» (из книги Вс. Рождественского «Страницы жизни: Из литературных воспоминаний», сов. изд. 1974 г.) «…Под чёрными, резко очерченными бровями живые, насмешливые глаза. И… чёрная чёлка до самых бровей. Эту чёлку, как мне рассказал Гумилёв, придумал для Георгия Иванова мэтр Судейкин. По-моему – хотя Гумилев и не согласился со мной, – очень неудачно придумал…»(/из книги И. Одоевцевой «На берегах Невы», США, 1967 г.);

• «Александр Кусиков (1896–1977) – поэт «есенинской поры». – Е. М.) был в коричневом, почти по колени френче, такого же цвета рейтузах, чёрных лакированных сапожках со шпорами, малиновым звоном которых любил хвастаться. Худощавый, остролицый, черноглазый, со спутанными волосами, он презрительно улыбался, и это придавало ему вид человека, снизошедшего до выступления в «кафе свободных дум», как он окрестил «Стойло» («Стойло Пегаса», поэтическое кафе в Москве в начале 1920-х гг.. – Е. М.). И в жизни и в стихах он называл себя черкесом, но на самом деле был армянином… Ещё непонятней, почему, читая стихи, он перебирал в руках крупные янтарные чётки?» (из книги М. Ройзмана «Всё, что я помню о Есенине», СССР, 1973 г.);

• «Моя первая встреча с Сергеем Есениным (1895–1925), Серёжей, Серёгой, Сергуней, восходит к тому году и даже к тем дням, когда он впервые появился в Петербурге, – вспоминает русский художник Юрий Анненков. – Было это, кажется, в 1914 или 1915 году, точную дату я запамятовал. Состоялась эта встреча у Ильи Репина, в его имении Пенаты, в Куоккале, в одну из многолюдных репинских сред… Вместо элегантного серого костюма на Есенине была несколько театральная, балетная крестьянская косоворотка с частым пастушечьим гребнем на кушаке, бархатные шаровары при тонких шевровых сапожках. Сходство Есенина с кустарной игрушкой произвело на присутствующих неуместно-маскарадное впечатление, и после чтения стихов аплодисментов не последовало. Напрасно К. Чуковский пытался растолковать формальные достоинства есенинской поэзии… «Бог его знает, – сказал Репин суховато, – может быть, и хорошо, но я чего-то не усвоил: сложно, молодой человек!»…» (из книги «Дневник моих встреч: Цикл трагедий», США, 1966 г.). «Впервые я увидел Есенина в Петербурге в 1914 году, где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15–17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддевке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом… Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге. Такие чистенькие мальчики – жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции – детьми небогатых купцов, сторонников «древлего благочестия». Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом. Через 6–7 лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А. Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце…» (из очерка М. Горького «Сергей Есенин», Германия, 1927 г.). «…По счастью, «девическая краса» его лица быстро побледнела… декоративная косоворотка балалаечника уступила место (как в свое время у Горького) городскому пиджаку…» (из книги Ю. Анненкова «Дневник моих встреч: Цикл трагедий», США, 1966 г.);