Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

Учёные, физики, математики

• «Научные признания только усложняли личную жизнь Софьи Ковалевской (1850–1891)…В октябре 1878 года родилась девочка, которую тоже назвали Сонечкой. Тут и обрушились на них тяжёлым прессом бытовые проблемы. Софья Васильевна, будучи талантливым учёным, начисто была лишена малейшего практического умения. Одна из её подруг писала, что Соне приходилось помогать абсолютно во всём: она не умела купить платья, рассчитаться за извозчика. В Стокгольме, где она прожила 15 лет, знала дорогу только от дома до университета, не могла договориться с прислугой, каждая бытовая мелочь ставила её в тупик и раздражала» (из сборника И. Семашко «100 великих женщин», Россия, 1999 г.);

• «Физик А. Ф. Иоффе вспоминал: «Во время одного из моих приездов в Берлин Альберт Эйнштейн (1879–1955) заинтересовался моими исследованиями механических и электрических свойств кристаллов… Часа за два я рассказал всё существенное… Наступило 8 часов вечера, нас позвали к ужину; но и здесь работа мысли и обсуждение темы не прекращались, продолжала усваиваться духовная пища, а усвоение материальной пищи происходило по указаниям жен – что взять на вилку и когда направить её в рот. Внимание Эйнштейна было далеко от макарон, которыми нас угощали. По окончании ужина работа мысли продолжалась…» (из сборника «О физике и физиках», СССР, 1977 г.);

• Любопытные подробности о домашнем быте советского физика-теоретика Игоря Тамма (1895–1971) находим в воспоминаниях его дочери Ирины: «Помню, как в свой второй приезд в СССР, вечером, входит сияющий П. Дирак и, подняв палец, торжественно заявляет: «Тамм, у вас грандиозные перемены!» В ответ на всеобщее недоумение он пояснил: «Теперь в туалете горит лампочка»…» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2004 г.);

• «Работая профессором Кембриджского университета, философ Людвиг Витгенштейн (1889–1951) жил, питаясь только хлебом и сыром. На вопросы по этому поводу он отвечал: «Мне совершенно безразлично, что есть, – главное, чтобы всё оставалось неизменным». Современные «ботаники» думают так же и сегодня, только хлеб заменили чипсы, пицца и кола…» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга», Германия, 2011 г.);

Философы, писатели, поэты

• «Оноре де Бальзак (1799–1850) был весь в своих произведениях, в своём творчестве; там надо искать его, там судить о нём. Вне творчества его жизнь представляла какой-то странный, несвязный, причудливый и не сообразный ни с чем беспорядок, по самой этой бестолковости не поддающийся никакому анализу…» (из книги Г. Денуартер «Оноре де Бальзак», сов. изд. 1986 г.);

• «У Фёдора Тютчева (1803–1873) был один враг: враг этот была практическая жизнь. В практической жизни он был несведущ и неопытен, как дитя…» (из Воспоминаний князя В. Мещерского, сов. изд. 1988 г.);

• «Бесприютный скиталец, Владимир Соловьёв (1853–1900) – русский религиозный философ, поэт и публицист. – Е. М.) вечно странствовал и не имел определённого местопребывания. У него никогда не было определённых часов для еды, ни для сна, ни для занятий. Он делал из ночи день, а изо дня – ночь…» (из статьи Е. Трубецкого «Личность В. С. Соловьёва», Россия, 1911 г.);

• «В быту, в своих житейских отношениях, Андрей Белый (1880–1934) был, что называется, трудным человеком, обладавшим поистине редкой способностью осложнять как свою собственную жизнь, так и жизнь тех, кто находился с ним в соприкосновении…» (из книги В. Орлова «Пути и судьбы. Литературные очерки», СССР, 1971 г.);

• «Осип Мандельштам (1891–1938) был человек, не создавший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада…» (из воспоминаний К. Чуковского «Правда и поэзия», сов. изд. 1987 г.). «К нему бы нужно приставить хорошую русскую няню, которая мыла бы его и кормила манной кашей. А он читал бы ей за это стихи и предлагал бы взять из его ладоней немного солнца и немного меда. За отсутствием няни он, кажется, испытывает терпение своих приятелей… Его и любят, и страшатся…» (из книги Э. Голлербаха «Встречи и впечатления», российск. публ. 1998 г.);

• «Анна Ахматова (1889–1966) «научила женщин говорить», создала модель женщины 1910-х годов. Но сама она лишена таких традиционных женских свойств, как уют, домашность. Она безбытна, бездомна, не только по обстоятельствам, но и по природе. У нее выработанная театрализованная система жестов, которыми она представительствует как поэт, как явление культуры, странно сочетается с беспомощностью бытовой жестикуляции. Неловкими движениями она ставит чайник, режет колбасу. И этих домашних движений она стесняется…» (из эссе Л. Гинзбург «Человек за письменным столом», сов. изд. 1989 г.). «Анна Ахматова была настолько вне быта и над ним, что застревать на всем этом значило бы изменить ее духу…» (из Воспоминаний В. Иванова, сов. публ. 1991 г.). «…Беспомощная, зависимая от окружающих, вынужденная к ним постоянно прибегать (то сопровождать её надо было куда-то, то купить для неё что-то)…» (из Воспоминаний Н. Ильиной, сов. изд. 1991 г.). «Да и в житейских делах она была беспомощна. Все знали, что Анна Андреевна боится техники, не умеет включить проигрыватель, не умеет поставить пластинку, не умеет зажечь газ…» (из Воспоминаний С. Гитович, соседки Ахматовой по даче в Комарово, сов. изд. 1991 г.). «…Анна Андреевна не умела зажечь газ, боялась его…» (из Воспоминаний А. Анаксагоровой, соседки Ахматовой по коммунальной квартире, сов. изд. 1991 г.). «Ахматова вспоминала, как в Гаспре в 1929 году физики или астрономы издевались: «Анне Андреевне бинокль в руки не давайте, взорвётся»…» (из книги А. Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой», СССР, 1989 г.);

• «Марина Цветаева (1892–1941) была изломанной от рождения, дисгармоничной, аномальной личностью: нечёсаная, немытая, одетая чёрт знает как, погруженная в свои поэтические образы, она была не от мира сего. Не умела готовить, не могла заставить себя стирать, шить, заметать и т. д., т. е. делать то, что от природы положено делать женщине…» (из книги М. Буянова «Под ударом судьбы», Россия, 1995 г.). «Марина Цветаева жила на Покровском бульваре, в комнатке метров 12–13 в небольшой двух– или трёхкомнатной общей квартире… Марина Ивановна пожаловалась на соседей – был конфликт из-за брюк Мура (сын Цветаевой. – Е. М.). «Поймите, Нина, они не дают мне вешать выстиранные брюки Мура над плитой. Пойдёмте, я вам покажу, как они висят». Кухня большая, светлая, пустая, чистая, деревянные полы. Над газовой плитой протянута верёвка, и на ней мокрые синие из «чертовой» материи брюки Мура. Обе штанины низко свисают над плитой, а с них капает прямо на кастрюли. Соседей никого не было Я робко заметила Марине, почему бы ей, чтобы не нервничать и не ссориться с жильцами, не повесить эти штаны к другой стене, где высоко под потолком были протянуты веревки и где брюки явно никому бы не помешали и не капало бы с них на еду. Ведь плита всем нужна! «Да, конечно, – ответила Марина, – плита всем нужна, но ведь брюки над плитой высохнут скорее. Я их никуда не буду перевешивать». Мы вернулись в комнату, уселись вместе на её кровать, и она предложила мне почитать вслух свои переводы стихов…» (из воспоминаний Н. Гордон «О Марине Цветаевой», сов. изд. 1990 г.);

Скульпторы, композиторы, музыканты, артисты

• «Всё детство своё Михаил Глинка (1804–1857) провёл на руках женщин, окружённый женщинами, и затем в зрелом возрасте женское общество предпочитал всякому другому… Мягкость его характера была до того велика, что часто переходила в совершенную слабость, в какую-то беспомощность, житейскую неумелость. Постоянно требовалось, чтобы кто-нибудь за ним ухаживал и устраивал его практические дела, в которые он никогда не вникал. Когда же такого человека налицо не оказывалось, наш гений приходил в беспокойство и с не свойственной ему энергией принимался отыскивать себе новую нянюшку. Как очень умный человек, он хорошо понимал своё положение… Перед отъездом за границу, то есть зимою 1829/30 года… с какими трудностями приходилось добывать для него провожатых! И в последующие поездки его всякий раз повторялась та же история… Когда перечитываешь разные биографические сведения о Глинке и вдумываешься в характер этой крупной, гениальной, но мягкой и незлобивой личности; то начинает казаться, что весь смысл своей жизни композитор мог бы передать такими словами: «Делайте со мною и за меня всё, что хотите, наблюдайте за моим расходом и приходом, сочиняйте для меня какие хотите маршруты в жизни, лечите меня какими угодно декоктами, но не касайтесь моего искусства, о музыке я позабочусь сам…» (из очерка С. Базунова «М. Глинка, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1892 г.);

• «В течение 8 лет (1838–1846) совместной жизни с Фредериком Шопеном (1810–1849) Жорж Санд любила его и была ему верна. Это даёт снования предположить, что её материнские чувства взяли верх над страстью… После из возвращения с Мальорки (Испания, июнь 1839 г.. – Е. М.) вчерашний возлюбленный должен был стать в семье третьим ребёнком, которого следовало баловать, которому следовало создавать домашний уют, где бы он мог реализовать свои мечты и творческие идеи. Похоже, что Шопен согласился с таким изменением положения, так как с этого момента он называл Жорж Санд почти исключительно «хозяйка», «госпожа» или просто «мадам Санд»… Уже невозможно выяснить, действительно ли она отныне исполняла лишь роль по-матерински заботливой медсестры…» (из книги А. Ноймайра «Музыканты в зеркале медицины», Австрия, 1995 г.);

• «Анну Голубкину (1864–1927) – русский скульптор, ставшая известной преимущественно работами в духе импрессионизма и стиля модерн. – Е. М.) отличали полнейшая непрактичность и неумение устраивать свои дела… Личные же расходы у неё были минимальные. Она не замечала что ест, во что одевается… Питалась часто одним чаем с хлебом, или варила на несколько дней суп…» (из предисловия Л. Губиной к сборнику А. Голубкиной «Письма. Несколько слов о ремесле скульптора. Воспоминания современников», СССР, 1983 г.);

• «Василий Чекрыгин (1897–1922) – живописец, график, поэт, деятель Серебряного века. – Е. М.) совершенно не умел «приспособляться» к жизни, презирал всякого рода окольные пути и «устройства». Тётушки и кумушки дивились на него, когда он был ещё ребёнком: никогда не кричал, ничего не требовал. Таким нетребовательным он оставался всегда. «Я не хочу ничего вырывать у жизни», – говорил он. Ребёнком он оставался всю жизнь, иногда поражая своей бессознательностью. Мелочи повседневной жизни для него не существовали – он их просто не замечал. События личной жизни были лишь неизбежностью, которые никогда особенно глубоко его не задевали, и он только «оформлял» их, сообразно артистичности своей природы» (из очерка JI. Жегина «Воспоминания о В. Чекрыгине», сборник П. Фокина и С. Князевой «Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков», т. 3, Россия, 2008 г.);

• «Что касается практичности, то ею вообще не обладая, Вацлав Нижинский (1889–1950) силой обстоятельств сделался непрактичнейшим из людей…» (из книги В. Красовской «Нижинский», СССР, 1974 г.). «Вацлав собрал свою балетную труппу и гастролировал с ней по Европе и Америке (в период 1914–1915 гг.. – Е. М.). Это турне продолжалось около года. Нижинский был гениальным танцором, но плохим бизнесменом, и его труппу постиг финансовый крах» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.);

• «Доктор Григорий Захарьин (1829–1897) и во дворцы ходил в своём длинном наглухо застегнутом френче нище колен, в мягкой накрахмаленной рубашке и в валенках. Чудачества Захарьина проявлялись также в его крайнем консерватизме по отношению к разным житейским мелочам. Так он долго не желал ездить на извозчике, если у него были резиновые шины. Удобств телефона он не признавал до самой своей смерти. Спартанская обстановка его квартиры оставалась без всяких перемен…» (из сборника М. Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.);

• В повседневной жизни композитор Антонин Дворжак (1841–1904) «испытывал такой страх на широких улицах и площадях, что с годами почти совсем перестал один выходить из дома и чувствовал себя хорошо только тогда, когда кто-нибудь из домашних, друзей или учеников сопровождал его» (из книги З. Гулинской «Антонин Дворжак», СССР, 1973 г.);

• С помощью психоанализа Зигмунд Фрейд (1856–1939) мог избавить от фобий своих пациентов, но он сам страдал разными страхами и комплексами, казалось бы, неуместными для специалиста, который «знает о душевных болезнях почти всё». «В частности, Фрейд всю жизнь страшно не любил путешествовать по железной дороге, хотя он сам истинной фобией это не считал. Перед каждой поездкой (а ездил Фрейд много и часто) его трясло как в лихорадке, к тому же он ужасно боялся опоздать. Этот страх был так велик, что он являлся на перрон за целый час до отправления поезда (из книги Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Анна Ахматова (1889–1966) боялась (даже очень боялась) переходить улицу, по которой сновало много транспорта. Знаки светофора и приглашения милиционера, регулировавшего движение, её не убеждали. Не доверяла и уговорам спутников. Надо было взять её под руку и уверенно повести. Чем увереннее это делалось, тем успешнее…» (из Воспоминаний В. Адмони, сов. публ. 1991 г.);

• «Французский кутюрье Ив Сен-Лоран (1936–2008) великий затворник. Он редко выходит на улицу («Я слушаю радио, смотрю телевизор»), не путешествует («Мне достаточно открыть книгу об Индии, Испании, Китае, чтобы мысленно представить их себе так, точно только что оттуда приехал»)…» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров ХХ века», Россия, 2007 г.);

• «Артур Шопенгауэр (1788–1860) боялся получать письма, брать в руки бритву… не позволял брить себе бороду, но выжигал её…» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• «Как Людвиг ван Бетховен (1770–1827) ухитрялся сам бриться, – рассказывает его доверенный ученик Ф. Ри – остаётся непонятным, если даже принять во внимание бесчисленные порезы на его щёках…» «Нередко в глубочайшем неглиже становился он к умывальнику, выливал на руки один кувшин за другим, при этом то бормотал, то выл что-то (петь он не мог), не замечая, что стоит уже как утка в воде, прохаживался затем несколько раз по комнате со страшно вращающимися глазами или совершенно остановившимся взглядом и, по-видимому, бессмысленным лицом, – подходил по временам к письменному столу, чтобы сделать заметки, и потом продолжал умывание с вытьём дальше! Как ни смешны были всегда эти сцены, но никто не должен был замечать их, ещё менее мешать ему в этом мокром вдохновении, потому что это были моменты или, вернее, часы глубочайшего размышления» (из книги О. Фейса «Генеалогия и психология музыкантов», российск. изд. 1911 г.);

• «Совершая свой утренний туалет, Вольфганг Моцарт (1756–1791) бегал взад и вперёд по комнате, очевидно, сочинял, и часто, когда парикмахер трудился над его причёской, он вскакивал и бросался к роялю, а бедный парикмахер с бантиком в руке устремлялся за ним…» (из очерка М. Давыдовой «В. Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.). «Его свояченица Софи Хайбель рассказывает в своих воспоминаниях в 1828 году: «Даже когда он ранним утром мыл себе руки, то ходил по комнате взад и вперёд, никогда не оставался спокойным, ударяя одной пяткой о другую, и всегда был задумчив…»…» (из книги А. Ноймайра «Музыканты и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.);

• «Велимир Хлебников (1885–1922) мог годами не переодеваться и не мыться. Он умывался показательно. Умывание Хлебникова надо было бы демонстрировать в школах детям, чтоб те знали, как не надо умываться. Он наливал с большой опаской на совершенно выпрямленные ладони воду и мог часами наблюдать, как вода стекает обратно. Что он решал в эти минуты – неизвестно. Наконец он решительно черпал воду, подносил её к лицу и в последний момент разжимал руки, так что вода выливалась обратно, не коснувшись лица. Хлебников долго тёр полотенцем, а если его не было, то чем попало, сухое лицо. Иногда он даже причёсывался…» (из очерка В. Шершеневича «Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 г., сов. изд. 1990 г.);

• В повседневной жизни Альберт Эйнштейн (1879–1955) хотел быть как можно более простым и непритязательным. Когда один из знакомых Эйнштейна спросил у него, почему для бритья и умывания он пользуется одним и тем же куском мыла, великий физик ответил: «Два куска мыла – это слишком сложно для меня»…» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2004 г.);

• «Когда группа участников Нью-Йоркского турнира 1924 года плыла на корабле в Америку, фрау Марта, супруга Эмануила Ласкера (1868–1941) – немецкий шахматист, 2-й чемпион мира с 1894 по 1921 гг.. – Е. М.,) снабдила в дорогу своего мужа не только необходимыми книгами, но и запасами продовольствия, в том числе варёными яйцами с её собственной птицефермы. На каждом яйце была указана дата, когда его надлежало съесть, и, кроме того, некое предписание, сообщение или полезный совет. По утрам за завтраком коллеги, улыбаясь, спрашивали Ласкера: «Какие сегодня новости от вашей жены?» Великий маэстро смотрел на соответствующую дату и с серьёзным видом читал надпись на яйце: «Не забудь, пожалуйста, обо мне», или «На сегодня норма курения выполнена», или, наконец, «Пришла пора отдать сорочку в стирку»…» (из сборника Е. Гика «Шахматные байки», Россия, 2000 г.);

• Создатель теории относительности Альберт Эйнштейн (1879–1955) в частной жизни терялся перед любой бытовой сложностью. Он свидетельствовал: «Я сделал прелюбопытное открытие: в обуви можно ходить без носков. Это замечательно! Ведь носки рвутся так быстро, что жена штопает их без передышки. Я теперь никогда не буду надевать носки, можно прекрасно обходиться без них!» (из книги Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Анна Ахматова (1889–1966) видела вещи под каким-то иным, непривычным углом: всякие обыденности в устах её становились значительными – это поражало меня… Как-то в Москве (СССР, 1950-е гг.. – Е. М.) я зашла за ней к Ардовым, чтобы вместе ехать куда-то. Анна Андреевна стояла посреди комнаты в туфлях на босу ногу, держа в руке чулок. Увидев меня, объявила: «Если вдуматься, одного чулка мало!» Юмор Ахматовой был мне близок, доставлял наслаждение необыкновенное, я хохотала до слёз, она меня останавливала, сама не сдерживая улыбки: «Перестаньте смеяться над старухой!..» (из Воспоминаний Н. Ильиной, сов, изд. 1991 г.);

• «В мае 1955 года в Вильнюсе проходил четвертьфинал первенства СССР. После 10-и туров у юного рижанина Михаила Таля (1936–1999) было всего 5 очков. Помочь сыну приехала мать. Бледный и похудевший Миша жаловался на всех и всё, в том числе на жмущие ноги туфли. Все вопросы Ида Григорьевна легко уладила. Проще всего решилось дело с туфлями. «Переобуйся, – сказала мама, – ты ведь надел их не на ту ногу»…» (из сборника С. Давидюка «Пленённые шахматами», Белоруссия, 1993 г.).

III. «Художник – он человек рассеянный…»

«Рассеянный человек и есть сосредоточенный. Но не на ожидаемом или желаемом, а на другом и своём» (философ и писатель В. Розанов, 19–20 вв.). «Кажется, Козьма Прутков утверждал, что философ превосходно справляется с бедами прошлыми и будущими, а настоящие побеждают его…» (Р. Баландин, очерк «Бердяев», Россия, 2007 г.). «Если где-нибудь на балу, за ужином, в весёлой компании человек принялся бы решать в уме геометрическую задачу, он оказался бы очень неинтересным собеседником и представлял бы собою в обществе жалкое зрелище. А если в часы, посвящённые геометрии, мысли его клонились бы к менуэту, то, думается, математик бы из него вышел неважный. День велик, и его хватит на всё, если одновременно ты бываешь занят чем-то одним, и вместе с тем, целого года тебе ни на что не хватит, если ты будешь делать два дела сразу» (лорд Честерфилд «Письма к сыну», Великобритания, изд. 1774 г.).

«В творческом состоянии сознания человек теряет адекватное чувство времени. В основном возникает феномен искажения временных промежутков в сторону их сокращения (час как несколько минут, день как час) или возникает аутизация такого уровня, когда восприятие времени полностью исчезает и личность «обнаруживает себя» в другом временном промежутке – «уже утро, оказывается»…» (В. Козлов «Психология творчества. Свет, сумерки и тёмная ночь души», Россия, 2009 г.).

• «Платон рассказывает, что Сократ (ок. 470–399 до н. э.), человек не только огромных духовных дарований, но и гениальной физической выносливости, мог медитировать стоя… Он погружался в медитацию и оставался глух для всего мира, отказываясь есть и пить в течение 24 часов» (из книги ‘Б. Уолкера «За пределами тела. Человеческий двойник и астральные планы», США, 1972 г.). «Как-то утром Сократ о чём-то задумался и, погружённый в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и всё стоял и стоял. Наступил уже полдень, и люди, которым это бросалось в глаза, удивлённо говорили друг другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о чём-то раздумывает. Наконец, вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы – дело было летом – вынесли свои подстилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и ночью… И оказалось, что он простоял там до рассвета и до восхода Солнца, а потом, помолившись Солнцу, ушёл…» (из диалога Платона «Апология Сократа», Греция, 4-й в. до н. э.). «Суточное размышление Сократа весьма похоже на явление кататонического застывания. Следует отметить, что приводимые цитаты взяты из панегирика Сократу… Если бы приводимые факты считались хоть в какой-то степени порочащими или допускали малопривлекательную для Сократа трактовку, то, надо полагать, Платон вряд ли бы упомянул их. Это соображение, кстати, говорит о достаточной достоверности описываемого» (из статьи А. Шувалова «Патографический анализ личности Сократа», СССР, 1975 г.). «История сохранила для потомков и случай, когда Сократ решил принять участие в войне и присоединился к походной колонне войск. Но во время похода он углубился в размышления по какому-то философскому вопросу и остановился посреди дороги, глубоко задумавшись. Когда он пришёл к определённому выводу, выяснилось, что войско ушло далеко вперёд, ибо незадачливый воин простоял сосредоточившись несколько часов» (из книги В. Пекелиса «Как найти себя», СССР, 1985 г.);

• «В цицероновском трактате «О старости» мы видим, что Катон восхищается Гаем Сульпицием Галлом (2 в. до н. э.) – военный трибун из старинного римского патрицианского рода, был хорошо знаком с греческой литературой. – Е. М.), который когда садился писать поутру, то вечер заставал его за работой, а когда брался за перо вечером, то писал до рассвета…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• «П. Браччолини рассказывает нам об Алигьери Данте (1265–1321), что он так сильно предавался размышлениям, что когда начинал читать, то казалось, что он только и жил в своих идеях. Однажды поэт пришёл посмотреть на общественную процессию. Войдя в книжную лавку и взяв книгу, он задумался, потом выйдя оттуда, уверял, что не видал и не слыхал ничего, что могло бы ему напомнить о процессии, которая окончилась, незамеченная им» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• «Сохранились свидетельства о том, что Парацельс (1493–1541) проводил за письменным столом по нескольку дней кряду, почти без сна» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2000 г.);

• «Жан Лафонтен (1621–1695), когда писал свои комические сказки, сидел с утра до вечера в одном и том же положении под каким-нибудь деревом» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения» Великобритания, 1795 г.);

• «Философ Готфрид Лейбниц (1646–1716) мог оставаться без движения, сидя в своём кресле по три дня…» (из книги В. Петрушина «Психология и педагогика художественного творчества», Россия, 2006 г.);

• «Один из современников Исаака Ньютона (1643–1727), знавших его коротко, говорит нам, что этот великий мыслитель «почти всегда был молчалив и задумчив, и, взглянув на него, можно было подумать, что он каждую минуту читает что-то про себя…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения» Великобритания, 1795 г.). «Рассеянность Ньютона вошла в пословицу, и каждому известны относящиеся сюда анекдоты. Иногда Ньютон, встав по обыкновению рано, сидел целый час в постели, не одеваясь и обсуждая какую-нибудь задачу…» (из очерка М. Филиппова «И. Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.). Однажды вечером, готовясь уже ко сну, Исаак Ньютон решил уделить полчаса одной нерешённой проблеме. Когда он очнулся от дум, на столе догорала последняя свеча, а за окном светило полуденное солнце…;

• «Об одном из новейших астрономов говорят, что когда он пришёл однажды ж себе в комнату, на небе показалась комета: он провёл всю ночь, наблюдая её, и когда к нему пришли рано утром, он стоял всё в том же положении и, как человек, собирающийся с мыслями, произнёс только: «Это должно быть так, но пора, кажется, лечь спать». Он простоял всю ночь у окна, наблюдая небесное явление, и сам вовсе не заметил этого…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• «Американский писатель Эдгар По /(809 – 1849) мог сидеть часами за письменным столом и молча смотреть на лежащий перед ним чистый лист бумаги…»(из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Французский учёный Будэ был погружён в работу, когда в его кабинет вбежал слуга с криком: «Пожар!». «Сколько раз вам надо повторять, что в хозяйственные дела я не вмешиваюсь!» – ответил учёный. – За них отвечает жена! Ей и доложите!» (из книги М. Чекурова «Курьёзы истории», Россия, 1998 г.);

• «Временами Никола Тесла (1856–1943) работал так лихорадочно, что отключался. Горничные, убиравшие его номер, часто находили его стоящим в трансе и убирали вокруг него, а он не шевелил ни единым мускулом… Он называл эти происшествия «туманами забвения» и никогда не знал, наверное, как долго находился вне реального мира…» (из книги Дж. Ландрама «Четырнадцать гениев, которые ломали правила», Россия, 1997 г.);

• «Когда мадам Мария Кюри (1867–1934) садилась за какую-нибудь научную работу, весь остальной мир переставал существовать. В 1927 году, когда дочь Ирен тяжело болела, что очень беспокоило и угнетало Мари, кто-то из друзей зашёл к ней в лабораторию справиться о здоровье дочери. Его встретил леденящий взгляд и лаконичный ответ. Едва он вышел из лаборатории, как Мари в негодовании сказала ассистенту: «Не дают даже спокойно поработать!»…» (из книги Е. Кюри «Мария Кюри», Франция, 1937 г.);

• «Фридрих Цандер (1887–1933) мог сутками сидеть за столом со своей полуметровой логарифмической линейкой и утверждать при этом, что не устаёт от работы…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• «Однажды секретарша Джона фон Неймана (1903–1957) обвинила учёного в том, что он непристойно на неё смотрел, – просто фон Нейман настолько глубоко погружался в свои мысли, глядя в упор перед собой, что, судя по всему, вообще не замечал, есть ли кто-нибудь рядом!» (из монографии «100 человек, которые изменили ход истории», российск. изд. 2009 г.);

• «В ванне вдруг осенила Архимеда (ок. 287–212 до н. э.) мысль о выталкивающей силе, действующей на погружённое в жидкость тело, и, забыв обо всём, голый, бежал он по улицам Сиракуз с победным кличем: «Эврика!» /(Я нашёл!»)…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• «Жорж Бюффон (1707–1788) – французский естествоиспытатель и литератор. – Е. М.), погружённый в свои размышления, забрался однажды на колокольню и спустился оттуда по верёвке совершенно бессознательно, как будто в припадке сомнамбулизма» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• «Оноре де Бальзак (1799–1850) находил, что одна только ночная тишина природы и жизни возвращает ему спокойствие, необходимое для его творчества. Часто он обдумывал свои произведения, бродя машинально ночью по лесам Виль д’Авре и Сен-Клу. Не раз случалось ему очнуться утром в Париже, на площади Согласия, в халате, в туфлях, без шляпы на голове; он не помнил, по каким местам ходил несколько часов сряду, и спешил влезть на имперьял дилижанса, чтобы скорей вернуться в Виль д’Авре. Кондуктор знал его и не пытался требовать с него платы: известно было, что у него в кармане никогда нет ни одного су…» (из очерка А. Анненской «О. Бальзак, его жизнь и литературная деятельность», Россия,1895 г.);

• «Московский генерал-губернатор, генерал-поручик граф Ф. А. Остерман (1723–1804), человек замечательного ума и образования, отличался необыкновенной рассеянностью… Садясь иногда в кресло и принимая его за карету, Остерман приказывал везти себя в Сенат… Забывая надеть шляпу, гулял по городу с открытой головой или приезжал в гости в расстёгнутом платье, приводя в стыд прекрасный пол…» (из книги Д. Бантыш-Каменского «Словарь достопамятных людей русской земли», ч. 4, Россия, 1836 г.);

• «Приехавши откуда-то в Москву с князем Голицыным, бывшим некогда рижским генерал-губернатором и при котором в 1801 и 1803 году Иван Крылов (1769–1844) служил секретарём, он явился к обеду в одном фраке, надетом на рубаху. «Куда это ты девал свой жилет, братец?» – спросил у него князь. «Как жилет, князь? Он на мне». Глядь – и на самом деле нет на нём жилета. Иван Андреевич и сам не мог этому надивиться, он очень хорошо помнил, что надел его и, садясь в карету, видел его на себе. В зале поднялся хохот, всякому казалось забавным, что из-под фрака потерян жилет. А вот как случилось. Едучи в карете в жестокий мороз, он высвободил мало-помалу свои руки из обоих рукавов и прижал их покрепче под рубахою к груди, чтобы ему было теплее, но когда надобно было выходить из кареты, он поспешно всунул свои руки в рукава, но жилет между тем от дорожной тряски давно уже опустился и сполз на низ. Служители объявили, что жилет поднят у подъезда» (из очерка М. Лобанова «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.);