Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

• «Когда великодушная монархиня Мария Фёдоровна (мать императора Николая I. – Е. М.) пригласила Ивана Крылова (1769–1844), больного, погостить у неё в Павловске (в 1823 году, когда И. Крылов тяжело болел. – Е. М.) и когда он, окончив с особенным тщанием свой наряд, шёл уже к обеду её величества и, поднявшись по лестнице, был уже у входа в залу, тогда А. Н. Оленин (покровитель И. Крылова, директор Публичной библиотеки, с 1817 года – президент Академии художеств. – Е. М.), который должен был представить его императрице, обратившись к нему, сказал: «Дай-ка взглянуть на тебя, Иван Андреевич, всё ли на тебе в порядке?» – «Как же, Алексей Иванович, неужто я пойду неряхой во дворец? На мне новый мундир.» – «Да что это за пуговицы на нём?» – «Ахти, они ещё в бумажках, а мне и невдомёк их раскутать!»…» (из очерка М. Лобанова «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.);

• «Поэт Иван Коневской (1877–1901) был застенчив до обморочной растерянности… Вдобавок рассеян катастрофически: утром, восстав от сна, забудет существеннейшие принадлежности туалета. Занятый своими мыслями, ничего кругом не видит, сам с собой разговаривает… Конфузливость его и рассеянность вызывали насмешки…» (из книги С. Маковского «Портреты современников», США, 1955 г.);

• «Всё время, пока Людвиг ван Бетховен (1770–1827) творил «Торжественную мессу» (Германия, 1823 г.), это колоссальное произведение, он находился в состоянии какого-то особого экстаза, полнейшей отчуждённости от всего земного. Он иногда подолгу неподвижно лежал под деревом, глядя в небо…» (из очерка И. Давыдова «Л. ван Бетховен его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Однажды, отбиваясь от очередных нападок товарищей, Дмитрий Писарев (1840–1868) – русский публицист, философ и литературный критик. – Е. М.) потерял сознание. С этого началась его болезнь. Теперь большую часть времени он проводил лёжа на диване, молча уставившись в потолок. От него нельзя было добиться ни слова…» (из книги Ю. Короткова «Писарев», СССР, 1976 г.).

• «Про живописца Нико Пиросмани (1862–1918) не зря говорили «не от мира сего» – ещё в детстве… Рассеянный и мечтательный, он многое забывал или упускал. Не раз заставали его сидящим молча и смотрящим невидимыми глазами… Иногда рядом с ним становилось просто страшно…» (из книги Э. Кузнецова «Пиросмани», СССР, 1970 г.);

• В минуты творческого вдохновения Микалоюс Чюрлёнис (1875–1911) свидетельствовал: «Я рисую! Рисую по 8–10 часов ежедневно. Ничего не получается, но это не важно… Если бы вы знали, какая радость работать упорно, бешено, без передышки, почти до потери сознания забыв всё…»;

«С творческим процессом связаны не только воодушевление и прилив сил, но и возможность приложения почти неимоверной интенсивности усилий в течение длительного времени – без пищи, без сна, без отдыха…» (В. Козлов «Психология творчества. Свет, сумерки и тёмная ночь души», Россия, 2009 г.).

• «Один его современник, писатель новелл Matteo Bandelli, бывший в то время молодым монахом в монастыре, рассказывает, что часто Леонардо да Винчи (1452–1519) уже рано утром всходил на леса (в монастыре Santa Maria, где Леонардо работал над «Тайной вечерей», Милан, 1495–1497 гг.. – Е. М.), чтобы до сумерек не выпускать из рук кисти, забывая есть и пить…» (из очерка З. Фрейда «Леонардо да Винчи. Воспоминание детства», Германия, 1910 г.);

• Странные симптомы «бытовой нечувствительности» наблюдались у Исаака Ньютона (1643–1727) во время учёбы в колледже Тринити-Холл (Кембридж, 1661–1665, 1667–1669 гг.), когда в час обеда ему приходилось общаться с другими студентами. «Когда его оставляли в покое, – пишет В. Карцев в книге «Ньютон» (СССР, 1987 г.), – он безучастно сидел за столом, глядя в пространство, не пытаясь вникнуть в разговор соседей и не обращая внимания на еду – обычно блюда уносили до того, как он успевал что-нибудь заметить и съесть». «…Когда Исаак читал, мастерил или размышлял, он забывал не только о своих обязанностях, но и о необходимости есть и пить… Потеря пищевого инстинкта – типичная проблема обычного «ботаника» – у Ньютона наблюдалась всю жизнь» (из книги Й. Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. «Ботаники», изменившие мир», Германия, 2011 г.);

• «Антуан Леонард Тома (1732–1785) – французский писатель, мыслитель. – Е. М.) целые часы проводил, сидя перед оградой своего дома и произнося вслух свои сочинения, причём одна и та же щепотка табаку целый час оставалась у него между пальцами, и он не замечал, как она исчезала…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• «Людвиг ван Бетховен (1770–1827) и Исаак Ньютон (1643–1727), принявшись один за музыкальные композиции, а другой за решение задач, до такой степени становились нечувствительными к голоду, что бранили слуг, когда те приносили им кушанья, уверяя, что они уже пообедали…» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• О последних годах жизни Михайло Ломоносова (1711–1765) его племянница Матрёна Евсеевна рассказывала: «Бывало, сердечный мой, так зачитается да запишется, что целую неделю не пьёт, не ест ничего, кроме мартовского пива с куском хлеба и масла»;

• «Когда Франц Шуберт (1797–1828) сочинял, он мог забыть обо всём: о еде, об одежде, о мытье… С тех пор, как он стал жить один, друзьям приходилось заботиться о том, чтобы он не оставался совершенно заброшенным» (из книги Г. Гольдшмидта «Франц Шуберт. Жизненный путь», сов. изд. 1968 г.);

• «Почти ежедневно бывая на светских раутах, Никколо Паганини (1782–1840) не приобрёл светских привычек. Салонные вечера наводили на него тоску, он чувствовал себя на них редким животным – вроде жирафа египетского паши. Во время приёма он обыкновенно бывал неразговорчив и рассеян – не мог даже вспомнить, что ел, если из уважения к нему на стол в этот день не подавали равиоли, ризотто по-милански, суп по-генуэзски или другие итальянские блюда. После обеда старался быстрее ускользнуть, не заботясь о впечатлении, произведённом его уходом на хозяев» (из книги С. Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.);

• «Когда Александр Бородин (1833–1887) сидел за фортепиано и сочинял, то словно улетал от земли – до такой степени был рассеянным. По 10 часов подряд мог седеть за инструментом и тогда уже всё забывал: мог не обедать и не спать. И когда отрывался от такой работы, то долго ещё не мог прийти в нормальное состояние. Его тогда ни о чём нельзя было спрашивать: непременно ответит невпопад» (из Воспоминаний Е. Бородиной об А. П. Бородине, сов. изд. 1985 г.);

• Свидетели психического кризиса Винсента ван Гога (1853–1890) в конце 1888 года отмечали его «отказ от еды в течение многих дней, бессонницы и застывание в одной позе»;

• «Когда Велимир Хлебников (1885–1922) писал стихи, он забывал обо всём, даже пить и есть, и мог седеть целый день, не вставая от стола. Когда он уже слишком долго не выходил из комнаты, к нему входила старушка, жившая в этой квартире, стукала его ладонью по плечу и говорила: «Вам, должно быть, надо сходить туда», – и кивала в сторону уборной. «Да, да! Благодарю вас, благодарю!» – говорил он, поспешно вскакивая с места…» (из сборника И. Клюна «Мой путь в искусстве: Воспоминания, статьи, дневники», российск. изд. 1999 г.);

• «Зов далеких миров завлёк Александра Фридмана /(888 – 1925) – российский математик и геофизик. – Е. М.) в тот сложнейший, запутанный лабиринт, зовущийся строением Вселенной… «Я работолюбивый», – говорил он. Но разве можно назвать такое просто любовью к работе? Это было непрерывное самосожжение. «Нет, я невежда, я ничего не знаю, надо ещё меньше спать, ничем посторонним не заниматься. Вся эта так называемая «жизнь» – сплошная, потеря времени», повторял он с отчаянием и себе, и жене… Каждый, кто привержен науке, не может не страдать от этого, не может, об этом не думать…» (из книги А. Ливановой «Физики о физиках», СССР, 1968 г.);

• «Исаак Ньютон, встретив на улице друга, пригласил его на обед. Однако по дороге его настолько увлекла какая-то научная проблема, что он забыл предупредить домашних о госте и немедленно ушёл в работу настолько глубоко, что ни поданного обеда /на одну персону/, ни пришедшего гостя не замечал. Последний не стал, привлекать внимание к своей особе, видя хозяина дома столь занятым. Он тихо пообедал и столь же незаметно удалился. Через некоторое время Ньютон прервал свои занятия, оглядев заставленный грязной посудой стол, сказал: «Если бы не явные доказательства противного, я бы мог поклясться, что сегодня не обедал»…» (из книги М. Чекурова «Курьёзы истории», Россия, 1998 г.);

• «Как-то раз Норберт Винер (1894–1964) столкнулся с одним из своих студентов около университетского кампуса. Они перекинулись парой приветственных фраз, после чего быстро переключились на обсуждение насущных математических проблем. По окончании беседы Винер виновато взглянул на студента и спросил: «Простите, а с какой стороны я пришёл сюда?» Студент почтительно указал направление. «Ага. Значит, я ещё не ел», – констатировал профессор» (из статьи К. Кнопа «Норберт Винер и эпоха кибернетики», Россия, 2003 г.);

• «В один из дней международного турнира (Карлсбад, 1929 г.) гроссмейстер Акиба Рубинштейн (1882–1961) плотно пообедал. Прохаживаясь по вестибюлю ресторана, он вновь подошёл к двери, прочитал вывеску, вошёл опять в ресторан и заказал весь обед ещё раз…» (из сборника С. Давыдюка «Пленённые шахматами», Белоруссия, 1993 г.);

• «Архимеда (ок. 287–212 до н. э.) уже в юные годы настолько влечёт к себе механика, что он забывает о пище, подолгу не бывает в бане и чертит везде: в пыли, пепле, на песке и даже на собственном теле» (из книги В. Чурбанова «В чьих ранцах маршальские звёзды, или Несколько правил развития способностей», СССР, 1980 г.);

• «Джиойя в припадке творчества написал целую главу на доске письменного стола вместо бумаги…» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• «Джон Клэр (1793–1864) – английский поэт. – Е. М.) рос в необыкновенной бедности и в 7-летнем возрасте уже работал пастухом… Хилый, мечтательный и застенчивый мальчик писал свои первые стихи на мешках из-под сахара…» (из CD Enciclopedia Britannica, 2000 г.);

• «Во Франции и в России рассказывали анекдот об одном рассеянном математике, который во время прогулки стал чертить мелом формулы на чёрной плоскости. Не успел он закончить своих вычислений, как плоскость, к его изумлению, стала от него удаляться. Это была спинка кареты. Во Франции героем этой истории был Андре Ампер (1775–1836), а в России Михаил Остроградский (1801–1861/62). Подобных сюжетов много…» (из книги С. Иванова «Формула открытия», СССР, 1976 г.);

• Застигнутый врасплох «посторонними мыслями», Анри Стендаль /(783 – 1842) мог сделать запись за ломберным столом – на игральных картах; сидя в театральной ложе, он записывал на листках из блокнота;

• «Стихи «Как в ненастные дни» (Россия, 1828 г.) Александр Пушкин (1799–1837) написал у князя Голицына, во время карточной игры, мелом на рукаве» (из мемуаров А. Керн «Воспоминания о Пушкине», Россия, 1859 г.);

• «Какой-то минимум удобства необходим для успешного творчества, и бедный Вилье де Лиль-Адан (1838–1889) – французский писатель. – Е. М.) оказавшийся вынужденным писать на полу, после того, как у него продали с торгов мебель, хотя и свидетельствует об истинном героизме поэта, но никак не может служить образцом для подражания…» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.). «У Вилье де Лиля не бывало письменного стола, и он писал лёжа на полу; у него не бывало бумаги, и он записывал свои мысли на папиросных бумажках…» (из книги М. Волошина «Суриков», Россия, 1916 г.);

• «Стефан Малларме (1842–1898) – французский поэт, теоретик французского символизма и глава этого течения. – Е. М.) не считал бумагу единственным материалом для поэта. Он писал стихи на веерах, бонбоньерках, чайниках, зеркалах, банках, платочках, словно старался – как уверяют его поклонники – впечатать свои стихи в саму жизнь» (из книги В. Ориона «Любовные утехи богемы», Россия, 1999 г.);

• Анатолий Франс (1844–1924) так боялся упустить случайную мысль, что использовал для её фиксации все, что только попадётся под руку: старые письма, конверты, пригласительные билеты, визитные карточки и даже… неоплаченные квитанции. Однажды он долго искал расписку в своих деловых бумагах – и случайно нашёл её среди черновиков, испещрённой литературными заметками…;

• Александр Блок (1860–1921) почти всегда записывал на ходу – в блокнот, на случайном клочке бумаги, на крахмальной манжетке рубашки…;

• «Имре Кальман (1882–1953) – выдающийся венгерский композитор, основоположник т. н. новой венской оперетты. – Е. М.) сочинял везде: дома, на прогулке, в магазине. В кафе записывал мелодии прямо на салфетках, в отсутствие бумаги лихорадочно марал нотами манжеты собственных рубашек. Злобные критики обвиняли Кальмана, что он создаёт сиюминутные шлягеры на потребу толпы, что он превратился в музыкальный конвейер…» (из сборника Е. Коровиной «Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства», Россия, 2010 г.);

• «Мысли приходили к Блезу Паскалю (1623–1662) сами собой, и он «записывал их на первых попадавшихся ему под руку клочках бумаги в немногих словах или даже полусловах». «Часто возвращался он с прогулки домой с буквами, написанными на ногтях иглою: буквы эти напоминали ему разные мысли, которые он мог бы забыть, так что этот великий человек возвращался домой, как отягчённая медом пчела», – вспоминает Пьер Николь» (из статьи Дм. Мережковского «Что сделал Паскаль?», российск. публ. 1995 г.);

• «Человек очаровательный, талант, кажется, необыкновенный, но ни на что не хватает у Александра Бородина (1833–1887) времени, и музыку свою пишет он карандашом на чем придётся. Потом покрывает рукописи яичным белком, чтобы карандаш не осыпался, и развешивает на верёвках по квартире, как бельё для просушки. Говорят: «гений»…» (из книги Н. Берберовой «Чайковский. История одинокой жизни», российск. изд. 1993 г.);

• «Композитор Николай Метнер (1880–1951) – профессор фортепианной игры при Московской консерватории в 1909–1910, 1915–1921 гг.. – Е. М.) был одержим своей музыкой, как художники прежних времён. Так, он мог среди улицы вдруг остановить своего извозчика и сорвать со стены клочок афиши, чтобы записать на нём только что пришедшую ему в голову музыкальную тему» (из воспоминаний М. Сабашниковой «Зеленая змея», ФРГ, 1954 г.);

• В дни работы над очередным музыкальным произведением Сергей Прокофьев (1891–1953) сочинял, казалось, «везде, где возможно» – отдельные листы школьной тетради, почтовые конверты, гостиничные счета, коробки от папирос были испещрены нотными записями, отрывками либретто…;

• «Иван Крылов (1769–1844) сочинял и обдумывал между людьми, в обществе или за обедом, и не сидел долго над бумагою, у него не было ни кабинета, ни даже письменных приборов, а чаще всего он писал на лоскутках. Он писал, когда писалось, то есть, когда идея басни сама лезла в голову и просилась оттуда на свет, как он сказал мне однажды…» (из очерка Ф. Булганина «Воспоминания об Иване Андреевиче Крылове и беглый взгляд на характеристику его сочинений», Россия, 1845 г.). «…Иван Андреевич любил делать первые накидки своих басен на лоскутках, с которых переписывал на листочки, поправлял и снова переписывал… Мне удалось спасти от истребления несколько таких, уже изодранных, черновых его рукописей и лоскутков» (из очерка М. Лобанова «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.);

• «Слово, когда его записываешь, безропотно, и допускает вольное с собой обращение. Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944) свою «Почту на Юг» (1929 г.) писал на снятой с петель двери. Опорой этой «столешнице» служили бочки из-под бензина. Пример интересный, он добавляет какие-то штрихи к портрету этого удивительного человека. И не более того. Пусть, он не станет оправданием столов, которые не лучше этакой двери. Хоть и снятой с петель…» (из книги К. Барыкина «Пишу, печатаю, диктую…: Рассказы о журналистском инструментарии. История. Техника применения. Разбор практики. Советы», СССР, 1979 г.);

• «Джером Сэлинджер (1919–2010) советовал художникам использовать коричневую обёрточную бумагу: «Многие серьёзные мастера писали на ней, особенно когда у них не было какого-нибудь серьёзного замысла»…Ненадолго отделавшись от ответственности, литература вздохнула с облегчением» (из книги А. Гениса «Довлатов и окрестности», США, 1998 г.);

• «Право мастера на чудачества неоспоримо… Василий Шукшин (1929–1974) всем тетрадям предпочитал амбарные книги для записей» (из книги В. Ориона «Любовные утехи богемы», Россия, 1999 г.).

• «Размышления и пылкость воображения сделали М. Ломоносова (1711–1765) под старость чрезвычайно рассеянным… Редко, бывало, напишет он бумагу, чтобы не засыпать её чернилами вместо песку…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• Госпожа де Сталь, занимавшая в светском обществе должность пересмешницы, рассказывает о некоей учёной даме дю Шатле, переводившей на французский работы И. Ньютона и, видимо, усвоившей его «нездешние» повадки: «Учёная дама желала переменить свою комнату… В её комнате шесть или семь столов всех возможных размеров: один – громаднейший, на котором разбросаны её бумаги; другой – крепчайший, на котором стоят её инструменты; третий – полегче и т. д. Но, несмотря на все эти предосторожности, она не избежала несчастного случая, постигшего некогда Филиппа II, когда этот государь, просидев ночь за бумагами, поутру опрокинул на них свою чернильницу. Учёная дама не могла, впрочем, подражать умеренности короля, который принялся за переписку депеш, да для неё это было и трудно, потому что несчастье, постигшее её, обрушилось на алгебраические вычисления, а переписать их было бы довольно мудрено»;

• «Московский генерал-губернатор, генерал-поручик граф Ф. А. Остерман (1723–1804) отличался необыкновенной рассеянностью. Часто вместо духов протирался он чернилами и в таком виде являлся в приёмный зал к ожидавшим его просителям (из книги Д. Бантыш-Каменского «Словарь достопамятных людей русской земли», Россия, 1836 г.);

• «В своих движениях Людвиг ван Бетховен (1770–1827) был неловок и неповоротлив. Редко он брал что-нибудь в руки, чтобы не уронить и не разбить. Часто ему случалось ронять чернильницу с конторки, на которой он писал, на стоящее рядом фортепиано; всё было у него опрокинуто, запачкано, разбросано…» (из очерка И. Давыдова «Людвиг ван Бетховен. Его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Об Исааке Ньютоне (1643–1727) рассказывают, что когда ему случалось уходить из комнаты, чтобы принести какую-нибудь вещь, он всегда возвращался, не захватив её» (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• «Шарль Фурье (1772–1837) – Французский политический деятель, социалист-утопист. – Е. М.) был постоянно погружён в свои мысли и потому страшно рассеян… За один день он 20 раз возвращался домой за забытым платком или бумагой» 9из книги Ю. Васильковой «Фурье», СССР, 1978 г.);

• «Память многих творцов оставляла желать лучшего… «Король ботаников» Карл Линней (1707–1778) в последние годы жизни, перечитывая свои собственные работы, сопровождал чтение такими комментариями: «Как это прекрасно! Если бы я написал это!»…» (из книги В. Пекелиса «Как найти себя», СССР, 1985 г.);

• «В 1864 году Чарльз Дарвин (1809–1882) получил высшую награду, какой может удостоиться учёный в академии: Коплеевскую золотую медаль… Боннский, Бреславльский, Лейденский университеты избрали его почётным доктором; Петербургская (1867 г.), Берлинская (1878 г.), Парижская (1878 г.) академии – членом-корреспондентом. Дарвин относился ко всем этим и другим официальным наградам с большим равнодушием. Он терял дипломы и должен был справляться у друзей, состоит ли он членом такой-то академии или нет…» (из сборника Д. Самина «100 великих учёных», Россия, 2004 г.);

• «Часто проявлялась удивительная забывчивость Йозефа Гайдна (1732–1809) и его неспособность вспомнить только что услышанное. А. И. Иффланд пишет, как радовался Гайдн большому успеху, который имело исполнение его оратории «Сотворение» (1733 г.) на благотворительном концерте в Берлине. Узнав, что скромный пожертвователь внес 2000 талеров, он сказал своему слуге Эльслеру: «Более 2000 талеров для бедных! Более 2000 талеров! Ты слышишь? Моё «Сотворение» получило более 2000 талеров для бедных! Прекрасно, отрадно… Сколько принесло «Сотворение» бедным?.. Заметь, я очень рад этому!» Уже повторяя эту новость, он забыл размер чистой прибыли. Из-за быстро прогрессирующей забывчивости и отсутствия у Гайдна способности сосредоточиться А. К. Диз не имел возможности продолжать далее беседу для составления своих биографических записей, так как «…Гайдн настолько ослабел, что не мог думать о прошлом. Даже настоящее было не совсем ясно для него»…» (из книги А. Ноймайра «Музыка и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1395 г.);

• «В 1855 году болезнь Майкла Фарадея (1791–1867) заставила его прервать работу. Он значительно ослабел, стал катастрофически терять память. Ему приходилось записывать в лабораторный журнал всё, вплоть до того, куда и что он положил перед уходом из лаборатории, что он уже сделал и что собирался делать далее…» (из статьи В. Григорьева «Фарадей», CD Энциклопедия Кирилла и Мефодия, 1998 г.). Однако последствия плохой памяти не давали М. Фарадею прочитать даже собственный дневник. «Я забываю, какими буквами изобразить то или иное слово на бумаге, – признавался он в письме к Барлоу (1857 г.). – Я полагаю, что если б я прочитал это письмо, то нашёл бы от 5 до 7 слов, относительно которых я в сомнении…»

• Чезаро Ломброзо в своей книге «Гениальность и помешательство» (Италия, 1863 г.) приводит такой факт: «Дени Дидро (1713–1784), нанимая извозчиков, забывал отпускать их, и ему приходилось платить им за целые дни, которые они напрасно простаивали у его дома…»;

• «При философе Льве Лопатине (1855–1980) состоял лакей, который о нём заботился и ухаживал. Кроме того, был неизменный извозчик, которого нанимали помесячно. Он приезжал в известный час, ждал его всюду и отвозил домой. Однако Лев Михайлович всюду опаздывал, приезжал последним…» (из книги М. Морозовой «Мои воспоминания», сборник П. Фокина и С. Князевой «Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков», т. 2, Россия, 2007 г.);

• «Кинорежиссёр Фредерико Феллини (1920–1993) не садился за руль. Обычно он пользовался услугами такси. Фредерико обычно усаживался рядом с водителем. Завязывалась беседа, которая продолжалась до конца поездки. Однажды после 10-минутной тирады Феллини таксист осмелился его перебить: «Дотторе, может, вы скажете всё-таки, куда нам ехать?» (из сборника И. Мусского «100 великих кумиров XX века», Россия, 2007 г.);

• «Граф Александр Ланжерон (1763–1831) – генерал, участник войн с Наполеоном, в 1820-х гг. губернатор Одессы. – Е. М.) был очень рассеян… В приезд императора Александра I в Одессу был приготовлен для него дом, занимаемый Ланжероном. Встретив государя и проводив его до кабинета, после разговора, продолжавшегося несколько минут, откланялся он, вышел из кабинета и по привычке своей запер дверь на ключ. Государь оставался несколько времени взаперти, но, наконец, застучался, и освободили его от заточения…» (из «Старой записной книжки» П. Вяземского, Россия, 1813–1877 гг.);

• «Я знал слабость Александра Алехина (1892–1946) к ключам. Он часто их путал, терял. Из-за своей рассеянности он однажды запер на ключ свою жену, а сам спокойно играл в бридж…» (из статьи С. Флора «Непобеждённый», СССР, 1956 г.);

• «Иногда рассеянность Ивана Крылова (1769–1844) доходила до того, что он клал в свой карман вместо носового платка всё, что ни попадалось в руки, своё и чужое… Перчаток он никогда не носил, ни летом, ни зимою, почитая их бесполезным излишеством. «Я вечно их теряю, – говорил он, – да и руки у меня не зябнут»…» (из очерка М. Лобанова «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.);

• «Александр Алехин (1892–1946) обладал феноменальной шахматной памятью, – свидетельствовал будущий гроссмейстер Г. Левенфиш. – Он мог восстановить полностью партию, игранную много лет назад». Но не менее удивляла его рассеянность. Много раз он оставлял в клубе (Санкт-Петербург, Россия, 1911–1914 гг.. – Е. М.) ценный портсигар с застёжкой из крупного изумруда. Через 2 дня мы приходили в клуб, садились за доску. Появлялся официант и как ни в чём не бывало вручал Алехину портсигар. Алехин вежливо благодарил…» (из очерка Б. Носика «Тайны разбитого надгробья», российск. изд. 2006 г.). «У Алехина была, бесспорно, необычная память, что не мешало еще в жизни отличаться удивительной рассеянностью и забывать всё на свете… Например, Алехин вечно искал очки и регулярно забывал при отъезде из гостиницы отдавать ключ дежурному…» (из статьи С. Флора «Нужны ли шахматные акробаты?», СССР, 1978 г.);

• «Между Рихардом Рети (1889–1929) – чехословацкий шахматист, один из сильнейших шахматистов мира в 1920-х гг.. – Е. М.) и А. Алехиным развернулось небывалое состязание за обладание мировым рекордом в игре «вслепую». Соперники оказались достойны друг друга. По числу досок первенство осталось за Рети. В феврале 1925 года в Сан-Паулу он сыграл «вслепую» на 29 досках! Причём одержал 20 побед и лишь 2 партии проиграл. Что интересно, герой столь поразительных достижений, демонстрировавших всю мощь человеческого мозга, сетовал в житейских делах на плохую память! Рети постоянно забывал трость, шляпу, зонт, а его жёлтый портфель стал притчей во языцех. В ходу была добродушная шутка: «Там, где находится портфель Рети, его самого уже давно нет» (из сборника В. Пака «100 выдающихся шахматистов XX века», Россия, 2004 г.);