Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

Философы, писатели, поэты

• «Сократ (ок. 469–399 до н. э.) не имел приличной обуви, донашивал старые ботинки, а чаще ходил босиком. Хитон его выцвел, а плащ вытерся. «Боги ни в чём не нуждаются!» – парировал Сократ. Перед смертью один из друзей предложил Сократу одежду получше: «Как? – спросил Сократ, – Выходит, моя собственная одежда была достаточно хороша, чтобы в ней жить, но не годится, чтобы в ней умереть?»…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Дени Дидро (1713–1784) очень долго и непросто искал себя и свой путь в жизни… а в период с 1733 по 1743 год он вообще живёт впроголодь, перебиваясь случайными заработками… Дидро действительно представлял собой в этот период довольно жалкую фигуру. В летнюю жару ходил в сером плюшевом сюртуке, который был попорчен с одного бока и имел оторванный обшлаг. Добавьте сюда разорванные чёрные шерстяные чулки, заштопанные сзади белой ниткой… и картина удручающей беспризорности молодого человека будет завершена» (из книги П. Таранова «От Монтеня до В. В. Розанова», Россия, 2001 г.);

• «С Иваном Крыловым (1769–1844) был смешной случай касательно государыни (императрица Мария Фёдоровна, жена Павла I, мать Александра I и Николая I. – Е. М.). Она как-то его увидела, сидя на балконе, что он подошёл на парад взглянуть. Она послала его к себе пригласить, но он не мог решиться идти, будучи непозволительно растрёпан. Но она велела волею или неволею его притащить. Ей он не мог ни в чём отказать; наконец пришёл и что же: чувствует, что одной ноге холодно, взглянул и, увы! Что же видит: сапог изорванный, носки забыл одеть и пальцы оттуда торчат. Вот вам весь тут Крылов. Но признался мне, что ему было очень неловко!» (из «Записных книжек» В. Олениной, Россия, 1867 г.). «… Грязный был голубчик, очень грязный! Чистой рубашки я на нём никогда не видала; всегда вся грудь была залита кофеем и запачкана каким-нибудь соусом; кудрявые волосы на голове торчали мохрами во все стороны; чёрный сюртук всегда был в пуху и пыли; панталоны короткие, как-то снизу перекрученные, а из-под них виднелись головки сапог и жёлто-грязные голенища… Да, не франт был Иван Андреевич!.. (из «Воспоминаний М. Каменской, Россия, 1894 г.);

• «Адам Мицкевич (1798–1855) раздражался по пустякам, беспрестанно курил, в досаде обрывал пуговицы на сюртуке, «да и вообще элегантности напрасно было бы искать во всём туалете Адама», – свидетельствует человек, близко знавший поэта…» (из статьи Р. Киреева «Не могу думать о женщинах: Адам Мицкевич», Россия, 1999 г.);

• «Наружность Фёдора Тютчева (1803–1873) очень не соответствовала его вкусам, – вспоминал писатель В. Соллогуб. – Он был дурён собой, небрежно одет, неуклюж и рассеян…» (из Воспоминаний, сов. изд. 1988 г.);

• К концу жизни Эдгар По (1809–1849), «самый знаменитый поэт Соединённых Штатов», выглядел, как бездомный бродяга, в которого, в сущности, и превратился. «Он имел вид отталкивающий, – свидетельствовал близкий знакомый. – Широко раскрытые, когда-то одухотворённые глаза, столь красившие его лицо, когда он был сам собой, утратили блеск, запали и терялись в тени надвинутой на высокий лоб шляпы без полей. Грязный тонкий сюртук залоснился и светился от дыр. Брюки, если можно было ещё так назвать эту часть одежды, свисали клочьями с растерзанного тела. На нём не было ни жилета, ни галстука. Мятая рубашка была неузнаваемого цвета…» (из книги Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Глеб Успенский (1843–1902) мало обращал внимания на свою внешность, занашивал до невозможности свои костюмы (из статьи П. Зиновьева «Больной Успенский», СССР, 1939 г.);

• Бесприютный скиталец философ Владимир Соловьёв (1853–1900) «одевался, во что ни попало…» (А. Лосев «Владимир Соловьёв и его время», СССР, 1990 г.);

• «Степан Фортунатов (1850–1918) – российский историк, публицист, приват-доцент Московского университета (с 1886 г.. – Е. М.) был очень неряшлив и нечистоплотен. Его длинная борода всегда свидетельствовала о меню съеденного им в тот день обеда. Его сюртук был истёрт и ветх. Он не признавал ни воротничков, ни манжет. Когда он читал на курсах Вл. Герье (российский историк. – Е. М.), то Герье, шокированный его костюмом, подарил ему как-то запонки для манжет. Фортунатов не понял или не захотел понять намёка, запонки взял и даже хвастался этим подарком перед курсистками, но манжет по-прежнему не носил. Рассказывали, что ему однажды кто-то хотел подарить милостыню, приняв его по виду за нищего. Итак, по платью и по внешности он мог произвести на иных на первых порах неприятное впечатление. Но всё это забывалось и прощалось, когда начинала звучать его оживлённая речь…» (из книги А. Кизеветтера «На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914», российск. изд. 1996 г.);

• «Тому Максимилиану Волошину (1847–1932), который хранится в моей памяти, было лет 30–35… Одет Волошин был дико до невероятности. Какой-то случайный пиджак, широкий и очень несвежий. Бумажного рубчатого бархата брюки (их в то время носили в Париже все бедные художники) были прикреплены к тёплому жилету двумя огромными английскими булавками. Совершенно откровенно и у всех на виду сверкала сталь этих неожиданных, ничем не закамуфлированных булавок. В позднюю холодную осень он ходил без пальто. Чувствовалось, что у Волошина какая-то невзрослая, не искушённая жизнью душа и что поэтому его совершенно не смущало ни то, как он одет, ни то, что об этом думают люди…» (из воспоминаний Б. Погореловой «Скорпион» и «Весы», российск. изд. 2007 г.);

• «Алексей Ремизов (1877–1957) – прозаик, драматург, публицист. – Е. М.) напоминает свой наружностью какого-то стихийного духа, сказочное существо, выползшее на свет из тёмной щели. Наружностью он похож на тех чертей, которые неожиданно выскакивают из игрушечных коробочек, приводя в ужас маленьких детей. Нос, брови, волосы – всё одним взмахом поднялось вверх и стало дыбом. Он по самые уши закутан в дырявом вязаном платке. Маленькая сутуловатая фигура, бледное лицо, выставленное из старого коричневого платка, круглые близорукие глаза, тёмные, точно дырки, брови вразлёт и маленькая складка, мучительно дрожащая над левой бровью, острая бородка по-мефистофельски, заканчивающая это круглое грустное лицо, огромный трагический лоб и волосы, подымающиеся дыбом с затылка, – всё это парадоксальное сочетание линий придаёт его лицу нечто мучительное и притягательное, от чего нельзя избавиться, как от загадки, которую необходимо разрешить» (из сборника М. Волошина «Лики творчества», Россия, 1914 г.). «…Дырявый платок и сутулые плечи – принадлежность его своеобразного стиля, равно как и преувеличенный московский говор, где все слова выговариваются медленно и внушительно. Однажды я спросила Ремизова, как может выглядеть кикимора – женский стихийный дух, которым пугают детей. Он ответил поучительно: «Вот как раз, как я, и выглядит кикимора»… Мне было понятно, что Ремизов стремился укрыть свою раненую и сверхчувствительную душу в спасительную оболочку своего особого «стиля»…» (из воспоминаний М. Сабашниковой «Зелёная змея», ФРГ, 1954 г.);

• «Александр Грин (1880–1932) жил в полном смысле слов отшельником, нелюдимом… Жил он бедно, но с какой-то подчёркнутой, вызывающей гордостью носил до предела потёртый пиджачок, и всем своим видом показывал полнейшее презрение к житейским невзгодам» (из книги Вс. Рождественского «Страницы жизни: Из литературных воспоминаний», сов. изд. 1974 г.);

• «Если В. Брюсов всегда был застёгнут на все пуговицы сюртука, то Андрей Белый (1860–1934) был всегда в дезабилье… Это был философ «второго смысла»…» (из воспоминаний В. Шершеневича «Великолепный очевидец», сов. изд. 1990 г.) «Одеваться А. Белый не умел. Щеголял то в потёртой студенческой тужурке, то в мешковатом неуклюжем сюртуке, должно быть, перешитом из отцовского, то в какой-то кургузой курточке» (из воспоминаний Б. Садовского «Весы». Воспоминания сотрудника. 1904–1905», российск. изд. 2007 г.);

• «Николай Клюев (1884–1937) – поэт, прозаик. – Е. М.) был человеком, который играл… И играл не только «на блаженстве» своём… Зимой – в стареньком полушубке. Меховой, потёртой шапке. Несмазанных сапогах… Летом – в несменяемом, также сильно потёртом, армяке и таких же несмазанных сапогах…» (из статьи Н. Гариной «Клюев Николай Алексеевич», российск. изд. 2007 г.);

• К внешнему виду поэт Велимир Хлебников (1885–1922) питал изумительную небрежность…» (из воспоминаний В. Шершеневича «Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 гг.», сов. изд. 1990 г.). «Чтобы на него не одевали – всё через 2 дня приходило в такой хаотический вид, что становилось неузнаваемо…» (из воспоминаний О. Самородовой «Поэт на Кавказе», СССР, 1972 г.). «Он был сильно стеснён в средствах, и это сказалось во всём: в его утомлённом, бледном лице, мятом отцовском пиджачке, в узеньких вышедших из моды брючках…» (из воспоминаний Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.). «В иконографии «короля времени» В. Хлебникова – и живописной и поэтической – уже наметилась явная тенденция изображать его птицеподобным. В своём неизменно сером костюме, сукно которого свалялось настолько, что, приняв форму тела, стало его оперением, он и в самом деле смахивал на задумавшегося аиста…» (из сборника Б. Лившица «Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания», сов. изд. 1989 г.);

• «Своеобразие облика Николая Гумилёва (1886–1921) скорее удивляло, чем привлекало…» (из Воспоминаний Д. Слепян, сборник «Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников», СССР, 1991 г.). «… Высокий, худой, прямой, точно из дерева, в черном потертом пиджаке с заплатой на спине, всегда в белых носках, спускающихся часто на сапоги – грибочками; или в дохе тёмно-коричневой, привезённой из Африки (Петроград, 1919–1920 гг.. – Е. М.)…» (из статьи В. Лурье «Воспоминания о Гумилёве», Россия, 1993 г.);

• «Не обладая привлекательной наружностью и хорошо сознавая это, Осип Мандельштам (1891–1938) входил в салоны (Петербург, Россия, 1910-е гг.. – Е. М.) с высоко поднятой головой, как бы желая показать, что ему безразлично, какое впечатление он производит на публику. Он нёс в аудиторию не свою красоту, а стихи, затмевая все внешние красоты и красивости… Но публика никогда не состоит из одних ценителей прекрасного в поэзии, и чем ниже культура отдельных слушателей, тем больше внимания они обращали на его оттопыренные уши и карикатурно вздёрнутую голову. Он не был салонным поэтом, очаровывающим публику прежде всего обаятельной улыбкой, а уже потом стихами… Внешне Мандельштам мог казаться иногда неопрятным. Его жена и верный спутник жизни Наденька, как вслед за ним называли её друзья Осипа Эмильевича, тщательно осматривала его костюм перед выходом из дома, вытряхивала пылинки табака из карманов, поправляла сползавший набок галстук; иногда обнаруживала крошки хлеба, прилипшие к жилету…» (из воспоминаний Р. Ивлева «Богема», российск. изд. 2004 г.);

• «Владимира Маяковского-поэта (1893–1930) тогда (Москва, начало 1910-х гг.. – Е. М.) никто решительно не знал. Просто появилась в Москве жёлтая (полосатая: жёлтое и коричневое или чёрное в полоску) кофта на очень высоком, плотном, плечистом, но худом молодом человеке (теперь бы сказали: парне) в очень плохих штиблетах на очень длинных ногах. Кофта эта замелькала, замозолила глаза там и тут – не на «Шаляпине», конечно, не в абонементах Художественного театра, не в филармонических собраниях: туда бы «кофту» не пустили! – а на литературных заседаниях, собраниях, в маленьких ресторанчиках, на левых вернисажах и т. п. Но Москва видывала всяких чудаков и равнодушна была ко всяким чудачествам… Широкое лицо его было худо; чёрные брюки при ближайшем рассмотрении оказались в пятнах и подтёках, штиблеты упорно требовали «каши»… И у меня тогда же сложилось впечатление, что и «жёлтая кофта» – только псевдоним отсутствия сюртука, будь сюртук, пожалуй, не было бы и жёлтой кофты…» (из воспоминаний С. Дурылина «В своём углу», СССР, 1991 г.). «…Чёрные штаны на Маяковском в ту пору были коротки, узки и обтрёпаны…» (из книги Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.);

• «Эрнест Хемингуэй (1899–1961) – высокий человек в короткой рубашке из простого, грубого материала, с рукавами до локтей, в парусиновых брюках и малопрезентабельных ботинках… Зашёл разговор о русском языке, и Хемингуэй со смехом признался, что знает только одно русское слово – «дерьмо»…» (из книги А. Хачатуряна «Страницы жизни и творчества», СССР, 1982 г.);

• «Мне выпало счастье встретить и узнать Марину Цветаеву (1892–1941) и подружиться с ней на самой заре юности, в 1918 году. Ей было тогда 26–27 лет… Темно-синее платье, не модного, да и не старомодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто на талии широким желтым ремнем. Через плечо перекинута желтая кожаная сумка вроде офицерской полевой или охотничьего патронташа – и в этой не женской сумке умещаются и сотни папирос, и клеенчатая тетрадь со стихами. Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, – не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия…» (из воспоминаний П. Антокольского «Современники», российск. публ. 2007 г.);

Внешне Елизавета Кузьмина-Караваева (1891–1945) – поэтесса, прозаик, публицист Серебряного века. – Е. М.) напоминала нашу курсистку-революционерку того старомодного стиля, отличительной чертой которого было подчеркнутое пренебрежительное отношение к своему костюму, прическе и бытовым стеснительным условиям: виды видавшее темное платье, самодельная шапочка-тюбетейка, кое-как приглаженные волосы, пенсне на черном шнурочке, неизменная папироса (Россия, 1910-е гг.. – Е. М.)… Пострижение Елизаветы Юрьевны в монашество (1931 г.) не вызвало в эмигрантском Париже сенсации – только некоторое удивление, недоумение… Е. Ю. легко стала именоваться матерью Марией, а Елизавету Юрьевну легко и естественно забыли… Гармония спокойной силы в манере себя держать вместо былой несколько суетливой бурности…» (из книги Т. Манухиной «Монахиня Мария», российск. изд. 2007 г.).

Художники, композиторы, музыканты

• «В 1564 году Микеланджело Буонарроти (1475–1564) умер в нищете в возрасте 89 лет… Под старость он стал постепенно носить целыми месяцами сапоги из собачьей кожи на босу ногу, и когда хотел их затем снять, сдирал вместе с ними и кожу. А с чулками он, чтобы не пухли ноги, носил сафьяновые сапожки с застёжками изнутри…» (из сборника В. Степаняна «Интимная жизнь знаменитых людей», Россия, 2005 г.);

• «Из воспоминаний художника Константина Коровина: «Осенью, по приезде в Москву из Останкина, перед окончанием художественного Училища, когда мне было 20 лет (1881 г.), Алексей Саврасов (1830–1897) всё реже и реже стал посещать свою мастерскую в Училище. Мы, ученики его – Мельников, Поярков, Ордынский, Левитан, Несслер, Светославский и я, – с нетерпением ожидали, когда он придёт опять. В Училище говорили, что Саврасов болен. Когда мы собрались в мастерской, приехали из разных мест, то стали показывать друг другу свои летние работы, этюды. Неожиданно, к радости нашей, в мастерскую вошёл Саврасов, но мы все были удивлены: он очень изменился, в лице было что-то тревожное и горькое. Он похудел и поседел, и нас поразила странность его костюма. Одет он был крайне бедно: на ногах его были видны серые шерстяные чулки и опорки вроде каких-то грязных туфель, чёрная блуза повязана ремнём, на шее выглядывала синяя рубашка, на спине был плед, шея повязана красным бантом. Шляпа с большими полями грязная и рваная. «Ну что, – сказал он, как-то странно улыбаясь, – давно я не был у вас. Да, да… давно. Болен я и вообще… И Саврасов как-то рассеянно посмотрел кругом…» (из сборника Т. Кравченко «Русские художники, скульпторы, архитекторы», Россия. 2007 г.);

• «За короткий срок (Париж, Франция, 1906–1908 гг.. – Е. М.) в Амедео Модильяни (1884–1920) произошла какая-то неожиданная, резкая перемена. Удивительно быстро исчез куда-то его элегантный добротный костюм и сменился просто обычно сильно измятым, из тёмно-коричневого вельвета «в рубчик», а вместо крахмальных воротничков появился не первой свежести красный фуляровый шарф…» (из книги В. Виленкина «Амедео Модильяни», СССР, 1989 г.);

• «Во время работы над Девятой симфонией (1824 г.) Людвиг ван Бетховен (1770–1827) совсем одичал и совершенно перестал заботиться о своей внешности. Вот как описывает его современник: «Полы его незастегнутого сюртука (голубого с медными пуговицами) развевались по ветру так же, как и концы белого шейного платка, карманы его были страшно оттопырены и оттянуты, так как они вмещали в себя кроме носового платка записную книжку, толстую тетрадь для разговоров и слуховую трубку… Так он странствовал, немного подавшись туловищем вперёд, высоко подняв голову, не обращая внимания на замечания и насмешки прохожих…» (из очерка И. Давыдова «Л. ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «С годами Иоганнес Брамс (1833–1897) перестал следить за своим внешним видом и часто появлялся на улице небритый и с расстёгнутым воротничком, что в конце 19-го века считалось признаком дурного тона…» (из статьи Н. Митина «Болезнь помогла Брамсу сочинить колыбельную», Россия, 2002 г.);

• «О пренебрежении российской пианистки Марии Юдиной (1899–1970) к одежде и быту ходят легенды. Зимой и летом Мария Вениаминовна носила кеды, что приводило в ужас окружающих… Нормальная же сезонная обувь немедленно дарилась. Купленная для неё митрополитом Ленинградским Антонием шуба принадлежала Марии Вениаминовне всего 3 часа. Однажды она явилась на ответственный концерт в домашних меховых тапочках…» (из сборника И. Семашко «100 великих женщин», Россия, 1999 г.);

• «Личные расходы у Анны Голубкиной (1864–1927) – русский скульптор, ставшая известной преимущественно работами в духе импрессионизма и стиля модерн. – Е. М.) были минимальные. Она не замечала, что ест, во что одевается. Костюм всегда состоял из серой юбки, блузы и фартука. В парадных случаях снимался только фартук…» (из предисловия Л. Губиной к сборнику А. Голубкиной «Письма. Несколько слов о ремесле скульптора. Воспоминания современников», СССР, 1983 г.);

• «Чемпионат США 1959 года принёс очередную победу гроссмейстеру Роберту Фишеру (1943–2008). Тогда же Фишер впервые появился в обществе в костюме, белой рубашке и с галстуком – это была крупнейшая сенсация чемпионата. Прежде его видели только в свитере и джинсах. Это гроссмейстер П. Бенко убедил Бобби в необходимости «быть прилично одетым»…» (из книги Е. Мансурова «Загадка Фишера», Россия, 1992 г.).

«Многие поэты, – пишет Гораций, – не дают себе труда стричь ногти и брить бороду, ищут уединённых мест, избегают бань».

• «В 18-летнем возрасте Пифагор (6 в. до н. э.) сделался хиппи и напрочь отказался стричься, в то время как другие юноши ходили коротко остриженными. Длинные волосы он носил до конца своих дней и даже в армии…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Иван Крылов (1769–1844) в быту был очень неопрятен. Его растрёпанные, нечесаные волосы, запачканные, мятые рубахи и прочие признаки неряшливости вызывали насмешки у знакомых. Однажды баснописец был приглашён на маскарад. «Как мне следует одеться, чтобы остаться неузнанным?» – спросил он у знакомой дамы. «А вы помойтесь, причешитесь – вот вас никто и не узнает», – ответила та» (из сборника М. Чекурова «Курьёзы истории», Россия, 1938 г.);

• «Во время работы над Девятой симфонией (1824 г.) Людвиг ван Бетховен (1770–1827) совсем одичал и совершенно перестал заботиться о своей внешности. «Его седые волосы висели в беспорядке», – описывает его современник…» (из очерка И. Давыдова «Л. ван Бетховен, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.). «…Волосы, необычайно густые и чёрные, казалось, не знали гребня: они торчали во все стороны – «змеи Медузы»… Карл Черни, мальчиком, в 1801 году, увидев его однажды небритого, с обросшим щетиной лицом, всклоченной гривой, в куртке и панталонах из козьей кожи, решил, что перед ним Робинзон Крузо…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена, Франция, 1903 г.);

• О последнем десятилетии жизни немецкого поэта-романтика Иоганна Гёльдерлина (1770–1843) рассказывают легенды. «Необходимо было некоторое насилие, чтобы добиться возможности вымыть его или постричь его запущенные длинные ногти…» (из книги П. Зиновьева «Душевные болезни в картинах и образах: Психозы, их сущность и формы проявления», СССР, 1927 г.);

• «Последний раз я видел Оноре де Бальзака (1799–1850) в 1848 году в редакции «Эвенман» (Париж, Франция), где я тогда состоял на службе… Он был одет со своего рода совершенством по части дурного вкуса. Его редингот был ядовито-зелёного цвета. Красный скрученный, как верёвка, галстук, поношенная шляпа и длинные волосы придавали ему вид провинциального комедианта… Чувствовал ли он уже первые признаки болезни, которая должна была унести его в могилу 2 года спустя (из книги Ш. Монселе «Маленькие литературные мемуары», Франция, 1885 г.);

• К концу жизни Эдгар По (1809–1849), «самый знаменитый поэт Соединённых Штатов», выглядел, как бездомный бродяга, в которого, в сущности, и превратился. «Его лицо опухло, – свидетельствовал близкий знакомый. – Он давно не мылся и не брился, волосы всклокочены, вид отталкивающий…»;

• «Ситуация, в которой оказался Винсент ван Гог (1853–1890) в Бельгии (1879 г.), становится всё хуже. Лишённый денег и чьей-либо поддержки, Винсент ходит в лохмотьях, становится грязен, совершенно не моется… (из статьи Б. Целибеева «К проблеме посмертного диагноза: Анализ психоза Винсента ван Гога», СССР, 1973 г.);

• «Ростом выше среднего, в молодых годах стройный, Константин Коровин (1861–1939) – живописец, график, художник театра. – Е. М.), несмотря на небольшие глаза и не слишком правильные черты лица, был красив и интересен. Правда, причёска его богатой чёрной шевелюры была более чем оригинальна – едва ли разве только по большим праздникам он расчёсывал свои густые волосы… (из книги В. Мамонтова «Воспоминания о русских художниках», россииск. изд. 2007 г.);

• «Сергей Сергеев-Ценский (1875–1958) – писатель, автор исторических романов и повестей, начинал как литератор «Серебряного века». – Е. М.) жил одиноким отшельником в «Пале-Рояле» (Париж, 1900-е гг.. – Е. М.), так же как, вероятно, жил когда-то в деревенской глуши Тамбовской губернии, уроженцем которой считался, и вообще везде, куда ни бросала его бродячая жизнь… Высокий, прямой, смуглый молодой человек, в чёрных бравых усах и с целой охапкой буйных кудрей, отливавших синим отливом, небрежно опутанных, отпущенных до плеч, крупно вьющихся «по ветру», как у песенного Ваньки-ключника. Эти дремуче-запущенные роскошные кудри свидетельствовали не о франтовстве, а, наоборот, о недосуге заниматься ими, о свирепой занятости литературного аскета. Это первое моё впечатление подтвердилось потом, при более близком знакомстве…» (из Воспоминаний Скиталька «Река забвения», сов. изд. 1960 г.) «…У Ценского всё лохмато, надрывно, чрезмерно…» (из статьи К. Чуковского «Поэзия косности», российск. изд. 2008 г.);

• «Тому Максимилиану Волошину (1877–1932), который хранится в моей памяти, было лет 30–35. Небольшого роста, широкоплечий, приземистый, с крупной головой, казавшейся ещё больше из-за пышной гривы золотистых волос. Добродушное мясистое лицо все заросло бородой – густой, беспорядочной, по-видимому, не знавшей никакого парикмахерского вмешательства. Насмешники за его спиной называли его «кентавром», и, пожалуй, это было удачно… Тогда же Волошин посетил и брюсовскую «среду» (Петербург, 1910-е гг.. – Е. М.). Та же нечесаная борода…» (из Воспоминаний Б. Погореловой, российск. изд. 2008 г.) «…О нём, как о горах, можно было сказать: массив… Даже черепная коробка его, с этой неистовой, неистощимой растительностью, которую даже волосами трудно назвать, физически ощущалась как поверхность земного шара, отчего-то и именно здесь разразившаяся таким обилием. Никогда волосы так явно не являли принадлежности к растительному царству…» (из воспоминаний М. Цветаевой «Живое о живом», Франция, 1933 г.);

• «Создатель теории относительности Альберт Эйнштейн (1879–1955) в частной жизни избегал всяких сложностей и стремился к максимально простому образу жизни… Ему представлялось лишним посещение парикмахера, и волосы у физика всегда были длинные и непричёсанные…» (из сборника Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• Окончились прижизненные споры – гений Пабло Пикассо (1881–1973) ныне признан повсеместно. С меньшим успехом его можно назвать творцом собственной жизни. «Долгое время он смертельно боялся стричься, причём не в юном возрасте, а будучи уже взрослым человеком. Месяцами он носил слишком длинные волосы и не решался пойти к парикмахеру. Стоило кому-то заговорить об этом, как он впадал в настоящую панику. Чем длиннее отрастали волосы, тем, больше страшила его необходимость стричься. Как правило, дело заканчивалось тем, что он просил близких укоротить ему волосы, а то запирался в маленькую комнату и тщетно пытался отрезать волосы сам. Страх Пикассо прошёл только после того, как он познакомился с одним парикмахером, который был ему очень симпатичен. Его он и стал приглашать на дом, когда зарастал уже до полного неприличия…» (из сборника Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Наружно Николай Клюев (1884–1937) – русский поэт, прозаик. – Е. М.) производил впечатление человека тихого. Скромного… Святого… Блаженного… Какого-то «братца»… Или вообще «родственничка» какой-нибудь секточки… Все четыре времени года неизменно обросший и заросший, как дремучий его Олонецкий лес…» (из статьи Н. Гариной «Клюев Николай Алексеевич», российск. изд. 2007 г.);

• «К внешнему виду Велимир Хлебников (1885–1922) питал изумительную небрежность. Он мог годами не переодеваться и не мыться…» (из очерка В. Шершеневича «Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания 1910–1925 гг.», сов. изд. 1990 г.). «Хлебников был сильно стеснён в средствах, и это сказалось во всем… в отсутствии чистого белья и носовых платков…» (из воспоминаний Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.);

• «Осип Мандельштам (1891–1938) какой-то бездомный, егозливый… но есть что-то трогательное в том, что он так важно вздёргивает кверху свою птичью взъерошенную головку, и в том, что он всегда небрит, а на пиджаке у него либо пух, либо не хватает пуговицы…» (из книги Э. Голлербаха «Встречи и впечатления», российск. изд. 1998 г.);

• «Марина Цветаева (1892–1941) была изломанной от рождения, дисгармоничной личностью: нечёсаная, немытая, одетая чёрт знает как, погружённая в свои поэтические образы, она была не от мира сего…» (из книги М. Буянова «Под ударами судьбы», Россия, 1995 г.);

• «Владимир Маяковский (1893–1930) был высокого роста, со слегка впалой грудью, с длинными руками и большими кистями, красными от холода; голова юноши была, увенчана густыми тёмными волосами, стричь которые он начал много позже (Россия, начало 1910-х гг.. – Е. М.)…» (из книги Д. Бурлюка «Интересные встречи», российск. изд. 2005 г.);

• «Визитная карточка «фрика» – его вызывающий внешний вид… Учась в школе Изящных искусств в Мадриде (Испания, 1921–1926 гг.), юный Сальвадор Дали (1904–1989) носил чёрную шляпу… Волосы же стричь не полагалось, и они свободно развевались по ветру…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);