Текст книги "Благословение и проклятие инстинкта творчества"

II. «Безбытное» и «внеукладное» существование

• «Во время кропотливой работы Самюэль Джонсон (1709–1784) – английский писатель и лексикограф, автор «Словаря английского языка» (1755 г.). – Е. М.) не следил за собой, и жене было трудно заставить его переодеть рубашку, так он был занят. Посему во время приёма в доме могло произойти следующее: надушенная дама-гостья отказывается садиться рядом с Джонсоном, шепча на ухо своему спутнику, что «от него пахнет». «Нет, леди, – отвечает Джонсон, расслышавший её слова, – пахнет от вас. От меня несёт»… Да, не одними словами запомнился он госпоже истории…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «К приёму во дворце Александр Суворов (1730–1800) мог отнестись как к пирушке и запросто попросить стопку водки. «Вы будете пахнуть, граф Александр Васильевич, а здесь послы иностранные, дамы». «Ну, так что же, – говорил Суворов. – Они послы, а я посланный к ним Богом солдат русский»… «В кабинете врут, а в поле бьют», – замечал Суворов в непринуждённой беседе с каким-нибудь чиновником. Чиновник морщился, но терпел…» (из книги Ж. Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Близкие люди часто видели царя Петра I (1672–1725) в одной рубашке. Во время жары он раздевался даже за столом. Он не терпел никаких стеснений» (из книги К. Валишевского «Пётр Великий», Франция, 1897 г.);

• «Московский генерал-губернатор Ф. А. Остерман (1723–1804) – сын канцлера А. И. Остермана. – Е. М.) отличался необыкновенной рассеянностью, особенно под старость. За обедом он плевал в тарелку своего соседа или чесал у него ногу, принимая её за свою собственную; подбирал к себе края белого платья сидевших возле него дам, воображая, что поднимает свою салфетку…» (из книг Д. Бантыш-Каменского «Словарь достопамятных людей русской земли», Россия, 1836 г.);

• «О Исааке Ньютоне (1643–1727) рассказывают, что однажды он стал набивать себе трубку пальцем своей племянницы (из книги Ч. Ломброзо «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.);

• «Михайло Ломоносов (1711–1765) нередко во время обеда вместо пера, которое по школьной привычке любил класть за ухо, клал ложку, которой хлебал горячее, или утирался своим париком, который снимал с себя, когда принимался за щи…» (из книги Я. Голованова «Этюды об учёных», СССР, 1976 г.);

• «Французский физик Андре Ампер (1775–1836) решил сам приготовить себе завтрак, точнее, сварить яйцо. Делать это он решил на «научной основе» (с часами в руках). В процессе варки Амперу пришла на ум какая-то идея, и через некоторое время он был обнаружен с яйцом в руках около кастрюли, в которой варились… часы» (из книги М. Чекурова «Курьёзы истории», Россия, 1998 г.);

• «Однажды чемпион мира Александр Алехин (1892–1946) бросил в чашку кофе вместо сахара пешку, мешал и удивлялся, что сахар не тает…» (из статьи С. Флора «Нужны ли шахматные акробаты?», СССР, 1978 г.);

• «Все пили чай (Петербург, Васильевский остров, начало 1910 гг.. – Е. М.). В столовой Велимир Хлебников (1885–1922) держался не как гость, а как странник, спустившийся из далёких миров на нашу грешную планету. И было как-то странно наблюдать, как он сосредоточенно размешивал серебряной ложечкой давно уже растворившийся сахар…» (из воспоминаний Р. Ивнева «Велимир Хлебников в Петербурге и Астрахани», российск. изд. 2006 г.);

• «Австрийский гроссмейстер Рудольф Шпильман (1884–1942) при анализе позиции любил покачиваться со стороны в сторону. Однажды, сидя в ресторане, он настолько увлёкся анализом отложенной позиции, что не заметил поставленной перед ним тарелки с супом. Через некоторое время официант вновь подошёл к гроссмейстеру. «Ваш суп стынет», – сказал он и сунул Шпильману в руку ложку. Тот молча покачал головой и, не отрываясь от шахматной доски, стал механически черпать суп. Ни одна ложка при этом сразу не попала ему в рот, содержимое некоторых пролилось на костюм…» (из сборника С. Давыдюка «Пленённые шахматами», Белоруссия, 1993 г.);

• «Осип Мандельштам (1891–1938) был человек, не создавший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада… Куря, Осип Эмильевич обычно не пользовался пепельницей; пепел с папиросы он стряхивал себе за спину через левое плечо. И на левом плече его всегда собиралась горка пепла…» (из Воспоминаний К. Чуковского, сов изд. 1987 г.);

• «Гений Вольфганга Моцарта (1756–1791) творил непрерывно… За обедом он забывал о еде, комкал салфетку и устремлял неподвижный взор в пространство, прислушиваясь к мелодиям, звучавшим в его голове. Поэтому жена всегда резала ему говядину из опасения, что в минуту вдохновенной рассеянности он вместо говядины отрежет свои пальцы» (из очерка М. Давыдова «В. Моцарт, его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1891 г.). «Его свояченица Софи Хайбель рассказывает в своих воспоминаниях в 1828 году: «За столом Моцарт часто брал конец салфетки, плотно скручивал её и водил им у себя под носом, казалось, что в своих размышлениях он этого не замечал, и часто при этом делал гримасу ртом…» (из книги A. Hoмайра «Музыканты и медицина. На примере Венской классической школы», Австрия, 1995 г.);

• «Гроссмейстер Осип Бернштейн (1882–1962) свой последний турнир сыграл в 1961 году в Амстердаме… Иногда во время игры он заказывал кофе; выпив его, не отрывая взора от доски, протягивал в сторону руку с чашкой. Если кто-нибудь тотчас не забирал её, Бернштейн разжимал пальцы… Однажды И. Доннер (гроссмейстер, многократный чемпион Голландии. – Е. М.), остановившийся около его столика, проделав изящный пируэт, подхватил чашку, вызвав смех коллег, наблюдавших за этой пантомимой…» (из очерка Г. Сосонко «Дороги с Малого Харитоньевского», Россия, 2011 г.);

• «Виссарион Белинский (1811–1848) являлся иногда на литературно-дипломатические вечера одного аристократического литератора (князя В. Одоевского. – Е. М.)… Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жжёнку «в узком кругу», когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушёл, но перед ним стояла баррикада мебели, он как-то забился в угол и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский в белых форменных штанах с золотым «позументом» сел наискось от него. Долго терпел Белинский, но не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьезно начала поливать Жуковского. Он вскочил, красное вино струилось по его панталонам; сделался гвалт, слуга бросился с салфеткой домарать вином остальные части панталон, другой подбирал разбитые рюмки… во время этой суматохи Белинский исчез и близкий к кончине, пешком прибежал домой…» (из мемуаров А. Герцена «Былое и думы», Великобритания, 1855 г.);

• «Известно, что Иван Крылов (1769–1844) любил хорошо поесть и ел очень много. Садясь за стол в Английском клубе, членом которого он состоял до смерти, он повязывал себе салфетку под самый подбородок и обшлагом стирал с неё капли супа и соуса, которые падали на неё; от движения салфетка развязывалась и падала; но он не замечал и продолжал обшлагом тереть по белому жилету (который он носил почти постоянно) и по манишке…» (из воспоминаний В. Кеневича, Россия, 1870 г.). «Иногда рассеянность его доходила до того, что он клал в свой карман вместо носового платка всё, что ни попадалось в руки, своё или чужое. За обедом сморкал он иногда то чулком, то чепчиком, которые вытаскивал из своего кармана…» (из очерка М. Лобанова «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.). «…Когда обед кончился, то около места Ивана Андреевича на полу валялись бумажки и косточки от котлет, которые или мешали ему работать, или нарочно из скромности направлялись им под стол…» (из Воспоминаний Н. Еропкиной, Россия, 1880 г.);

• «По выходе из крепости (за призывы к свержению самодержавия он отбывал наказание в Петропавловской крепости в 1862–1866 гг.. – Е. М.) Дмитрий Писарев (1840–1868) пришел в крайнее возбужденное состояние, выразившееся рядом совершенно несообразных поступков: за обедом, например, в одном доме, кажется, у Благосветова, он смешал на одну тарелку все кушанья и ел эту мешанину…» (из очерка Е. Соловьева «Дм. Писарев, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Писатель Глеб Успенский (1843–1902) мог пользоваться чужими носовыми платками и даже сморкаться в салфетку за общим столом…» (из статьи П. Зиновьева «Больной Успенский», СССР, 1939 г.);

• «Павел Антокольский (1896–1978) – поэт, актёр и режиссёр. – Е. М.) только начинал (конец 1910-х гг.. – Е. М.), ещё не вышло у него ни одной книжки, но в том, что он поэт, никто не сомневался… Когда он волновался, он начинал грызть носовой платок – правда, у него носовой платок всегда был чистый…» (из воспоминаний Н. Щегловой-Антокольской «Это был Павлик», российск. изд. 2007 г.);

• «Авраам Линкольн (1809–1865) нередко лез своим ножом в маслёнку и допускал множество других подобных промахов, которые шокировали его жену Мэри и приводили её в бешенство. Она считала, что хорошие манеры за столом – это чуть ли не священный ритуал…» (из сборника Р. Белоусова «Частная жизнь знаменитостей: Собрание редких случаев, любовных историй, курьёзов, слухов», Россия, 1999 г.);

• Вера Нащокина, жена близкого друга Александра Пушкина (1799–1837) П. В. Нащокина, свидетельствовала: «Помню, в последнее пребывание у нас в Москве (осень 1836 г.)… Пушкин за прощальным ужином пролил на скатерть масло. Увидя это, Павел Войнович с досадой заметил: «Эдакой неловкий! За что ни возьмёшься, всё роняешь!» «Ну, я на свою голову. Ничего…» – ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета…» (из воспоминаний «Рассказы о Пушкине», Россия, 1898 г.);

• «Михаил Туган-Барановский (1864/65 – 1919) – «экономист, историк, публицист, один из представителей «легального марксизма». – Е. М.) шёл академической дорогой… был рассеян анекдотически, как профессор немецких юмористических листков. То вдруг на торжественном обеде, к ужасу хозяйки, возьмёт с вазы ананас и, в пылу разговора, весь его уплетёт один; то, на подобном же обеде, – нужно ему взять к ростбифу огурец – он, занятый разговором, тянется через стол и берёт вилкою огурец с тарелки сидящего напротив гостя…» (из сборника В. Вересаева «Литературные портреты», российск. изд. 2000 г.);

• «Как-то в Петербурге (Россия, 1910-е гг.) за обедом, воспользовавшись громкой болтовнёй и смехом гостей (их было человек двенадцать), Велимир Хлебников (1885–1922) осторожно протянул руку к довольно далеко стоявшей от него тарелке с кильками, взял двумя пальцами одну из них за хвост и медленно проволок её по скатерти до своей тарелки, оставив на скатерти влажную тропинку. Наступило общее молчание: все оглянулись на манёвр Хлебникова. «Почему же вы не попросили кого-нибудь придвинуть к вам тарелку с кильками? – спросили его (конечно, без малейшего оттенка упрёка). «Нехоть тревожить, – произнёс Председатель Земного Шара (как скромно именовал себя сам Хлебников) потухшим голосом. Снова раздался общий хохот. Но лицо Хлебникова было безнадёжно грустным…» (из книги Ю. Анненкова «Дневник моих встреч: Цикл трагедий», США, 1966 г.);

• «Сестра известного немецкого математика Карла Вейерштрассе (1815–1897), учителя нашей знаменитой соотечественницы, первой русской женщины-математика С. Ковалевской, говорила: «Математики – это самоистязатели. Вейерштрасс и за обеденным столом не переставал писать формулы»…» (из сборника «Формула творчества», СССР, 1976 г.);

• «Профессия, род занятий учёного могли проявиться и в некоторых особенностях поведения. О Луи Пастере (1822–1895) вспоминают, что он за обеденным столом даже в лучших домах подносил тарелки и ложки к самому носу, осматривал их со всех сторон и протирал салфеткой для того, чтобы приучить других к осторожности…» (из книги Н. Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.);

• «В «Лондон-гриле», изображающем английский паб с его облезлым шармом (Буэнос-Айрес, Аргентина, ноябрь 1971 г.. – Е. М.), Роберт Фишер (1943–2008) уселся за дальний столик, заказал 2 стакана свежего апельсинового сока, стейк (самый большой из имеющихся), зелёный салат и пинту минеральной воды с газом… Он двигал челюстями с энергией барракуды и непрерывно говорил, как хороша еда. «Посмотри на этот сок – свежий, не размороженный!.. По-моему, аргентинская еда – лучшая в мире! Или возьмём одежду… Вот ботинки. Аргентинцы производят лучшие ботинки в мире! Смотри, какую пару я купил. Вот, посмотри-ка!» – быстренько сняв огромный коричневый ботинок, он протянул его мне через стол. «Посмотри на подошву – она многослойная и, я тебя уверяю, очень прочная!.. Эту пару я ношу уже год – и она всё ещё великолепна!..» Качая головой, Фишер заказал ещё порцию бананов со сливками…» (из очерка Б. Даррака «Бобби Фишер Беспощадный», США, ноябрь 1971 г.);

• «Постоянно зависящий от воли и желаний других людей, Вольфганг Моцарт (1756–1791) не мог устроить себе тихую, спокойную жизнь. Легкомысленно тратил деньги, не умел ладить с людьми…» (из книги Т. Мейснера «Вундеркинды: Реализованные и нереализованные способности», ФРГ, 1991 г.). «Известно, что он был вечным должником и постоянно писал письма с просьбами о денежной помощи или об отсрочке платежей. Дело в том, что Моцарт жил не по средствам, и его жена Констанция активно способствовала ему в мотовстве. Семья держала служанку, повариху и собственного парикмахера. После смерти Моцарта осталась гора долгов… но на самом деле, по сегодняшним понятиям, Моцарт получал очень приличные гонорары…» (из книги В. Кремера и Г. Тренклера «Лексикон популярных заблуждений», российск. изд. 2000 г.);

• «Людвиг ван Бетховен (1770–1827) постоянно витал в высших сферах и не всегда имел ясное понятие о самых простых вещах… Великий человек не имел никакого понятия о деньгах, отчего, при его врожденной подозрительности, происходили частые недоразумения, и он, не задумываясь, называл людей обманщиками; с прислугой это кончалось благополучно – даванием «на водку». Его странности и рассеянность стали скоро известны во всех посещаемых им трактирах, и его не тревожили, даже если он забывал расплачиваться…» (из очерка И. Давыдова «Людвиг ван Бетховен. Его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Непрактичность Глеба Успенского (1843–1902), его неумение обращаться с деньгами, его полнейшая неспособность к финансовым комбинациям (хотя финансовых планов всегда было очень много в его голове), его неаккуратность, рассеянность, его вечное «не от мира сего», разумеется, причиняло немало огорчений семье, в особенности же жене Александре Васильевне…» (из статьи А. Рубакина «Глеб Иванович Успенский. Материалы к его биографии», Россия, 1908 г.);

• «Отношение к деньгам у О. Генри (1862–1910) всегда было по-детски беспечным и легкомысленным… разбрасывая царские чаевые и субсидируя бродяг, он так и не расквитался с верными Рочами, которым задолжал не меньше десятка тысяч… Никогда он не был, что называется, компанейским человеком» (из книги И. Левидовой «О’Генри и его новелла», СССР, 1973 г.);

• «Композитор Николай Цибульский (1879–1919) – деятель «Серебряного века», Россия, конец 19-го – начало 20-го столетия. – Е. М.) умел быть философом; он умел спокойно проживать свой вечный, поистине замечательный рубль. Какая бы ни была компания (кстати – во всякой компании Цибульский держался трезвее, спокойнее и выдержаннее всех), после того когда уже все уставали и торопились по домам, он один никуда не спешил и добродушно, методически, постоянно напоминал о рубле, т. е. просил его у кого-нибудь взаймы, разумеется, никогда его не отдавая; во всякой компании находился кто-нибудь, кто охотно давал ему этот рубль, и тогда Цибульский, принимая его как должное, с философским спокойствием, один и одинокий, уходил в свои загадочные пространства…» (из книги А. Мгеброва «Жизнь в театре», СССР, 1934 г.);

• «Осип Мандельштам (1891–1938) всегда был крайне беден и каждый день в обеденный час начинал думать о том, где бы достать несколько рублей, чтобы пообедать. И эти рубли он брал у любого встречного, где приходилось. Долгов же он не отдавал никогда просто потому, что если в руки ему попадали деньги, они были ему остро необходимы всё для той же цели – сегодня пообедать…» (из Воспоминаний К. Чуковского «Правда и поэзия», сов. изд. 1987 г.);

• «Сестра, отец и друзья рассказывают, что Сальвадор Дали (1904–1989) с ранней юности был так рассеян (а точнее говоря, сосредоточен на своём), что, спросив в трамвае цену билета и услышав «пятьдесят», давал 50 песет (рублей, а не копеек, в пересчёте на наши, ушедшие в прошлое реалии). Он так и не научился обращаться с деньгами ни в бедности (а бедствовать ему пришлось), ни в богатстве…» (из очерка Н. Малиновской «Невольник века», Россия, 2005 г.);

• «Хоть зрение с годами и ослабело, но с помощью очков Иван Крылов (1769–1844) мог читать все, кроме собственного почерка, что, впрочем, происходило от удивительной и всегдашней его неразборчивости. Года за полтора до кончины его я пришёл к Ивану Андреевичу попросить его автограф. Близ него в комнате мы ни лоскутка не нашли его почерка. Служанка принесла с чердака целую корзину басен, его рукою переписанных. Выбрав для меня листок, он в очки рассмотрел заглавие, написанное довольно крупно, но стихов и по догадке не мог разобрать…» (из очерка П. Плетнёва «Иван Андреевич Крылов», Россия, 1845 г.). «Старинный почерк его был так неразборчив, что иные из своих рукописей под конец никак не мог он разобрать и сам…» (из очерка П. Плетнёва «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова», Россия, 1847 г.);

• «Людвиг ван Бетховен (1770–1827) не придавал никакого значения своим рукописям: они валялись вместе с другими нотами на полу или в соседней комнате. Друзья часто приводили в порядок его ноты, но когда Бетховен что-нибудь искал, то всё снова разлеталось во все стороны. «Их легко было и украсть, и выпросить у него – он не задумываясь отдал бы», – говорит Рис.» (из очерка И. Давыдова «Людвиг ван Бетховен. Его жизнь и музыкальная деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Когда Франц Шуберт (1797–1828) сочинял, он мог забыть обо всём: о еде, об одежде, о мытье. Ему важно было только иметь достаточный запас табака. Хуже всего обстояло дело с хранением его собственных произведений…» (из книги Г. Гольдшмидта «Франц Шуберт. Жизненный путь», сов. изд. 1968 г.);

• «Орест Кипренский (1782–1836) не знал оседлости и не имел постоянной квартиры; его картины, материалы и вещи были рассеяны повсюду, где случалось ему жить…» (из статьи Н. Собко «Кипренский» в Русском биографическом словаре, т. 8, Россия, 1897 г.). «Он с юности казался этаким сумасбродом своим недалёким однокашникам, потому что вечно был недоволен собой, вечно стремился к чему-то недостижимому, вечно был одержим какой-то «идеей»…» (из книги И. Бочарова и Ю. Глушаковой «Кипренский», СССР, 1989 г.);

• «В Каменке (южная ссылка, Россия, 1820 г.. – Е. М.), как известно, Александр Пушкин (1799–1837) окончил «Кавказского Пленника» и писал его, по рассказам гг. Давыдовых, в бильярдной, растянувшись на бильярде… Пушкин в Каменке, по-видимому, не отличался большой аккуратностью; по крайней мере, сохранилось предание, что Вас. Львович Давыдов по уходе Пушкина запирал двери, чтобы никто из прислуги не разбросал листков с набросками и стихами его… (из статьи А. Лободы «Пушкин в Каменке», сборник В. Вересаева «Пушкин в жизни», т. 1, СССР, 1926 г.). О том, в каком состоянии Пушкин хранил свои записки, свидетельствует в Дневнике В. Тепляков, молдавский знакомый поэта: «Вчера (Кишинёв, 1 апреля 1821 г.. – Е. М.) я был у Ал. Серча; он сидел на полу и разбирал в огромном чемодане какие-то бумажки. «Здравствуй, Мельмот, – сказал он, дружески пожимая мне руку, – помоги, дружище, разобрать мой старый хлам; да чур не воровать». Tyт были старые, перемаранные лицейские записки Пушкина, разные неоконченные прозаические статейки его, стихи его и письма Дельвига, Баратынского, Языкова и др. Более часа разбирали мы все эти бумаги, но разбору этому конца не предвиделось: Пушкин утомился, вскочил на ноги и, схватив все разобранные и неразобранные нами бумаги в кучу, сказал: «Ну их к чёрту!», скомкал кое-как и втиснул в чемодан» (российск. изд. 1857 г.);

• «Это было в Москве. Александр Пушкин (1799–1837), как известно, любил играть в карты, преимущественно в штос. Играя однажды с А. М. Загряжским, Пушкин проиграл все бывшие у него деньги. Он предложил в виде ставки только что оконченную им 5-ю главу своего «Онегина». Ставка была принята, так как рукопись эта представляла собою тоже деньги и очень большие (Пушкин получал по 25 руб. ассигнациями за строку), – и Пушкин проиграл. Следующей ставкой была пара пистолетов, но здесь счастье перешло на сторону поэта: он отыграл и пистолеты, и рукопись, и ещё выиграл тысячи полторы…» (из записки Н. Кичеева, составленной со слов А. Загряжского, Россия, 1874 г.);

• «Ф. Тютчев (1803–1873) не корпел над стихами. Свои озарения он записывал на приглашениях, салфетках, почтовых листках, в случайных тетрадях, просто на клочках бумаги. П. И. Капнист свидетельствовал: «Тютчев в задумчивости написал лист на заседании цензорского совета и ушёл с заседания, бросив его на столе». Не подбери Капнист написанного, мы никогда б не узнали «Как ни тяжёл последний час…» Бессознательность, интуитивность, импровизация – ключевые понятия для его творчества» (из книги И. Гарина «Пророки и поэты», т. 3, Россия, 1994 г.);

• «Карманы Жерара Нерваля (1808–1855) были полны клочками бумаги, на которых он писал, иногда в странный час и в странном месте. Продуктивной, однако, такая жизнь не могла быть, и как много листков, написанных вдоль и поперёк, было потеряно на улице, можно судить по тому, что Нерваль потерял даже несколько стихотворений, данных ему Гейне для перевода… Зиму 54–55 гг., последнюю зиму своей жизни, Нерваль проводит на парижской мостовой без призора, без денег, без всякого устройства жизни… Рукопись «Аврелии» была найдена неоконченной в его кармане…» (из книги П. Зиновьева «Душевные болезни в картинах и образах. Психозы, их сущность и формы проявлений», СССР, 1927 г.);

• «Человек очаровательный, талант, кажется, необыкновенный, но ни на что не хватает у Александра Бородина (1833–1887) времени, и музыку свою пишет он карандашом на чем придётся… Говорят: «гений»…» (из книги Н. Берберовой «Чайковский. История одинокой жизни», российск. изд. 1993 г.);

• «Анатоль Франс (1844–1924) писал на всём, что попадало под руку, потому что заранее никогда не запасался бумагой. Искал её по всему дому, выклянчивал у кухарки, использовал старые письма, конверты, пригласительные билеты, визитные карточки, квитанции. Однажды фирма, у которой он купил мебель, напомнила ему об оплате счёта, и Франс тщетно пытался убедить фирму, что он ничего не должен. И только мадам де Кайаве, знавшая повадки своего друга, просмотрела его рукописи в Национальной библиотеке и нашла там квитанцию, на которой с оборотной стороны был написан отрывок романа. Его рукописи, так мало привлекательные, хранятся ныне в великолепных переплётах из бархата, кожи, слоновой кости, монументальные, как церковные книги» (из книги Я. Парандовского «Алхимия слова», Польша, 1951 г.);

• «Пустая комната Владимира Хлебникова (1885–1922) всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком. Если случайность не подворачивала к этому времени издание какого-нибудь сборника и если кто-нибудь не вытягивал из вороха печатаемый листок – при поездках рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку…» (из очерка В. Маяковского «В. В. Хлебников», Россия, 1922 г.). «…Писал Хлебников непрерывно, и написанное, говорят, запихивал в наволочку и терял. Д. Бурдюк (поэт, живописец, критик «Серебряного века». – Е. М.) ходил за ним и подбирал, но много рукописей всё-таки пропало…» (из воспоминаний Л. Брик «Пристрастные рассказы», российск. изд. 2003 г.). «Хлебников мял и терял свои записи, не имея ни средств, ни угла для упорядочения работы. Черновики его рукописей часто терялись, а беловиков было по нескольку вариантов. Часто из-за недостатка бумаги он на одном и том же листке записывал разно задуманные вещи…» (из сборника Н. Асеева «Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи», СССР, 1990 г.);

• «По утверждению венских профессоров, у гроссмейстера Р. Рети (1889–1929) были все данные, чтобы стать отличным математиком, но он забыл свою диссертацию в кафе, а новую так и не написал. Рети забывал зонтики, шляпы, портфели, и всегда остроумный С. Тартаковер по этому поводу сочинил такой афоризм: «Там, где лежит портфель Рети, его давно уже нет»…» (из статьи С. Флора «Нужны ли шахматные акробаты?», журнал «Шахматы в СССР»; 1978 г.);

• «Английский поэт и художник Данте Габриел Россетти (1828–1882) был центральной фигурой романтического движения прерафаэлистов. Прожив 10 лет вне брака с натурщицей Элизабет Сиддал, Россетти женился на ней в 1860 году. Она злоупотребляла лауданумом (настойка опиума) и вечером 10 февраля 1862 года приняла смертельную дозу… Поэт преподнёс прощальный дар своей потерянной любви, положив тетрадку с неопубликованными стихами в гроб. Через несколько лет Россетти обратился с просьбой к своему знакомому Чарльзу Августу Хоуэллу вскрыть гроб и вернуть стихи. Поэт получил разрешение, и ночью 5 октября 1869 года, пока Россетти ожидал за несколько миль, обуреваемый чувствами, о которых можно только догадываться, Хоуэлл и два гробовщика отправились на Хайгейтское кладбище на севере Лондона и достали гроб из фамильного склепа Россетти. Драгоценную тетрадь в кожаном переплёте извлекли и, соблюдая меры предосторожности, продезинфицировали. Затем она вернулась к объятому ужасом владельцу…» (из сборника Н. Дональдсона «Как они умерли», США, 1994 г.);

• «Французский поэт Никола Жильбер (1750–1780) считал себя непонятым и не оценённым по достоинству… Умер, проглотив ключ от сундука, в котором хранил свои сочинения…» (из книги Г. Чхартишвили «Писатель и самоубийство», Россия, 1999 г.);