Текст книги "Плеск звездных морей"

– Ну, как он?

– Привет, – сказал я, садясь на койке и нашаривая ногами ботинки.

– Очухался! – Антонио влетел в лазарет. – Что с тобой было, Улисс? Напугал ты нас.

– Ничего особенного, – сказала Дагни. – Немного перенервничал, вот и всё. Улисс, ты всё-таки полежи сегодня, отдохни как следует. – Она повернулась к Боргу: – Больше больных у тебя нет, старший?

– Нет. Этот первый обновил лазарет. Как поживает твой отец, Дагни? Все мастерит игрушки? Счастливый человек, вот кому позавидуешь… – Борг вытащил из кармана платок и, крутя головой, вытер шею. – Ну ладно, Дагни. Будешь говорить с отцом – передай привет от старого школьного друга.

Антонио спросил, не хочу ли я перебраться на «Элефантину», потом пожаловался, что, с тех пор как началось строительство этих кораблей, у него «нет ни одного светового ферми свободного времени», пообещал как-нибудь на днях навестить меня.

– Практиканта, как только разыщете, мигом отправляйте в диспетчерскую. Меня уже Самарин о нем расспрашивал, шум на всю Систему. Дагни, пошли, я и так задержал буксир до невозможности. Привет!

Дагни на прощание вручила мне пакетик с таблетками и велела принимать по одной в день в течение недели.

– Ну что, пилот, – сказал Борг, когда мы остались одни, – нервишки стали пошаливать? Ложись, – добавил он. – Велено лежать, так лежи.

Я видел по его взгляду, что он все обо мне знает. Он всегда знал всё, что ему было нужно. Не хотел я добавлять к его заботам собственную душевную смуту, но так уж получилось… помимо воли…

– Я очень одинок, старший, – сказал я, как бы со стороны слыша свой глухой голос. – Я, пожалуй, и не живу. Просто летаю… и жду.

– Что ты называешь жизнью, пилот? И что это значит – «просто летаю»? Может, ты летаешь от нечего делать? Может, в отсеках твоего корабля – не исследователи, обживающие Систему, а едоки?

Я знал, что Борг бывает беспощаден. Сам виноват: не надо было затевать этот разговор.

– Одинок? – продолжал он хлестать меня. – Так найди себе другую подругу. Только помни, Улисс: ты сам избрал судьбу космолетчика. Ты знал, на что идёшь. Я тревожился за тебя, когда ты носился с едоками по Европе, но надеялся, что ты найдёшь силы, чтобы вернуться.

Ещё бы, подумал я. Ещё бы… «Ты сильный, Улисс»…

– И уж если говорить все до конца, то вот что, пилот: хорошо, что вы расстались. Тебе пришлось бы сделать тяжёлый выбор, и я не уверен, что бы ты предпочёл.

– Хватит, старший, – попросил я.

Борг смотрел на меня испытующе.

– Пожалуй, хватит. Конечно, ты не единственным хороший пилот в Системе, но я хотел бы, чтобы именно ты повёл к звёздам этот корабль… Если вообще суждено ему уйти к звёздам, – добавил он, как бы между прочим.

– Что это значит? – Я встревожился. – Разве не принято решение…

– Решение принято, – неохотно промолвил Борг, – решение-то принято… Ты ничего не слышал о новой работе Феликса?

– Слышал что-то о расслоении времени или как там ещё называется… Что-то заумное, но на том же хроноквантовом принципе. А что?

– А то, что надо гнать строительство кораблей изо всех сил. – Борг посмотрел на часы, поднялся. – Сорок четыре минуты я потерял на тебя, пилот. Ну, отлёживайся.

Но я уже натягивал ботинки. Я поискал взглядом клапан утилизатора и, не найдя его, зашвырнул таблетки под койку.

Глава девятнадцатая
ПЛАНОМЕРНОСТЬ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ…

Я так обрадовался, узнав, что Всеволод живой и невредимый, что разыскать его казалось пустяком. Я ошибся. Не так-то просто найти в огромном корабле среди сотен монтажников человека, который не хочет, чтобы его нашли.

Бригадиры на запросы Борга отвечали, что знать не знают никакого Оплетина, в их бригадах посторонних нет. Рифмачи с корабельного радиоузла изощрялись в объявлениях. Они взывали: «Всеволод Оплетин, поскорей ответь нам!» Они грозили ему всеми карами Кодекса общественного поведения. Они, с моих слов, описывали внешность Всеволода – рост, цвет волос и глаз – и особо подчёркивали его смешливость.

По всему кораблю шли, обрастая живописными подробностями, весёлые разговоры о неуловимом практиканте. Рассказывали, что он якобы натворил каких-то дел на шарике, и теперь вынужден скрываться от праведного гнева пострадавших. Говорили, будто слышали гулкий хохот, доносившийся из шахты водяной цистерны. А двое монтажников приволокли к Боргу упиравшегося юнца и заявили, что он своим визгливым смехом мешал им отдыхать после смены, и они подозревают в нём этого самого Оплетина. Но личность парня была засвидетельствована вызванным бригадиром, а причиной визгливого смеха, как объяснил парень, явился анекдот из жизни космических привидений, рассказанный соседом по койке.

Я без устали рыскал по кораблю, заглядывал во все закоулки. Но поиски были напрасны. Вначале это даже забавляло меня. На вторые сутки стало раздражать. На третьи – я махнул на практиканта рукой. В конце концов, я ему не нянька-робот. Сам объявится, когда захочет.

В начале четвёртых суток – мы с Гинчевым как раз возились с наладкой координатора – меня срочно вызвал Борг.

– Ты, кажется, неплохо освоился с кораблём, пилот?

– Лишь в той степени, чтобы не заблудиться, – ответил я.

– Вот-вот. Большего пока от тебя и не требуется. Сегодня в шестнадцать прилетят Самарин и Греков. Не то инспекция, не то комиссия – ну, все едино. У меня времени нет совершенно. Хочу тебя попросить: ты их встреть и сопровождай. Как-никак Самарин – твоё начальство. А объяснения давать буду я.

Я спросил, как это он будет давать объяснения, не сопровождая их, но Борг сказал: «Значит, договорились», и погрузился в чертежи, мигом забыв обо мне.

Гостям повезло: как раз сегодня включили для испытания искусственную тяжесть, и можно было осматривать корабль, не ощущая неудобств невесомости.

Я встретил гостей у шлюза. Мы обменялись приветствиями и рукопожатиями, а Антонио, сопровождавший комиссию (начальник «Элефантины» был в отпуске, и Антонио временно исполнял его обязанности), подмигнул мне.

Самым любезным тоном, на какой только был способен, я пригласил гостей пройти по кораблю. Самарин, зажмурив один глаз, посмотрел на меня и обратился к Грекову:

– Видал, какие обходительные у меня пилоты? Прямо душа радуется!

– Улисс всегда был образцом доброжелательности, – спокойно ответил Греков, причёсывая свои сильно поредевшие волосы.

Он сказал это точь-в-точь, как сказал бы Робин. И голоса у них были на редкость похожие. Я вдруг проникся этой самой доброжелательностью к Грекову.

– Образцом своевольничания, – поправил Самарин. – Он считает, что инструкции писаны не для него. Он преспокойно оставляет на Ганимеде ошалелого планетолога, хотя прекрасно знает, что обязан вывезти всю смену до единого человека…

– Не совсем так, старший, – вставил я.

Но он не дал мне договорить.

– Он прячет здесь практиканта, хотя прекрасно знает, что у Самарина инфор не умолкает от вызовов с Земли и подпрыгивает от причитаний практикантской мамаши, и наконец Самарин вынужден бросить все дела и самолично лететь… – У Самарина не хватило дыхания.

Я немедленно воспользовался паузой и начал объяснять, как было дело. Но тут послышалось жужжание, и в предшлюзовую камеру влетело нечто странное, помесь кофемолки с игрушечным самолётиком, что ли, яркокрасного цвета. Потыкавшись носом в стены, самолётик этот сел на толстую воздушную магистраль под потолком. Мы молча на него смотрели. Что-то в нём вспыхнуло, раздался шорох, а затем голос Борга отчётливо произнёс:

– Уважаемая комиссия, вы находитесь на борту строящегося корабля, предназначенного для межзвёздных полётов. Принцип, на котором основана конструкция…

«Ай да Борг!» – подумал я с весёлым изумлением. Греков слушал с невозмутимым видом, а Самарин усмехался и покачивал седой головой.

Покончив с общими сведениями, голос Борга пригласил следовать дальше. Самолётик отклеился от магистрали и, зажужжав энергатором, бодро выпорхнул в коридор. Мы двинулись за ним.

– Попрошу Борга, чтобы он и мне сделал такую штуку, – сказал Самарин. – Для разговоров с инспекторами.

Мы переезжали с яруса на ярус, переходили из отсека в отсек. Всюду кипела работа, сновали автоматы, нагруженные облицовочными плитами, а некоторые помещения пустовали – там все уже было закончено. Самарин все более оживлялся. В машинном зале, выслушивая заочные объяснения Борга, он осматривал все с жадным любопытством, какое более приличествовало бы новичку вроде Всеволода, а не многоопытному космическому волку. Я слышал, как он бормотал по-русски:

– Славно. Славно…

Греков записывал что-то в блокнотик и помалкивал.

Мы шли узким проходом между машинным залом и камерой плазмотрона – и вдруг остановились. Из люка волновода высунулись две голые ноги в теннисных туфлях. Работая ногами, как велосипедист, их владелец, повидимому, пытался вылезть на потолок. Наконец он разобрался в направлении искусственной тяжести и перестал сучить ногами. Показалась верхняя половина туловища, затем человек прыгнул вниз, мягко спружинив и вытянув из люка пучок цветных дейропластовых трубок.

Это был Всеволод. Грязный, потный, в одних плавках и синей купальной шапочке. Он оторопело уставился на нас, шумно и часто дыша.

– Привет, – сказал я и на всякий случай шагнул вперёд, чтобы преградить ему путь к бегству. – А ну, поворотись-ка, сынку, – добавил я, развлекаясь.

– Оплетин? – догадался Самарин. – Вот ты какой! – Он зажмурил один глаз. – Одно у меня утешение: когда тебя произведут в пилоты, я буду попивать кокосовое молоко на берегу Маклая. Я буду посылать сочувственные радиограммы своему преемнику. Я буду смеяться сатанинским смехом, читая в газетах о твоих художествах. Что ты сказал?

– Ничего, старший. – Всеволод потупил свои нахальные глазки и принялся старательно растирать масляное пятно на животе. – Я просто откашлялся.

– Ах, ты просто откашлялся! – Самарин понимающе закивал. – А я-то, старый дурак, подумал, что ты пожелал выразить сожаление.

– Я сожалею, старший…

– Не лицемерь! Ни капельки ты не сожалеешь. Ни на вот столько! – Самарин выдернул из седого виска волосок и показал его Всеволоду. По-моему, никакого волоска не было, а был, так сказать, символический жест. – А вот я очень сожалею, – продолжал он, – сожалею, что ты по моему недосмотру попал на практику к Улиссу. Правда, я совершенно не знал тебя. Вас с Улиссом надо держать на расстоянии не менее мегаметра друг от друга. Что?

– Ничего… – Всеволод тщательно растирал пятно, размазывая все шире. Вдруг он вскинул взгляд на Самарина. – Старший, Улисс тут ни при чем. Улисс, правда, согласился показать мне этот корабль… я очень просил его… Но не более того. Я сам остался здесь, вопреки этим… указаниям…

– Ага, «вопреки указаниям»! А тебе не приходило в голову, что «эти указания», которые тебя, как я погляжу, очень стесняют, были придуманы опытными людьми, чтобы в космофлоте был хоть какой-нибудь порядок? Ты что же, и дальше думаешь поступать «вопреки указаниям»?

– Я этого не думаю, – серьёзно ответил Всеволод.

– Очень мило с твоей стороны, – ворчливо сказал Самарин. – Почему у тебя такой дикий вид? Разве здесь нет автоматов для протягивания проводки?

– Автоматы есть… Просто так интересней…

Самарин оглянулся на Грекова:

– Видал? Ему интереснее протирать каналы собственным брюхом!

– Когда-то один физик точно так чистил трубу спектрографа, – спокойно заметил Греков. – Он загонял туда кошку.

Всеволод напрягся и крепко сжал губы. Я видел, что он прилагает героические усилия, чтобы не покатиться со смеху.

Тут в проходе появился монтажник в лихо сдвинутой набекрень каскетке. Он пятился спиной к нам, вытягивая из-за угла коридора толстый шланг. Задрав голову к люку, из которого вылез Всеволод, монтажник крикнул:

– Алло! Скоро ты там?

– Да здесь я, – сказал Всеволод.

Монтажник резко обернулся.

– А! – Он мигом оценил обстановку. – Попался, значит.

Я присмотрелся и узнал в нём того самого шутника, который попросил нас подержать баллон. Удивительно, как тяготеют друг к другу все непутёвые парни!

– Зачем ты прятал его? – спросил я, сознавая, что вопрос, в общем-то, риторический.

– Никто не прятал. – Монтажник кинул на меня взгляд, исполненный несправедливо поруганной добродетели. – А если человеку интересно поработать, так пусть он поработает. Я так считаю. Нельзя заставлять человека играть в шахматы, если ему хочется поработать.

– Если каждый будет делать только то, что захочется, – грозно начал Самарин, но тут же перебил самого себя: – Ладно, оставим это для институтов общественного мнения. Значит, так. – Он надвинулся на Всеволода и упёр ему палец в ключицу. – Сию же минуту ты пойдёшь под душ и приведёшь себя в порядок. А чтобы ты снова не сбежал, с тобой пойдёт…

– Я не сбегу, – быстро сказал Всеволод.

– Хорошо. Ровно через час изволь быть в шлюзе. Антонио, ты сможешь отвезти его на «Элефантину»?

– Конечно.

– И с первой оказией отправь его на шарик. А с меня хватит. Где это видано, чтобы начальник космофлота бросал дела и гонялся за дурно воспитанным практикантом?

За ужином Борг выставил бутылку темно-красного вина. Самарин и Греков налили себе по бокалу, а я отказался.

– Напрасно, пилот, – сказал Борг. – Это вино не опьяняет, а взбадривает. Посмотри, что написано на наклейке: «…впитало в себя всю щедрость солнца Андалузии».

– Солнце Андалузии, – повторил Самарин. – Сколько хороших мест на Земле!..

Я взглянул на него. Лицо старейшего пилота Системы выглядело необычно. На нем словно бы разгладились жёсткие складки, и все морщины сбежались на лоб. Одна седая бровь поднялась выше другой. О чем он думал? Пилоты моего поколения, да и те, что постарше, вряд ли могли представить себе космофлот без Самарина. Никто никогда не принимал всерьёз его воркотню о всяких там островах в Тихом океане – это было так же привычно, как учиняемые им разносы, на которые никто никогда не обижался.

Самарин медленно повернул ко мне седую голову.

– Чего ты на меня уставился? – спросил он сердито. – Не хочешь отведать хорошего вина – дело твоё. А я вот выпью. Я человек старомодный и возьму вот сейчас и произнесу тост. – Он поднял бокал до уровня глаз, как бинокль, и сказал: – За этот корабль. За тех, кто его сконструировал и построил.

Борг усмехнулся, выпил и склонился над тарелкой супа. Железный, непреклонный Борг. Я вспомнил тот далёкий-далёкий вечер, когда Борг вызвал меня к Феликсу и потребовал повторить то, что я перед этим нёс на Совете. Кажется, мы говорили о Нансене. Да, да, о Нансене…

Здесь надо было что-то додумать до конца. Я хлебал суп, пахнущий мятой, и думал о своей нескладной жизни. Наверное, я наделал немало ошибок. Я лез напролом и бывал нетерпим, и Робину – ох, как часто! – приходилось дёргать меня за штаны. Чего же мне надо? «Он не хочет жить, как все», – сказала тогда Ксения. Не хочу или не могу? Нелегко в этом разобраться.

Жить, как все. В сущности, так просто: живи, как живётся. Дом, семья, любимая профессия. Книги. Книги? Не от них ли моя неустроенность? Не слишком ли я увлекался в детстве книгами о путешественниках прошлых времён? Не знаю, почему так поразил моё воображение Фритьоф Нансен. Потратить больше года для того, чтобы с нечеловеческими муками пройти во льдах несколько географических градусов… Да и один ли Нансен! А капитан Скотт, а Седов, а тысячи других пионеров, не пожелавших «жить, как все»… А героическая эпопея Дубова на Венере…

Кто-то всё равно должен идти дальше. Человечество утратит нечто очень важное, если все будут «жить, как все».

В конце концов, не обязательно идти именно мне. Важно, чтобы кто-то пошёл…

«Приёмщика груза просят к шлюзу», – объявил динамик.

По кают-компании прошло движение. Монтажники наскоро заканчивали ужин, громко переговаривались, один за другим направлялись к выходу.

– Последнюю партию оборудования доставили, – сказал Борг и посмотрел на часы. – Надо бы мне слетать на второй корабль… Ну, да ладно, управятся без меня. Все-таки не каждый день у нас такие гости.

– Когда примерно думаешь закончить работу? – спросил Самарин.

– Зачем же примерно? Есть график. Через семнадцать суток.

– График есть и у меня. – Самарин принялся за второе. – Но, кроме него, есть ещё пилоты, которые с ним не в ладах. Вот сидит первый, – он кивнул на меня, – человек, выходящий из графика.

– Что-то Анатолий помалкивает, – сказал Борг. – Налить ещё вина, Анатолий?

– Налей, пожалуй, – ответил Греков.

– Не нравится тебе корабль?

– Нет, корабль хорош. – Греков пригубил вино. – Но я прикинул расход энергии и материалов – немалые цифры.

– Если хочешь, могу назвать точные цифры.

– Не надо. Об этом ещё предстоит разговор на Совете.

– Опять будешь голосовать против?

– Да.

– И опять останешься в меньшинстве.

– Возможно, – спокойно согласился Греков. – В декабре кончается мой срок. Выйду из Совета – вам легче станет.

– В декабре? – Борг грудью налёг на стол и сцепил руки вокруг своей тарелки, словно оберегая её от покушения. – Чего же я, в таком случае, гоню изо всех сил? Растяну-ка лучше до декабря.

– Дружески советую, Ивар: постарайся закончить монтаж как можно скорее. Дорог каждый день.

Самарин сказал:

– Насчёт расхода энергии – не знаю, кто расходует больше, чем ты на сеансах космической связи.

– Тут ничего не поделаешь, – возразил Греков. – Это расход оправданный.

– Гм! Особенного толка от связи с Сапиеной пока не наблюдается.

– Это неверно. Мы накапливаем информацию и учимся понимать друг друга.

– Ну, и что практически ценного узнали мы за последние, скажем, полвека? Можешь не отвечать. Минимум сомнительно расшифрованных сведений о составе атмосферы и… – Самарин, не закончив, махнул рукой.

Я вспомнил сеанс связи, на котором несколько лет назад мне довелось присутствовать. Вспомнил, как Дед расхаживал по аппаратной, гордый и довольный тем, что первую практически ценную информацию послали с Земли на Сапиену, а не наоборот.

– Старший, – сказал я, – помнишь, Сапиена запросила способ добывания огня…

– Помню ли я? – перебил Греков, повысив голос и в упор взглянув на меня. – Ты спрашиваешь, помню ли я? Да откуда, собственно, ты свалился, Улисс?

– С Юпитера. Я был в рейсе и давно не читал газет. Что-нибудь произошло?

Греков отодвинул тарелку и подпёр кулаком тяжёлый подбородок. Теперь его голос опять звучал ровно, монотонно, как обычно:

– Около четырех месяцев Сапиена молчала. Потом вдруг посыпались передачи, одна за другой. Один и тот же запрос: можете ли сообщить способ добывания огня? Наш ответ, посланный шесть лет назад, естественно, ещё не дошёл. Теперь мы несколько раз продублировали его. Что произошло на Сапиене? Хотел бы я знать…

– Их сигналы приходят с опережением? – спросил я.

– Каждый раз все с большим временным сдвигом. Да, конечно, – предупредил он мой следующий вопрос, – мы попросили Феликса разработать систему синхронизации для дальней связи. Группа ребят из его института сейчас у нас на узле.

– Полагаю, ты подсчитал, сколько энергии будет пожирать новая система? – спросил Самарин.

– Это подсчитано. Придётся поставить в Селеногорске ещё один реактор.

– Послушай, Анатолий, – сказал Борг, – а не приходило ли тебе в голову, что если сигнал приходит с опережением, то, может быть, источник сигнала приближается к нам?

– То есть как? – Греков уставился на Борга. – Ты хочешь сказать, что Сапиена…

– Нет, конечно. Сапиена-то на месте, но, может, их передатчик установлен на корабле, летящем в направлении нашего Солнца? Ты уверен, что вы полностью понимаете их код?

– Такой уверенности нет, – сказал Греков. – Но есть экспериментально подтверждённые расчёты Феликса… Да что толковать, – прервал он самого себя, – ты же сам построил хроноквантовый двигатель, основывающийся…

– Правильно, – мотнул головой Борг. – Уверенности нет. Но есть корабль, даже два. Надо лететь к Сапиене – вот тебе простейший путь обрести уверенность. Надо лететь к Сапиене, – повторил он.

– Я против такого полёта.

– Почему? – спросил я.

– Прежде всего потому, что он смертельно опасен. Ты сам говорил мне, Ивар, что вероятность опасности была оценена неточно и Улисс с Робином чудом возвратились из того безумного полёта.

– Да, говорил, – согласился Борг. – Но теперь-то в конструкцию двигателя внесена существенная поправка. Опасность мы оцениваем теперь не выше нормы, обычной для любого рейса внутри Системы.

– И тем не менее расчёты могут подвести тебя и на этот раз, – сказал Греков, откинувшись на спинку стула. – Такой полет опасен. Это во-первых. А во-вторых, преждевременен. Выход за пределы Системы потребует не одного корабля, а по меньшей мере целой эскадры подобных ему.

– Но речь идёт пока о разведывательном полёте! – воскликнул я.

– Мы обязаны смотреть дальше. Программа космического проникновения не ограничится разведкой. Строительство эскадры вызовет такие последствия, которые даже трудно себе представить.

– Старший, – сказал я, – в своей книге ты упирал на этику космического проникновения…

– Это один из аспектов проблемы. Я упираю, как ты изволишь выражаться, на всю проблему в целом. Я не раз говорил об этом, но ты ведь не умеешь выслушивать до конца.

– Я выслушаю до конца, старший.

– В кратчайшем виде, – начал Греков, – проблема выглядит так. Историческая необходимость всегда побуждала человечество расширять ареал своего существования. Первобытному человеку пришлось, поборов суеверный страх, выйти из леса на открытые просторы, в саванны, – так он покончил с обезьяньим прошлым и окончательно утвердил себя в человечьем качестве. Мореплавание резко раздвинуло горизонты. Страх перед океаном не помешал людям переплыть его, используя, как говорит твой друг Робин, тряпки и верёвки вместо двигателя. Из сравнительно густо населённой Европы хлынул поток переселенцев на вновь открытые материки, и это сопровождалось жестокими колониальными войнами, истреблением коренного населения. Империализм навязал человечеству опустошительные войны, пролил океаны крови. Ты изучал историю и знаешь, о чём я говорю: войны за передел мира, за расширение «жизненного пространства» были порождены корыстными интересами крупных монополий и империалистических правительств. Они не имели ничего общего с объективной исторической закономерностью, побуждавшей человечество к расширению ареала обитания. Таким новым ареалом с неизбежностью стал космос, а средством его достижения – наука. Рывок в космос был поистине великолепен, но мы должны чётко представлять себе сложную обстановку того времени. Империализм занёс над миром дамоклов меч термоядерной войны. Вначале была Хиросима, а потом уж появились атомные электростанции. Трассы первых космических кораблей проходили над территориями, выжженными напалмом, над обширными зонами голода. Социалистический мир, посылая корабли в космос, был вынужден в то же время тратить огромные средства на оборону. Противостояние двух систем определяло эпоху, её особенности, её облик.

Греков сделал паузу.

– Мне было лет пять или шесть, – задумчиво сказал Самарин, – когда убили отца. Он работал в одной из контрольных комиссий по договору о разоружении. Фашисты бросили бомбу в автомашину…

– Мой отец помнит те времена, – сказал Греков. – И он всегда говорит, что это была необычайно сложная, переломная, но и великая эпоха. Теперь у нас единая система, экономика Всемирной Коммуны развивается глобально, она подкрепляет своей мощью освоение Солнечной системы. Я не утверждаю категорически, что выход за пределы Системы вообще не нужен. Но сейчас, в обозримый период времени, он нецелесообразен. Лишь сравнительно недавно побеждён голод, сложилась мобильная система снабжения населения всем необходимым. Но проблем осталось ещё великое множество. Нас не удовлетворяет состояние Службы здоровья. Нуждаются в реконструкции энерговолноводные линии, в расширении – подводные рудники в Тихом океане. Не так быстро, как бы нам хотелось, осуществляется наступление на пустыни, план «зелёной мантии Земли»… Так вот: выход в Большой космос чрезвычайно сложен. Хроноквантовый звездолёт качественно отличается от обычных кораблей не менее, чем атомоход от гребного судна. Надо тщательно взвесить огромные затраты труда и энергии. И не торопиться. Спешка ничем не может быть оправдана.

– Даже перенаселением Земли? – спросил я.

– Тут дело обстоит вот как. На Совете рассматривается проект Замчевского. Он предлагает развёрнутую программу заселения Марса. Жилые оазисы превратить в широкую обитаемую полосу вдоль всего экватора.

– И ты полагаешь, старший, что такой проект потребует меньших средств, чем…

– Проект рассчитан на пять-шесть десятилетий, это даст возможность планомерного наступления. Экономическая комиссия Совета занимается подсчётами и, может статься, выявит несостоятельность проекта Замчевского. Тогда придётся искать другие пути. Есть ещё один проект… вернее, гипотеза, довольно необычная и… Но об этом говорить пока преждевременно.

– Планомерность и последовательность, – сказал я.

– Да, именно так. Мы фактически не закончили освоение Системы, следовательно – рано выходить за её пределы.

Ну вот. Я выслушал до конца. Что мог я противопоставить несокрушимой логике Грекова? Он с лёгкостью опроверг бы любые мои доводы: в самом деле, против экономики не попрёшь…

Наверное, он прав. Мы сидели в кают-компании корабля, каких ещё не бывало, корабля, готового рвануться сквозь время и пространство в глубины Галактики, – но прав был Греков, который проголосует против этого рывка. На его стороне были гигантский опыт человечества, экономические расчёты, трезвая ясность разума. Что было на моей стороне? В сущности, одни эмоции.

Вон даже Борг – Борг, создавший этот чудо-корабль, – помалкивает. Да и кто я, собственно, такой? Просто пилот, знающий своё дело пилот, только и всего. Человек, выходящий из графика…

Самарин, прищурив глаза, смотрел на меня выжидательно.

Я сказал Грекову:

– Проблем на нашем шарике всегда будет много. Кончится реконструкция волноводных линий, как уж надо будет начинать совершенствовать какие-нибудь водоотливные. Так мы никогда не станем галактической цивилизацией.

Я хотел добавить сакраментальную фразу: «Потомки нам не простят», но вовремя удержался. Кто их знает, этих потомков. Может, они вырубят «зелёную мантию» и застроят каждый квадратный метр поверхности, превратят Землю в один сплошной город. Или засыплют океаны. Может, им ужасно будет нравиться теснота.

– Галактической цивилизацией мы уже стали, – возразил Греков. – С тех пор, как наладили постоянную связь с другим разумным миром. Не сомневаюсь, что с течением времени контакты будут расширены и в конце концов мы включимся в галактическую систему связи – если только она существует, – как подключается новый абонент к радиотелефонной сети. Что есть цель контакта? Обмен информацией, не так ли? Дальняя связь вполне обеспечивает это. Тем более, что мы, как видно, научимся управлять временем.

Он выждал, не скажу ли я что-нибудь в ответ, но я молчал.

– Ну что ж, – Греков взглянул на Самарина, – не пора ли нам домой?

Самарин сидел в глубокой задумчивости, и Грекову пришлось повторить вопрос.

– Да, пора. – Самарин неторопливо довёл «молнию» на куртке до горла и поднялся. – Жаль, что я уже старик, – сказал он, – но всё-таки хорошо, что дожил до этого корабля.