Текст книги "Экипаж «Меконга»"

Часть третья
«Сукрутина в две четверти»

Прости меня, Ньютон! Понятия, созданные тобой, и сейчас еще ведут наше физическое мышление, но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей мы должны заменить твои понятия другими.

Альберт Эйнштейн

1. Наши герои высказывают противоречивые суждения о рукописи Матвеева, а Рекс, не имеющий собственного мнения, подвывает своим хозяевам

Рассказали вам по порядку и по правде всю эту повесть.

Оставим теперь это и расскажем о другом…

Из «Книги Марко Поло»

– Ну вот, – сказала Валя, – я разобралась в рукописи и перевела ее, если можно так выразиться, на современный русский язык. Я как раз специализируюсь по восемнадцатому веку, и мне было очень интересно… Так я начну? – Она посмотрела на Привалова.

Борис Иванович кивнул.

Они сидели на веранде маленького домика с неровными белеными стенами и плоской крышей. Зной угасающего летнего дня сочился сквозь узорную листву инжировых деревьев, подступивших к веранде.

Ольга Михайловна, жена Привалова, каждый год снимала эту дачу в приморском селении, неподалеку от города, и здесь проводила отпуск, предпочитая золотой песок здешнего пляжа модным курортам. Борис Иванович каждую субботу приезжал к жене на дачу.

Вот и сегодня приехал в переполненной электричке, да еще привез без предупреждения целый взвод гостей: Юру, Николая, Колтухова и незнакомую Ольге Михайловне черноволосую девушку, по имени Валя. Мало того: привезли с собой огромного пса со свирепой внешностью Пес вел себя мирно, на хозяйских кур не обратил никакого внимания; вывалил красный язык и улегся в тени под верандой. Но каждый раз, проходя мимо, Ольга Михайловна поглядывала на него с опаской.

Гости умылись у колодца, поливая друг другу и перешучиваясь. Потом, освеженные, расселись на веранде, и Ольга Михайловна поставила на стол тарелки с виноградом и инжиром.

– Оля, брось хлопотать, потом мы тебе поможем соорудить ужин, – сказал Привалов. – Сядь и послушай одну любопытную историю.

Юра Костюков, сидевший на перилах веранды, сказал нараспев:

– Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий…

Борис Иванович жестом остановил его.

– Еще я хотела вот что сказать, – продолжала Вяля. – Рукопись очень пестрая, типичная для петровской эпохи. Этот Матвеев учился, наверное, до введения Петром гражданского алфавита, поэтому у него часто встречаются буквы, изъятые петровской реформой: иже, омега, пси, кси и другие. Я уж не говорю о множестве тяжелых церковнославянских слов и оборотов. Очевидно, до Матвеева не дошла ломоносовская «Грамматика» 1757 года. И потом: он писал гусиным пером, от этого почерк специфичный. Некоторые места рукописи смутны. Многих технических терминов я просто не поняла.

В общем, окончательно, начисто прочесть рукопись – это, конечно, большая и долгая работа…

Инженеры выслушали девушку с уважительным интересом. Валю несколько смущало внимание к ее скромной особе. Особенно стеснял ее Колтухов, его немигающий острый взгляд из-под седых бровей.

Она раскрыла красную папку, осторожно достала рукопись Федора Матвеева, а вслед за ней стопку исписанных на машинке листков. И вздохнула. И начала читать.

Когда Валя закончила, уже стемнело. Легкий вечерний ветерок чуть тронул листья инжировых деревьев. Где-то залаяла собака, и Рекс под верандой отозвался глухим ворчанием.

Минуты две Привалов и его гости сидели молча. Они думали о необыкновенной жизни флота поручика Федора Матвеева, его живой голос так явственно донесся до них из двухвековой глубины… Их взволновала настойчивая попытка этого сильного, мужественного человека разгадать страшную тайну, и они прониклись уважением и сочувствием к нему, не нашедшему поддержки и, очевидно, не ожидавшему ее.

– Что ж, Валя, большое вам спасибо, – негромко сказал Привалов.

Он встал и щелкнул выключателем. Под навесом веранды вспыхнула лампочка без абажура.

– Изумительно интересно! – проговорила Ольга Михайловна. – Я прямо вижу его перед собой. Неужели все это было?

Колтухов хмыкнул, закурил папиросу и с силой выпустил струйку дыма.

– Вся эта писанина, – медленно сказал он, – чистейшая ерунда.

– А по-моему, не ерунда, – возразила Валя, враждебно глядя на пожилого инженера. – Это неподдельный документ восемнадцатого века. Бумага, чернила, лексика…

– Да в этом я не сомневаюсь, – прервал ее Колтухов. – Я допускаю, что ваш Матвеев был в Индии и познакомился там с этим нехорошим человеком Лал Чандром. А вот насчет Бестелесного – брешет. – Колтухов окутался дымом. Помолчав, он продолжал: – Все древние путешественники привирали. Помните, Лесков о них писал.

– Да, есть у Лескова такой очерк – «Удалецкие скаски», – подтвердила Ольга Михайловна.

– Вот-вот. И Афанасий Никитин наряду с ценным фактическим материалом всякой небывальщины понаписал. И Марко Поло. Они не только то описывали, что сами видели, но и то, что им рассказывали, тоже за виденное выдавали.

– Может быть, ты и прав, Павел Степанович, – задумчиво сказал Привалов. – Но чудится мне, что за этой рукописью – не хитрая усмешка мистификатора, а человеческий вопль.

– А еще что тебе чудится? – язвительно спросил Колтухов.

Привалов не ответил. Он попросил Валю прочесть по оригиналу то место, когда Матвеев в первый раз бросился с ножом на Бестелесного.

Валя раздельно прочла:

– «А бил я его ножом противу сердца, и не токмо нож, но рука же прошла плоть его, яко воздух, ни мало того знато не было, а он скоро ушел чрез дощаную дверь, оной не открывши, а та дверь не мене двух дюймов, да железом знатно окована…»

– «Удалецкие скаски»! – проворчал Колтухов.

Он взял у Вали рукопись, полистал ее. Затем вынул авторучку и записную книжку и аккуратно переписал из рукописи с десяток строк.

– Мне все ясно! – заявил Юра, спрыгивая с перил. – Факиры загипнотизировали Матвеева. Всю эту историю с Бестелесным и праздником богини Кали ему внушили.

– Зачем? – спросила Валя.

– А черт их знает. Служители культа всегда охмуряли трудящихся, как говорил Остап Бендер.

Колтухов засмеялся дребезжащим смешком и одобрительно посмотрел на Юру.

Привалов проснулся на рассвете. Ему было холодно: Колтухов, который спал рядом с ним, на одном матраце, ночью стянул с него одеяло.

Борис Иванович попытался было осторожно подтянуть одеяло на себя, но Колтухов сердито засопел, повернулся на другой бок и подоткнул одеяло себе под спину.

– Эгоист! – пробормотал Привалов.

Он посмотрел в ту сторону веранды, где спали, тоже на одном матраце, Юра и Николай. Ему показалось, что на подушке лишь одна голова – белобрысая, растрепанная. Пошарив на стуле, Привалов нашел очки, надел их, снова посмотрел. Да, спал один Юра. Николая не было.

Привалов на цыпочках прошел по скрипучему полу и спустился во двор. Песок был холодный, длинные тени деревьев лежали на нем. Неяркое раннее солнце освещало угол двора. Там на каменном ограждении колодца сидел Николай, на коленях у него лежала раскрытая красная папка с рукописью.

– Что-то не спится, – сказал он, пожелав Привалову доброго утра. – Юра брыкается во сне, как лошадь.

– Знаю я, почему вам не спится. – Привалов зевнул и сел рядом с Николаем. – Ну, что скажете? Вчера вы помалкивали весь вечер…

– Я думаю о матвеевском ноже. – Николай взглянул на Привалова. – Почему бы нет, Борис Иванович? Почему бы им не набрести случайно на схему установки, которая придавала веществу свойство проницаемости!

– Проницаемость… Это, Коля, вы оставьте. На тогдашнем уровне знаний…

– Но случайно, Борис Иванович!.. Ведь Матвеев явно описывает такую установку – помните, в башне, у прикованного старика? Правда, видел он ее считанные минуты, а описывает очень туманно… Вот послушайте, я нашел это место. – И Николай медленно прочел: – «Тенета дротяные, аки бы Архимедова курвия, суптельно из сребра прорезанная, двух четвертей со сукрутиною…» Валя переводит это так: «Паутина проволочная, как бы Архимедова кривая, тонко вырезанная из серебра спиралью в две четверти». Что за «сукрутина в две четверти»? Ведь в эту «сукрутину» старик совал матвеевский нож… Борис Иванович, вот как хотите, а «сукрутина» – это какой-то выходной индуктор высокой частоты!

Привалов улыбнулся, положил руку на колено Николая:

– Туман, Коля, туман… Меня в рукописи интересует Другое место: струя масла, бегущая сквозь воду. Помните опыт в бассейне? В этом случае установка описана довольно ясно: крупные электростатические генераторы, включенные параллельно с электролитными конденсаторами огромной емкости, или, как выражается Матвеев, «медными сосудами для копления тайной силы». Если у них в самом деле масло струей шло сквозь воду, то… ну что ж, иначе не скажешь: значит, они решили вопрос энергетического луча и усиления поверхностного натяжения. Вот только форма отражателей, погруженных в бассейн…

– Форма… – сказал Николай, думая о своем. – Форма индуктора, черт побери…

– Вот что, Коля, – решительно сказал Привалов. – Индусы шли вслепую. А мы вслепую не пойдем. Не восемнадцатый, слава богу, век на дворе. Нам нужна теоретическая база. Я вам говорил о своем разговоре с Багбанлы? Ну вот. Кончайте мудрить со спиралями и вообще кустарничать. Надо собрать одну установку. Понадобится ваша помощь.

Николай кивнул.

– А рукопись? – спросил он.

– Отправим ее в Академию наук.

Николай захлопнул папку и встал.

– Значит, с плеч долой? – угрюмо спросил он и пошел к веранде, длинный, худой, загорелый.

Привалов поглядел ему вслед, пожал плечами.

Между тем проснулся Колтухов – ближайшие окрестности были оповещены об этом событии долгим, надсадным кашлем. Вышли из комнаты Ольга Михайловна и Валя. Долго будили Юру, спавшего крепким младенческим сном.

После завтрака все отправились на пляж. Шли кривыми улочками, меж заборов, сложенных из камня. Через заборы свешивались ветви тутовых и инжировых деревьев.

С ними поравнялся пионерский отряд – загорелые мальчики и девочки в белых панамах шагали под резкие звуки горна, под сухой стук барабана.

Юра расчувствовался.

– Колька, – сказал он, – помнишь, как мы с тобой маршировали по этим самым улочкам?

– Угу, – рассеянно отозвался Николай.

– Ребята, вы не из лагеря нефтяников, случайно? – крикнул Юра, подходя ближе к отряду.

– Нет, – ответил толстый серьезный мальчик. – Мы из лагеря Аптекоуправления.

– Ну, все равно. – Юру понесло. – Сегодня вы управляете аптеками, а завтра будете управлять звездолетами. Пусть бросит в меня камень тот, кто не желает первым высадиться на Марсе. Салют будущим космонавтам!

Пионеры удивленно смотрели на Юру. Подбежала вожатая – невысокая девушка в белой майке и финках.

– Товарищ, в чем дело? – спросила она, строго глядя на Юру снизу вверх.

– Товарищ Вера, он звал нас лететь на Марс, – пожаловался толстый мальчик.

Отряд остановился, барабан и горн умолкли. Пионеры окружили Юру и с любопытством слушали.

– Да, я их звал, товарищ Вера, – сказал Юра. – Конечно, не сию минуту. Но кто будет хорошо знать физику и математику, кто будет делать физзарядку, чтобы получить такие мускулы, как у меня, – тот полетит! – Юра подтянул сжатые кулаки к плечам и поиграл мышцами. – Потому что люди со слабой мускулатурой не смогут носить космический скафандр, – вдохновенно продолжал он, – а люди со слабыми знаниями не смогут управлять звездолетом. Развивайтесь гармонично, как древние греки, которые говорили про некультурного человека: «Он не умеет ни читать, ни плавать». Ведите их на пляж, товарищ Вера! Пусть они плавают и решают задачи, чертя пальцами на песке геометрические фигуры!

– Дядя, запишите меня лететь на Марс, – неожиданно попросила девочка с торчащими косичками.

Юра немного смутился: он не ожидал такого оборота дела.

– И меня запишите! – наперебой закричали пионеры. – И меня тоже!

Вожатая с трудом утихомирила отряд и велела двигаться дальше. На Юру она кинула уничтожающий взгляд и сказала:

– А еще взрослый человек!

Николай усмехнулся:

– Что, Юрка, получил?

Валя была рассержена.

– Ты просто невозможен! – сказала она негромко. – Ведешь себя, как мальчишка.

– А что такого? – оправдывался Юра. – Я сам старый пионер и люблю поговорить с молодежью.

– Устраивать скандалы – вот что ты любишь! С тобой неудобно выйти на улицу!

– Обойдись, пожалуйста, без нотаций. – Юра нахмурился и быстро зашагал вперед.

На пляже было по-воскресному многолюдно. Электропоезда сотнями и тысячами выплескивали из душных вагонов горожан. Под навесами и зонтами уже не было мест, белый песок пляжа устилали коричневые тела.

На суше играли в волейбол, на море – в водное поло. Смех, звонкие удары по мячу, удалые мексиканские песенки, срывающиеся из-под игл патефонов, – все это смешивалось с визгом и радостными криками детей, которые плескались возле берега в обнимку с надувными крокодилами и акулами.

Модники и модницы демонстрировали последние модели противосолнечных очков – единственное, чем могли они щегольнуть в этом царстве голых.

Был здесь и замеченный еще в тридцатых годах Ильфом и Петровым дежурный член тайной лиги дураков – человек в полном городском костюме, в шляпе и ботинках, самоотверженно сидевший на раскаленном песке.

Людям было хорошо. Толстое голубое одеяло атмосферы заботливо укрывало их от черного холодного космоса с его вредными излучениями.

Привалов и его друзья расположились у самой воды – здесь песок был не так горяч и ленивые языки волн иногда докатывались до ног.

– Давайте пойдем на эту скалу, – предложила Валя.

Юра не ответил: он дулся. А Николай буркнул:

– Чего там делать, на скале?

Валя сделала гримаску:

– Какие-то вы оба сегодня… тошнотворные…

Она надела синюю резиновую шапочку и пошла к черной, как антрацит, скале, которая торчала из воды возле берега. Осторожно переступая босыми ногами, Валя спустилась на ту часть скалы, которая полого уходила под воду, легла и затеяла игру с водой.

Это была хорошая скала. Волны плавно перекатывались через нее. Они подбирались снизу и приподнимали Валю над камнем. Валю забавляло это.

Юра и Николай кинулись в воду и поплыли наперегонки – их загорелые руки, согнутые в локтях, так и мелькали, так и мелькали. Рекс, не любивший купаться, гавкнул несколько раз им вслед, предлагая вернуться, а потом улегся и вывалил язык на добрых полметра.

Ольга Михайловна воткнула в песок зонтик, под ним аккуратно расстелила подстилку и углубилась в книгу.

Колтухов смастерил из газеты треуголку и, водрузив ей на голову, лег рядом с Приваловым.

– Хочу у тебя, Борис, забрать на пару дней кого-ни будь из инженерства, – сказал он.

– Зачем? Смолы варить?

– Хотя бы этого, Костюкова. Вроде бы толковый парень. Разрешишь?

– Бери… Только не в ущерб основной работе.

– Само собой.

– Ты что из рукописи вчера выписывал? – спросил Привалов немного погодя.

– Ищите – и дастся вам, – неопределенно ответил Колтухов.

И принялся убеждать Привалова в необходимости срочного составления сметно-финансового расчета стоимости исследовательских работ по Транскаспийскому трубопроводу. Под его журчащую речь Борис Иванович задремал.

Брызгаясь, выбежали из воды Николай и Юра.

– Борис Иванович, – сказал Юра, с ходу бросаясь на песок, – уймите этого психа! Он меня уверяет, что Матвеев не соврал про Бестелесного.

– Брось! – сердито сказал Николай.

– Но я его сразил на месте, – продолжал Юра. – Я спросил: если этот предшественник Кио в самом деле был проницаем, то почему он не провалился сквозь землю…

Привалов лежал на спине, блаженно зажмурив глаза.

– Ребята, у меня к вам просьба, – сказал он слабым голосом, – не морочьте мне голову.

Солнце щедро поливало пляж горячим золотом. В небе, поблекшем от зноя, недвижно стояли два-три облачка. Донесся гудок электрички. Со станции разливалась по пляжу новая пестрая волна горожан. Они шли вереницей по кромке берега, потные и веселые, и Колтухов ворчал, когда иные из них перешагивали через его сухопарые ноги.

Вдруг один из прохожих остановился, приглядываясь к Колтухову. Рекс вскинул голову и тихонько зарычал.

– Павел Степанович? – сказал прохожий. – Вы или не вы?

Колтухов оглянулся. Над ним стоял Опрятин.

– А, сосед! – Колтухов вяло помахал рукой. – Тоже решили приобщиться к пляжной благодати?

– Невыносимая жара, Павел Степанович. В городе просто нечем дышать.

Николай велел Рексу замолчать. Опрятин, вежливо приподняв соломенную шляпу, поздоровался со всеми. Юра отвесил ему церемонный поклон, отставив ногу назад, и сказал:

– С вашего разрешения – Костюков.

– Очень рад. – Опрятин разделся и лег рядом с Колтуховым. – Что хорошего, Павел Степанович? – спросил он.

– А ничего хорошего. Вчера вот одну индийскую сказочку читали…

И Колтухов со смешком принялся рассказывать о матвеевской рукописи, выставляя приключения флота поручика в юмористическом свете.

«Старый болтун! – подумал Привалов. – Впрочем, что ж секрет из этого делать…»

Он снял очки и пошел купаться.

– Борис, далеко не заплывай, – напутствовала его беспокойная Ольга Михайловна.

– Разошелся наш Пал Степанов! – недовольно шепнул Николай Юре.

Юра не ответил. Приподнявшись на локтях, он смотрел на Валю, которая плескалась возле черной скалы.

Опрятин с улыбочкой слушал Колтухова. Но, когда тот упомянул – как об анекдоте – о матвеевском ноже, улыбка сбежала с лица Опрятина, а взгляд его стал острым и внимательным.

– Простите; что перебиваю, Павел Степанович. Этот нож… В рукописи сказано, как его сделали проницаемым?

– А, чепуха, – сказал Колтухов. – Сказки для дошкольников. В одно могу поверить: в электростатику. Для восемнадцатого века вещь возможная. Кстати… – Старый хитрец, как ему казалось, ловко перешел на другую тему, ради которой и затеял весь разговор: – Кстати, слышал я, сосед, что у тебя в институте собран мощный электростатический генератор. Верно? Так вот: разреши попользоваться. Часто беспокоить не буду. А?

– Что ж, пожалуйста, – сказал Опрятин. – А для чего вам, собственно?

Но больше ему ничего выведать не удалось: Колтухов пустился в воспоминания своей бурной молодости.

Прибежала Валя. Она стянула с головы резиновую шапочку, распушила черные волосы, подсела к Ольге Михайловне и стала расхваливать скалу.

– Это она, вы говорили, перевела рукопись? – негромко спросил Опрятин у Колтухова.

– Ага. Знакомьтесь.

Опрятин представился Вале.

– Валентина, а дальше как? – спросил он, осторожно пожимая Валину узкую руку.

– Валентина Савельевна, – улыбнулась Валя. Ей понравился любезный тон Опрятина.

– Поздравляю вас с интересной находкой. Шутка ли сказать: оригинальная рукописи петровской эпохи! Вот знаете, Валентина Савельевна…

И Опрятин завязал с Валей оживленный разговор.

Юра искоса посмотрел на них, потом поднялся, кликнул Рекса и пошел на скалу. Николай, движимый чувством солидарности, последовал за ним. Они сели, свесив ноги в воду, переглянулись и затянули унылыми ямщицкими голосами:

 
Мяте… мяте… мятелки вязали.
Мятелки вязали, в Москву отправляли…
 

– Рекс, а ты чего? – строго сказал Юра.

Пес задрал морду, судорожно зевнул и начал тихо подвывать.

Валя посмотрела на певцов, пожала плечами.

Со скалы неслось заунывное:

 
В Москву… в Москву… в Москву отправляли,
В Москву отправляли, деньгу зашибали…
 

2. Николай и Юра находят эскизы трех ящичков и клянутся на отвертке «Дюрандаль» под окнами Бенедиктовых

 
Дюрандаль мой, сиянье славы,
Меч заветный…
 

«Песнь о Роланде»

В углу институтского двора, у стены, почти скрытой айлантами и акациями, стоял громоздкий стенд для вибрационных испытаний труб. Рядом была сколочена беседка. В летние дни, когда требовалось дежурство у стенда, лаборанты обычно устраивались в беседке, а зимой перекочевывали в маленькую кладовушку, дверь которой выходила во двор.

До зимы было еще далеко, и Привалов разрешил Николаю и Юре занять пустующую кладовушку. Молодые инженеры перевезли сюда домашнюю установку с «ртутным сердцем» и пьезоэлектрическими весами. Они обегали все отделы, выпрашивая где вольтметр, где табуретку, где мостик Уитстона. Николай повесил на стенку портрет Менделеева, а Юра притащил откуда-то табличку «Уходя, выключай ток» и привинтил ее к двери.

Затем Юра критически оглядел установку, поцокал языком и сказал:

– Здорово! Такой хаты-лаборатории и у Фарадея не было.

Но, несмотря на это явное преимущество, дела в «хате-лаборатории» шли значительно хуже, чем у Фарадея. Наши друзья создавали вокруг «ртутного сердца» различные комбинации электрических полей. «Сердце» добросовестно пульсировало, но не обнаруживало ни малейшей склонности к усилению поверхностного натяжения ртути.

Однажды вечером в кладовушку зашел Привалов. Он насмешливо щурил глаза за стеклами очков, разглядывая установку и выслушивая объяснения Николая.

– Так, – сказал он, дослушав до конца. – Через сколько лет вы рассчитываете добиться желаемого результата?

– Через сколько лет? – удивленно переспросил Николай.

– Именно. Чтобы перепробовать все мыслимые для данного случая комбинации частот, может не хватить целой жизни. Идти на ощупь – не годится это, друзья. Нужна математическая закономерность.

– Мы хотим сначала найти форму спирали-индуктора. Матвеев не случайно пишет про «сукрутину». Это какой-то индуктор оригинальной формы.

– «Матвеев пишет»! – сердито повторил Привалов. – Вы еще сошлитесь на старика Хоттабыча… Поймите, упрямый человек: если вы будете знать величину требуемой самоиндукции, то рассчитать форму индуктора можно будет без особых затруднений.

– Шеф прав, – заявил Юра, когда Привалов вышел. – Тычемся, как слепые котята.

– Варить смолу интереснее? – язвительно спросил Николай. Ему не нравилось, что Юра в последнее время слишком уж зачастил в колтуховский чуланчик.

– Во всяком случае, полезнее, – возразил Юра. – Конкретное дело: изоляция трубопровода. Скажешь – нет?

Николай ничего не сказал. Но на другой день, в обеденный перерыв, он привел в кладовушку Гусейна Амирова, молодого инженера из отдела автоматики.

Смуглолицый Гусейн, войдя, покрутил длинным носом.

– Почему фенолом пахнет? – спросил он скороговоркой.

– Это оттуда. – Николай кивнул на дощатую перегородку. – За стеной колтуховская смолокурня.

– Смолокурня! – Гусейн вздернул черные брови, отрывисто посмеялся. – Ну, показывай скорей, мне некогда, очередь занял в настольный теннис…

«Ртутное сердце» заинтересовало Гусейна. Он забыл о теннисе и весь перерыв просидел в кладовушке, пробуя генератор на разных частотах.

– Интересная штука, только режим не тот, – сказал он, уходя. – Я подумаю, Коля.

А через час он позвонил Николаю в лабораторию и закричал в трубку:

– Слушай, дорогой, ты неправильно делаешь! Надо пропускать высокую частоту прерывистыми импульсами. Понимаешь? Камертонный прерыватель надо устроить!

И вскоре в кладовушке появился камертон. Электромагнит заставлял непрерывно вибрировать его ножки, и контакты, помещенные на ножках, замыкали и размыкали электрическую цепь. Частоту колебаний регулировали подвижными грузиками, надетыми на ножки камертона[29]29
  Камертонные прерыватели, или, как их еще называют, камертонные генераторы, применяют там, где требуется точная периодичность включений.


[Закрыть].

Прерывистые импульсы – это была хорошая идея. И все же никак не удавалось нащупать комбинацию высокой частоты и частоты прерывания, при которой «ртутное сердце», сжатое усилившимся натяжением, перестало бы пульсировать. А может быть, и вовсе не существовало в природе такой частоты?..

Как бы там ни было, а в самый разгар опытов нашим друзьям пришлось расстаться с «хатой-лабораторией».

Вот как это произошло.

Николай и Юра в тот вечер, как обычно, возились с установкой. Перестраивая генератор, они исследовали очередной ряд частот. Дело не ладилось.

Юра с грохотом отодвинул табуретку.

– Как, друзья, вы ни садитесь, – сказал он, – а в Фарадеи не годитесь.

– Не годимся, – со вздохом подтвердил Николай и погрозил «ртутному сердцу» кулаком.

Он достал из портфеля красную папку с матвеевской рукописью. Он выпросил ее у Привалова на сегодняшний вечер: завтра рукопись должны были отправить в Москву с препроводительным письмом академика Багбанлы.

– Опять будешь «сукрутину» изучать? – спросил Юра. – Скажи мне толком, старик, чего ты хочешь?

– Наизусть хочу выучить.

– Я серьезно спрашиваю, Колька.

– Ну, сам знаешь: усилить поверхностное натяжение жидкости так, чтобы…

– Да я не про это. – Юра сделал нетерпеливый жест. – Если верить Матвееву, то прикованный старик совал в «сукрутину» его нож, и нож после этого стал проницаемым или… проницающим, что ли… Впрочем, это одно и то же… Неужели ты всерьез думаешь…

– Ничего я не думаю. А хочу одного: найти новую форму индуктора. – Николай начал осторожно перелистывать рукопись. – Ты домой?

Юра взглянул на часы:

– Рано еще.

– Чего ты с Валей не помиришься? Честное слово, как дети.

– Она не звонит. А я характер выдерживаю… Дай-ка мне еще раз последние листочки, где он про Ломоносова пишет.

– Пошли в беседку, – сказал Николай. – Здесь душно.

– Ток выключить?

– Не надо. Пусть на этой частоте полчасика поработает.

Они вышли во двор. Там на вибрационном стенде тряслась мелкой дрожью восьмидюймовая труба со сварным стыком, который проходил длительное испытание на усталостную прочность. В беседке, возле аварийного выключателя, сидел лаборант Валерик Горбачевский. Он читал «Виконта де Бражелона», время от времени поглядывая на стенд.

Благородный, но незаконный сын графа де ла Фер был издавна прикомандирован к вибрационному стенду и хранился в инструментальном ящике на случай длительных дежурств. «Виконт» был изрядно потрепан и замаслен.

Инженеры вошли в беседку.

– Что, служивый, дежуришь? – сказал Юра. – Подвинься-ка.

Они сели за стол рядом с Валериком и углубились в рукопись.

Во дворе было тихо. Мерно жужжал, вращаясь, эксцентричный груз, колебавший трубу на стенде, да слабо шелестели листвой айланты за беседкой.

Валерик отодвинул книгу.

– Юрий Тимофеевич, вы здесь долго будете? – осторожно осведомился он.

– А что?

– Если долго, то, может, отпустите меня?

– На танцы?

– Это мое дело. – Валерик насупился. – Я еще не старик, чтобы дома по вечерам сидеть!

– Пусть идет, – сказал Николай. – Только к девушкам на бульваре не надо приставать.

– Я не приставал, – отрезал Валерик. – Я за всех чуваков не отвечаю.

– Ах, чуваки! – Юра понимающе закивал. – Это которые капитана Кука сожрали? Племя, поклоняющееся граммофону?

– Идите, Горбачевский, идите, – сказал Николай.

Валерик решительно прошагал к двери. У порога он обернулся, взглянул на Юру.

– Даже смешно, – бросил он. – Как будто вы не любите танцы!

И вышел из беседки.

– Уел он тебя? – усмехнулся Николай.

– Не токмо уел, но паче того – убил до смерти, как сказал бы Федор Матвеев… Давай возьмем Валерку на яхту. Он давно к нам просится.

– А ну его к черту.

– Ты на него волком смотришь, а зря. Мальчик меняется на глазах. В девятый класс вечерней школы поступил. И вообще – хочет сблизиться с нами, а ты отталкиваешь…

– Я ему не нянька. – Николай включил настольную лампу.

Некоторое время они молча читали.

– Проклятая «сукрутина»!.. – проворчал Николай. Он полез в карман за сигаретами и тут заметил, что Юра рассматривает на свет один из листов рукописи. – Чего ты там нашел, Юрка?

– Да вот посмотри – какие-то эскизы.

Действительно, на чистом обороте последнего листа рукописи виднелись еле заметные рисунки. Графит на рисунках почти стерся, остались только слабые следы бороздок, выдавленных на плотной бумаге острием жесткого карандаша.

Николай наклонил лампу. Теперь свет падал параллельно бумаге, и, подобно тому как ночью в свете автомобильных фар четко вырисовываются неровности дороги, карандашные бороздки выступили яснее.

– Наш ящичек, Колька! Да не один…

Небрежной, но твердой рукой на бумаге были набросаны один под другим три ящичка и обозначены их размеры. Два эскиза изображали ящички, похожие на тот, в котором хранилась рукопись Матвеева, на третьем был ящичек иных пропорций – квадратный и плоский.

Под каждым рисунком шла надпись. Кроме того, на всех трех стояли четкие латинские буквы, очевидно подлежавшие гравировке: «AMDG».

Ниже была нарисована корона, а еще ниже – буквы помельче: «JdM».

– Постой-ка, на нашей коробке, значит, должны быть эти буквы! – Юра бегом кинулся в лабораторию и вернулся с ящичком. – Ну да, так и есть. В гравировке ржавчина осталась, мы раньше не обратили внимания…

Охваченный исследовательским пылом, он достал из инструментального ящика иглу и принялся расчищать углубления, некогда оставленные на металле гравировальным резцом. Теперь буквы и корона обозначались совершенно отчетливо.

Эти буквы беспокоили Николая. Где-то он их видел раньше. Память у Николая была отличная, и его раздражало, что он никак не может вспомнить…

Взгляд его рассеянно скользнул по раскрытой книге, оставленной Валериком.

– Фу, черт, какое совпадение! – воскликнул Николай и прочел вслух: – «Оцепеневший Безмо, нагнувшись над его плечом, читал слово за словом: „AMDG“…

Юра, хохотнув, потянул к себе книгу.

– «Ad majorem Dei gloriam» – «к вящей славе господней», – прочел он поясняющую сноску. – Девиз иезуитов! А что такое JdM? В «Бражелоне» этого нет. Задает нам, однако, загадки флота поручик!

– Подожди, – сказал Николай. – Нужна система.

И он быстро набросал на бумаге:

NN ящиков по расположению эскизов на листе сверху вниз

1

2

3

Подпись под эскизом

1 – La preuve

2 – La source

3 – La clef de mystere

Размеры ящиков в единицах, обозначенных на эскизе (Длина – Ширина – Высота)

1 – 9 – 1,75 – 1,75

2 – 9,5 – 2 – 2

3 – 4 – 4 – 0,5

– Толково! – Юра со вкусом потер руками. – Теперь переведем надписи. Позвони Вальке, она хорошо французский знает.

– Придется. – Николай взял листок с табличкой и ушел в лабораторию, к телефону.

Вскоре он вернулся.

– Значит, так, – сказал он. – Первый ящичек, «ля прев», – это «доказательство». «Ля суре» означает «источник». «Клеф де мистэр» – «ключ тайны».

– Ишь ты, ключ тайны! – Юра взял штангенциркуль и измерил длину, ширину и высоту железной коробки. Получилось: 257,5 x 54,2 x 54,2 миллиметра.

– Возьми счетную линейку, – сказал он. – Посмотрим, как относятся друг к другу эти размеры. Раздели 257,5 на 54,2.

– Относятся, как 9,5:2:2, – сказал Николай и взглянул на свою табличку. – Выходит, наш ящичек с рукописью – «источник».

– Ясно! – воскликнул Юра. – Теперь – в каких единицах даны размеры на эскизах? Если 54,2 разделить на 2 – будет 27,1 миллиметра. А английский дюйм – 25,4. Значит…

– Значит – размеры не в английских дюймах, – сказал Николай. – Потом разберемся. А пока систематизируем результаты.

И они составили новую таблицу.

– Итак, – сказал Юра, – кто-то заложил рукопись в наш ящичек и заказал еще два – для «доказательства» и «ключа тайны». Очевидно, не Матвеев: вряд ли он увлекался иезуитскими лозунгами. Кто же? И что запрятано в другие ящички? И где они?

Тут-то и вошел в беседку Колтухов. Он остренько посмотрел из-под мохнатых бровей на молодых инженеров и сказал тихо и даже ласково: