Текст книги "Экипаж «Меконга»"

– Конечно, – говорил Юра, – охота на рыбу с дыхательными приборами запрещена, но нам можно.

Втроем гонялись по очереди за одним и тем же сазаном – и никто не попал…

Холодок в отношениях между Валей и Ритой понемногу таял. Из женской солидарности Рита поддерживала Валю в частых спорах. Иногда они уединялись, насколько возможно это на тесной яхте, и подолгу разговаривали о чем-то своем. Вернее – Валя рассказывала о себе, о диссертации, о том, какой Юра бывает противный и невнимательный. Рита слушала улыбаясь.

Море, солнце и движение делали свое дело. Рита повеселела, загорела и сама ужасалась своему аппетиту. Город, тревога, огорчения последних месяцев – все это отодвинулось, задернулось синим пологом моря и неба.

Был лунный вечер. Черное небо – сплошь в серебряных брызгах звездной росы. Слегка покачиваясь, бежал «Меконг» по черной воде, оставляя за собой переливающееся серебро кильватерной дорожки.

Рите не хотелось спать. Она сидела в корме, обхватив руками колени. Рядом полулежал Николай. Его вахта подходила к концу, но он не торопился будить Валерку, спавшего в каюте.

Тишина, море, вечер… Николай закрыл глаза. «Коснуться рук твоих не смею», – всплыл вдруг в памяти обрывок стиха.

– Я вспомнила детство, – сказала Рита. – Только в детстве были такие вот тихие звездные ночи.

Ее голос наплывал будто издалека.

– Какая странная сила у моря, – медленно продолжала она. – Оно словно смывает все с души…

«Коснуться рук твоих не смею», – беззвучно повторял он.

– Ты слышишь меня?

– Да. – Николай открыл глаза.

– Только теперь я, кажется, поняла, почему в моем роду было много моряков…

А на носу «Меконга», за стакселем, облитым лунным светом, сидели Валя и Юра. Валя положила черноволосую голову на Юрино плечо и зачарованно смотрела на море и звезды.

– Смотри, какая яркая, – шепнула она, указав на золотистую звезду.

В той части горизонта небо было чуть светлее и отсвечивало синевой.

– Это Венера, – сказал Юра. – А знаешь, греки считали Венеру за две звезды: вечернюю, западную – Веспер, и утреннюю, восточную – Фосфор. Правда, Пифагор еще тогда утверждал, что это одна планета.

– Вечно ты со своими комментариями! – недовольно протянула Валя. – Не можешь просто сидеть и смотреть на природу…

Вдруг она оглянулась и высунула из-за стакселя любопытный нос.

– Интересно, о чем они разговаривают? – прошептала она. – Как ты думаешь, какие у них отношения?

– Не знаю.

– Юрик, умоляю!

– Говорю – не знаю. – Юра счел нужным добавить: – У вас есть женская классификация: ходят, встречаются, хорошо относятся, еще что-то. Все это не подходит. Лучше всего – не вмешивайся.

– Ну и глупо!

Валя отодвинулась. Рекс, лежавший рядом, вильнул обрубком хвоста. Она машинально погладила пса по теплой голове.

Юра торопливо спустился в каюту и вынес фотоаппарат.

– Редкий документальный кадр, – пробормотал он, нацеливаясь объективом на Валю и Рекса. – Всегда была против пса, и вдруг… Вот что делает лунный свет…

Он щелкнул затвором и сказал:

– Если что-нибудь выйдет, я увеличу этот снимок и сделаю на нем надпись:

 
Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дог плывет в гондолу
С догарессой молодой.
 

– У Пушкина не дог, а дож, – поправила Валя. – Венецианский дож.

– А у нас – дог. Правда, не старый, но все же дог. В переводе с английского – пес.

Валя махнула рукой и пошла спать.

Опаленный солнцем архипелаг…

Миновали остров Дуванный, где некогда вольница Степана Разина «дуванила» – делила трофеи персидского похода. Побывали на богатом птичьими гнездовьями острове Булла. Высаживались на острове Лось, усеянном грифонами. Здесь в кратерах – иные были до двадцати метров в диаметре – постоянно бурлила горячая жидкая грязь. Кое-где она переливалась через края, бурыми ручьями стекала в море.

– Как странно, – говорила Рита, – я представления не имела, что у нас под боком такая дикая и грозная природа…

Теперь «Меконг», обогнув остров Обливной, шел к Погорелой Плите – каменистому острову, издали похожему на парусник. Когда-то Погорелая Плита была подводной банкой; в 1811 году (это Юра вычитал из лоции) корвет «Казань», наскочив на нее, потерял руль. После Погорелой Плиты намеревались взять курс прямо к куринскому устью.

– Юрик, здесь опасно плавать? – спросила Валя.

– Не очень. – Юра углубился в лоцию. – Слева от нас остров Свиной, это местечко невеселое: девяносто штормовых дней в году.

– А вулканы есть?

– В лоции написано, что на Свином крупное извержение с землетрясением произошло в 1932 году. Был поврежден маяк. Контуры острова изменились. Огненный столб горящих газов был виден издалека. Вот и все.

– Приятное местечко, – сказала Валя.

Юра посмотрел на паруса, затем лизнул языком палец и поднял его вверх.

– Ветер стихает, – сказал он озабоченно.

Был полдень, и солнце палило вовсю, когда ветер стих. Паруса слабо заполоскали и обвисли. Юра бросил в воду спичку, Она спокойно лежала на гладкой зеленой поверхности, не удаляясь от яхты.

– Валерик! – позвал Юра. – Посмотрим, как ты усвоил парусные традиции. Что надо делать, чтобы вызвать ветер?

Валерка поскреб ногтями гик и хрипловато затянул:

 
Не надейся, моряк, на погоду,
А надейся на парус тугой!
Не надейся на ясную воду:
Острый камень лежит под водой.
 

– Скреби, скреби, – сказал Юра. – Без этого заклинание не действует.

 
Мать родная тебя не обманет,
А обманет простор голубой…
 

Николай дремал в каюте после ночной вахты. Услышав знакомое заклинание, он вышел на палубу, опытным взглядом сразу оценил обстановку.

В недвижном горячем воздухе струилось марево. Горизонт расплылся в легкой дымке, нигде не видно было земли.

– Почему не слышно на палубе песен? – сказал коммодор. – В чем дело? Нет ветра – постоим. Команде купаться!

После купанья Юра и Николай улеглись на корме и развернули свежий номер «Petroleum engineer»[42]42
  «Инженер-нефтяник», американский технический журнал.


[Закрыть].

Валерка углубился в «Приключения Жерара» – адаптированное издание Конан-Дойля на английском языке. Заглядывая в словарь в конце книжки, он упорно одолевал фразу за фразой, бормоча себе под нос. Рита и Валя тоже улеглись с книжками.

Рексу было скучно и жарко. Он постоял немного возле Юры, потом залез в каюту и пару раз брехнул оттуда, словно жалуясь: «Устроили, тоже, на яхте читальню, а про меня забыли! До чего дожили – вам даже лень потрепать меня по голове…»

Валя подсела к инженерам:

– Что вы тут бормочете? Дайте-ка я вам переведу, дилетанты несчастные.

– Ладно, – с готовностью согласился Юра. – Только сперва немножко проверим тебя. – Он перелистал несколько страниц и ткнул пальцем в одну из фраз: – Переведи вот это, например.

– «Naked conductor runs under the carriage», – прочла Валя и тут же перевела: – «Голый кондуктор бежит под вагоном…» Неприлично и глупо!

Инженеры так и покатились со смеху.

– Послушай, как нужно правильно, – сказал Юра, отсмеявшись: – «Неизолированный провод проходит под тележкой крана». Американский технический язык – это тебе, Валечка, не английский литературный. Здесь навык нужен…

Инженеры долго трудились, разбирая статью о прохождении жидкости через непористую перегородку. «Пермеация»[43]43
  От латинского слова «permeo» – проницаю.


[Закрыть] – проницание – так назывался этот процесс.

– Значит, они делают тонкую перегородку из пластмассы, – сказал Николай. – Этот полимер растворяет жидкость, а сам в ней не растворяется. И растворенная жидкость проходит сквозь структуру перегородки – молекулы жидкости между молекулами перегородки… Любопытно.

– Молекулярное сито, – сказал Юра. – Эта штука близко подходит к нашей проблеме, верно?

Николай перевернулся на спину, прикрыл рукой глаза.

– Хотел бы я знать, – сказал он негромко, – что делает сейчас Борис Иванович в Москве?

– И что за ящик отправили в Институт поверхности…

Они снова – в который уже раз! – принялись обсуждать недавний опыт и спорить о возможных причинах взрыва в лаборатории.

– Ребята! – позвала вдруг Рита с носа яхты. – Смотрите, земля!

Все повскакали с места. Впереди в дрожащем мареве виднелась полоска земли, покрытая кудрявой зеленью.

– Ближайшая от нас зелень – в устье Куры, – сказал Николай.

– Значит, мы недалеко оттуда? – спросила Рита.

– Нет, далеко. Это рефракция.

– Мираж, – подтвердил Юра. – В лоции написано, что на Каспии бывают такие штуки. В двадцать каком-то году с одного гидрологического судна видели Куринский камень за сто десять миль.

Минуты через три зеленая коса исчезла.

– Мираж, – задумчиво сказала Валя. – Прямо как в пустыне… А что делают, когда долго нет ветра? – спросила она, помолчав.

– Разве ты не читала морских романов? – откликнулся Юра. – Доедают съестные припасы, а потом бросают жребий – кого резать на обед.

Пошли разговоры о том, сколько может прожить человек без пищи и воды, о четверке Зиганшина, об Алене Бомбаре и Вильяме Виллисе. Вспомнили, как несколько лет назад рыбака-туркмена унесло течением в лодке без весел из Красноводской бухты. Несколько сырых рыбешек, завалявшихся на дне лодки, служили ему пищей и питьем, хотя туркмен, вероятно, не читал Бомбара. Три недели мотало его по морю; обессиленный, измученный, он впал в беспамятство. Очнулся он от толчка: лодка ударилась о сваю. Обрывком сети туркмен привязал к ней лодку и снова потерял сознание. Нефтяники заметили лодку, привязанную к свае морского основания нефтяной вышки. Так туркмен пересек Каспий с востока на запад и оказался в госпитале.

– Я бы не смогла есть сырую рыбу, – сказала Валя.

– Если подопрет – скушаешь и облизнешься еще, – возразил Юра. – А насчет воды – у нас кое-какие чудеса припасены.

– Какие?

– Ионит. Ионообменная смола, которая превращает морскую воду в пресную. Впрочем, до этого не дойдет, не волнуйся.

– А я не волнуюсь.

Ветра все не было. Небо стало белесым, будто выцвело. С севера полз туман.

– Не нравится мне этот штиль, – тихо сказал Юра Николаю. – Давай положим якорь, а то здесь к вечеру течение бывает, снесет еще куда не надо…

Вода, гладкая и словно бы тоже выцветшая, без плеска поглотила якорь.

Туман надвинулся и окутал яхту дымным желтоватым одеялом.

– Валерка! – крикнул Юра. – Приведи в действие материальную часть по твоей бывшей специальности.

– Патефон, что ли? – догадался Валерка.

– Не патефон, а портативный граммофон, – поправил Юра. – Патефон ты разве что в музее найдешь.

– Наоборот, – возразил Валерка. – Граммофоны в музее. У которых здоровенная труба торчит.

– Массовое заблуждение, дорогой мой. Знаешь, как было? На Парижской всемирной выставке 1900 года фирма Патэ демонстрировала новую систему записи на пластинки – от центра к краю. По имени фирмы эта система называлась «патефон». Она себя не оправдала. Но, так как патефон имел трубу, скрытую внутри ящика, в быту начали портативные граммофоны обзывать патефонами. Ясно? Ставь пластинку погромче – вместо туманной сирены будет. А то как бы кто-нибудь не наскочил на нас.

«Если бы парни всей земли…» – понеслось над морем. Странно было слушать голос Бернеса, приглушенный туманом, здесь, на яхте, застывшей без движения.

Стемнело. Все вокруг стало призрачным. Клубился туман, цепляясь за мачту «Меконга». Гремела танцевальная музыка – Валерка ставил пластинку за пластинкой.

Николай прошел на бак, осмотрел якорный канат, уходивший через полуклюз в воду.

– Юрка, иди-ка сюда, – позвал он. – Посмотри на дректов.

Юра потрогал канат босой ногой и тихонько свистнул.

– Здорово натянулся. Течение появилось… Чего ты там разглядываешь? – спросил он, видя, что Николай перегнулся через борт.

– А ты взгляни как следует.

Теперь и Юра увидел: на поверхности воды у самого борта яхты возникали и лопались пузырьки.

– Газовыделение?

Николай кивнул.

– Час от часу не легче… И ветра нет…

Друзья сели рядышком, свесив ноги за борт. Они слышали, как на корме Валерка, меняя пластинку, объяснял женщинам, что сигнал бедствия «SOS» означает вовсе не «save our souls» – «спасите наши души», а просто «save our ship» – «спасите наш корабль». Валя оспаривала это утверждение, но Валерка, хорошо усвоивший уроки своих руководителей, был непоколебим. Потом в разговор вмешалась Рита, послышался смех. Красивый низкий голос запел под граммофонной иглой:

 
Ночью за окном метель, метель…
 

«Они спокойны, – подумал Николай. – Они полностью нам доверяют. Это хорошо».

– Что будем делать, Юрка?

Юра не ответил. Он затянул унылым голосом:

 
Билет… билет… билет выправляли,
Билет выправляли, в дяревню езжали…
 

Николай привычно вступил:

 
В дяре… в дяре… в дяревню езжали,
В дяревню езжали, мятелки вязали…
 

Рекс, просунув голову под Юрин локоть, старательно подвывал хозяевам.

Вдруг граммофон умолк. Валя крикнула с кормы:

– Ребята, что случилось?

Она хорошо знала привычки друзей и, услыхав заунывные «Метелки», сразу насторожилась.

– Да ничего, просто петь охота, – ответил Юра.

Тут Николай толкнул его локтем в бок:

– Слышишь?

В наступившей тишине с моря донеслось легкое гудение.

– Подводный грифон, – тихо проговорил Николай. – Надо сниматься с якоря.

– И дрейфовать? – с сомнением сказал Юра. – Сейчас мы хоть место свое знаем, а течением занесет к черту на рога. Долго ли в тумане на камень напороться?

– Услышим буруны – отрулимся.

– Такие грифоны не обязательно связаны с извержением.

– Все равно нельзя рисковать. В любую минуту может трахнуть из-под воды.

– Что ж… Давай сниматься.

Они подтянули якорный канат, но якорь не освободился: что-то держало его. Юра прыгнул в воду. Придерживаясь одной рукой за канат, он разгребал густой ил и ракушки, но якоря не нащупал. Вода замутилась.

Он вынырнул, глотнул воздуху, сказал:

– Якорь засосало.

– Залезай на борт. Это все грифон. Придется резать канат.

– Запасного-то якоря у нас нет.

– Все равно. Раз с дном что-то делается, надо уходить.

Канат обрезали. «Меконг» развернулся на течении и медленно поплыл в туманную мглу.

Шторм с севера налетел сразу. Шквальный ветер в клочья разорвал туман, завыл, засвистел по-разбойничьи в снастях.

Николай всем корпусом навалился на румпель, удерживая яхту против ветра. Юра с Валеркой заменили ходовой стаксель штормовым – хорошо, что послушались старого Мехти, сложили стаксель как надо… Затем, балансируя на уходящей из-под ног палубе, стали брать рифы на гроте[44]44
  Взять рифы – уменьшить площадь паруса, отшнуровать ее короткими завязками – риф-сезнями; штормовой стаксель – маленький, особо прочный парус.


[Закрыть]. Тугая парусина рвалась из рук, Валерку чуть не смыло за борт. Стонали под ударами ветра штаги и ванты.

С наглухо зарифленным гротом «Меконг» понесся на юг, зарываясь носом в волны. Волна за волной накатывались, стряхивали на яхту белые гребни, и пена шипела и таяла, растекаясь по палубе.

Рита и Валя сидели в кокпите[45]45
  Кокпит – углубление в палубе между каютой и кормовой частью.


[Закрыть]. Они прижались друг к другу и молча смотрели на взбесившееся море.

Юра с помощью Валерки мастерил на заливаемом волной баке плавучий якорь из багров и весел, завернутых в стаксель.

Нестись в неизвестность, в ревущую ночь, когда море усеяно банками и подводными камнями… Николай, с трудом удерживая румпель, пытался ходить вполветра взад и вперед короткими галсами. На поворотах яхта ложилась набок, купая зарифленный грот в волне. Николай знал тяжесть киля и не боялся перевернуться.

– Рита, Валя! – кричал он. – Держитесь крепче!.. Не бойтесь! Сейчас выровняемся…

Чудовищного напряжения стоил каждый поворот. Ныли мышцы, пот струился со лба…

Он наваливался на румпель, одолевая яростное сопротивление воды.

– Скоро вы там? – кричал он Юре сквозь рев ветра.

Внезапный удар сотряс яхту. Скрежет под килем, треск ломающихся досок, грохот рухнувшей мачты заглушили короткий вскрик. Но Николай его услышал. Он рванулся вперед по кренящейся палубе, оттолкнул Валерку и прыгнул за борт. Прибойная волна захлестнула его, понесла, но он успел нащупать ногой дно и увидеть близкий, слабо чернеющий берег.

Волна откатывалась. Вмиг Николай снова очутился возле «Меконга», нырнул, зашарил по грунту, усеянному камнями… Еще минута – и он показался над беснующейся водой, держа на руках Юру. Не удержался, упал… Снова поднялся – по грудь в воде, крикнул, задыхаясь:

– Всем на берег!.. Здесь мелко!.. Обвязаться!

И, спотыкаясь, волоча безжизненное тело друга, сбиваемый с ног волнами, побрел по отмели в сторону берега.

«Меконг» валился набок. Те, кто остался на борту, цеплялись за что попало. Скулил Рекс, повисший на поручнях каюты.

Валерка услышал голос Николая и опомнился от испуга. Теперь он был старшим на яхте.

– Слушай меня! – заорал он. – Все в порядке! Идем на берег!

Он обвязал себя, Риту и Валю концом шкота, зацепил его за ошейник Рекса и первым прыгнул за борт. Поддерживая друг друга, падая под ударами волн, они цепочкой потянулись к берегу. Рита несла Рекса на руках.

Наконец-то суша! Не развязываясь, они поднялись на глинистый увал, за которым оказалась впадина, защищенная от ветра. Здесь песок был неожиданно теплым. На песке лежал Юра. Николай сильными взмахами делал ему дыхательные движения.

– Юрка! – Валя бешено рванулась вперед.

4. Про кольцо Мебиуса, которое «утонуло» в бетоне

Строители каналов пускают воду, лучники подчиняют себе стрелу, плотники подчиняют себе дерево, мудрецы смиряют самих себя.

«Дхаммапада», VI, 80

Скажем сразу, чтобы не причинять читателю излишних волнений: Юра останется жив.

А теперь перенесемся в Москву и посмотрим, что там делает Борис Иванович Привалов.

Накануне отъезда в Москву у Бориса Ивановича разболелся зуб и на щеке сделался флюс. Флюсы случались у него и раньше и тоже всегда не ко времени. Но этот был особенно некстати. Борис Иванович нервничал. Целый день он отлеживался дома, глотая пирамидон с анальгином и нежно прижимая к щеке мешочек с горячей солью. Раза два звонил к нему Багбанлы, который тоже собирался лететь в Москву.

– Слушай, флюсовик, – говорил он, – пришли мне на всякий случай материалы опыта. А то, я вижу, придется мне завтра одному лететь.

– Я полечу, Бахтияр-мюэллим, – отвечал Привалов, придерживая трубку плечом и поглаживая небритую вздувшуюся щеку. – Полечу обязательно.

Вечером заявился Колтухов, который жил в этом же доме, только в другом блоке.

– Пришел зубы тебе заговаривать, – сказал он, усаживаясь возле Привалова.

Борис Иванович криво улыбнулся. Он лежал на диване и грел флюс синим светом. Лицо у него было измученное, потное.

– Вы бы, Павел Степанович, отговорили его, – сказала Ольга Михайловна, размешивая в кружке какое-то снадобье. – Куда он с такой щекой полетит?

– Ничего, пусть летит. Вот у меня знаете какой был случай?

И Колтухов, покуривая, покашливая, рассказал, как в тридцать шестом году он ездил в командировку в Мариуполь и по дороге его прихватили сразу ангина и аппендицит.

– Ты приготовила шалфей, Оля? – Привалов взял у жены кружку и ушел полоскать рот.

– Хочу дать тебе поручение, Борис, – сказал Колтухов, когда тот вернулся и снова лег на диван. – Зайдешь в Москве в Госкомитет по изобретениям, узнаешь, как там с моим авторским свидетельством на электретное покрытие для труб.

– Ладно. – Привалов проглотил очередную таблетку. – Скоро твоим трубам конец. Вместе с электретным покрытием.

– Э, пока вы с беструбным возитесь, мои электреты еще послужат. Занятная это штука, Борис…

И Колтухов углубился в любимую тему: дескать, недооценивают еще электреты… А ведь если их мощно зарядить…

Борис Иванович слушал не очень-то внимательно: не в первый раз рассказывал ему Колтухов об электретах. Хотелось спать. То и дело Борис Иванович осторожно щупал флюс: не уменьшился ли?

Проснувшись рано утром, он сунул ноги в туфли и поспешил к зеркалу. Опухоль заметно спала, хотя полной симметрии, конечно, еще не было.

– Оля! – бодрым голосом позвал Привалов. – Приготовь, пожалуйста, чемоданчик. Лечу!

Они с Багбанлы прилетели в Москву, на несколько дней обогнав тяжелый ящик, окованный стальными полосами.

Из аэропорта поехали прямо в Институт поверхности – там, в гостинице научного городка, для них был приготовлен номер.

– Что вы скажете теперь, Григорий Маркович? – спросил Привалов, когда академик ознакомился с материалами опыта.

Но Григорий Маркович не торопился с выводами.

– Прежде всего посмотрим на ваше новое чудо, – сказал он. И обратился к Багбанлы: – Давненько не были вы в Москве, Бахтияр Халилович…

И вот настал день: в институтскую механическую мастерскую въехал грузовик. Мостовой кран снял с него тяжелый ящик. Когда отодрали доски, взгляду сотрудников института предстал бетонный блок. Во время опыта он служил подставкой для кольца Мебиуса. Теперь из верхней поверхности блока торчала, наподобие дужки ведра, желтоватая металлическая дуга. Остальная часть кольца Мебиуса «утонула» в бетоне.

Григорий Маркович медленно провел рукой по дуге, торчащей из блока. Рука свободно прошла сквозь металл, ощутив как бы легкое теплое дуновение. Ощущение было не внове для ученого: институтская установка уже «выдала» несколько образцов перестроенного вещества.

Блок разрезали. Та часть кольца, которая «утонула» в бетоне, оказалась непроницаемой. Но анализ показал, что в объеме, занятом кольцом, заключались и все элементы, входящие в бетон. Атомно-молекулярные системы бетона замещали межатомные пустоты в металле. Это было проникновение.

– Дикая, небывалая смесь, – сказал Григорий Маркович, просматривая следующим утром материалы анализа. – И все же – реальная.

– Мы считаем, что кольцо попало в зону собственного влияния, – сказал Багбанлы. – Потому и провалилось.

– Верно. Кольцо поглотило само себя.

– Но почему оно застряло? – спросил Привалов. – Почему не провалилось глубже, сквозь пол, сквозь землю, наконец? Как на него действовала сила тяжести?

– Сила тяжести! Много ли мы знаем о ней? Физическая сущность земного и мирового тяготения еще неизвестна… Можно, конечно, предположить, что кольцо, опускаясь, дошло до какого-то предела, где его встретили силы отталкивания.

– Энергетический предел проницаемости, – сказал Багбанлы.

– Да. Именно энергетический. – Григорий Маркович вытащил из папки лист миллиметровки и положил его на стол перед собеседниками. – Я попросил наших энергетиков составить этот график по фазам вашего опыта. – Он ткнул карандашом в чертеж: – Здесь отсчет расходуемой мощности. А этот волнообразный участок отражает момент бешеного расхода энергии.

С минуту длилось молчание. Все трое внимательно разглядывали график.

– Точнее – момент поглощения веществом энергии, – продолжал Григорий Маркович. – Если хотите – энергетический провал. У вас просто не хватило энергии, чтобы заполнить его…

– А если бы хватило? – быстро спросил Привалов.

– Если бы хватило – думаю, опыт прошел бы спокойно до конца. – Академик наставил на Привалова длинный палец: – Вы не довели до конца процесс перехода вещества в новое качество, процесс перестройки внутренних связей. Поэтому процесс бурно пошел обратно, возвращая энергию – не только затраченную вами, но и высвобожденную энергию поверхности.

– Энергия поверхности? Значит, мы…

– Да, Борис Иванович. То, что вы назвали взрывом, было именно высвобождением энергии поверхности. Помните, зимой я говорил о новом источнике энергии? Так вот: вы его получили.

За окном шелестел летний дождь. Привалов крепко потер лоб ладонью. Нелегко было сразу «переварить» сжатый вывод ученого. «Как свободно парит его мысль!» – подумал он с уважением.

Багбанлы постучал по графику ногтем:

– Этот отрезок кривой надо превратить в точку.

– Верно, Бахтияр Халилович. Сократить процесс во времени – для этого потребуется независимый и достаточно мощный источник энергии.

– Какой? – спросил Привалов.

– Пока не знаю. Электронно-счетная машина проработает данные вашего опыта и уточнит энергетический режим.

Григорий Маркович подошел к окну, распахнул его. В комнату вместе с шорохом дождя вошел запах мокрых трав, смолистый лесной аромат.

– Так или иначе, – негромко сказал он, глядя в окно, – мы познаем свойства превращенного вещества. Мы научимся управлять энергией поверхности.

Вечером того же дня Григорий Маркович позвонил в гостиницу и вызвал Багбанлы.

– Какие у вас планы на вечер, Бахтияр Халилович?

– Кроме телевизора, никаких.

– Тогда берите Бориса Ивановича и выходите, я вас встречу. Мы пойдем к Ли Вэй-сэну. Наш китайский коллега сегодня возвратился из отпуска и привез какую-то интересную вещь. Он приглашает нас на чашку чая.

Ли Вэй-сэн приветливо встретил гостей в палисаднике маленького коттеджа и провел их в скромно обставленную гостиную. Подвижной, сухонький, он захлопотал, поставил на стол вишневое варенье, принялся заваривать чай.

– Настоящий китайский чай, – проговорил Григорий Маркович. – Не каждый день бывает…

Он с наслаждением потягивал чай из маленькой тонкой чашечки. Южане тоже похвалили нежно-розовый напиток.

– Нет, – сказал Ли Вэй-сэн, морща лицо в улыбке. – Вижу по вашим лицам, что чай вам не по вкусу.

– Почему же, – вежливо ответил Багбанлы. – Чай хорош. Но у нас на юге заваривают его по-другому.

– О варвары! – смеясь, сказал Ли Вэй-сэн. – Грубый кирпично-красный настой, который щиплет язык, вы предполагаете… Нет, пред-по-читаете легким, ароматным ощущениям. Я извиняю вас только потому, что мы пьем чай на одну тысячу с половиной лет больше, чем вы.

– Изумительный чан, – сказал Григорий Маркович. – Налейте-ка еще, дружище Ли.

– А в Москве и вовсе не умеют заваривать чай, – вставил Привалов. – Пьют подкрашенную водичку.

– Жареную воду, – кивнул Багбанлы. – Впрочем, de gustibus non est disputandum[46]46
  о вкусах не спорят (лат.)


[Закрыть].

– Вот именно, – подтвердил китаец. – А теперь, товарищи, я хочу познакомить вас с одной историей. У себя на родине я нашел старую сказочку, которая… Впрочем, выводы я предоставляю сделать вам самим.

Он раскрыл папку. Гости принялись разглядывать листочки фотокопий с рукописи, вышитой иероглифами на шелку.

– Итак, слушайте, – сказал Ли Вэй-сэн.

И, заглядывая в листки фотокопий, он начал рассказывать.

Сказание о Лю Цин-чжене – искателе полного познания

Лю Цин-чжен посвятил свою жизнь исканию Истины и Познания. Он познал все учения и все элементы природы: металл, дерево, огонь, воду и землю. Он знал, что наша Земля – огромная плоскость, в середине которой возвышается гора Сумеру, окруженная четырьмя материками. Он знал, что существуют три мира: Пожеланий, Цвета и Бесцветия.

По ночам он часто смотрел на Луну. В ясные ночи он видел там нефритового зайца, который толчет в ступе снадобье; Лю Цин-чжен знал, что человек, отведав этого снадобья, может стать бессмертным. Но далека была Луна, а еще дальше – мудрость Полного Познания.

Лю Цин-чжен часто перечитывал буддийские тайные книги, некогда вывезенные Сюань-цзаном из Индии. Но не всю мудрость Будды вывез Сюань-цзан…

Там, на западе, в далекой Индии, за высокими горами, стоит таинственный храм Раскатов Грома, где обитает Будда-Татагата и хранятся книги о небе, трактаты о Земле и сутры о злых демонах; одна только книга «Обо всем, еще небывалом» состояла, по слухам, из 1110 тетрадей. Воистину лишь там можно познать все. Ведь Лю Цин-чжен знал многое. Он знал Способ Ковша Большой Медведицы, дающий тридцать шесть превращений, и Способ Звезды Земного Исхода, таящий семьдесят два превращения. Но, зная все это, Лю Цин-чжен не мог совершить даже простое превращение – в облако или в сосуд с водой. Видно, не хватало последнего звена знаний.

И Лю Цин-чжен пошел на запад, в Индию, пешком – ибо это угодно богам. Тысячи ли[47]47
  Ли – 0,644 километра.


[Закрыть] прошел он, питаясь подаянием и довольствуясь тем, от чего отказывались другие. Он изведал жажду песков, страх лесов и голод бесплодных равнин. Он перешел высокие горы из шершавого камня, о которые в бурные ночи злые духи точили свои медные мечи. И наконец, пройдя восемь последних перевалов и девять ущелий, он вошел в Индию, в год Металла и Тигра. А вышел он из родного монастыря в год Земли и Мыши – два долгих года был он в пути.

Лю Цин-чжен нашел храм Воплощения с особыми местами для самосозерцания. Ему поведали, что в горах живет некий ученый индус. Соблюдая умеренность в пище, воздержание в речах и отказ от деятельности тела, он углубляется в себя, достигая третьей степени святости – Бодисатвы.

И Лю Цин-чжен отправился в страшные горы. Их вершины вздымались выше неба, которое, как известно, отстоит от земли только на девять ли. Он шел по вечным снегам, над глубокими пропастями. По ночам его старались напугать злые духи гор в образе волосатых людей со ступнями, вывернутыми назад.

Наконец Лю Цин-чжен разыскал пещеру, где индийским мудрец углублялся в себя, отрешаясь от кажущегося нам мира.

И мудрец не отверг Лю Цин-чжена. Он рассказал ему об учении Санкхья Карика, о восьми гранях неизвестности, восьми гранях заблуждения и восемнадцати гранях совершенной тьмы. Он обучил его Четырем Дыханиям и всему, что дает человеку власть над телом, – тому, что составляет науку «хатха-йога». И обучил его науке власти духа над окружающим – науке «раджа-йога».

Лю Цин-чжен жил в пещере, неподалеку от индийского мудреца, не мешая ему, не видя его телесно, но общаясь на расстоянии силой духа. Он научился отрешаться от земного. Безразличны ему были смены времен года, ненастье, ветер и снег.

Но однажды небо потемнело, потоки горячего воздуха полились вниз по склонам гор, гоня перед собой потоки мгновенно растаявшего снега, и страшный жар опалил Лю Цин-чжена, и ощутил он трепет вздрогнувших гор. И увидел он, как с неба спустился один из Пяти Зверей – зверь Единорог.

Был зверь в длину более трехсот чи[48]48
  Чи – 0,373 метра.


[Закрыть] и не менее восьмидесяти в обхвате. Тело его было покрыто золотистой чешуей. Зверь лежал без движения. Потом он вздохнул, и шипение воздуха из ноздрей его было столь громким и ужасным, что Лю Цин-чжен, не выдержав одиночества, пробрался к учителю – индусу. Замирая от страха, смотрели они на знамение, ниспосланное небом, и непрерывно взывали к Будде святыми словами: «Ом мани падмэ хум».

А потом пасть чудовища разверзлась и выпустила человека. Хотя был он ростом более семи чи и тело его было лишено одежд и покрыто прозрачным сосудом, а кожа красна, как медь, – он был существом двуногим, с девятью отверстиями, значит – человеком.

Краснокожий человек шел, осматриваясь по сторонам. И нес он оружие – трезубое копье – и вонзал его в скалы, не оставляя на них знаков. И вернулся в пасть зверя, а потом снова вышел, и с ним – шесть ему подобных. Они ходили меж скал и вонзали в скалы трезубцы, а из трезубцев ударяли зеленые молнии, и зелеными молниями краснокожие люди дробили скалы.

Лю Цин-чжен и индийский мудрец содрогались от страха, но боги избавили их от ударов молний. А когда много скал было избито молниями в мелкий щебень, краснокожие люди вынесли из пасти зверя свиток, развернули его и превратили в дорожку, которая бежала сама собой, оставаясь на месте. И хотели они кормить зверя битым камнем, но камень не давался им в руки и падал сквозь ладони, как вода сквозь решето. Тогда принесли они золотые и серебряные прутья и сделали из них клетку и поставили над кучей щебня. И вытянули из тела зверя красные жилы и привязали их к клетке. И услышали Лю Цин-чжен и его учитель долгий вопль дивного зверя и видели сияние вокруг клетки, и ноздри их обоняли свежесть небесной грозы. Битый камень стал послушен рукам краснокожих людей, и бросали они его на бегущую дорожку, и камни неслись в пасть зверя, и глотал зверь камни. А потом скрылись люди в звериной пасти и унесли все прутья от клетки, и страшно рычал зверь от удовольствия, переваривая камни. А потом отрыгнул зверь остатки съеденных камней, и были они черные и обожженные утробой его, и зеленый дым шел от них. И с камнями изверг зверь железные короны, похожие на цветки со многими лепестками, и захлопнулась пасть его. И зверь поднялся на хвост свой, извергая огонь, взлетел вверх и, опираясь на огонь, долго стоял над горой.