Текст книги "Экипаж «Меконга»"

Кроме того, Николай успевает обменяться с Василием Федоровичем мнениями о способах складывания спинакера и договориться на воскресенье вместе поехать в Химки, чтобы Николай попробовал свои силы на парусном буере.

Они входят в небольшое одноэтажное здание. Вот и установка. Николай смотрит во все глаза. Да, это тебе не Бондарный переулок, думает он. Впрочем… Впрочем, в принципе никакой разницы. И здесь, как в переулке, возвышается кольцо Мебиуса.

Внутри кольца укреплены две штанги, прижатые друг к другу мощными электромагнитами. Когда режим установки создаст условия проницаемости, штанги проникнут друг в друга. Но пока режим не найден. Стрелки приборов стоят на нулях.

В том, первом здании, в звуконепроницаемой комнате магнитофон воспроизводит злосчастную «Сербияночку». Звук преобразуется в электрические колебания, которые записываются на ферромагнитную ленту в виде, пригодном для обработки на электронно-счетной машине. Цифры, обозначающие частоты, переводятся в двоичную цифровую систему, имеющую только два знака: ноль и единицу.

Число, которое в обычной десятичной системе изображается знаком «2», в двоичной системе пишется, как «10», тройка – «11», четверка – «100», пятерка – «101», и так далее. Для людей эта система слишком громоздка: число «16», которое мы обозначаем двумя знаками, в двоичной системе пишется пятью: «10000». Но для электронной машины это очень удобно. Все ее действия основаны на комбинациях: есть импульс – значит, единица; нет импульса – ноль. Когда задача выражена такими цифрами, машина справляется с ней мгновенно.

Институтская электронно-счетная машина имела такую задачу. Она «знала» все параметры схемы, где была только одна неизвестная величина. Если бы Валерик не опрокинул камертонный прерыватель, грузики остались бы в том же случайном положении, когда получилась проницаемость. А теперь приходилось пропускать установку через все частоты, встречающиеся в Юриной музыке. Электронная машина непрерывно составляла и решала ряды уравнений; их результаты в виде электрических команд последовательно передавались на установку.

– Человеческой жизни не хватило бы, чтобы перебрать все комбинации, – говорит Григорий Маркович. – У вас получилось случайное совпадение, а повторение случайности – дело практически немыслимое. Будь это лет двадцать назад, пришлось бы просто махнуть рукой.

– Григорий Маркович, разрешите узнать, – осторожно спрашивает Привалов, – у вас уже сложилось мнение относительно… э-э… причин проницаемости?

– Об этом, Борис Иванович, говорить еще рано. Но, полагаю, наш друг Багбанлы в принципе совершенно прав: все дело в перестройке внутренних связей вещества. При перестроенных связях проникновение идет по межатомным и межмолекулярным пустотам, которые огромны сравнительно с элементарными частицами.

– А если орбиты внешних электронов пересекутся при встрече? – спрашивает Николай.

Академик улыбается:

– Жолио-Кюри как-то сказал, что, говоря о структуре атома, надо отказаться от образных представлений. Человеческому воображению это не пол силу. Только математика может дать представление о действительности. Но, если попробовать выразить словами, никаких круговых орбит нет. Есть амплитуды колебаний электронов.

– Еще вопрос, – говорит Привалов, – какова, по-вашему, физическая природа поля кольца Мебиуса?

Ученый шутливо поднимает вверх обе руки.

А Ли Вэй-сэн, показав в улыбке крупные зубы и тщательно выговаривая слова, замечает:

– Товарищи с юга нетерпеливы. Товарищи с юга не хотят подождать два года или один год.

– Пока что могу сказать вам только одно. – Григорий Маркович, слегка сутулясь, подходит к Привалову и выставляет вперед длинный и тонкий указательный палец. – В обычном кольце токи высокой частоты, текущие по наружной и внутренней поверхностям, проходят разный путь. В кольце Мебиуса, имеющем одну поверхность, токи текут не обычным путем. Происходят какие-то особые явления. Разумеется, в определенной частотной обстановке. Ну-с, пойдем дальше. – Он ведет гостей в другое помещение. – Поверхность Мебиуса в высокочастотном контуре – на редкость счастливая догадка, – говорит он, идя по широкому коридору. – Она открывает отличные перспективы, о которых вы, быть может, и не подозреваете. Но, поскольку выдвинута конкретная задача – подводный нефтепровод, – мы решили на первом этапе привязать работу именно к этой задаче. Собственно, задач у нас две. Усиленное поверхностное натяжение должно придать нефтяной струе локальную форму – это раз. Сопротивление ее движению требуется свести до минимума и-ли вовсе снять за счет проницаемости – это два. Правильно?

– Совершенно верно, – подтверждает Привалов.

– Ну-с, вторая задача – дело еще далекое, а вот первая… Впрочем, смотрите сами.

Он распахивает дверь.

Посреди комнаты – круглый бетонный бассейн диаметром в три с половиной метра, облицованный белым кафелем. Стенки бассейна – почти в человеческий рост. Его опоясывает желтой металлической лентой большое горизонтальное кольцо, укрепленное на ребристых изоляторах.

– Кольцо Мебиуса? – нерешительно спрашивает Николай, разглядывая желтую ленту. – Ну да, вот перекрутка… Вот это колечко!

Вслед за Григорием Марковичем они поднимаются на площадку вровень с верхним краем бассейна. Отсюда видно: чаша бассейна залита до половины густой черной жидкостью с зеленоватым отливом.

– Масло, – коротко бросает академик. – Десять тонн. А теперь смотрите.

Он нажимает кнопку на пульте.

Поверхность масла вспучивается в середине, растет… Края начинают отходить от стенок бассейна, обнажая дно… Все быстрее и быстрее… Какая-то могучая сила стягивает черную жидкость в трехметровый шар почти правильной формы. Поверхность его становится глянцевитой, переливчатой, радужной, и в ней отражаются фигуры на площадке – уродливо искаженные, как в «комнате смеха».

Но, конечно, никому и в голову не приходит смеяться.

– О-о! – вырывается у Привалова.

Николай изумленными, счастливыми глазами смотрит на черный шар, лежащий в бассейне.

– Попробуйте проколоть! – Григорий Маркович протягивает Николаю эбонитовый стержень с острым наконечником.

Николай берет стержень и упирает острие в шар. Поверхность не поддается. Он давит изо всех сил. Он чувствует – поверхность шара пружинит. Она лишь слегка прогибается под острием, но не прокалывается, нет!

– Не прокалывается! – кричит он.

Академик тихо смеется. Смеется Лида Иванова, усмехается Василий Федорович. Ли Вэй-сэн обнажает крупные белые зубы.

Галерея в Бондарном переулке… Пульсирующая капля ртути… Все отодвинулось, заслонилось огромным черным шаром. Так вот ты какое, поверхностное натяжение!

– Частота… На какой ч-частоте? – Николай заикается от волнения.

– Все расскажем. Эта сила пока недостаточна. Она еще не может заменить десятимиллиметровую стенку стальной трубы.

Академик выключает ток – и шар сразу опадает. Растекается в чаше бассейна. Черная маслянистая поверхность тяжело колыхнулась концентричными волнами, отраженными от стенок, и застыла.

– Сто тонн, – говорит Привалов. – На погонный метр шестнадцатидюймовой трубы при внутреннем давлении в восемь атмосфер действует сто тонн. Неужели это…

– …будет, – кивает академик. – Кольцо Мебиуса даст нам и такое поле усиления. Вы, – он наставляет указательный палец на Николая, – шли правильным путем, мы добавили к вашей схеме совсем немногое.

– Товарищи с юга и-зо-бре-тательны. – Ли Вэй-сэн отчетливо произносит каждый слог. – Увеличение поверхностных сил – крупное открытие. До сих пор мы умели обращаться с жидкостями, только заключая их в сосуды. Теперь… Теперь мы будем уметь больше.

– Верно, товарищ Ли, – говорит Григорий Маркович. – «Будем уметь больше» – сказано хорошо. Кольцо Мебиуса дает именно поле увеличения поверхностных сил. Но – и это закономерный в физике обратимый процесс – на каком-то узком режиме, который нам еще неизвестен, оно дало прямо противоположный эффект: ослабление, раскрытие связей. Строго говоря, случай с пальцем вашего лаборанта, проницаемость, – явление побочное.

– Паразитное, – вставляет, улыбаясь, Василий Федорович.

– Именно.

Все смеются.

– Кстати, товарищи, – академик переводит взгляд с Николая на Привалова, – вы представляете себе масштаб этого «паразитного» явления?

Николай молчит. Он давно уже дал себе слово не заноситься. Только трубопровод – больше ничего…

– Всего, конечно, себе не представишь, – говорит Привалов. – Но мы думаем… Переворот в холодной обработке металлов – резание без сопротивления…

Академик кивает.

– Строительство шахт и проходка нефтяных скважин проницающим инструментом, – продолжает Привалов, воодушевляясь. – Я даже думал… Только не смейтесь… Думал о метеоритной защите для космических кораблей…

– Может быть, может быть, – медленно, раздумчиво говорит Григорий Маркович. – Но каждый случай практического применения потребует специальных решений. Нелегких решений… Поверхность вещества обладает энергией, и, кажется, она будет у нас в руках…

– Новый вид энергии?! – Привалов запускает руку в шевелюру.

– Новый источник, – поправляет академик. – Более близкий и доступный, чем ядерная энергия.

С минуту все молчат.

– Ну-с, давайте спустимся с небес на землю.

Один за другим они спускаются с площадки. Коридор. Вестибюль. Снова хрустит под ногами снег.

Теперь в кабинете академика они обсуждают программу дальнейших работ.

– Перестроенное вещество… – говорит Григорий Маркович. – Подержать бы его в руках… Когда еще наша установка выдаст первый образец… Жаль, что эффект с пальцем вашего лаборанта оказался нестойким. Вот если бы к нам попал каким-нибудь чудом нож Матвеева. Если, конечно, он существовал в природе…

– А может быть, нож и сейчас где-нибудь валяется? – несмело говорит Лида Иванова. – Ведь Матвеев привез его в Россию.

Нож где-нибудь валяется?..

В памяти Николая живо встает летний день, залитый жарким солнцем. Парусные гонки. Моторка Опрятина, и Вова у борта моторки. Он, Николай, подплывает к ним и слышит, как Вова говорит: «Мне, кроме ножа, ничего не нужно». Что-то в этом роде. У Вовы акваланг. У Опрятина в моторке поисковый прибор. Они ищут в том месте, где упала за борт Маргарита Павловна. Перед этим Опрятин приходил к ним в институт – выведывал координаты места падения. И спрашивал… Да, спрашивал, не было ли в руках у женщины металлического предмета… Нож! Матвеевский нож – вот что они искали! Ведь если ящичек с матвеевской рукописью был выброшен из Дома Маргариты Павловны – в этом Николай не сомневался, – то у нее же мог быть и матвеевский нож… Ну конечно, он мог быть в другом ящичке!..

Николай припоминает эскизы на последнем листе рукописи. «Источник» – так назывался ящичек, в котором они нашли рукопись. Потом был эскиз другого ящичка, под названием «Доказательство». Доказательство! Что, как не этот нож, могло служить лучшим доказательством!..

И еще: Юрка видел у Опрятина в лаборатории ламповый генератор. Юрка уверял, что не для поднятия уровня моря Бенедиктов и Опрятин возятся с высокой частотой…

Наконец-то он, Николай, связал разрозненные впечатления в единую картину. Есть матвеевский нож! О нем знает Маргарита Павловна, его ищут Опрятин и Вова. Или – уже нашли?..

Ему хочется немедленно рассказать о своей догадке, но он сдерживает себя. Здесь не место. Потом.

Он прислушивается к разговору старших.

– …Если Матвеев мог держать нож за рукоятку, значит, она была из обычного вещества, – говорит Григорий Маркович. – В ноже существовала какая-то переходная зона…

«Дать телеграмму Юрке? – думает Николай. – Пусть попробует выведать что-нибудь у Вовы или у его жены Надо достать этот нож. Обязательно достать нож…»

Снова он заставляет себя прислушаться к разговору.

Теперь говорит Ли Вэй-сэн:

– Связи в веществе непостоянны. Они находятся в непрерывном изменении…

«Как же мы с Юркой раньше не догадались? – думает Николай. – А тут она сказала, что нож где-то валяется, – и меня осенило…»

– Возможно, нам понадобится практическая помощь вашего института, – говорит академик. – Как отнесется к этому ваше руководство?

– Не знаю, Григорий Маркович, – честно признается Привалов. – Пока мы проектируем Транскаспийский из обыкновенных труб. Срок есть срок, задание есть задание, а идея беструбного нефтепровода – не более чем идея.

– Вам поможет управление по трубопроводам, а точнее – сия девица, представляющая управление. Несмотря на свою привлекательную внешность, она настоящее дитя джунглей. В канцеляриях ей ведомы все шорохи и тропы.

– Григорий Маркович! – восклицает, смеясь, Лида Иванова.

Инженеры прощаются. Привалов со вздохом водружает на голову генеральскую папаху и вместе с Николаем покидает Институт поверхности.

– Борис Иванович, – взволнованно говорит Николай, – девушка права: матвеевский нож существует!

А приехав в Москву, он первым делом бросается на почту и дает фототелеграмму Юре:

«Уверен, что О. и В. искали матвеевский нож. Срочно наведи справки. Попробуй выведать у Вовиной жены. Николай».

9. Николай получает письмо от старого друга и встречает старую знакомую

Но она так изменилась, так похорошела… Я смотрел на нее и с ужасом чувствовал, что опять превращаюсь в неотесанного деревенского мальчика.

Ч.Диккенс, «Большие надежды»

Люди, командированные в Москву, давно уже привлекают внимание юмористов. С их легкой руки в литературе выработался стандартный тип командированного.

Это несчастный мученик. Шофер такси везет его с вокзала в соседнюю гостиницу вокруг всей Москвы. В гостинице ему не дают номера. Начальство его не принимает. Иногда его даже обворовывают.

Все это не так. Обмануть командированного шофер не может, потому что командированный, как правило, хорошо знает Москву. Несколько раз в день он пересекает огромный город из конца в конец. Из «Гипронефтемаша», что на Шаболовке, он спешит в Химки, в ЦНИИМОД, оттуда – за Крестьянскую заставу, в институт, а попутно успевает забежать на один-два завода и, конечно, в свое главное управление. Каждый вечер он, сидя в гостинице, составляет график завтрашней беготни, с учетом приемных дней и часов.

Несмотря на такую загрузку, он бывает в театрах и музеях чаще среднего москвича.

Подобно жителю Чукотки, безошибочно находящему Дорогу в бескрайней снежной пустыне, командированный знает все ходы и переходы в огромных служебных зданиях. Он ловко обходит референтов и секретарш, оберегающих звуконепроницаемые двери. Он хорошо знает номера телефонов, по которым не отвечают, и другие номера, безошибочные.

Почти не выбиваясь из собственного графика, Привалов носился вместе с Николаем по институтам и лабораториям. Вежливо, но настойчиво он преодолевал секретарские заграждения у дверей нужных кабинетов. Инженеры оформляли договоры со смежными организациями, писали докладные записки, готовили проекты приказов, вели междугородние разговоры…

Николая увлекла эта напряженная жизнь. Ведущие институты раскрыли перед ним многосложность современной науки. Он жадно набрасывался на все незнакомое, исписывал и покрывал эскизами блокноты, ворошил груды информационных бюллетеней.

Настроение у него было приподнятое и радостное. «Молодцом, Николай Сергеевич!..» Приятно было вспоминать эти слова академика.

Нет, он не переоценивал своих возможностей: слишком привык к мысли, что он обыкновенный инженер, какими хоть пруд пруди. Но иногда сам давался диву: как же залетела к нему в голову эта идея? «Превосходная идея!» – он сам слышал, так сказал один из крупнейших физиков страны…

То, что Николай увидел и услышал в Институте поверхности, ошеломило его. Он начал было писать подробное письмо Юре, но бросил, не дописав и до половины. Грандиозные перспективы, вскользь намеченные академиком, не сразу укладывались в голове, нужно было с ними освоиться, «переварить» их.

По вечерам в гостиничном номере они с Приваловым допоздна беседовали об этих перспективах.

– Второй час ночи, – спохватывался Привалов. – Ну-ка, спать, спать!

Сон не шел. Николай лежал с открытыми глазами, ворочался под одеялом. Хотелось курить.

– Борис Иванович, вы спите? – громким шепотом спрашивал он.

– Чего еще? – сонно откликался Привалов.

– Перестроенное вещество, – быстро говорил Николай, – это ведь совершенно новые материалы, сплавы невиданной прочности, немыслимые до сих пор соединения…

– Да спите вы!

Минут десять было тихо. Потом раздавался голос Привалова:

– Если говорить о химии полимеров, то…

Утром они пили чай у себя в номере. Борис Иванович, прихлебывая из стакана, читал купленного вчера «Эйнштейна» из серии «Жизнь замечательных людей». Дома жена не позволяла ему читать за едой. Зато, выезжая в командировки, Борис Иванович широко пользовался неограниченной свободой.

В дверь постучали.

– Четыреста седьмой, возьмите письма, – сказала дежурная по этажу.

Писем было два: Привалову от жены и второе, с размашистой надписью «Авиа», – Николаю от Юры. Николай вскрыл конверт, пробежал первые строчки и ухмыльнулся: Юрка верен себе.

Письмо начиналось так:

«Николасу С.Потапкинсу, эсквайру.

Сэр, почтовый дилижанс наконец притащился к нам на участок. Вместо обещанного подробного письма я получил жалкую депешу. Годдэм, сэр, я простой человек, сэр, и я сожалею, что считал Вас за джентльмена. Но я пишу Вам, хотя правильнее бы взять не перо, а добрый винчестер – лучшее средство против проклятых койотов вроде Вас. Прочтя Вашу депешу, я вскочил в седло и понесся как ветер. Я привязал своего мустанга к кусту чаппараля и вошел в ворота Вашего ранчо…»

Видно, у Юры не хватило терпения продолжать в бретгартовском духе, и дальше он писал попросту:

«…Долго торчал в подворотне и ждал, пока дяди Вовина жена выйдет во двор. Тогда я случайно встретился с ней, расшаркался и со страшной силой затрепал языком, наводя ее на вопрос: правда ли, что дядя Вова с помощью нашего акваланга нашел нечто, упавшее в море с „Узбекистана“? „Откуда вы знаете? – спрашивает мадам с подозрительностью во взгляде. – Вы разве тоже были на „Узбекистане“?“ Нет, говорю, я на яхте был, которая подобрала женщину в красном. Тут она берет меня за руку, отводит подальше от окон Тараканши и такое рассказывает, братец ты мой…»

И Юра подробно описал происшествие на борту теплохода.

Прочитав это место, Николай вскочил из-за стола.

– Что случилось? – Привалов поднял на него глаза.

– Читайте, Борис Иванович! Вот отсюда.

Привалов быстро пробежал страничку.

– О-о! – воскликнул он. – Матвеевский нож и вправду существует! Ну-ка, что дальше?

Дальше Юра сообщал, что Вова, оказывается, выехал в Москву вместе с Опрятиным. Затем описывал, как после разговора с Клавдией Семеновной он поднялся наверх, к матери Николая, чтобы передать ей зарплату, полученную по доверенности. Тут Юра внезапно перешел на стиль матвеевской рукописи:

«А матушка ваша убивается, что, слыхать, на Москве морозы лютые, за полсорока градусов по цельзиеву расчислению, вы же не токмо валяных сапог, ниже того, теплого споднего взяти с собою не возжелали, матушкины о том немалыя просьбицы отвергнув…»

Привалов засмеялся:

– Узнаю вашего друга. И охота ему язык ломать!

«…Тем часом, – писал Юра, – некто, постучавшись, взошел. И был то муж дебелый, ликом зверовиден и, против указу, не брит и не чесан…»

Действительно, в тот вечер Юра имел разговор с Вовиной женой, а потом зашел к Вере Алексеевне и передал ей зарплату Николая.

Вера Алексеевна угостила Юру чаем с вареньем, а сама села напротив и стала жаловаться на сына, не захотевшего взять с собой теплого белья. Юра ел варенье и утешал Веру Алексеевну, ссылаясь на то, что у Николая молодой и здоровый организм.

Тут раздался стук в дверь, и вошел плотный мужчина средних лет, небритый, взъерошенный. Он кинул мрачноватый взгляд на Юру и Веру Алексеевну, поздоровался, спросил:

– Могу я видеть инженера Потапкина?

– Это я. – Юра сделал за спиной знак Вере Алексеевне. Он узнал незнакомца и решил выведать, зачем тот пришел.

– Моя фамилия Бенедиктов.

– Очень рад. Снимайте пальто, пожалуйста. Садитесь.

Пальто Бенедиктов не снял. Он сел на стул и положил на колени шляпу и перчатки.

– Пришел к вам с ответным визитом, – сказал он. – В общем, без предисловий. Мне говорила жена, что вы интересовались какими-то железными коробками. Не могли бы вы объяснить, что это значит?

– Вы знаете это лучше, чем я, товарищ Бенедиктов, – ответил Юра. – Ящичек с рукописью был выброшен из вашей квартиры. Нас заинтересовала рукопись, и мы решили разыскать другие два ящичка, о которых там упоминалось. Очевидно, в одном из них был матвеевский нож. Очень жаль, что он утонул. Или его уже нашли?

Руки Бенедиктова беспокойно дернулись.

– Хорошо, – сказал он, прокашливаясь. – Если ваша осведомленность простирается столь далеко, то скажите: что спрятано в третьей коробке?

– Не знаю.

Они помолчали немного. Затем Бенедиктов проговорил:

– Насколько мне известно, вы занимаетесь проблемой проницаемости. Мы тоже кое-что делаем в этом направлении. Я слышал, вы собрали оригинальную установку и получили интересный эффект. Если не секрет… – Он замолчал и выжидательно посмотрел на Юру.

– Секрета, конечно, нет, – медленно, выбирая слова, сказал Юра. – Мы занимаемся проектированием нефтепровода. Попутно нас заинтересовал вопрос о диффузии жидкостей. Что касается наших опытов – к сожалению, не могу посвятить вас… Не уполномочен. У нас есть дирекция. Обратитесь с официальным запросом.

– С официальным запросом? – Бенедиктов невесело усмехнулся и встал. – Благодарю за совет, товарищ Потапкин. Рад был с вами познакомиться. – Он нахлобучил шляпу на лохматую голову.

– Я тоже, – любезно ответил Юра, поднял с пола упавшие перчатки и протянул их Бенедиктову. – Это, кажется, ваши. Вы узнали мой адрес через адресный стол? – спросил он вскользь.

– В этом доме живет один наш сотрудник.

– Ах, ну да, конечно… Между прочим, было бы очень интересно взглянуть на матвеевский нож. Если не секрет.

– Вы сами сказали, что он утонул, – буркнул Бенедиктов.

Юра вышел в галерею проводить гостя. Здесь Бенедиктов немного замешкался, глядя на голубую штору.

– Вы правы, – ответил Юра на его невысказанный вопрос: – Опыт был поставлен именно здесь.

Он широким жестом откинул штору. Бенедиктов невольно шагнул поближе, но увидел только большой стол, на нем – магнитофон причудливой конструкции, а под столом – два-три черных ящика с аккумуляторами.

– Установку мы разобрали, – пояснил Юра. – А знаете что, товарищ Бенедиктов? Если вы работаете в том же направлении, то почему бы нам не объединиться? Зашли бы к нам в институт…

Биофизик взглянул на Юру из-под тяжелых, припухших век. Ничего не сказал. Попрощался и вышел. Юра, отогнув оконную занавеску, смотрел, как он медленно, шаркая ногами, спускается по лестнице.

– Любопытные новости, – сказал Привалов и налил себе еще чаю.

– С самого начала, с того самого дня, я чувствовал, что неспроста упала она с теплохода. – Николай, зажав в руке Юрино письмо, принялся расхаживать по комнате. – Она нырнула за ножом, это ясно. Если бы она нашла его, то, конечно, отдала бы мужу, ну, а тот работает вместе с Опрятиным… Но Опрятин искал нож на месте ее падения. Значит, Маргарита Павловна не нашла его… Выходит, нож все еще лежит на дне или… – Он замолчал.

– Или? – спросил Привалов.

– Или Опрятину удалось его разыскать.

– В таком случае, – спокойно сказал Борис Иванович, – надо поговорить с Опрятиным и попросить у него нож для исследования. Это очень облегчит нам работу.

– Вряд ли.

– То есть как это – вряд ли? Мы всесторонне исследуем нож и…

– Я не про то, Борис Иванович. Вряд ли Опрятин отдаст вам его.

– Почему? – удивился Привалов. – Я же объясню ему, для чего нужен нож. – Он сделал несколько медленных глотков. – Вот что. Костюков пишет, что Опрятин в Москве. Садитесь-ка за телефон и обзвоните гостиницы. Начните с «Золотого колоса» и «Ярославской».

Это была титаническая работа – обзвонить огромный гостиничный городок. То «занято», то «у нас такие не значатся», а то, не слушая вопроса, говорят «мест нет» и кладут трубку.

Вдруг из седьмого корпуса «Золотого колоса» деловитый женский голос ответил:

– Опрятин? Минуточку… Инициалы?.. Да, есть. Опрятин и Бугров. Сто тринадцатый номер.

Посыпались гудки отбойного зуммера.

– Здорово! – Николай хохотнул. – Живет в седьмом корпусе, напротив нас, а мы и не знали.

Привалов закрыл «Эйнштейна», посмотрел на часы.

– Половина девятого. Рановато, пожалуй, звонить…

Он подошел к окну. На улице вихрилась белая метель. Было еще темно, в окнах гостиничного корпуса напротив горел свет.

– Впрочем, он не из лежебок. – И Привалов решительно набрал номер и попросил дежурную по этажу вызвать Опрятина.

Некоторое время он ждал. Услышав ответ, оживился:

– Николай Илларионович? Рад приветствовать вас в Москве… Привалов… Да, и более того: живу тоже в «Золотом колосе», по соседству… Откуда узнал? – Привалов запнулся на секунду. – От общих знакомых.

Он сказал, что хотел бы поговорить об одном важном деле, и Опрятин ответил, что будет рад встретиться, только попозже: он должен ехать по делам. Они договорились встретиться в двенадцать в вестибюле метро «ВДНХ».

– Прекрасно! – Привалов положил трубку. – В час у меня совещание в Главнефтеспецмонтаже – как раз успею. А пока приведу в порядок записи. Вы, Коля, поезжайте в управление, пробейтесь к Бубукину и проявите настойчивость. Сегодня проект приказа должен быть завизирован.

Николай горестно вздохнул. Он не любил ходить в управление. Тамошние нескончаемые коридоры угнетали его и вызывали в памяти строчки из Багрицкого:

 
Ой, чумацкие просторы —
Горькая потеря!
Коридоры в коридоры,
В коридорах двери…
 

– И вот что еще, – сказал Привалов. – Закажите себе билет на среду.

– Себе? А вам?

– Мне придется на несколько дней задержаться. Съезжу в Подольск, на завод, – там полно наших заказов.

– Хорошо, Борис Иванович. Придется на городскую станцию… По телефону только за пять дней, а среда послезавтра…

К полудню метель немного утихла, но все же мело еще порядочно. Пока Привалов, придерживая на голове папаху, шел по дорожке меж сугробов к проспекту Мира, его основательно залепило снегом.

Перейдя проспект, он вошел в вестибюль метро. Его обдало теплым электрическим ветром. Очки запотели. Борис Иванович снял их и протер. Восстановив остроту зрения, он огляделся и почти сразу увидел Опрятина, только что сошедшего, с эскалатора.

Опрятин был в элегантном пальто с меховым воротником и пыжиковой шапке. Он устремился к Привалову и поздоровался с ним, как показалось Борису Ивановичу, с преувеличенной радостью.

– Как приятно встретить в московской сутолоке земляка! – Он энергично потряс руку Привалова. – Очень, очень рад, Борис Иванович!

«Что это с ним? – удивленно подумал Привалов. – Всегда такой сдержанный… Впрочем, земляка и впрямь приятно встретить».

Они отошли в сторонку. Обменялись обычными при таких встречах фразами. Потом Опрятин спросил, как бы между прочим:

– Что говорят в академии о записках Матвеева?

– Пока изучают их. Кстати: высказывается предположение, что до наших дней дошли не только записки.

– Что же еще? – Опрятин насторожился.

– Матвеевский нож.

– Вы верите в индийские сказки?

Привалову не понравилось это. К чему увертки? Он решил идти напрямик.

– Николай Илларионович, мы знаем, что матвеевский нож был у вашего сотрудника Бенедиктова. Потом вы искали его в море, на месте падения женщины с «Узбекистана». Если вы нашли нож, то в академии с интересом послушали бы ваше сообщение. Вы же серьезный ученый и понимаете значение для науки…

– Это и есть дело, по которому вы хотели со мной говорить? – прервал его Опрятин. Теперь от него веяло холодом, радостного оживления как не бывало.

– Да, по этому делу.

– Вас неверно информировали, – ледяным тоном сказал Опрятин. – Я не имею ни малейшего представления о ноже.

– Позвольте, но вы искали…

– Мои «розыски», как вы говорите, в море связаны только с проблемой уровня Каспия. Больше ни с чем. Что касается Бенедиктова, то он ведет у нас в институте определенную работу, а чем занимается в неслужебное время, не знаю.

Это была отповедь. Вежливая, но решительная. Привалову стало неловко: действительно, какие основания были у него для подобного разговора? Письмо Костюкова? Болтовня какой-то вздорной «дяди Вовиной супруги»?..

– Извините, – сказал он. – Видимо, меня неправильно информировали.

– Да, неправильно. – Опрятин вдруг заторопился, взглянул на часы. – Должен вас покинуть, Борис Иванович. Дела! – Он улыбнулся одними губами, пожал Привалову руку и быстро пошел к выходу.

Привалов озадаченно посмотрел ему вслед.

Если бы он знал, что в эту самую минуту Опрятин, идя по дорожке, протоптанной в снегу, и заложив руку за пазуху, нащупывает в кармане рукоятку матвеевского ножа!

Проведя несколько томительных часов в управлении, Николай поехал на Курский вокзал.

У касс предварительной продажи было много народу. Николай стряхнул снег со шляпы и подошел к хвосту очереди.

– Кто последний?

Приземистый гражданин в коричневом кожаном пальто оторвался от газеты и неодобрительно глянул на Николая:

– Я крайний. Только не лично. Лично за мной занимала гражданка… – Он осмотрелся. – Вон она, в черной шубе. Будете за ней.

Николай мельком взглянул на гражданку в черной шубке и белой шапочке. Она стояла спиной к нему у киоска «Союзпечати».

Кожаное пальто, простуженно потягивая носом, углубилось в международное обозрение. Николай, пользуясь преимуществом роста, от нечего делать стал просматривать через плечо гражданина газетные заголовки. Его заинтересовала заметка о выставке «Трофейная техника шпионажа и диверсий», открытой недавно после ремонта. В заметке описывались новые экспонаты. Остатки самолета-разведчика одной заморской державы, сбитого нашими летчиками… Бесшумные пистолеты… Портативные рации… Отравленная булавка… Оборудование итальянского диверсанта из пресловутой Десятой флотилии, который погиб в 1942 году в одном из Каспийских портов, – его тело было случайно найдено в прошлом году в подземелье. Диверсант, очевидно, принадлежал к ордену иезуитов, так как носил на шее толстую пластинку с выгравированными начальными буквами…

Что такое?.. Николай подался вперед и впился взглядом в петитные строчки.

«…Начальными буквами девиза иезуитов „AMDG“…

Кожаное пальто раздраженно сказало:

– Не люблю, молодой человек, когда мне в ухо дышат.

– Извините, – пробормотал Николай и кинулся к газетному киоску. – «Московскую правду», пожалуйста.

Он схватил газету и тут же, у прилавка «Союзпечати», стал перечитывать про итальянца.

Вдруг он почувствовал чей-то пристальный взгляд. Досадливо покосился на соседку – ту самую, в черной шубке. И даже головой дернул, как от удара в челюсть: рядом с ним стояла Маргарита Павловна.