Текст книги "Экипаж «Меконга»"

Арсений заглядывает внутрь. Десятка два полуголых, покрытых коростой негров приплясывают средь низеньких скамеек. Бородатый белый человек в широкополой шляпе наблюдает за ними. Кто не довольно резво пляшет – вмиг взбадривает того палкой. Тут же двое белых покупателей: щупают мускулы, заглядывают невольникам в рот – целы ли зубы…

В темных глазах Арсения – ярость и гнев. И здесь рабство. Мерзостное торжище… Доколе же будет простираться позорнейший из позоров на совести человечества!..

Уже пали сумерки, когда Лангсдорф повел офицеров к своему дому. Приключилась неприятность: с верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу нечистоты – чуть-чуть не на голову. Арсений, отскочив, оглядел забрызганные сапоги, возмущенно повернулся к Лангсдорфу.

Григорий Иванович качает головой, смеется:

– От пакостного сего обычая местные жители никак не отстанут. По вечерам с великою оглядкою надобно ходить…

Григорий Иванович Лангсдорф – хозяин рачительный. Сладким вином, дивными фруктами потчует он гостей, да и послушать генерального консула – удовольствие. Консул он по должности, а по духу, по страсти – натуралист, путешественник, с самим Иваном Федоровичем Крузенштерном по морям хаживал.

Только не слушает Арсений добродушного консула. Хмурясь, читает письмо от отца – оно почти два года, оказывается, ожидало его здесь.

Вот что писал старик:

«По праву отеческому должен бы в первых строках преподать тебе некую нотацию, сиречь поучение: пошто своим вольномыслием на дом отеческий злое навлек. Однако ж не возмогу на тебя иметь сердца, ибо ведаю, каков ты, и мыслям твоим не супротивник. К тому ж хвораю я и об одном молю господа – твоего возвращения из дальних морей дождаться.

Изложу кратко о напастях, посетивших дом наш не волею божиею, а единственно от злого умыслу иных людишек.

Из приятелей твоих бывших ведом тебе конешно князь Курасов. Благонравием и почтительностью оный Курасов ныне до чинов дошел и, как слышно, к тайной канцелярии некое причастие имеет. По злобе ли на тебя – может, какое амурное ривалите меж вами было или еще по какому резону, – только донес он на тебя, Арсюша, все, что ты по отроческой горячности не таясь сказывал и какие книги читывал. А по тому доносу нагрянули в Захарьино служивцы и, обыск учинив, весь дом кверху дном поворотили, разыскивая якобы крамольные бумаги.

Только сдается мне, что иное им потребно было. Ибо таковых бумаг не нашед, оные псы в особливой нашей горнице с превеликим тщанием рылись и електрические машины кругом обсматривали, а известную тебе рукописную повесть о индийском вояже моего деда, а твоего прадеда, Федора Арсентьевича, с собою унесли, такоже и прехитрый нож его…»

Дочитав до сего места, Арсений дернулся в кресле. Сквозь загар проступила бледность.

– Неужто печальная весть? – участливо спросил Григорий Иванович.

– Батюшка хворает, – сказал Арсений. И, достав красный фуляр из кармана, вытер взмокший лоб…

В начале июня 1818 года – без малого через три года! – «Аскольд» вошел на большой рейд Кронштадтской гавани.

На другой день, спозаранку, камердинер доложил князю Курасову, что желает его видеть лейтенант Матвеев. Князь сидел в халате, с намыленными щеками, отдавшись во власть брадобрею.

– Скажи, нет дома, – велел он.

Послышался шум, камердинеровы вопли. Распахнулась дверь, и на пороге встал Арсений, загорелый до черноты, в мундире, при шпаге. Курасов оттолкнул руку брадобрея, медленно поднялся, стирая со щеки мыльную пену. Арсений устремил на него горящий взгляд:

– Так-то, князюшка, встречаешь старых друзей?

– Подите прочь, сударь, – холодно молвил князь. – И благодарите всевышнего, что легко отделались в вашей крамоле…

Арсений положил руку на эфес шпаги, проговорил со сдержанным бешенством:

– Извольте сей минут вернуть мне сувениры, взятые в отцовом имении!

Узкое лицо князя стало белее кружевных манжет. Он медленно отступил к задернутой пологом постели, потянулся к шнуру – позвонить… В два прыжка Арсений подскочил к нему с выхваченной шпагой.

– Ну, тать ночная! – крикнул он.

Брадобрей с визгом выбежал из комнаты.

Князю стало не по себе. Спотыкаясь на словах, он признался, что те сувениры после обыска были отданы графу де Местру, бывшему сардинскому посланнику…

– Где проживает езуит? Сказывай живо!

– В прошлом году граф покинул Россию, – сумрачно ответил Курасов. – Где он сейчас, мне не ведомо…

Недолго пробыл Арсений в Петербурге. Подав прошение об отставке, уехал в Захарьино.

Прошло три месяца с лишком.

Теплый сентябрьский день угасал. В небольшом белоснежном ломе, стоявшем средь сада на окраине одного североитальянского города, зажигали свечи. Их колеблющийся свет отражался в темно-красных панелях, что опоясывали стены кабинета. Возле изящного стола, опершись на него, стоял худощавый старик в черном. Он рассматривал пергаментный лист, близко поднеся к глазам. Другой человек, несколько помоложе и дороднее, ожидал, стоя в сторонке.

Старик положил пергамент на стол и сказал:

– Мои друзья не ошиблись, рекомендовав мне вас и вашу ученость. Я доволен вашей работой, синьор.

Ученый с достоинством поклонился. Старик достал из ящика стола кошелек:

– Вы оказали большую услугу ордену.

– Ad majorem Dei gloriam, – проговорил ученый, принимая кошелек. – Желаю графу спокойной ночи.

Старик отпустил его. Затем кликнул слугу, велел запереть все засовы в доме и затопить камин: на старости лет граф де Местр стал сильно зябнуть.

Он сел за стол и еще раз просмотрел пергамент. Он был доволен: старой загадке, вывезенной из холодной России, дано превосходное толкование. Настанет великий лень – и слава ордена Иисуса воссияет, как никогда прежде. Он, граф Жозеф де Местр, не зря потрудился на долгом своем веку…

Где-то неподалеку прозвучал и оборвался цокот копыт по каменистой дороге.

Граф открыл резной ларец, извлек оттуда рукопись, свернутую и перевязанную лентой, и нож с костяной рукояткой. Затем из ларца же вынул один за другим три железных ящичка. Полюбовался их сверкающими гранями. Опытный туринский мастер сработал их по его заказу, и на каждом резец оставил четкие буквы – начальные буквы великого девиза: «AMDG».

А ниже – графская корона и его, Жозефа де Местра, инициалы: «JdM».

Он положил свернутую рукопись в один из ящичков и пробормотал при этом:

– Источник.

Затем осторожно взял нож за рукоятку и отправил его во второй ящичек:

– Доказательство… А это, – он аккуратно сложил пергамент, оставленный синьором ученым, – это будет ключ тайны…

Внезапно он оглянулся на темное окно: показалось, будто хрустнул песок под чьей-то ногой… Нет, все тихо.

Граф положил «ключ тайны» в третий ящичек. Осталось толь-ко закрыть крышки и велеть зачеканить. Но он медлил. Придвинул к себе чистый лист бумаги и начал писать послание одному из друзей. Он любил писать длинные письма и достиг в этом многотрудном жанре изрядного искусства.

Перо на разбеге строки брызнуло чернилами. Граф поморщился. И верно, куда удобнее писать этими новомодными грифелями, заделанными в дерево.

Снова шорох за окном. Привратник бродит там, что ли?..

Граф подошел к окну, распахнул его – и отпрянул с коротким криком. Из тени старого граба на него смотрел человек в плаще и широкополой шляпе. В следующий миг незнакомец перемахнул через подоконник. Он был смугл и молод, темные глаза его смотрели яростно…

– В вашем доме, граф, бдительная стража, – сказал он по-французски. – Мне не оставалось ничего иного, как прыгнуть через забор. Успокойтесь, я не разбойник.

– Кто вы такой, сударь? – спросил де Местр, несколько оправившись от испуга. – Что вам нужно в моем доме?

– Я Матвеев. И этим сказано то, что мне нужно.

Желтое лицо де Местра перекосилось. Вдруг с неожиданной для его старого тела прытью он метнулся к столу, к ящику с пистолетами.

– Ни с места, граф!

Из-под плаща незваного гостя на де Местра уставился черный зрачок пистолета. Граф отступил на шаг. Поняв, что дело проиграно, старый иезуит заговорил ласковым тоном:

– Сын мой, не пристало вам грозить оружием старику. Очевидно, вас ввели в заблуждение…

– Молчите! – прервал его Матвеев. – Не затем изъездил я Францию и Италию, разыскивая вас, чтобы слушать ваши жалкие увертки. Нож и рукопись на стол! Я считаю до трех…

– Нет нужды, – тусклым голосом отозвался граф. – Они на столе…

Арсений шагнул к столу. Радостно сверкнули его глаза при виде ножа.

– Рукопись в том ящичке, – сказал де Местр. – Третий не трогайте. Это мое.

– Я не езуит, мне чужого не надобно, – отрезал Арсений по-русски. – А за коробки железные получите.

Он кинул на стол золотую монету. Затем захлопнул крышки и сунул ящички с ножом и рукописью в карманы.

– Не вздумайте поднимать шум, вы, старая лисица, – сказал он на прощанье, – иначе не миновать вам дырки в сюртуке.

С этими словами Арсений выпрыгнул в окно. Зацокали, удаляясь, копыта по каменистой дороге…

Что было дальше?

Вернувшись в Россию, Арсений так и не смог всерьез, как мечталось, заняться разгадкой тайны, вывезенной прадедом из Индии. Другие дела поглотили его. Похоронив отца, он дал вольную немногим своим крестьянам, оставил имение младшему брату. Ящички надежно зачеканил. Сам же поселился в Петербурге. Вступил в тайное общество…

После 14 декабря неожиданно, ночною порой, прискакал Арсений в Захарьино. А наутро в дом ворвались жандармы. Выходя под стражею, он успел лишь шепнуть брату:

– Те ящички храни пуще глазу… Прощай, Павлуша…

Арсений Матвеев был сослан в Нерчинские рудники. И не вернулся оттуда.

– Вот и все, – сказала Рита. – Он привез из-за границы две железные коробочки, и с тех пор их хранили в семье Матвеевых. Просто в качестве какой-то реликвии. Никто не знал, что внутри что-то есть… А когда мы с мужем стали переезжать на новую квартиру, из одного ящичка вдруг высунулся этот нож… Второй ящичек мама выбросила вместе с хламом – он был грязный и ржавый и лежал под комодом вместо ножки. Кто ж мог знать, что в нем рукопись…

– Значит, ты никогда ничего не слыхала о третьем ящичке? – спросил Николай.

– Нет. Потому я и удивилась, когда вы с Юрой тогда пришли ко мне и спросили… А что ты знаешь о нем?

– Только то, что он существует.

И Николай рассказал Рите про итальянского диверсанта и кражу в музее.

– В этом ящичке лежит нечто очень важное, – проговорил он в заключение. – Де Местр назвал его «ключом тайны».

– Кто же мог его украсть?

– Не знаю. – Николай не стал делиться с ней своими подозрениями. Да и насколько они обоснованны? Ведь о ящичках знал не только Опрятин. Знали многие. Не поторопился ли он, высказав следователю свои подозрения?..

Вагон уже спал. Из соседнего купе доносился богатырский храп. Толстая проводница подметала коридор.

А они все стояли у окна и смотрели, как летит за окном снежная ночь, отмеряемая телеграфными столбами.

Николай изумленно думал о том, что вот она стоит рядом, локоть к локтю, больше уже не чужая и недосягаемо далекая, а давно знакомая Желтая Рысь из детства – и все-таки чужая и незнакомая.

– Послушай, Коля, – сказала она вдруг, прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, – я могу тебе доверять?

Он хотел сказать в ответ, что готов сию минуту выпрыгнуть на полном ходу из поезда, если она прикажет…

– Да, – сказал он.

Рита помолчала. Потом вскинула голову:

– Кажется, я сейчас разревусь, если не расскажу…

И она, не таясь больше, рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на нее. О том, как Анатолий Петрович начал исследовать нож, а она подогревала его честолюбие. И как он, желая увеличить работоспособность, понемножку стал наркоманом. И о том, как она прыгнула тогда с теплохода за упавшим ножом, поймала его в прозрачной воде и спрятала на груди, а мужу сказала, что нож утонул, потому что – так ей казалось – без ножа он не сможет продолжать исследования. И о том, как она уговаривала Анатолия бросить эти проклятые опыты, а он связался с Опрятиным и изнуряет себя работой и наркотиками, и как он ушел из дому… И, наконец, о том, что позавчера она отдала Опрятину нож в надежде, что это ускорит окончание работы и вернет ей Анатолия…

– Ты отдала нож Опрятину?! – вскричал Николай.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

– Ты должен дать мне слово, что никому – слышишь? – никому об этом не расскажешь. Даже Юре.

– Почему, Рита? Почему я должен молчать? Наоборот, надо действовать. Надо убедить твоего мужа, что такие опыты не делаются в одиночку. Пусть он придет к нам.

– Нет, – сказала она. – Он не станет даже слушать. Только разозлится еще пуще.

– Меня, конечно, не станет слушать. А Привалова и Багбанлы послушает…

– Нет. Ты не знаешь его. – Рита настойчиво повторила: – Дай слово, что будешь молчать. Я требую.

– Хорошо, – понуро сказал Николай. – Обещаю.

Часть четвертая
«Остров Ипатия»

 
Подымали тонки паруси полотняные,
Побежали по морю Каспийскому…
 

Из былины «Василий Буслаевич»

1. Как лаборатория Привалова временно вышла из строя

Эту энергию земной шар удерживает плененной и конденсированной в грубых клетках вещества. Мое дело, следовательно, свелось только к тому, чтобы устранить это препятствие.

Жюль Верн, «Погоня за метеором»

В это прекрасное июньское утро Валерке Горбачевскому казалось, что его бутылочно-зеленые защитные очки «бабочка» стали розовыми. Отпуск для сдачи экзаменов кончился, все обошлось благополучно, если не считать тройки по английскому.

Впервые после двадцатидневного перерыва Валерка шел на работу. Он торопился: пришлось к восьми забежать в библиотеку, чтобы сдать учебники, и теперь он побаивался, что ему влетит от инженера Потапкина за опоздание.

Обогнув клумбу гладиолусов, Валерка влетел в вестибюль. Он пробежал сквозь ветвистые никелированные заросли гардеробной и мимо закрытой табельной доски, надеясь за счет высокой скорости избежать встреч-и с табельщицей.

Однако маневр не удался. Табельщица, хорошенькая Надюша, была на месте. А около нее почему-то сидел инженер Костюков, недосягаемо прекрасный в кремовых брюках и новой зелено-желтой ковбойке навыпуск. Он неторопливо развлекался, отпуская девушке комплименты в духе XVIII века: увлечение Матвеевым еще не прошло. Надюша не все понимала, но ей очень нравилось: она прыскала в ладошку.

При виде Валерки Юра величественно взглянул на часы и сказал:

– Надин, отметьте, пожалуйста, – опоздал из отпуска на одиннадцать минут и имеет нераскаянный вид.

«Ты-то что здесь делаешь?» – непочтительно подумал Валерка, но вслух сказал первое, что пришло в голову:

– Юрий Тимофеевич, троллейбус…

– Ах, троллейбус! – Юра понимающе закивал. – Конечно, конечно, я как-то не подумал. Есть прекрасные стихи: «Почему же, отчего же опоздал на час Сережа? Мы в трамвае ехали, собаку переехали…» Ну, и так далее, там очень интересно получилось. Впрочем, судьба милостива к лодырям. Придется с Агнии Барто переключиться на Николая Тихонова…

Тут Юра откинул голову, простер длинную руку и продекламировал:

 
Слушай, Денисов Иван!
Хоть ты уже не егерь мой,
Но приказ по роте дан,
Можешь идти домой.
 

Валерка озадаченно моргал, ничего не понимая. Надюша тряслась от смеха, зажимая рот. Юра вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку:

– На, получай выписку из приказа.

– Очередной отпуск? – изумился Валерка, прочитав бумажку. – Но я не просил…

– Администрация в некоторых случаях имеет право предоставить отпуск независимо от желания трудящегося, – нудным голосом сказал Юра. – Я тоже не просил. И все наши не просили.

– Как – все наши? Вся лаборатория?

– В девять придет кассирша, получишь отпускные. И не задавай лишних вопросов. Видишь, я ничего не спрашиваю, и ты помалкивай.

– Я пока в лабораторию пройду, – сказал Валерка.

– Не ходи. Видишь, я не иду – и тебе не надо.

Юра был прав: администрация имеет право в случае возникновения обстоятельств, временно препятствующих производству работ, уволить в отпуск тех, кого это коснулось.

А обстоятельства сложились именно так.

Одним из результатов зимней командировки Привалова в Москву было включение в институтский план темы, связанной с беструбным нефтепроводом. Задача ставилась достаточно скромная: основные работы вел Институт поверхности. Тем не менее осторожный Колтухов воздерживался от постановки опытов.

– Ну вас к лешему, – ворчал он в ответ на доводы Привалова, – с вашей милой привычкой совать пальцы куда не нужно! Завтра твой лаборант голову сунет в индуктор, а Колтухов отвечай?

Молодые инженеры осуждали Колтухова. Особенно кипятился Юра. Он снова вспоминал, как инквизиторы давили на Галилея, и дело дошло до того, что Колтухов вызвал его к себе и закатил выговор «за разболтанность».

Николай тоже плохо переносил оттяжку работ по беструбному. Теперь, после того что он увидел и услышал в Институте поверхности, он дал волю своей фантазии. Почти все вечера он просиживал с Юрой за какими-то планами и расчетами. Они спорили и кричали друг на друга, и теперь уже Николай нередко обвинял Юру в «узости мышления».

– А давно ли ты, – ехидно спрашивал Юра, – давил на меня, как…

– Ладно, ладно. Тебя задавишь! – отвечал Николай.

Они вдруг увлеклись проблемой противометеоритной защиты космических кораблей: при встрече в пространстве установка автоматически срабатывает, поверхности одна за другой раскрываются, и метеоритное тело свободно проходит сквозь корабль, не причинив ему вреда…

Наши друзья с жадностью набросились на астрономию и космонавтику. Многое было им не по зубам. Они повадились ходить к Привалову домой. Борис Иванович охотно выкладывал им все, что знал о проблемах времени, пространства и тяготения, и снабжал книжками.

– Я катастрофически поумнел, – говорил Юра, осилив очередную книгу. – Хоть в академию меня бери ученым секретарем.

– Ученым котом, – смеялся Николай.

Но шли месяцы, и Юра стал замечать, что его друг проявляет все меньше и меньше интереса к «проблемам». Николай не желал по вечерам вылезать из дому, только в кино иногда ходил. Поостыл к научным книжкам, перечитывал свои любимые «Путешествия на берег Маклая», с легкой руки Бориса Ивановича принялся «освежать в памяти» Жюля Верна.

– Что за черная хандра у тебя? – допытывался Юра. – Что с тобой происходит?

Николай отмахивался, помалкивал.

В конце апреля пришел из Москвы объемистый пакет. Директор института заперся с Колтуховым и Приваловым. Несколько позже-приехал академик Багбанлы и тоже скрылся за массивной, обитой кожей директорской дверью. Совещание длилось долго. В кабинет таскали то чай, то боржом.

После перерыва в приемную заявился Юра. Он покрутил носом и сказал, поглядывая на непроницаемую дверь:

– Пахнет жареным!

– Идите, идите, Юрочка, – посоветовала секретарша, не переставая стучать на машинке. – Там без вас обойдутся.

Юра помчался к себе в лабораторию.

– Колька, что-то происходит! – зашептал он другу. – С утра совещаются, Борис Иванович даже кефира не пил в перерыв. Не иначе, какая-то новость из Москвы… Да оторвись на минутку от счетной линейки! Что с тобой творится?

Николай промолчал. Он с преувеличенным вниманием рассматривал незаконченный чертеж. Только что построенная кривая напоминала парус, надутый ветром… И вот уже возникает в памяти высокий белый борт теплохода и красный сарафан, летящий вниз… И грустные темные глаза…

Николай провел ладонью по лбу.

Раньше Рита была просто незнакомкой, чужим человеком, – можно было понемногу забыть ее, напрочь выбросить из мыслей. Но теперь… Теперь все перепуталось. Избегай не избегай ее – все равно никуда не уйдем. Нет больше незнакомки. Есть Желтая Рысь из детства Она отнеслась к нему с доверием, как к настоящему другу, она сделала его причастным к своей трудной судьбе.

Николай почти не видел ее со дня возвращения из Москвы. Несколько раз Рита звонила ему на работу. Он деревянным голосом спрашивал, что у нее нового. Новости были. Анатолий Петрович вернулся домой и обещал Рите пройти курс лечения, как только завершит работу. Работа же у него хорошо продвинулась. Рита рассказывала об этом весело, оживленно, и Николай порадовался за нее. Но в то же время каждый ее телефонный звонок причинял ему боль. Лучше бы она не звонила вовсе.

Однажды Рита пожелала познакомить мужа с друзьями своего детства и пригласила их, Николая и Юру, на чашку чая.

Так Николай впервые увидел Бенедиктова. Он поразился нездоровому цвету его лица, отекам под глазами, потухшему взгляду. В свою очередь, Анатолий Петрович удивился, когда Николай назвал себя.

– Позвольте, – сказал он. – Разве вы Потапкин, а не… – Он посмотрел на Юру.

– Простите мне невольную мистификацию. – Юра смущенно улыбнулся. – Если б я тогда сказал, что Потапкина нет дома, вы бы ушли, а мне очень хотелось поговорить с вами… Моя фамилия – Костюков.

Бенедиктов хмыкнул. Рита поспешила пригласить гостей к столу.

Пили чай с тортом. Юра вспоминал золотое детство, индейские игры, многострадальные фикусы Тараканши. Николай оживился, стал рассказывать о Жюле Верне.

– Я недавно перечитал «С Земли на Луну», – говорил он. – До чего мудрый был старик! Он даже угадал место, откуда американцы будут запускать космические ракеты: Флориду. А траектория жюль-верновской ракеты, облетевшей Луну, почти совпадает с путем, пройденным нашей ракетой…

– Поразительно! – сказала Рита.

Николай заметил, что она тревожно взглянула на мужа.

Анатолий Петрович вяло ковырял ложечкой торт и не принимал участия в разговоре. Николая так и подмывало спросить про матвеевский нож, но этот вопрос и многие другие, которые вертелись на языке, были заперты тяжелым замком обещания, данного Рите.

Вдруг Бенедиктов уставил на Николая тусклый взгляд:

– Ваша установка – вы добились на ней длительного эффекта проницаемости?

Николай чуть не поперхнулся от неожиданности. Торопливо прожевав кусок торта, он ответил:

– Право, не знаю. Мы передали все материалы Академии наук.

– А сами бросили это дело?

– Нет, почему же… Просто в Институте поверхности больше возможностей для систематического исследования.

– А у вас как дела, Анатолий Петрович? – любезным тоном спросил Юра. – Когда можно будет вас поздравить?

– Где уж нам тягаться с целой Академией наук! – невесело усмехнулся Бенедиктов.

– Зачем же тягаться? – Юра поиграл желтыми бровями. – Присоединяйтесь к нам, и дело с концом. Времена ученых затворников прошли. Современные научные проблемы настолько…

– Вы еще молоды, товарищ Костяков… – прервал его Бенедиктов.

– Костюков, – поправил Юра.

– Слишком молоды, чтобы указывать мне, какие времена прошли, а какие нет.

Бенедиктов насупился. За столом возникло неловкое молчание. Рита поспешила переменить тему:

– Ребята, вы идете завтра в филармонию слушать Каминку?

Каминка не помог. Вечер был испорчен. Анатолий Петрович встал из-за стола и, сославшись на головную боль, вышел.

Конечно, Юра понимал, что творится с Николаем, но впервые за многие годы дружбы не знал, чем ему помочь, Он даже советовался с Валей, но не нашел у нее сочувствия. Вале почему-то не нравилась новоявленная подруга детства. Напрасно он убеждал ее, что Рита для него – все равно что двоюродная сестра.

– Ах, сестра!! – Валя рассердилась. – Ну и нечего спрашивать у меня совета, спроси уж прямо у сестрички. – И тут же она припомнила французскую поговорку, вычитанную из «Войны и мира»: – «Cousinage est un dangereaux voisinage»[36]36
  Двоюродное родство – опасное соседство (франц.)


[Закрыть].

– Это злостный выпад, – оскорбленно заметил Юра. – Я, как и жена Цезаря, вне подозрений. Что до Кольки, то его отношение вне твоей компетенции, потому что ты не знаешь математики.

– При чем тут математика?

– А при том, что отношение «а» к «в» есть их зависимость. Если Колькино «а» равно какой-то конечной величине, то Ритино «в» равно нулю. А отношение нуля к конечной величине – тот же нуль.

Валя озадаченно помигала.

– Ну, знаешь, – сказала она возмущенно, – я эту математику лучше тебя понимаю! Твой Коля типичный идиот. И вообще, я знаю, что нужно делать.

В ближайший воскресный вечер после этого разговора Юра и Николай поджидали Валю возле аптеки, чтобы вместе идти в кино. Валя пришла не одна: с нею была круглолицая девушка в зеленом платочке и сером пальто-колоколе.

– Знакомьтесь, – сказала Валя и со значением посмотрела на Николая, – это Зина, моя подруга.

Затем Валя взяла Юру под руку и увлекла его вперед. Николаю ничего не оставалось, как идти рядом с новой знакомой. Зина оказалась неглупой и начитанной девушкой. Они говорили о книгах, и Николаю пришлось признаться, что многих новинок он не читал.

В кино они не попали и пошли на Приморский бульвар. Дул холодный северный ветер, стучала о фонарь ветка акации. Под акацией стояла скамейка – та самая, возле которой прошлым летом Николай повстречал Риту…

Он вдруг остановился. Ему очень жаль, но дома его ожидает срочная работа: Привалов велел к понедельнику перевести статью из «Pipeline news»[37]37
  «Трубопроводные новости», американский журнал.


[Закрыть].

– Помнишь? – сказал он Юре. – Еще в начале недели он просил.

– Да, – кивнул Юра, который впервые слышал об этом. – Тебе много еще осталось?

– На полночи хватит.

Валя посмотрела на Николая уничтожающим взглядом и взяла Зину под руку.

Николай попрощался и ушел.

В пакете, присланном из Института поверхности, и в самом деле оказалось интересное сообщение: диапазон частот, повлиявший на установку в Бондарном переулке, был уточнен. Схема, которая смутно проглянула из неуклюжего опыта молодых инженеров, теперь заговорила языком формул и цифр. Москвичи получили первый результат: сжатые в поле кольца Мебиуса штанги проникли друг в друга – неглубоко, но все же проникли. Григорий Маркович считал, что теперь южане могут своими силами поставить опыт с жидкостью.

И осторожный Колтухов сдался: разрешил Привалову готовить опыт.

Тема шла в закрытом порядке, и мало кто знал, что скрывается за не очень выразительным ее номером, но весь институт чувствовал, что ожидается необычный эксперимент. Все приваловские заказы проходили в мастерской вне очереди. Ходили слухи о некоем затейливом кольце.

С кольцом Мебиуса было особенно много хлопот. Тогда, в Бондарном переулке, на столе красовалось колечко, сделанное по наитию.

Теперь, когда форма рабочего поля поддалась расчету, геометрические размеры кольца были увязаны с параметрами поля.

…Когда-то Фарадей обнаружил, что электрические заряды собираются только на внешней поверхности проводника. Для доказательства великий англичанин построил камеру, покрытую со всех сторон металлической сеткой, которая соединялась с электростатической машиной. Вблизи камеры электроскопы показывали наличие заряда: их листки расходились. Но, если человек с электроскопом входил в камеру – ее теперь называют «клеткой Фарадея» – и закрывал за собой сетчатую дверцу, электроскоп не показывал внутри камеры никакого заряда, как бы сильно ни раскручивали статический генератор там, снаружи.

Итак, электрические заряды собираются на наружной поверхности проводника. Но кольцо Мебиуса имеет только одну поверхность – не внешнюю и не внутреннюю. По мнению московского академика, именно эта загадочная особенность порождала перестройку внутренних связей вещества. Во всяком случае, из этого исходила программа эксперимента, составленная Приваловым и Багбанлы.

Подготовка опыта заняла весь май и половину июня.

Читатель, вероятно, помнит, что в одной из комнат лаборатории Привалова была собрана установка со спиралью из стеклянной трубки внутри статора электрической машины. Теперь рядом со статором возвышалось кольцо Мебиуса – полутораметровая перекрученная петля из желтоватого металла. Позади кольца матово поблескивал алюминиевый диск – экран-конденсатор, соединенный с мощным электростатическим генератором.

Стеклянная спираль с водой была подведена к нефтяному бачку.

По замыслу, в поле кольца Мебиуса должна была возникнуть проницаемость: нефть пройдет по спирали сквозь воду. Это и будет желанная модель беструбного нефтепровода, полная диффузия жидкостей с перестроенными внутренними связями: частицы нефти свободно пройдут между частицами воды.

Москвичи писали, что в «пусковой момент» необходимо некоторое возбуждение поля извне. Григорий Маркович считал подходящим для этого пучок жестких гамма-лучей. Вот почему рядом с кольцом был укреплен свинцовый контейнер с ампулой радиоактивного препарата.

Управление и измерительные приборы Колтухов велел вынести в соседнее помещение, а комнату с установкой самолично запер и опечатал.

Уже несколько дней установку «гоняли» на разных режимах. Пока ничего не получалось: нефть, нагнетаемая насосом, просто вытесняла воду из стеклянной спирали. Привалов нервничал и даже порывался войти в помещение установки, но Колтухов не давал ему ключа.

– Не дури! – ворчал он. – Все приборы здесь, значит, отсюда виднее. С лучевой опасностью шутить не позволю. Имей терпение.

В этот день все началось, как обычно. Инженеры заняли места у приборов. Юра включил телепередатчик на установке. На экране телевизора возникли кольцо Мебиуса и стеклянная спираль.

– Внимание, начинаем, – сказал Привалов. – Контейнер!

Электрик нажал кнопку. В соседней комнате сильный электромагнит снял крышку со свинцового контейнера, и поток гамма-лучей устремился на стык воды и нефти. Вспыхнул рубиновый глаз указателя радиоактивности.

– Статический заряд!

Щелкнул тумблер, взвыл за стеной генератор. Перед Николаем в круглом донце катодной трубки осциллографа возник зеленый зигзаг и медленно пополз вправо мимо делений отсчетной сетки. Николай повернул ручку, удержал зигзаг на месте.

– Николай Сергеевич, вводите наложенную частоту. Дайте двести тридцать, – скомандовал Привалов и подошел к самопишущим приборам.

Дрожащие лиловые линии ползли за треугольными перьями, медленно тянулась графленая лента.

– Двести сорок!

Переходя с позиции на позицию, Привалов терпеливо прощупывал намеченный на сегодня диапазон.

Вдруг Юра подался вперед, к экрану: граница темной нефти и прозрачной воды потеряла четкость, размылась.

– Пошло! – сдавленным шепотом сказал он.

Все взгляды устремились на экран: действительно, было похоже, что теперь нефть не давила на воду, гоня ее перед собой, а пошла сквозь нее…

Привалов так и прилип к дистанционному манометру. Сопротивление явно падало. Сто двадцать… Семьдесят… Пятьдесят два грамма на квадратный сантиметр… Снова кинулся к телевизору. Стеклянная спираль замутнилась полностью.

– Проницаемость, Борис Иванович! – Юра счастливо засмеялся.

Сопротивление воды быстро падало. Желанный нуль приближался. Колтухов встал и подошел к манометру.

– Н-да, – сказал он. – Вроде получается…

Тридцать пять… Тридцать… И вдруг стрелка, задрожав, остановилась на двадцати семи.

Привалов нетерпеливо постучал ногтем по стеклу манометра. Стрелка будто уперлась в невидимую преграду.

– Коля, прибавьте пять десятых, – негромко сказал он.

Николай слегка повернул рукоятку напряженности поля. Зеленый зигзаг на экране осциллографа, вырос. Стрелка манометра не шевельнулась.