Текст книги "Экипаж «Меконга»"

Пока варилась уха, Юра скрутил фитилек из расщипанной веревки, сунул в пустую консервную банку и налил подсолнечного масла. Поднес горящую головешку – фитилек слабо вспыхнул.

– На случай пасмурной погоды, – объяснил Юра. – Пусть горит, чтоб дрова зря не жечь.

– Масло тоже надо экономить, – заметила Валя.

– Коптилка много не съест. А вы, между прочим, знаете, товарищи, историю подсолнечного масла?

– Расскажите, Юрий Тимофеевич, – попросил Валерка.

Юра развалился на песке и начал со вкусом:

– Родина подсолнуха – древнее Перу. Перуанцы называли его цветком солнца…

– Неужели инки лузгали семечки? – засмеялась Валя.

– Наоборот. Они поклонялись божественному цветку, который всегда смотрит солнцу в глаза. Потом Перу завоевали испанцы. Вместе с золотишком они вывезли в Европу и золотой цветок. В Россию подсолнух ввез Петр Первый из Голландии. Его сажали в садах для красоты. Позднее люди открыли свойство жареных подсолнечных семян – способствовать тихому душевному разговору… – Юра воодушевился: – Это дивное лакомство стало лучшим украшением летних вечеров. А в 1835 году воронежский крестьянин Бочкарев первым начал давить из подсолнечных семян масло. Прекрасное, золотистое, как солнце, масло, нужное и для пищи и для приготовления мыла и красителей…

– Откуда ты знаешь все это? – удивленно спросила Валя.

– Я хожу по жизни с открытыми глазами, – гордо ответил Юра и повернулся с живота на спину.

Он не пожелал признаться, что еще недавно, занимаясь пластмассами, прочитал под нажимом Колтухова несколько книг о естественных смолах и маслах.

Между тем Николай поджег гнилую деревяшку и, когда она сгорела, собрал золу в консервную банку. Попробовал на вкус, удовлетворенно кивнул и высыпал щепотку золы в кастрюлю с поспевающей ухой.

– Что ты сделал? – в ужасе закричала Валя. – Сумасшедший!

– А ты попробуй. – Николай протянул ей банку.

– Стану я всякую гадость пробовать!

Рита сунула палец в банку, лизнула, изумленно сказала:

– Соль!

– Опять же Миклухо-Маклай помог, – серьезно сказал Николай. – Он писал, что на Новой Гвинее едят золу дерева, долго пролежавшего в морской воде.

– Я читала Маклая, но совершенно не помню этого. – Рита засмеялась. – Да, с вами не пропадешь…

После обода вскипятили воду, и каждый получил свою порцию. Рексу налили, как обычно, в банку воды из анкерка. Но пес не стал пить. Он растянулся в тени палатки и вывалил язык на передние лапы.

Юра и Николай переглянулись.

– Что с ним случилось, Колька? С утра пес не пил…

– А вдруг он взбесится? – забеспокоилась Валя. – Что тогда?

Николай повернулся к Рите:

– Может, посмотришь его? Ты же биолог.

Рита подозвала Рекса, взяла его голову обеими руками, тщательно осмотрела глаза и нос, раскрыла ему пасть.

– Более здорового пса я не видела. – Она ткнула Рекса носом в банку. – Пей, собачка. Ну пожалуйста.

Но Рекс осторожно высвободился и убежал.

– Не нравится мне это, – сказал Юра. – Где он там бегает? Пойду посмотрю.

Он направился в глубь острова. Остальные робинзоны последовали за ним. Поднялись на возвышенность и увидели еще один грифон. У его подножия росла бурая скучная трава. Поблизости, между невысокими параллельными увалами, стояли лужи воды. А между ними бродил Рекс.

– Вот оно что! В бочонке вода несвежая, а он, видно, еще утром нашел источник. Ну-ка… – Юра горстью зачерпнул из лужи немного воды.

Валя подскочила к нему:

– Не смей пить!

– Это чистая вода, Валентина. Она вместе с глиной выходит из грифона и фильтруется через гальку. О мудрейший из псов! О почтеннейший! Дан пожать твою честную лапу!

Рекс с достоинством протянул лапу.

– Хороши робинзоны! – продолжал Юра. – Обошли берег, а середину острова не осмотрели. Хорошо, хоть Рекс за нас думает.

Робинзоны обогнули грифон и вышли к увалу, за которым синела та самая бухточка с причальной трубой. И тут они увидели железобетонный купол, выступающий из серой глины. Рядом торчал бетонный вывод вентиляции, забранный железной решеткой. По другую сторону купола из земли выходила труба, покрытая окалиной.

Николай потрогал ее шершавую поверхность, сказал:

– Очень похоже на выхлопную трубу двигателя.

В склоне бугра было углубление, которое вело к массивной стальной двери. На двери висел большой замок, завернутый в промасленную тряпку. В ушках засова болталась свинцовая пломба.

– Дело серьезное, – сказал Юра, осмотрев пломбу. – Что все это означает, хотел бы я знать…

– Посмотрите на Рекса! – воскликнула Рита. – Почему он такой беспокойный?

Пес кружил возле двери, обнюхивая песок, и тихонько рычал. Потом отбежал в сторону, стал разгребать лапами гальку.

– Это сооружение похоже на дот, – задумчиво сказал Николай. – Может, во время войны здесь была зенитная установка. А теперь дот приспособили для чего-то другого… Склад, что ли…

– Идите сюда! – крикнул сверху Валерка. – Здесь локатор!

Действительно, метрах в двадцати от купола высовывалась из небольшого углубления решетчатая металлоконструкция – шаровой сегмент со срезанными краями. Решетка держалась на телескопической тумбе; видимо, ее можно было изнутри поднимать вверх.

– Не похоже на локатор, – сказал Николай, потрогав решетку. – Она не вращается. Ее можно только выдвигать и опускать.

– Пойдемте-ка, братцы, отсюда, – сказал Юра. – Здесь что-то секретное. Не нашего ума дело.

– Почему собака все время рычит? Рекс, ко мне! – позвала Рита. – Успокойся. Пойдем домой, собачка.

Вернулись в лагерь. До вечера парни обсуждали, как лучше строить плот, спорили, чертили щепками на песке.

После ужина зажгли сигнальный костер, расселись кружком. Это уже начинало входить в обычай – вечерняя беседа у костра. Валерка притащил брезентовое ведро с морской водой для мытья того, что женщины называли «наша посуда». На плече он нес подобранный на берегу обломок старого весла.

– Что за лопату несешь на блестящем плече, чужеземец? – спросил Юра, придерживаясь декламационной школы Сурена Кочаряна.

– Это не лопата, а весло, – ответил Валерик несколько удивленно.

– Вернемся в город – дам тебе Гомера почитать, – сказал Юра. – Старика надо знать.

– Подумаешь, запомнил одну строчку из «Одиссеи» и бахвалится! – сказала Валя, ополаскивая кастрюлю.

– Ах, одну строчку? – У Юры в глазах появился охотничий блеск. – А можно, товарищ филолог, задать вам один маленький вопросик на классическую тему?

– Хоть двадцать один.

Юра подмигнул Николаю и сказал медленно и немного в нос:

– Тогда, будь добра, скажи мне, как в «Одиссее» освещен вопрос термической обработки инструментальной стали.

– Вот еще! – Валя озадаченно посмотрела на Юру. – У Гомера ничего подобного нет.

– Ах, нету? – Юра был страшно доволен. – А ты вспомни то место, где Одиссей вонзает горящий кол в глаз циклопа Полифема. – И он прочитал нараспев:

 
Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,
В воду металл, на огне раскаливши его, чтоб двойную
Крепость имел, погружает, и звонко шипит он в холодной
Влаге – так глаз зашипел, острием раскаленным пронзенный…
 

Несколько мгновений длилось молчание. Валя сердито вытирала кастрюлю обрывком Юриной рваной рубахи.

– Еще можно спросить? – ласково осведомился Юра.

– Спрашивай.

– Подожди, Юрка, теперь моя очередь, – сказал Николай. – Ты «Мертвые души» хорошо помнишь, Валентина?

– Конечно. – На сей раз Валин голос прозвучал менее уверенно.

– Тогда ответь: что говорит Гоголь о способах защиты строительных сооружений от коррозии?

– Я недавно перечитывала «Мертвые души», но ничего подобного не помню, – сказала Рита улыбаясь.

– Эти черти такое выкапывают… – отозвалась Валя, морща лоб от напряжения.

– Во втором томе, – уточнил Николай. – Чичиков едет к генералу Бетрищеву. Ну?

– Ничего там нет о коррозии.

– Есть. Помнишь, Гоголь описывает резной фронтон генеральского дома, опиравшийся на сколько-то коринфских колонн? И дальше – дословно: «Повсюду несло масляной краской, все обновляющей и ничему не дающей состариться». Вот тебе и защита от коррозии.

– Ну, так ставить вопрос нельзя, – заявила Валя.

– Почему нельзя? – возразил Николай. – Просто мы по-разному читаем книги. Ты следишь за психологией и прочими душевными переживаниями, а мы читаем по-инженерному, на детали обращаем внимание.

– А ну-ка, еще вопросик! – Юра развеселился. – Уж «Евгения-то Онегина» все знают, верно? Я спрашиваю: что сказал Пушкин о текущем ремонте на транспорте? И что он считает причиной выхода из строя транспортных средств?

Валя опять задумалась. Она шевелила губами, перебирая в уме пушкинские строки. Юра был в восторге. Он собрал в ладонь загривок Рекса вместе с ушами и трепал его, приговаривая:

– Не знаешь классиков, собачье мясо! Я тебя!

Рекс жмурился от удовольствия.

– Пушкин про транспорт не писал, – несмело сказал Валерка. – У него про любовь…

– Пушкин про все писал, – отрезал Юра. – Ну, хватит вам томиться. Читаю это место:

 
…Меж тем, как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским чинят молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.
 

Валерка засмеялся:

– Три: ноль в пользу «НИИтранснефти»!

– Юрик, – сказала Валя неожиданно задушевным голосом. – Напомни, пожалуйста, как написано в «Онегине»: «Любви все возрасты покорны», – а дальше?

 
Ее порывы благотворны
И юноше в расцвете лет… —
 

не задумываясь, продолжил Юра и вдруг осекся.

– Ага, попался! – радостно закричала Валя. – Это в опере поют, а у Пушкина совсем другое:

 
Любви все возрасты покорны,
Но юным девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям!
 

– Да знаю я, – оправдывался Юра. – Просто машинально сказал. С языка сорвалось…

– Проиграл, Юрочка, проиграл! – Рита захлопала в ладоши. – И нечего оправдываться.

– Попался, всезнайка хвастливый! – вторила ей Валя.

Литературная викторина продолжалась почти до полуночи. Было весело и интересно спорить и вспоминать прочитанные книжки, сидя у сигнального костра на необитаемом острове, и смотреть, как костер выстреливает золотые искры в огромное черное небо, а небо роняет в ответ падающие звезды…

Рекс тоже сидел у костра. Собачья этика не позволяла ему спать, когда люди сидят и оживленно беседуют. А спать чертовски хотелось. Иногда он ронял голову на грудь, но тут же рывком подымал ее, зевал и потягивался, изо всех сил тараща закрывающиеся глаза.

Наконец люди утихомирились и пошли в палатку спать. Рекс еще слышал, как Николай негромко сказал Юре:

– А островок у нас заковыристый…

6. Появление нежданных пришельцев кладет конец робинзонаде

В конце концов я решил подстеречь дикарей, когда они высадятся на остров, предоставив остальное случаю и тем соображениям, какие будут подсказаны обстоятельствами.

Д.Дефо, «Приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка»

Прошла неделя. Безоблачно было небо над островом Ипатия и – увы! – пустынно море вокруг. Ни дымка, ни паруса в синем пространстве. Коммодор Потапкин не расставался с биноклем – он висел у него на шее или лежал рядом на песке, когда коммодор работал на постройке плота. То и дело Николай поднимался на увал, оглядывал в бинокль горизонт.

По ночам несли вахту у сигнального костра.

Было похоже, что там, на Большой земле, люди начисто забыли о существовании архипелага…

Между тем жизнь на острове шла своим чередом. Был уже основательно налажен робинзоновский быт.

Утро начиналось с зарядки. Валерка наскоро повторял упражнения из «Гимнастики по радио». Валя занималась по женскому календарю, Николай – по системе Анохина, а Юра был верен системе «хатха-йога». К общему удивлению, оказалось, что Рита тоже сторонница индийской гимнастики. Правда, Юре до нее было далеко: гибкое тело Риты вытягивалось и сгибалось так, будто у нее не было костей. Проделав сложный комплекс упражнений, она ложилась на песок и полностью расслабляла мышцы – это была «савасана», «поза мертвого тела».

– Где ты научилась индийской гимнастике? – спросил Юра, когда Рита в первый раз проделала свои упражнения.

– Меня с детства приучил к ней отец, – отвечала она. – По-моему, в нашей семье это повелось с Федора Матвеева, моего далекого предка. Ведь он был женат на индуске.

– Вспомнил! – закричал Юра. – Ты еще в детстве всех нас во дворе удивляла: втягивала живот до самого позвоночника, помнишь? Правда, тогда мы не знали, что это называется «хатха-йога».

– Название я сама только недавно узнала, когда про йогу стали писать в журналах.

– А «раджа-йогой» ты, случайно, не занималась? – спросил Николай.

– Это же мистика. – Рита пожала плечами.

– А я знал одного балбеса, – продолжал Николай серьезнейшим тоном, – «раджа-йога» была его любимейшим занятием. Он достиг бы в ней высокого совершенства, если бы его не соблазнили куском колбасы.

– Ладно, ладно, – проворчал Юра.

– Так это был ты, Юрочка? – Рита засмеялась. – Зачем тебе понадобилась «раджа-йога»?

Юра ухмыльнулся, махнул длинной рукой:

– Пройденный этап…

– И тебя отвадили от нее колбасой? – Рита смеялась от души. – Я вспомнила записки Гумбольдта. Ты не читал их? Прочти обязательно. В Астрахани, на индийском торговом дворе, он видел факира. Этот факир несколько лет неподвижно сидел на месте, но охотно принимал в дар нюхательный табак.

Валерка захохотал. Юра сердито показал ему палец. Смешливый лаборант залился еще пуще.

– Табак! – вздохнул Николай.

После утренней ухи и кипятка с сухарями робинзоны принимались за работу.

Сооружение плота из-за разнокалиберности бревен и неопытности строителей подвигалось не очень-то быстро. После долгих трудов и споров удалось подобрать бревна и накрепко связать их по всем правилам: кольцо троса охватывало два смежных бревна, огибалось через поперечную ронжину и закреплялось деревянным клином, вбитым между ронжиной и бревнами. Много возни было с выдвижными килями, сделанными из обломков досок.

Мачтой плота служил яхтенный гик, укрепленный веревочными вантами и штагом. В кормовой части сделали рулевое весло из двух длинных шестов и сиденья стула – и то и другое было найдено в числе прочих даров моря.

С утра до вечера с отмели, на которой покачивался плот, неслись тюканье топора, визг ножовки и удалые песни.

Валерка, по просьбе женщин, стал обучать их технике спиннинга. Рита быстро овладела этим несложным искусством.

– Все хочу спросить вас, Валерик, – сказала она однажды, забросив спиннинг с прибрежной скалы. – Еще перед отплытием, помните, Коля сказал, что я должна была вас узнать. А я никак не могу вспомнить, где я вас видела раньше?

Валерка залился краской.

– Не дергайте! – буркнул он. – Рыбу напугаете… – И вдруг решительно добавил: – Вы на бульваре сидели. Прошлым летом… А мы подсели… Приставали, в общем…

Рита изумленно посмотрела на него:

– А!.. Это были вы? – Она тихонько засмеялась. – Ну, что было, то было. Забудем.

Она вспомнила тот давний вечер – и погрустнела, задумалась.

Когда дело дошло до оснастки плота, Юра стал обучать женщин, как он выражался, благородному боцманскому делу. Они довольно легко выучились делать сплесни и огоны[50]50
  Сплесень – соединение концов веревки без узла; огон – плетеная проушина: петля на конце веревки.


[Закрыть]. Валя удивилась, когда Юра показал ей, как вязать рифовый узел:

– Так просто? Я думала, что морские узлы такие, что трудно завязать и невозможно развязать.

– Наоборот! Они рождены тяжелой морской практикой парусного флота, – сказал Юра. – Морской узел рассчитан на то, что его вяжет или отдает человек, висящий на огромной высоте под ветром и снегом, в кромешной темноте. Иногда у него к тому же свободна только одна рука.

– Завтра, ребята, садимся за шитье, – сказал Николай. – Для плота придется перешить паруса.

– Что ж, шитье – это наше, женское дело, – заметила Рита.

Юра посмотрел на нее, прищурив глаза:

– А знаешь, как боцман Мехти говорит, когда кто-нибудь плохо наложит латку на парус?

– Откуда мне знать?

– Он говорит… Только не обижайся. «Эх, ты! – говорит он. – Баба и та шить умеет!»

Рыба ловилась хорошо. На всякий случай ее заготавливали впрок, развешивая на веревках. Солнце и ветер – вот все, что требуется для изготовления этого древнейшего вида консервов. Кроме вяленой рыбы, заготовили копченую. Для этого сложили из камней конуру и жгли в ней щепки и водоросли, дающие много дыма.

Но питаться одной рыбой…

– Это полезно, ребята, – говорила Рита, глядя, как Юра отбрасывал недоеденный кусок. – В рыбе много фосфора, а он полезен для мозга.

– Лучшая рыба – это колбаса, – вздыхал Юра.

Пробовали приправлять осточертевшую рыбную похлебку водорослями, которых было немало на отмелях; некоторые из них были сравнительно съедобны. Впрочем, решили просто ограничиться признанием этой возможности. Зато водоросль эостера, известная под названием «морская трава», сослужила другую службу: ее собрали, промыли, просушили на солнце – и в палатке у всех появились мягкие постели.

От сухопутной растительности толку не было никакого. В жесткой траве, что росла на склонах большого грифона, наши робинзоны нашли множество гнезд чаек, но яиц в гнездах не оказалось: не сезон.

Однажды Валерка, сияя, приволок с западного берега черепаху. Она была невелика, не более тридцати сантиметров в диаметре, но панцирь ее оказался необычайно крепким. Вскрыли панцирь с трудом, но уж зато полакомились черепашьим супом всласть.

Рексу тоже надоела рыбная диета. Он бегал по острову, охотился за ящерицами и водяными змеями – отчасти из спортивного интереса. Будучи хорошо воспитанным псом, он не раз приносил в зубах ящерицу и клал ее перед Юрой.

– Убери эту гадость! Скорее! – кричала Валя.

И Рекс с недоумением и грустью смотрел, как ящерица, подхваченная Юрой за хвост, плюхалась в море.

Иногда Рекс кружил возле железобетонного купола и раскидывал лапами гальку – всегда на одном и том же месте. Николай и Юра заинтересовались странным поведением собаки. Они углубили яму, выкопанную Рексом. Почти на метровой глубине в глинистой почве обнаружили труп собаки.

– Вот так штука!» – Юра присвистнул. – Ее вскрывали!

– Необитаемый остров – и опыты на собачках, – сказал Николай. – Хотел бы я знать, кто здесь экспериментирует…

Они расширили яму и убедились, что там похоронено еще несколько собачек. Рекс то рычал, то жалобно скулил, жался к Юриным ногам. Яму засыпали и утрамбовали.

Когда Николай, вернувшись в лагерь, рассказал о странной находке, Рита немного переменилась в лице.

– Опыты на собаках? – переспросила она.

Весь день Рита была молчалива. А вечером, оставшись вдвоем с Николаем у сигнального костра, она сказала:

– Больше не могу. Мне нужно в город.

– Плот готов, – отозвался Николай. – Как только будет южный ветер…

– А если его не будет еще неделю?

Николай не ответил. Что он мог сказать? Дни стояли безветренные. Вон даже пламя костра какое-то ленивое, почти неподвижное…

Ни разу за все эти дни ни единым словом не вспомнили они Анатолия Петровича. Но Николай знал, что Рита думает и беспокоится о нем. И это было так. Он держался с Ритой по-товарищески, даже суховато немного, и полагал, что ему удается скрыть от нее свое безнадежное чувство. Но это было не так. Его отношение давно уже не составляло секрета для Риты. Она сознавала, что привыкла к нему. Подсознательно она начинала беспокоиться, когда он в маске и ластах, бывало, надолго уходил под воду. Лежа в палатке, на «женской половине», она, закрыв глаза, представляла себе, как Николай в эту минуту стоит на гребне увала, длинный, коричневый от загара, давно не бритый, и медленно оглядывает в бинокль пустынный горизонт. Ей было спокойно, когда он рядом сосредоточенно возился со снастью или обтесывал бревно. Спокойно – и в то же время тревожно.

В красном свете костра лицо Николая казалось замкнутым, отчужденным. Рита тоскливо огляделась. Ночь, привычный шорох слабого прибоя…

– Он тоже ставил опыты на собаках, – тихо сказала она.

– Тоже?.. – Николай взглянул на Риту и быстро отвел взгляд. Странная мысль мелькнула у него. А что, если…

Рита тоже думала об этом «если». Анатолий Петрович часто и надолго уезжал в какую-то секретную лабораторию, но никогда он не говорил, где она находится…

Николай сказал, глядя в костер:

– Рита, ты взяла с меня слово, и я молчу. Но это неправильно! Нужно обо всем рассказать. Привлечь их обоих к нашей совместной работе. Или хотя бы одного Анатолия Петровича…

Она долго не отвечала.

– Должно быть, он сам это сделает, – сказала она наконец. – Я больше не могу здесь сидеть. Ты обещал что-нибудь придумать – так придумай же!

Николай хотел сказать, что южного ветра он не может придумать, но промолчал.

Южный ветер! Все ждали его с нетерпением. Теперь, когда плот был готов… В городе, наверное, уже беспокоятся о них. Валя с ужасом думала о переживаниях матери. Парни гадали, вернулся ли уже из Москвы Привалов и с какими новостями. Строили планы будущих опытов. Николай, развалившись на песке, снова и снова рассказывал об Институте поверхности, о московском академике…

– Новый источник энергии! Представляешь, Юрка? Любую поверхность можно будет заставить отдать энергию.

– Даже этот камень?

– Ага.

– Это еще не скоро, – говорил Юра задумчиво. – А вот нефть сквозь воду скоро погоним… Надоело торчать здесь…

Николай не ответил. Ему тоже хотелось быстрее вернуться в город, к работе, но… Это значило, что опять он месяцами не будет видеть Риту. А может, оно и к лучшему, что не будет видеть… Да, надо скорее возвращаться. Где же ты, южный ветер?..

Робинзонада затягивалась.

Каждое утро из-за моря вставало равнодушное солнце и превращало остров Ипатия в раскаленную жаровню. По галечному пляжу можно было ходить, только приплясывая. Чуть ли не весь день экипаж «Меконга» плескался в воде.

А ветра все не было – ни южного, ни какого другого.

На исходе одиннадцатого дня, после ужина, когда жара немного спала, Валя оглядела парней и расхохоталась.

– Какие вы небритые, чумазые, прямо пещерные люди! – Она потрогала пальцем мягкую рыжеватую бородку Юры.

Юра мотнул головой и щелкнул зубами. Валя отдернула палец.

– Ты совсем одичал! – воскликнула она.

– Мы, Валечка, выглядим не лучше, – заметила Рита, взглянув на свои руки в ссадинах и царапинах, на обломанные ногти.

– Да. – Валя пригорюнилась. – Ах, хорошо бы вымыть голову горячей пресной водой! И чуть-чуть надушиться…

– А знаешь что? Давай завтра прогоним ребят, согреем воду и помоемся.

– Рита, ты гений! – вскричала Ведя. – Так мы и сделаем. Закатим мытье и грандиозную стирку.

И настал двенадцатый день. День, в который на острове Ипатия произошли важные события.

Валерка только что сфотографировал Юру в эффектной позе – в маске и ластах, с пружинным ружьем наперевес. Затем Юра сбросил доспехи, взял фотоаппарат и посмотрел на счетчик кадров.

– Последние полпленки остались, – сказал он озабоченно. – Побережем для отплытия с острова.

Утром, после завтрака, парни натаскали к очагу водорослей и нажгли целую кучу золы. Они принесли пресной воды грифонного происхождения, наполнив всю посуду. Затем мужская часть экипажа была изгнана из лагеря. Рита и Валя принялись за мытье и стирку, используя вместо мыла золу водорослей и вулканическую глину.

А парни купались на южной оконечности острова, ныряли, упражнялись в подводной стрельбе.

Последним вылез из воды Николай. Все трое разлеглись на берегу бухточки. Рекс погнался за ящерицей вверх по склону увала.

– Я заплыл за тот мысок, – сказал Николай, – там вода в глубине здорово бурлит. Сильное газовыделение.

– Живем на вулкане, – проговорил Юра. Он лежал на спине, закрыв лицо выгоревшей красной косынкой. – Ох, и печет сегодня зверски! – добавил он. – Не к перемене ли погоды?

Они лежали, разморенные жарой и долгим купаньем. Вдруг в мертвой тишине полудня до слуха донесся слабый оборвавшийся звук.

– Что это? – Николай сел, прислушался. – Вроде мотор стучит.

Через минуту звук снова повторился – и снова умолк.

Николай прихватил бинокль и вскарабкался на гребень увала. Юра и Валерка последовали за ним.

С запада к острову шла лодка. Она была еще далеко. В светло-фиолетовом поле линз рисовались три фигуры. Одна из них равномерно наклонялась и откидывалась назад.

– Не пойму: вроде бы, моторная лодка, а идут на веслах, – сказал Николай.

– Дай-ка. – Юра забрал у него бинокль. – Сюда идут… Провалиться мне, если это не дядя Вова сидит на веслах! – пробормотал он.

Николай выхватил у него бинокль.

Да, это был Вова. Он сидел спиной к наблюдателям, но раза два оглянулся, и Николай узнал его. Сильными гребками Вова гнал моторку к острову. Теперь Николай разглядел и двух других пассажиров. В корме сидел Опрятин. На нем была тенниска салатного цвета и соломенная шляпа. Третий, грузный, лохматый, сгорбился на носу лодки. Николай видел только спину, обтянутую белой рубашкой, но узнал его сразу: это был Бенедиктов.

Николай молча передал бинокль Юре.

– Понятно? – спросил он.

– Вот кто орудует здесь! – проворчал Юра. – Ничего не скажешь, хорошее местечко нашли для своих опытов… Объявимся?

Николай ответил не сразу. «Дать знать Рите?» – подумал он. Из лагеря, расположенного в ложбине на северо-восточном берегу, женщины не могли видеть шлюпку, приближающуюся с запада. Пожалуй, не следует торопиться. Лучше понаблюдать немного. А уж потом…

– Подождем, – сказал он. – Посмотрим, что они будут делать.

Юра кивнул.

– Верно. Неспроста они здесь уединились. Пошли, ребята, на большой грифон, там трава высокая и видно хорошо…

Кликнули Рекса и залегли на склоне грифона. Солнце жгло спину, царапалась жесткая, колючая трава, но зато позиция для наблюдения была – лучше не найдешь. Маленькая бухта лежала внизу как на ладони.

Лодка вошла в бухточку. Рекс вдруг напрягся, задвигал ноздрями, глухо зарычал.

– Молчать! – зашипел Юра. – Лежать смирно!

Между тем лодка подошла к приглубому берегу, Вова выпрыгнул и закрепил носовой фалинь за кольцо на причальной трубе.

Опрятин и Бенедиктов сошли на берег. Бенедиктов сразу полез на увал, тяжело дыша и часто останавливаясь. Опрятин немного поговорил с Вовой.

– Хорошо еще, что возле острова скис, – донесся грубый Вовин голос. – Придется зажигание разобрать…

Опрятин что-то ответил и двинулся вслед за Бенедиктовым к железобетонному куполу. Вот они скрылись из виду – спустились в углубление перед дверью дота. Лязгнул засов, заскрипела и тяжело захлопнулась массивная дверь.

Вова закрепил кормовой конец за большой камень и плотно прижал лодку к берегу. Затем вывалил из нее стальную бочку и покатил вверх по откосу. Его обнаженная спина блестела от пота, вздулись бугры мышц на плечах, на мощных татуированных лапах.

– Вот машина! – прошептал Юра не без восхищения.

Неподалеку от входа в дот Вова расшвырял гальку, поискал что-то, потом вывернул из бочки пробку и начал сливать остро пахнущую жидкость – казалось, прямо на землю.

– Соляр, – шепнул Юра, потянув носом. – Подземный бак у них…

Вылив соляр, Вова пхнул бочку ногой, и она, грохоча, покатилась с увала вниз, на узенькую полоску пляжа. Он спустился и закатил пустую бочку обратно на лодку. Затем он занялся мотором, вынес на пляж распределитель зажигания и положил на расстеленный брезент.

Некоторое время робинзоны наблюдали, как Вова возился с мотором. При этом он напевал, отчаянно фальшивя:

 
Как у нас в садочке, как у нас в садочке
Роза расцвела…
 

Томительно текло время. У робинзонов затекли руки и ноги. Хотелось пить.

С пляжа неслось:

 
Красную розочку, красную розочку
Я тебе дарю…
 

– Мне надоел концерт, – тихо сказал Юра. – Хватит в кошки-мышки играть. Давайте объявляться, братцы.

– Подожди, – упрямо сказал Николай.

– Тогда перейдем в тень. Я сварился совсем.

– Вон туда, – поддержал Валерка, указав на скупую полоску тени от бугорка позади дота.

Николай приподнялся на локтях, измерил взглядом расстояние. Посмотрел на Вову – тот сидел к ним спиной.

– Ладно, побежали…

Пригнувшись, они бесшумно обогнули грифон и перебежали в тень, к тому месту, где торчал бетонный вывел вентиляционной шахты. Здесь было не так жарко. Из темного, забранного решеткой окошка шахты тянуло прохладой подземелья. Слышались неясные шорохи.

Вдруг донесся голос Бенедиктова, да так отчетливо, что парни вздрогнули и невольно пригнули головы.

– Обойдетесь без меня, – вот что сказал Анатолий Петрович. – А я знаю, что надо делать.

– К Багбанлы пойдете? К Привалову? – Голос Опрятина звучал глуше.

Николай и Юра еле различили его. Они придвинулись к решетке, обратились в слух…

– Да, пойду. Передам им все материалы, вместе будем работать.

Спокойный голос Опрятина:

– Вы не вправе этого делать без моего согласия.

– А вы вправе использовать служебную лабораторию и заказывать на государственные средства дорогое оборудование для посторонних целей?

Небольшая пауза.

– Вот как ставите вопрос, – сказал Опрятин. – Очень мило. Почему же вы считали возможным работать здесь? Где была раньше ваша щепетильность?

Бенедиктов что-то проворчал, закашлялся.

– И потом учтите, – продолжал Опрятин. – Важен результат. Никто не поставит нам это в вину, когда мы заявим о крупном научном открытии. Победителей не судят.

– Пока заявлять не о чем. Открытия нет.

– Открытие есть. Проницаемость в наших руках.

– Да, как граната в руках ребенка. Стабильности нет, сути явления не познали…

– Еще месяц, два, и мы добьемся стабильности эффекта.

– Самообман! – рявкнул Бенедиктов.

Рекс тихонько рявкнул в ответ и получил тумак от Николая. К счастью, там, внизу, ничего не услышали.

– Мы зашли в тупик, – говорил Бенедиктов. – Топчемся на месте. Надо вылезать из этого проклятого погреба и писать в академию. Давно я это понял, только упрямился…

– Не имеете права, – жестко сказал Опрятин. – Мы работали вдвоем.

– Хорошо. Я умолчу о вашей схеме, можете ею подавиться. Но мысль об «установке заражения» принадлежит мне. Я заберу нож и подготовлю сообщение о своей работе…

Юра сделал большие глаза и ткнул Николая локтем. Нож!..

– Вы забываете, Анатолий Петрович, что нож достал я, – сдержанно заметил Опрятин.

– Она отдала вам нож не ради ваших прекрасных глаз, а ради меня… И вообще, если б я ее раньше послушался… Э, да что говорить!.. Послушайте, чего вы упираетесь? – продолжал он, помолчав. – Работу мы, конечно, проделали огромнейшую. Идемте и честно скажем: вот это сделали, а это не можем, давайте теперь навалимся сообща… Почестей и славы от вас не убудет…

– Довольно! – прервал его Опрятин. – Надоело нянчиться с вами. Вы жалкий наркоман!

– Мерзавец! – закричал Бенедиктов. – Не вы ли снабжали меня этой отравой? Вам было выгодно… чтоб держать меня в руках… Но Бенедиктов еще не конченный человек! Я лягу в клинику и… И подите к чертям. Можете прихватить с собой ваш «ключ тайны»!

– Ступайте наверх! Мы возвращаемся в город.

– Ну нет! Мне нужно завершить последний опыт. Сейчас спущусь вниз, отдохну немножко в прохладе, а потом…

– Я отстраняю вас от работы.

– Вы – меня? – Бенедиктов невесело засмеялся. – Не валяйте дурака. Уходите, а завтра пришлите за мной катер…