Текст книги "Борьба за власть на Украине с апреля 1917 года до немецкой оккупации"

С большим трудом выделили отряд в 100–120 человек, который 4 марта срочно отправили на подкрепление к Чудновскому. Количественно ничтожный отряд, к тому же плохо обученных рабочих только ухудшил положение, создав в рядах борющихся настроение безнадежности и бессилия. Чудновский отступил к Гребенке.

5 марта тов. Ауссем выехал с отрядом человек в 600–800 в Гребенку. В тот же день возвратился тов. Примаков с сообщением, что путь Киев – Бахмач открыт, чехословацкие войска все в Бахмаче и, по-видимому, готовятся ехать дальше на север; в Коногоне кроме Красной гвардии, которая несет охрану вокзала и пути, никаких войск нет. На одной из станций он наткнулся на военный эшелон, который оказался нашим отрядом сербов, отступивших от Киева по линии Киев – Бахмач. В этом отряде находились тт. Зюка и Гриневич и после переговоров с Примаковым они решили поставить отряд заслоном около Крут, со стороны Киева.

К этому времени разрешается основной вопрос, вызвавший раскол в Народном Секретариате. Побеждает точка зрения, что Советское правительство должно заняться «государственными делами» и не вмешиваться в военную работу. Составляется новый Народный пролетариат, и во всем ведении вооруженной борьбы с оккупантами намечается иной путь. На смену революционной самодеятельности масс выдвигается организованное ведение войны. Вся инициатива и организация обороны переходят к военному штабу. ЦИК и Народный Секретариат устраняются от организации вооруженной борьбы, и на местах вся работа начинает колоться по двум линиям – тыл и фронт. Тыл занят своими делами, предоставляя «военным» заботиться о фронте. В борьбе с оккупантами уже нет того положения, какое имелось в борьбе с Центральной Радой, где каждый советский и партийный работник являлся частью вооруженных сил, боровшихся на передовых позициях, где Советское правительство являлось активным участником во всей работе военных выступлений. Вооруженная борьба принимает характер войны с внешним врагом. Но для ведения организованной войны Украина не имела никаких сил и возможностей. Вся вооруженная борьба с оккупантами, в самом начале организации ее, носила характер сопротивления кучки самоотверженных людей, не отдающих себе отчета в своих действиях.

5 марта тов. Антонов-Овсеенко, после длительных убеждений, дал свое согласие на назначение его главнокомандующим, обусловив при этом, что берет на себя эту нелегкую задачу только с условием, что ЦИК и Народный Секретариат примут срочные меры к формированию частей и во всей работе будут оказывать ему самое активное содействие. Тов. Скрынник, который вел переговоры, дал это обещание от имени ЦИК и Народного Секретариата.

6 марта состоялось постановление ПИК о назначении Овсеенко (Антонова) народным секретарем и верховным главнокомандующим всеми войсками Украинской Народной Республики. В тот же день, для занятия Бахмачского участка фронта, выслали сводные отряды – Примакова, червонное казачество – 120–150 человек, Кулика – 35 человек, Винницкий отряд, состоявший из партработников и членов Винницкого Совета, человек 70, и артиллерийский отряд, человек 50 петроградских рабочих, солдаты империалистской войны, с тремя орудиями, – всего 300–320 человек, под общим командованием Виталия Примакова. С этими отрядами выехали H. Н. Лебедев, Юр. Пятаков[108]108
  Пятаков приехал из Петрограда числа 5-го.


[Закрыть] и Е. Бош; первые два товарища для издания газеты группы войск Бахмачского участка фронта, последний – политическим представителем с полномочиями главнокомандующего назначать и смещать комиссаров. Эта группа войск собрана была в течение нескольких часов из тех вооруженных сил, что имелись в тот момент налицо, и выехала с очень небольшим запасом вооружения, плохо снабженная, даже без кухонь и с запасом сухого продовольствия на три дня. Занятие Бахмачского участка фронта считалось первоочередной задачей в связи со сведениями, что значительные германские силы спешат занять узловой железнодорожный пункт. Эти сводные отряды высылались с тем, что в ближайшие дни будут присланы войска, которые предполагалось собрать в тылу, для занятия участка фронта, их же задачей являлось установить боевой участок, нести разведку и демонстрировать передовой заслон советских войск.

7 марта приказом тов. Овсеенко назначены были командующие трех участков фронта.

ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ВСЕМИ ВОЙСКАМИ УКРАИНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ[109]109
  Сборник «Постановлений и распоряжений Раб. – Крест, правит. Укр. Народи. Республики», за № 79.


[Закрыть]

Полтава, 7 марта 1918 года.

Назначаю

1. Товарища Киквидзе[110]110
  Киквидзе – левый с.-p., находился в армии на империал. фронте.


[Закрыть] – командующим Полтавским[111]111
  Гребенка.


[Закрыть] участком фронта.

2. Товарища Виталия Примакова – командующим Бахмачским участком фронта.

3. Товарища Колядопко – командующим Знаменским участком фронта.

4. Товарища Сергея Бакинского – начальником военных сообщений всого фронта.

5. Товарища Григория Разживина – заведующим Мобилизационным отделом Полтавского района.

6. Тов. Барона – комендантом в г. Полтаве.

Верховный Главнокомандующий войсками Украинской

Народной Республики, Народный Секретарь

Овсеенко (Антонов).

Тов. Киквидзе выехал со своим отрядом, около 1000 человек, сформированным им из демобилизованных солдат, хорошо снабженных и вооруженных, в Гребенку. И на Полтавском фронте, вместе с находившимися там отрядами Чудновского и Ауссема, составилась группа войск, численностью свыше 2000 человек. С назначением командующего, т. Ауссем остался комиссаром этой группы войск, тов. Чудновокий выехал в Полтаву, где занялся снабжением. При штабе составилась редакция из партработников, по собственному желанию выехавших на фронт[112]112
  В тот период коммунистов не распределяла парторганизация, а кто хотел, уезжал на фронт и мобилизовался в ряды наших войск.


[Закрыть], в составе тт. Зарницына и Вейланд, которые с 16/ІІІ начали выпускать газету «Вперед» – группы войск Полтавского участка фронта. Этот участок фронта до сдачи Полтавы был наилучше организован и имел, по нашим возможностям, лучшие военные части.

Устанавливаются три участка фронта. Штаб тов. Овсеенко, находившийся в Харькове и руководивший борьбой с Калединым, переименовывается в главный штаб верховного главнокомандующего, и в нем сосредоточиваются организация и руководство вооруженной борьбой с германскими войсками.

7/III ЦИК принял постановление о создании «Особого Комитета» по борьбе с контрреволюцией из представителей всех Советских республик, образовавшихся на Украине – Донской, Донецкой, Крымской и Одесской, – и в своей декларации указал, что «к этому комитету переходит вся полнота власти по формированию, организации и руководству военно-техническими силами» и что «все средства, необходимые для успешного ведения гражданской войны (финансы, продовольствие, обмундирование, оружие и т. п.) распределяются Объединенным Комитетом».

В ожидании организации этого комитета ЦИК и Народный Секретариат не принимали никаких мер для изыскания возможностей успешного ведения борьбы с оккупантами и создания вооруженных сил. Мобилизационный отдел Народн. Секретариата, из-за постоянных переездов и отсутствия активной поддержки со стороны Народного Секретариата, не мог вести успешно формирование даже тех сил, что имелись уже налицо. Губернские Мобилизационные отделы местных Советов хотя и усилили, после сдачи Киева, формирование отрядов и вооружение Красной гвардии, но их вооруженные силы не шли на фронт, а оставались в городе. Крупные города самостоятельно вели оборону и только после сдачи города остатки своих распыленных вооруженных сил отдавали ближайшему участку фронта. Между тем германская армия, с занятием Киева, начала быстро продвигаться вглубь Украины. Наши вооруженные силы, имевшиеся на участках фронта, требовали срочных пополнений, и штабу главнокомандующего пришлось срочно заняться формированием, розыском вооружения и всем военным снабжением – не только выполнять свою непосредственную работу, но полностью организовать оборону. В этой работе один штаб Овсеенко, с небольшой группой членов ЦИК и бывших народных секретарей, ушедших от работ Советского правительства на передовые позиции, без участия всех оставшихся в тылу партработников и деятельной поддержки центрального Советского органа, сделать многого не мог, так как армии не было, а сформированные и формировавшиеся отряды состояли в громадном большинстве из рабочих, никогда не бывавших на фронте и даже не умевших хорошо владеть винтовкой. Линия фронта установлена не была. Военное имущество еще было не только не учтено, но даже не разыскано. Старые военные склады пустовали, а в распоряжении штаба и местных Советов имелись незначительные, разрозненные и в большинстве совершенно негодные запасы военного имущества. Знающих военное дело работников не было, о специалистах в тот период и говорить не приходилось. И вся работа штаба по ведению войны с оккупантами носила характер «изворачивания» и имела громадные недочеты.

Участки фронта устанавливались наспех, исключительно по линии железных дорог, и не только потому, что наши отряды стремились держаться ближе к железной дороге, чтобы иметь возможность спешно отступать, но и потому, что обоз совершенно отсутствовал и даже орудия не все имели передки и часто укреплялись на вагонных площадках. На некоторых участках фронта не представлялось никакой возможности снять орудия с площадки за отсутствием передков, упряжи, лошадей.

Отряды отправлялись на участки фронта наспех сформированные, необученные, плохо вооруженные и почти не снабженные. Спайки среди них не было. Старые солдаты, взявшиеся снова за винтовку, были в этих отрядах в громадном меньшинстве, распылялись в общей массе и теряли свою боеспособность. Отряды, формировавшиеся спешно, часто представляли из себя крайне разнохарактерную массу, не признающую ничьего авторитета, кроме своего командира отряда. Командиром в этих отрядах был тот, кто сформировал их, и назначение командира штабом грозило развалом отряда. Весьма часто среди этих командиров встречались авантюристы, пьяницы и совершенно чуждые Советской власти лица. Да и командиры отрядов, формировавшихся штабом, весьма нередко назначались из случайно подвернувшихся людей, за отсутствием своего кадра работников, и мало чем отличались от самоназначенных командиров. Только в рабочих и крестьянских отрядах командиры были свои и в большинстве случаев коммунисты. Вновь формируемые отряды, приходя на фронт, в большинстве случаев не усиливали создавшуюся в первые дни группу войск, а вносили дезорганизацию и при малейшем удобном случае спешили скрыться в тыл, где они могли беспрепятственно разъезжать по железнодорожным линиям и угрозами добывать себе все необходимое на местах остановок.

Снабжение фронта, как военным снаряжением, так продовольствием и обмундированием, шло из рук вон плохо – нужда в винтовках, патронах и снарядах на наших передовых позициях доходила до катастрофических размеров, когда оставался один патрон в винтовке и ни единого снаряда для орудий. Наряду с крайней бедностью вооружения было немало хаоса в самом снабжении. Участок фронта, имеющий 3-дюймовые орудия, получал снаряды для 6-дюймовых, имеющие 6-дюймовые получали только 3-дюймовые снаряды. Или группа войск, получающая приказ сняться и идти пешим порядком, на все требования не получала никаких средств для пешего передвижения, а в это же время группа войск, получившая предписание погрузиться в вагоны, загружалась всем необходимым для пешего продвижения.

Не лучшее положение, чем со снабжением, получалось и с боевыми приказами. То по нескольку дней ожидали ответа на срочные запросы и, так и не дождавшись, продвигали войска по собственному усмотрению, а то в один день, и почти в один час, – три-четыре приказа и подчас один другой отменяющий. Так, получается приказ удержать участок во что бы то ни стало с сообщением, что подкрепление высылается, через ½ ч. – приказ, со строжайшим предписанием срочного выполнения, перебросить лучший отряд на другой участок фронта, а еще через ½ ч. – 1 ч. приказ: немедленно отступить, и вслед за этим – предписание спешно занять впереди лежащий пункт. Устранить недоразумение с приказами по прямому проводу только в редких случаях удавалось даже там, где связь имелась. Для того чтобы получить штаб главнокомандующего, требовались часы, а, получив его, в редких случаях можно было вызвать к аппарату ответственного работника штаба, и в большинстве случаев приходилось передавать дежурному и ответ получать тогда, когда он терял всякое значение.

Неналаженность работы штаба, отсутствие руководства Советского правительства на местах, растерянность партийных и советских работников в ближайшем тылу фронта создавали чрезвычайно тяжелые условия для боровшихся на передовых позициях. Ответственным товарищам, работавшим в штабах на боевых участках фронта, приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы заполнить недочеты работы тыла и при всех трудностях удержать наш фронт. Им приходилось изживать все недоразумения, возникающие с недисциплинированными, наспех сколоченными отрядами, присылаемыми для подкреплений и отказывающимися идти в бой; принимать на себя все протесты, подчас достигавшие крайнего озлобления, со стороны наших вооруженных сил на плохое и несвоевременное снабжение и распоряжения штаба; находить выход из разноречивых распоряжений штаба и отвечать перед главнокомандующим за все военные действия, производившиеся на их участке фронта; производить формирование и вооружение добровольцев, старых солдат, сотнями стекавшихся из деревень и сел, расположенных в полосе фронта; раздобывать в ближайшем тылу вооружение и все необходимое техническое снабжение и продовольствие; проводить мобилизацию лошадей и гужевого транспорта; зорко следить за действиями железнодорожной администрации и всего старого чиновнического персонала; руководить работой местных Советов и укреплять ближайший тыл, не говоря уже об информации местного населения и агитации среди рабочих и крестьян и административной работе в штабе. В тот период партработник в штабе отвечал за все, и к нему шли за решением всех вопросов, начиная от решения военного передвижения и кончая выдачей банки консервов или пары портянок. И нет ничего удивительного, что 24 часов в сутки этим товарищам не хватало. По 2–5 суток им не удавалось уснуть – засыпали во время работы, стоя. И никакими силами, вплоть до обливания ледяной водой, разбудить свалившегося товарища не удавалось. В результате крайнего физического переутомления и постоянного нервного напряжения руководящий работник, от которого буквально зависело существование боевого участка фронта, становился живым автоматом, подчас неспособным не только проявить живую инициативу, но даже дать толковый ответ на вопрос. Попытались бы вы спросить в тот период любого партработника на фронте о его желании, и он, ни на секунду не колеблясь, ответил бы вам – «уснуть».

Это состояние не могло не сказываться на работе, особенно в массах, и на отношении к товарищам, остающимся в тылу. Нередко на настойчивые требования делегатов от рабочих или крестьянских собраний прислать докладчика, «так как народ хочет идти бороться с немцами, да не знает как», такового никак нельзя было раздобыть. Каждый отговаривался отсутствием времени, а на длительные уговоры своих, безнадежно махая рукой, заявлял: «Не пойду, что я скажу?! У меня голова пустая. Да и что говорить?! Все скверно…» И в результате товарищи между собой переругивались, докладчик не являлся, и митинг расходился, не получив ответа на животрепещущие вопросы.

На этой же почве стало зарождаться и расти в своей среде недовольство парттоварищами, находящимися в глубоком тылу и отдававшими все свое время бесконечным заседаниям, дискуссиям и обсуждению вопросов, не связанных непосредственно с боевой работой. Их деятельность рассматривали, как совершенно бесцельную трату времени и желание создать себе видимость работы, дабы иметь повод находиться в безопасных условиях. Чаще и чаще в своем кругу стали слышаться раздраженные разговоры о работе ЦИК и Народного Секретариата, и нередко молено было услышать весьма нелестные реплики по адресу товарищей, руководящих работой центрального советского органа. Это недовольство особенно усиливалось в моменты приезда в новые пункты. Отступая в ближайший тыл, там уже не находили ни Исполкома, ни парткомитета и ни единого ответственного советского работника – чаще всего царило полное безвластие. Но бывало, что советские войска встречали общественные деятели, любезно докладывавшие, что Советская власть покинула город, передав власть общественным организациям – городским думам или земским управам, и тогда военным партработникам приходилось заниматься местными делами, дабы создать мало-мальски сносные условия для наших войск. Тут наших тыловых работников не щадили, и все затруднения и все недочеты сыпались на их головы. Чем больше отступали вглубь тыла, тем сильнее росло недовольство, и в результате всякая надежда на поддержку тыла исчезла, – та слабая связь с ЦИК и Народным Секретариатом, какая была еще вначале, в дальнейшем окончательно прервалась.

При таком положении вести успешно борьбу с регулярными войсками, численно превышавшими наши силы в 10–20 раз, прекрасно технически снабженными, наступавшими под руководством опытных специалистов, не представлялось никакой возможности. Наши войска на всех участках фронта почти непрерывно отступали, а крупные города один за другим переходили в руки оккупантов.

В каких условиях велась борьба на наших участках фронта и с какими силами, можно судить по положению в группе войск Бахмачского участка фронта, пробывших на боевых позициях, до сдачи Харькова, с 8/III по 8/IV, по линии фронта Бахмач – Ромны – Гадяч – Зеньков – Ахтырка – Кириковка – Богодухов – Люботин – Мерефа.

Эта группа войск находилась не в худших условиях и, по мнению товарищей с других участков фронта, даже имела преимущество, так как в ней находилась значительная группа партработников и командование было в руках партийного товарища[113]113
  Отсутствие каких бы то ни было документов, по которым можно было бы восстановить те условия, в которых находились наши войска, заставляет меня писать о положении группы войск Бахмачского участка фронта по своим воспоминаниям, и здесь я позволю себе остановиться на ряде мелких эпизодов, которые лучше всего смогут охарактеризовать то положение, в котором велась борьба с германскими войсками.


[Закрыть].

Как я уже говорила, 6/ІІІ из Полтавы для установки Бахмачского участка фронта выехали сводные отряды, численностью около 320 человек, под командой Примакова. По пути следования мы встретили поезд киевских железнодорожников, стоявший на одной из станций. В поезде находилось свыше 100 чел. активных железнодорожных рабочих, некоторые с женами и детишками, имелась кухня и значительные запасы продовольствия. Все мужское население поезда имело винтовки, но многие владели ими плохо, а на некоторых площадках вагонов стояли пулеметы. После переговоров с тт. железнодорожниками, не знавшими, что с собой предпринять, мы предложили им ехать вместе с нами, предполагая, что их знание железной дороги будет очень полезно в Бахмаче – крупном узловом центре. Но так как по пути следования на всех станциях мы не встретили ни одного политработника, а только железнодорожную администрацию, которая работала без всякого контроля, то устроив в поезде партийное совещание[114]114
  В тот период без совещаний и митингов ничего не предпринималось.


[Закрыть], решили по всей линии Полтава – Бахмач установить на станциях свой полный контроль путем назначения комиссаров. Тут же наметили права и обязанности этих комиссаров, которые заключались в следующем: 1) контролировать действия железнодорожной администрации, 2) наблюдать за железнодорожными проводами и 3) спешно продвигать наши военные поезда и строго следить за выполнением всех требований Советской власти. Для этой работы железнодорожные товарищи были наиболее приспособлены и, не доезжая Бахмача, нам пришлось многих из них оставить по линии, назначая их (на основании полномочий, данных мне главковерхом) комиссарами.

В Бахмаче мы нашли около 6 тысяч чехословацких войск, и большая часть железнодорожных путей была занята их эшелонами, а на вокзалах и у аппаратных дежурили их военные представители. По сведениям чехословацкой разведки на Бахмач продвигалось около 10–12 тысяч германских войск. Штаб чехословаков, еще до нашего приезда, выдвинул со стороны их продвижения свой заслон – тысячи 1½ штыков с артиллерией.

По приезде наш штаб (Примаков, Бош Е. и Пятаков Юр.) решил прежде всего столковаться с чехословацким штабом. Но это оказалось довольно сложной задачей. Представители чехословацкого штаба говорили с нами корректно, сдержанно, но ни на один вопрос прямого ответа не давали и с нескрываемой иронией спрашивали: «Вы думаете этими силами бороться с германской армией?» Нам приходилось делать вид, что мы не замечаем злой насмешки и, между прочим, сообщить, что на днях должны прийти войска, а наша задача подготовить все к их приезду. На это чехословаки отвечали коротко: «Если у Советской власти будут силы, чтобы вести войну с Германией, мы вас поддержим»… Наше предложение ввести одного представителя в их штаб, не встретило прямого отказа, но всячески отводилось заявлениями, что у нас нет военных специалистов, а у них исключительно военный штаб, и что присутствие нашего представителя они могут понимать только как политический контроль. Что касается военных действий, то они готовы нас информировать о своих решениях и даже, если потребуется, предварительно сговариваться по каждому отдельному случаю. Пришлось на этом согласиться, так как на большее рассчитывать по их тону не приходилось. Правда, никто из нас на действительную поддержку чехословаков не рассчитывал, но рвать с ними не считали возможным, так как т. Овсеенко требовал от нас максимальной сговорчивости и уступок, основываясь на телеграммах тов. Троцкого, в которых сообщалось, что чехословацкий штаб официально заявил о своем решении оказать поддержку Советской власти в борьбе с Германией. В тот же день, как только нами были поставлены комиссар, в аппаратной, на обязанности которого лежал просмотр всех переговоров, и комиссар движения, без разрешения которого ни один эшелон не мог быть выпущен с вокзала, чехословаки перебрались с вокзала Киево-Воронежского, где остановился наш штаб, на вокзал Либаво-Роменский, где установили свою охрану и где 5–6 наших работников не могли следить за их распоряжениями и действиями.

Числа 10-го к нам прибыл отряд, человек в 400, сформированный в Полтаве из киевских рабочих, с группой партработников – Коля Голубенко, Евгений Эдельштейн, Довнар-Запольский, Вера Бухарцева, Лида Соколова и Казюлина – первые три тт. были штабом этого отряда, последние три – санитарным отрядом. Большинство отряда состояло из рабочих, никогда не бывавших на фронте и очень плохо владевших оружием. Всего составилась группа войск человек в 700–800. С этими силами мы заняли боевой участок фронта, несли разведку и, пользуясь спокойствием на фронте и с нетерпением поджидая подкрепления, занялись налаживанием связи, организацией охраны вокзала и путей из железнодорожной красной гвардии и снабжением нашей группы войск продовольствием и всем необходимым. К этой работе привлекли местный Совет, и Исполком Совета полностью взял на себя организацию и доставку продовольствия. Работа шла успешно – 12/ IIІ вышел первый номер нашей газеты «К оружию!» – орган наступающих на Киев советских войск, издание группы войск Бахмачского участка фронта. Сведения с Полтавского участка фронта, нашего левого фланга, приходили хорошие – там уже составилась группа войск около трех тысяч, и настроение в нашей группе войск создалось бодрое – боевое.

Несколько беспокоил нас наш левый фланг – Конотоп. Хотя Конотоп, по крепости Советской власти и революционному настроению рабочих, сам по себе представлял для нас значительную опору, но прибывший туда из Харькова числа 10/ІІІ отряд был крайне неудачно сформирован, из случайно набранных людей, и командующий этим отрядом был человек с неизвестным прошлым. В рядах войск и в штабе совершенно отсутствовали партработники, и с первого дня между штабом и местными органами власти начались трения, которые усугублялись с каждым днем и грозили столкновениями отряда с населением. Вмешаться в действия командующего этим отрядом мы не могли, так как он получил полномочие от главнокомандующего т. Овсеенко – занять боевой участок на правом фланге от Бахмачского участка, фронта – и действовал самостоятельно, отказываясь подчиняться Примакову. Что это был за отряд и какое положение создалось у нас на правом фланге, лучше всего покажет следующий случай, имевший место в Конотопе.

Кажется, на 12/IIІ в Конотопе назначен был губернский съезд Советов. Никто из центра на съезд не приехал, и так как настроение, в связи с действиями командующего, создалось тревожное, то конотопские товарищи вызвали срочно меня из Бахмача. Приезжаю в Конотоп часов в 11 дня – все пути заняты воинскими эшелонами, на вокзале полно подвыпивших солдат, а на одной из железнодорожных площадок грозно возвышается необычное и редкое на наших фронтах 10-дюймовое орудие, дулом направленное на город, с готовой командой и ящиками снарядов. Смехотворное зрелище обращает мое внимание. Подхожу ближе, – команда пьяная, начальник, узнав меня, сконфуженно, заплетающимся языком, докладывает, что по распоряжению командующего приказано навести орудие на город, так как в городе неспокойно и нужно их попугать… Иду разыскивать штабной вагон. В вагонах и на путях масса солдат и все здорово выпившие, в ответ на мой вопрос: «Где штаб?» – получаю площадную ругань. Покамест разыскиваю штаб, моим глазам представляется новое зрелище. Под строгим караулом ведут активных членов комитета (б-ков) и Исполкома, – всех знаю с первого дня февральского переворота, все местные рабочие, серьезные, преданные работники, – направляюсь к ним и узнаю, что по распоряжению того же командующего арестован весь президиум губернского съезда, без всяких объяснений причин и без всякого повода со стороны съезда. Направляемся вместе в штаб. Встречает нас очень развязный адъютант (по виду молоденький офицерик), без доклада к начальству не впускает, останавливаемся в коридоре вагона. Покамест я достаю удостоверение, к командующему входит начальник караула, докладывает ему о приводе арестованных – президиума съезда. К нам доносится дикая площадная ругань командующего с прибавлением: «расстрелять, изничтожить этих мерзавцев»… Отстраняю адъютанта, который несколько растерялся, узнав, что перед ним Бош (чем объяснить, не знаю, но вся примазавшаяся мразь меня боялась), и вхожу без доклада. Вижу у стола, перед разложенными картами старого знакомца Шарова, которого еще в период борьбы с Центральной Радой 2 раза арестовывали за бандитизм и препровождали к т. Овсеенко со всеми документами. При моем появлении смутился, но пьяное состояние придало бодрости, и он начал развязно, но не особенно членораздельно давать мне объяснения и говорить о каком-то бунте в городе, о том, что он ничего худого не хотел сделать, а вызвал товарищей только для объяснений, что орудие навели, только чтобы припугнуть, и в этом я сама могу убедиться, так как стрелять с площадки невозможно, и проч. и проч., и что он вот сейчас при мне, как подтверждение своих слов, дает распоряжение немедленно всех отпустить и снять команду с площадки, где находится орудие… Товарищи уехали на съезд, а я еще с час вела беседу с этим типом, указывая ему на недопустимость его действий, на пьянство вокруг, на бездействие и стоянку на вокзале и проч. и проч., и хотя твердо знала, что это бесцельная трата времени, но другого выхода не было – он имел широчайшие полномочия от главнокомандующего. Часам к 3 попадаю в город. Вид мертвый. Только изредка по пустынным улицам с гиканьем проносятся, группами по 20–30 чел., конные разъезды Шарова.

Попадаю прямо на заседание партийного комитета и из доклада секретаря узнаю следующее: с первого момента приезда Шаров отнесся к местной советской власти враждебно, произвольно начал устанавливать «крепкую» власть в городе, обложил местную «буржуазию» (в число которой попали железнодорожные рабочие) громадной денежной контрибуцией, производит массовые реквизиции, ночные обыски по квартирам и не стесняется с расстрелами; что Шаров как бы забыл о своих непосредственных заданиях и обращает внимание исключительно на местный поселок, участок фронта не устанавливает, даже разведка выезжает только версты за 3–4 от вокзала, весь отряд находится в вагонах на вокзале и занят исключительно реквизициями и беспрерывным пьянством; что попытки Исполкома Совета и парткомитета (б-ков) столковаться с Шаровым ни к чему не приводили, и во избежание вооруженного столкновения Исполком и парткомитет выполняют все его требования и предписания, хотя глубоко возмущены ими и считают, что действия Шарова направлены к срыву Советской власти, но ни в коем случае не к укреплению ее; что результаты деятельности Шарова уже сказались на отношении рабочих, которые в первое время решили все, как один человек, вооружиться и идти на фронт, а сейчас сторонятся наших войск и, чувствуя себя бессильными что-либо предпринять, – пассивны, и что, коротко говоря, вся деятельность Шарова есть открытое контрреволюционное выступление. Возмущенно спрашиваю товарищей: «Почему молчите? Почему не сообщили т. Овсеенко?» – хотя по собственному опыту знаю, что т. Овсеенко по другому оценивает Шарова и, несмотря на все материалы и беседы с ним о бандитской деятельности Шарова, он все же дал ему опять полномочия не только командования, но и для борьбы о контрреволюцией. На мои вопросы секретарь комитета сокрушенно махнул рукой: «От провода не отхожу целые дни, а толку никакого. Овсеенко к аппарату не подходит, а его подчиненные сообщают, что докладывали, и наши сообщения находятся у главнокомандующего»…

К 6 часам иду на съезд. Нужно идти… Нужно как-то объяснить съезду действия нашего командующего Шарова. А хочется не объяснять, а немедленно расстрелять этого мерзавца… Встречают бурными аплодисментами и предоставляют слово вне очереди… Съезд заявляет о своем решении все силы отдать на борьбу с оккупантами и всемерно поддерживать Советскую власть во всех ее мероприятиях и требует от Советской власти беспощадной борьбы со всеми примазавшимися, дискредитирующими народную власть… Еду снова на вокзал, чтобы поговорить по аппарату с т. Овсеенко… Но в главном штабе, кроме спеца, никого нет, и приходится отложить разговор и терпеть Шарова… Отправляюсь на заседание комитета и президиума съезда. В городе непроглядная тьма и почти непрерывные отдельные выстрелы. Подъезжаю к зданию Исполкома и вижу, что из дверей два вооруженных солдата выводят секретаря комитета и ведут его к стоящему тут же закрытому автомобилю. Увидев меня, арестованный товарищ приостановился со словами: «Вот, т. Бош, везут в штаб Духонина!» Подхожу быстро к автомобилю и вижу человек шесть вооруженных военных, прячущих от меня свои лица… Мы одни; я и безоружный секретарь… Начальническим тоном спрашиваю сидящих в автомобиле: «В чем дело?» Но в этот момент двое конвоиров стремительно бросаются в автомобиль, и, толчком срываясь с места, автомобиль полным ходом бросается вперед и исчезает во тьме. Спрашиваю товарища: «Кто такие? Зачем вы подчинились? Ведь это бандиты?» Смеется: «Эх, т. Бош! Бандиты-то – бандиты, с этим согласен, но приехали они с предписанием начальника группы войск, за его подписью… Я ведь его подпись хорошо знаю, много получал бумаг… Что мне было делать? Сопротивляться, чтобы вызвать бойню в городе? И с кем? С советскими войсками – значит, свои на своих? Другого выхода не было, я должен был подчиниться и умереть зря – главное, зря!»… Идем в комитет, на заседание, но оно не состоялось. Товарищи, ожидая нового налета, заблаговременно ушли. Потолковав с двумя дежурными членами комитета, решили, что секретарь на время уедет со мной, чтобы избежать новой такой же истории (на нем, как на секретаре, концентрировалось внимание Шарова), а я должна срочно информировать т. Овсеенко и требовать строжайшего наказания бандитов… Через два дня Шаров получил предписание от т. Овсеенко срочно сдать командование Примакову и самому возвратиться в Харьков. Но он тайком скрылся со всем своим отрядом и укатил неизвестно куда[115]115
  В дальнейшем Шаров был расстрелян советскими войсками.


[Закрыть]. Конотопский участок фронта остался открытым, так как сил для занятия его у Примакова не было. Новые войска из тыла к нам не приходили и, вместо ответа из главного штаба на наши требования поспешить с высылкой войск, мы прочли в «Вестнике» в отделе телеграмм сообщение, что положение Советской власти в Конотопе «блестящее»… «Ha днях займем, совместно с чехословаками, Нежин и Гомель, по направлению которых посланы довольно сильные отряды»[116]116
  Подобные сообщения встречаются в наших газетах очень часто – связь фронта с тылом была крайне слабой, и наши газеты пользовались часто сообщениями «очевидцев».


[Закрыть].