Текст книги "История Кубанского казачьего войска"

Глава VII
Заселение Старой Линии

Следующими за черноморцами засельщиками Кубанской области были донские казаки. Когда занята была Черноморским войском Кубанская линия в нижней ее части, естественно, явилась необходимость в заселении этой военной полосы и на остальном ее протяжении. Трактатом с Турцией 28 декабря 1783 года река Кубань была признана границей русских владений. По левую сторону ее обитали черкесские племена и часть оставшихся здесь ногайцев. Те и другие представляли собой крайне беспокойных и неуживчивых соседей, склонных к набегам и грабежам. Прилегающие к правой стороне Кубани пространства после ухода ногайцев были не заселены. Оставалось, следовательно, продолжать далее вверх по Кубани принятую для Черноморского вой-ска систему военной колонизации.

Таким образом, господствовавшими здесь условиями заранее определялся характер этой колонизации. Требовались военные люди, которых можно было бы противопоставить беспокойным соседям. Такими засельщиками Кубанской линии правительство считало донских казаков.

В своем месте уже отмечены условия, при которых сложилось Донское казачество. Организованное первоначально по типу Запорожской Сечи, оно осело на Дону таким же военным станом, как и Сечь; но очень скоро потом приняло свои собственные оригинальные формы: расселилось по Дону и его притокам городками или станицами, а станичную жизнь построило на семейном начале. Обе эти особенности – станичные порядки и семейный уклад – имели решающее влияние на дальнейшую судьбу войска. Войско развилось и окрепло семьями в станичных общинах; выборные представители этих общин – атаманы – были представителями патриархального начала; их слушались, как старших в семье, как казачьих отцов-атаманов, приводивших в исполнение распоряжения казачьего круга или схода; с ними, как таковыми, считалось как центральное русское правительство, так и местное начальство; атаманами, наконец, поддерживались военные предприятия и усиливались или ослаблялись народные волнения. Последние, как общее выражение народных настроений, особенно характерны для истории Донского войска.

Казачьи волнения на Дону носили в разное время различный характер. Они, можно сказать, шли рука об руку с развитием вой-ска и с изменениями в его организации.

Первые по времени казачьи вожаки – Ермак Тимофеевич и Стенька Разин – отличались широкой казачьей удалью, неразлучной с боевыми набегами и наживой на счет врага. Это была общая мерка международных отношений южнорусских кочевников и засельщиков того времени, обнимавшая как чисто военные столкновения, так и удалые набеги с грабежами. Ермак, однако, сумел вовремя заглушить в себе и в товарищах буйные порывы к набегам и грабежам и, завоевавши Сибирское царство, занял в истории почетное место завоевателя, усилившего и расширившего возобновлявшуюся, после свержения татарского ига, Русь. Разин остался до гробовой доски бесстрашной, широкой натурой повольника, «тешившегося кровавыми боями». Казалось, этот зверь-человек не признавал иной жизни, кроме кровавых похождений по Волге и Каспию. Таким Стенька Разин остался и в мирной обстановке казака, заменивши разбой борьбой с правительством. Давши, после первых своих разбойничьих подвигов, русскому правительству обещание прекратить набеги казачьей вольницы на Волгу и Каспийское море, – Разин сразу стал на сторону раскольников. Под флагом защитника казачьих прав и вольностей он запретил строить православные церкви, «выгнал, – по словам Ригельмана, – попов и велел венчать людей к браку около вербовых дерев». Жестоко потом расправившись с правительственными агентами, Разин поднял народную массу на защиту ее прав и раскола, бесчеловечно поражая противников до тех нор, пока сам не был пойман и четвертован.

Следующие затем вожаки казачьих волнений – Булавин и Пугачев – действовали исключительно под влиянием зашиты прав угнетенной массы. И Пугачев даже вышел из рамок чисто казачьих интересов. Булавин поднял бунт за право казачества принимать в свою среду помещичьих крестьян, а Пугачев, обещая в положении самозванца народу землю и волю, повел борьбу против помещиков и закрепощения крестьян.

Лились потоки крови, совершались невероятные жестокости, зверствовала масса, зверствовали войска, вообще борьба обеих сторон – народа и его противников, проявлялась в ужасных формах взаимного истребления; но всеми этими ужасами, даже в слабой степени, не окупались те скромные приобретения, которые удавалось удержать массе в области своих интересов и прав. Булавин боролся за раскол, а никогда еще раскольники не испытывали таких утеснений, как после Булавинского бунта, и Некрасову все-таки пришлось бежать со своими единомышленниками на Кубань. Пугачев истреблял помещиков и давал волю крепостным, а именно после подавления Пугачевского бунта наиболее усилилось поместное право и сильнее, чем когда-либо, стеснены были помещичьи крестьяне. Так всегда поступают победители с побежденными.

Забунтовали и те донцы, которых правительство предназначило к переселению на Кубань, но это был чисто колонизационный бунт.

В это время уже были отчасти сделаны подготовления к колонизации Кубанской линии. Начиная с 1788 и по 1891 год в некоторых местах Кубанского правобережья были устроены крепости, редуты и ретраншементы в направлении Кордонной линии. К началу 1792 года здесь числилась крепость Прочноокопская, укрепление Преградный стан, ретраншемент Темнолесский и 17 редутов: Барсукловский, Кубанский, Надзорный, Недреманный, Убежный, Державный, Григориполисский, Западный, Царицынский, Терновский, Темишбекский, Кавказский, Казанский, Тифлисский, Ладожский, Усть-Лабинский и Воронежский. Названия некоторых редутов были даны по именам тех полков, которые здесь были расположены; но никаких поселений на Кубани тогда еще не существовало. Самые укрепления отличались примитивным устройством. Редуты, напр., представляли собой временные летние помещения для мелких частей войск. На зиму редуты оставались пустыми, так как войска выходили на зимние квартиры в Ейское укрепление, Азов, Таганрог, в Бахмутский округ и в ближайшие к Черкаску донские станицы.

В конце 1791 года, до заключения 29 декабря того же года мира с Турцией в Яссах, главнокомандующему войсками на Кавказе и Кубани Гудовичу предложено было высказать свои соображения об укреплении Кавказской линии на всем протяжении от Каспийского до Черного моря. России необходим был твердый оплот против беспокойных горских племен. И Гудович 16 января 1792 года представил правительству подробные сведения о состоянии как всех укреплений по линии, так городов и селений, находившихся в окружности тех мест. Основываясь на этих сведениях, он со своей стороны находил необходимым, во-первых, соорудить более фундаментальные и сильные крепости, редуты и др. укрепления взамен существующих, и во-вторых, образовать новую Линию из 12 станиц между Белой Мечетью и Усть-Лабой. Ряд новых станичных поселений Гудович проектировал в таком порядке: первую станицу между Соленым бродом и Белой Мечетью, вторую при Константиногорской крепости; третью при Кумском фельдшанце, четвертую при Воровсколесском редуте, пятую при Невинномысском редуте, шестую при Темнолесском ретрашементе, седьмую при Недреманном редуте, восьмую при Прочноокопской крепости, девятую при Григориполисском укреплении, десятую при Кавказской крепости, одиннадцатую при Тифлисском редуте и двенадцатую при Усть-Лабинской крепости. Только две первые из двенадцати станиц проектировались в нынешней Терской области, остальные десять станиц находились в пределах Кубанской области. Первые четыре станицы Гудович находил возможным заселить казаками Волгского полка, следующие три казаками Хоперского полка и остальные пять станиц донскими казаками в количестве трех переведенных с Дона полков. Указом 28 февраля 1792 года приказано было привести в исполнение предположения Гудовича по устройству Линии от устья р. Терека и до Екатеринограда и по возведению крепостей и редутов между Екатериноградом и Воронежским редутом. Тогда же для этой цели назначен был из Оренбурга инженер Фере. Тем же указом одобрен был план расположения войск по Кавказу и переселение оставшихся после суворовского выселения ногайских татар на Молочные Воды, по р. Куме и к трухменцам. Но правительство не имело в виду тревожить Волгский и Хоперский полки, сидевшие уже оседло на Кавказе. Взамен этого Высочайше повелено было заселить новую Линию донскими казаками в количестве 3000 семейств, для чего оставить 6 донских полков, служивших на Линии. С весны казакам приказано было начать постройки во вновь заселяемых станицах, и для ускорения строительных работ назначены были расположенные по Линии регулярные войска. Переселяемых казаков решено было снабдить всем необходимым для житья в станицах и продолжать выдачу жалованья, провианта и фуража, пока они не обзаведутся хозяйством. На каждую семью назначено по 30 р. денежной субсидии и для постройки церквей по 500 рублей на станицу. Казакам предоставлялось посылать взамен себя охотников с Дона, а самое переселение начать осенью на подводах от донских станиц, обеспечив переселенцев всем необходимым в пути. Поселение новых станиц поручено было командиру Моздокского казачьего полка генерал-майору Савельеву под руководством Гудовича. В положении командующего пограничными войсками генерал Гудович должен был согласовать двоякого рода цели: выгода наилучшей защиты края от набегов черкесов и удобства новых поселенцев. Так как эти последние были военными людьми, то Гудович должен был ввести их в свой общий план военных предначертаний.

На обширном пространстве от Каспийского моря и до границы Черноморского войска Гудович располагал 4‑мя драгунскими полками, 3‑мя карабинерными, одним пехотным мушкатерским четырехбатальонного состава и 6‑ю полками двухбатальонного состава, 2‑мя егерскими полками и 5‑ю казачьими полками, а всего, следовательно, 21 полком. В ведении же Гудовича находились Хоперское, Волгское, Терское, Семейное и Гребенское казачьи войска. Предстоящая задача состояла в том, чтобы расположенные по Кордонной линии вой-ска смогли и черкесов удержать в пределах их владений, и возвести ряд предполагаемых укрепленных пунктов. Работы эти начались с постройки Кумской крепости на Песчаном Броде, вблизи нынешней Суворовской станицы. Июля 26-го сюда прибыл инженер капитан Брюзгин, назначивший место как для Кумской крепости, так и для Тамлыкского редута близ Воровского леса, а 19 июня начались и работы. Особенное значение Гудович придавал Усть-Лабинской и Кавказской крепостям, как главным оплотам против набегов горцев. Последняя, как расположенная в крайнем пункте излучины Кубани, должна была закрывать правый фланг Кубанской линии и преградить главную, наиболее проторенную дорогу, по которой направлялись горцы в набеги. Поэтому еще 26 июня генерал Булгаков, располагавший тремя мушкатерскими и одним драгунским полками, назначил отряд для заготовления леса на казармы. К этому числу заготовлено уже было 1200 бревен и 500 деревянных лопат. 9 июля прибыл сюда инженер-майор Грызлов и приступил к планировке Кавказской крепости на месте бывшей Павловской, которая была построена Суворовым в 1778 году, но в следующем же году была срыта, вследствие заключения мира с Турцией. Знаменитый полководец сразу же нашел наиболее важный пункт для преграждения набегов черкес, и графу Гудовичу оставалось только осуществить это указание проницательного полководца. Тогда же избраны были места для четырех редутов – первое у Сухого дуба на броде через Кубань, второе в четырех верстах выше Темишбека, третье на Копанях и четвертое на Егорлыке близ нынешнего Вестославского селения Ставропольской губернии. 6 августа инженер Грызлов представил графу Гудовичу окончательно разработанный план Кавказской крепости, и в том же месяце вой-ска приступили к вырытию рва и насыпке вала. Когда прибыл из Оренбурга главный инженер генерал Фере, то 8 сентября он нашел работы по сооружению Кавказской крепости в полном ходу и, как он выразился в рапорте графу Гудовичу, «в неожиданном успехе», почему и просил главнокомандующего «великодушно наградить солдат заработанными деньгами». Инженеру Грызлову и поручику Радину Фере приказал строить редуты у Сухого дуба и выше Темишбека, обозначив на избранных местах главными линиями размеры редутов. Отсюда Фере отправился вниз по Кубани и избрал место для Усть-Лабинской крепости. Постройка крепости велась по всем правилам тогдашнего военно-инженерного искусства. Земля для валов просеивалась через грохоты, просеянная земля смачивалась водою, перекладывалась при насыпке на валу кореньями трав и утрамбовывалась ручными колотушками. Уклоны и покатости выравнивались по градусной доске и обрезывались под рейку. Работы вообще велись аккуратно и о ходе их представлялась графу Гудовичу подробная отчетность через каждые 6 дней.

Но другому плану правительства о переселении донских казаков на Кубань, плану быстрому и скороспелому, не суждено было так же быстро и беспрепятственно осуществиться. И это понятно. Тут пришлось иметь дело не с бревнами и просеянной землей, а с живыми людьми и целым укладом народной жизни. Нужно было переселить на Кубань донцов, которые не хотели этого. Между тем правительство, после разрушения Запорожской Сечи и подавления пугачевщины, привыкло к решительным мерам против казачества и не считалось с его интересами. На казаков смотрели, как на беспокойный государственный элемент, и не стеснялись с ними. При переселении донцов на Кубань, помимо явной несправедливости поселения на Кавказе казаков, отбывших здесь очередную службу, как тяжелую повинность, правительство не захотело считаться с обычными порядками казаков по наряду их на службу и на переселение; оно даже не известило, кажется, атамана Донского войска о проектируемом выселении донских казаков на Кубань. По сложившимся у Донского войска обычаям, как отправление казаками службы, так и в особенности выселения с родины производились по очередям и по жребию. Наряды правильной и регулярной службы велись поочередно известными частями войск, и в конечном результате получалось, что каждая часть войска участвовала в более или менее равномерном отбывании военной повинности. Когда же казаку приходилось жертвовать более серьезными и трудно поддающимися очередной системе интересами, как, например, при переселении на другие места, тогда казаки бросали жребий. В описываемом случае колонизации Кубанской области донскими казаками правительство бесцеремонно нарушало именно эти порядки, без всякой нужды в том. Оканчивая службу на Кубани, казаки с нетерпением ожидали того дня, когда распустят их по домам, а на смену им придут другие очередные полки. И вдруг получается распоряжение навсегда оставить на Кавказе этих чающих возвращения домой донцов. Вполне понятно, что казаки взволновались.

В эту именно пору три донских полка – Поздеева, Луковкина и Кошкина, – отбывшие свою трехлетнюю очередную службу на Линии, должны были смениться новыми тремя полками Давыдова, Реброва и Алексея Поздеева. Мелкими командами служившие полки занимали кордонные посты по Кубани и распределены были частями при отрядах регулярных войск. Полк Поздеева, или атаманский, в начале мая 1792 года стоял лагерем около Григориполисского укрепления, а части этого полка находились при редутах Ладожском, Казанском, Царицынском, на р. Егорлыке, Терновском и Расшеватском. Штаб полка Кошкина расположен был при Недреманном ретраншементе, а отдельные части Кошкина и Луковкина полков занимали посты при редутах Скрытном, Кубанском, Державном, Убежном и при Недреманном ретраншементе. Из шедших на смену полков прибыл только полк Давыдова, расположенный у Темишбека; полки же Реброва и Алексея Поздеева были задержаны на Дону в момент казачьих волнений. Вообще же, следовательно, донцы стояли не целыми полками в определенных местах, а были разбиты на части и разбросаны на огромных пространствах. Это, однако, не помешало их объединению на почве возникших волнений.

Общее недовольство казачества выразилось в наиболее острой форме прежде всего в атаманском полку Поздеева. Получивши от генерал-майора Савельева распоряжение о назначении полком известного количества рабочих для рубки леса и постройки домов, казаки отказались исполнить это распоряжение. Напрасно местные власти и казачьи офицеры уговаривали их подчиниться начальству. Казаки не послушались, и волнения, охватившие атаманский полк, быстро распространились и на другие полки. Казаки стали устраивать тайные сходки и остановились на мысли об уходе на Дон. Во главе недовольных стал казак Поздеева полка Екатерининской станицы Никита Иванович Белогорохов. Это был человек энергичный, решительный, готовый грудью стать за казачьи порядки и умевший влиять на массы. У администрации он был уже меченым человеком. В архивных документах были глухие указания на то, что Белогорохов, родившийся в Пятиизбянской станице, был выслан на временное поселение к Таганрогу или Азову вместе с другими семействами за какое-то «дурное поведение». Отсюда его переселили во вновь устраивавшуюся станицу Екатерининскую, в которой он, по словам архивного документа, «и поныне дурного поведения». В это время Белогорохову было около 40 лет. Это был мужчина высокого роста, «лицом и корпусом сух, собой рус, борода русая же, не великая, глаза серые», как описан он в одном из исторических документов.

Белогорохов высказал товарищам соображение, что, вероятно, их приказали поселить на Кубани не по царской воле, а по желанию войскового атамана, считая последнего виновником нарушения казачьих порядков. Поэтому он советовал казакам обратиться за разъяснениями к войсковому атаману, настаивать на отмене состоявшегося распоряжения о поселении на Кубани служивших здесь полков, а в крайнем случае взяться даже за оружие. Казаки, горевшие естественным желанием возвратиться поскорее домой, разделяли соображения своего вожака и сочувствовали его намерениям. В атаманском полку поэтому Белогорохов сразу же избран был предводителем, и полк беспрекословно подчинился его распоряжениям. Помощником его считался казак Фока Сухоруков. В полку Кошкина главой протестующих казаков избран был казак Трофим Штукарев. Позже, когда объединились казаки всех трех полков – Поздеева, Кошкина и Луковкина, – главенство единогласно признано было за одним Белогороховым. Объединенные донцы решили прежде всего узнать на месте, действительно ли прислана на Дон Высочайшая грамота о переселении их на Кубань. Трем избранникам – Фоке Сухорукову, Степану Моисееву и Даниле Елисееву – поручено было отправиться тайно в Черкасск. 22 мая явились они неожиданно к войсковому атаману Иловайскому. Но прежде, чем возвратились посланцы из Черкасска, казаки, около 19 или 20 мая, захвативши с собой 15 знамен и бунчуков, двинулись в количестве около 400 человек на Дон, оставивши на месте своих офицеров. Едва ли к этому было подготовлено начальство. До того казаки только явно не хотели выходить на работы для рубки леса.

Извещенный об уходе казаков на Дон Гудович послал 22 мая с курьером предписания войсковому атаману Иловайскому в Черкасск и князю Щербатову в Ростовскую крепость о недопущении беглецов на Дон. Мерой этой главнокомандующий имел в виду не допустить волнения в донских станицах. Но было уже поздно. Хотя в тот же день, т.е. 22 мая, посланцы казаков получили от Иловайского на руки приказы в полки Поздеева, Луковкина и Кошкина и личное распоряжение атамана немедленно возвратиться в свои полки, но казаки взбунтовавшихся полков были уже далеко за пределами Кубанской линии. Дела сразу приняли совершенно неожиданный оборот.

Как видно из приказов войскового атамана, последний был совершенно не подготовлен к текущим событиям. Видимо, он или совершенно не знал о задуманном правительством выселении на Дон казаков, или же был слабо посвящен в обстоятельства дела. В своем приказе он сначала констатирует факт прибытия к нему Сухорукова, Моисеева и Елисеева, которые письменно и устно донесли, что 150 казаков атаманского полка не исполнили распоряжения генерала Савельева и не вышли на рубку леса для домов вновь учрежденных станиц, опасаясь, что если они, не справясь с войском, станут на работы, то тогда, самим этим фактом, они оставлены будут «на вечное поселение», не в очередь и без установленных в войске жеребьевок. Извещенный еще 17 мая главнокомандующим Гудовичем о непослушании казаков, Иловайский тогда же послал приказы в полки о беспрекословном повиновении начальству и о выходе на работу. В своем приказе по этому поводу Иловайский успокаивал казаков заверением, что он лично будет ходатайствовать в Петербург перед Государем относительно оставления за казаками прежних привилегий и установившихся обычных порядков.

А порядки эти были таковы. Обыкновенно выселялись казаки на новые места добровольно. Государи посылали пригласительные грамоты на выселение в известные места; а казаки собирали круги, «вычитывали» на них царские грамоты и вызывали охотников на переселение. Таким образом, с согласия войска формировались целые отряды охотников, пополнявшие старые вой-ска или образовывавшие новые. Так было при Петре Великом, когда казаки вышли с Дона на Терек, и при Анне Ивановне, когда донцы заняли Волгу.

И вот эти-то старинные порядки не были соблюдены при переселении донских казаков на Кубанскую линию. Об этом переселении не только казаки не были извещены грамотами на казачьих кругах, но и сам вой-сковой атаман был плохо осведомлен.

Дело в сущности было серьезнее, чем оно представляется на основании приказа, явно ослабившего резкие и густые краски события. По тогдашним законам поступок казаков карался смертью, а только что улегшиеся после пугачевщины волнения должны были служить зловещим признаком надвигающегося события. Власти едва ли склонны были гладить по головке казаков за такие проступки, как неповиновение начальству и своевольный уход с военных постов и линий. Нужны были серьезные побуждения, чтобы сам войсковой атаман решился ехать в Петербург и хлопотать там об отмене встревожившей казаков меры. И эти побуждения несомненно крылись «в нарушении казачьих привилегий». На протесте против этого пункта могло объединиться все донское казачество.

Между тем оставившие Кубанскую линию казаки 30 мая прибыли к реке Дону и расположились лагерем на противоположном от Черкасска берегу этой реки. В это время Дон необычайно разлился, и целое море воды отделяло взбунтовавшихся казаков от города. После короткого отдыха казаки по обычаю составили войсковой круг. В центре были помещены полковые знамена и бунчуки, а вокруг их, на известном расстоянии, выстроились казаки. Древний обычай и серьезность момента должны были внушающе действовать на казаков. При наступившей тишине предводитель толпы Белогорохов торжественно спросил казаков: «Знаете ли вы, отчего мы ушли с Линии и зачем пришли сюда?» – «Знаем!» – коротко и дружно загудел ответ толпы. Тогда Белогорохов предложил всем сесть, как делается это обыкновенно у народа в случаях серьезного шага в каком-либо крупном деле. Затем последовало распоряжение вожака «помолиться Богу». Казаки встали и помолились Богу. И когда закончены были все эти церемонии, Белогорохов властно приказал дать торжественную клятву друг перед другом стоять твердо и положить животы за предпринятое дело. Казаки клялись и в подтверждение своей клятвы целовали преклоненные перед ними знамена. В конце концов толпа решила переправиться в Черкасск и потребовать от войскового атамана, чтобы он показал грамоту о переселении казаков на Кубанские места, в существовании которой они сомневались.

Разлившийся на громадное пространство Дон воспрепятствовал, однако, казакам привести немедленно в исполнение свое намерение. У казаков не было лодок для переправы. Но так как при разливе реки часть казачьего скота осталась за Доном и казачье население приезжало на пастбища на небольших лодках, то казаки, захвативши несколько таких лодок, ночью незаметно подплыли на них к пристани, устроенной у Черкасска на правом берегу Дона, и забрали отсюда необходимое им количество судов.

На другой день, рано утром, вся казачья толпа переправилась на правый берег Дона и, распустивши знамена, торжественно вступила в Черкасск во главе с Белогороховым. Остановившись у дома войскового атамана, казаки «с превеликим криком» потребовали выхода к ним войскового атамана для объяснений. Атаман после некоторого колебания вышел к толпе и спросил бунтовщиков, чего они хотят. В ответ на это посыпался целый град упреков и угроз из бушевавшей толпы. Казаки обвиняли атамана в том, что он их «не защищал, а погублял», и по обыкновению вычитали ему и собственные его грехи, и грехи его отца, бывшего также атаманом. Иловайский объявил, что на переселение донских казаков на Кубань действительно есть Высочайшее повеление. Казаки закричали: «Покажи его нам!» Чтобы успокоить толпу, атаман приказал вой-сковому дьяку Мелентьеву, стоявшему на крыльце атаманского дома, сойти вниз и прочитать грамоту о переселении. Когда же Мелентьев начал читать грамоту, то казаки неожиданно заявили, что они ничего еще не ели и что, поевши, опять придут. На базаре, куда отправилась толпа, казаки вели себя чинно и платили за все деньги.

Появление в Черкасске толпы вооруженных казаков, ушедших с Кубани, взволновало городское население. Атаманский дом окружили любопытные горожане и казаки ближайших к городу станиц. Ввиду распространившихся слухов о возможности покушения на жизнь Иловайского, к атаманскому дому был приставлен караул из вооруженных казаков. Толпа бунтовщиков не нашла, однако, поддержки в массе городского населения. Некоторые горожане пытались уговорить казаков подчиниться начальству, но казаки не обратили внимания на увещания.

Поевши, казаки вновь собрались у дома войскового атамана. Здесь войсковой дьяк по требованию казаков прочел им копию с именного Высочайшего повеления о переселении, и когда, окончивши чтение, он произнес: «на подлинном написано так: Екатерина», из толпы раздалось грозное: «Вы нас обманываете!» В толпе поднялся невообразимый шум. Казаки бросились на дьяка, нанесли ему несколько ударов и отняли бумаги; дьяку, однако, удалось вырваться из рук толпы. Дело приняло такой оборот, что приставленный к дому атамана караул приготовился дать залп по толпе, но в это время Белогорохов поднял вверх свою шапку и толпа, по одному этому мановению своего вожака, сразу смолкла и успокоилась. Пользуясь этим затишьем, «почтенные люди и старики» попытались было уговорить казаков, но они не хотели ничего и никого слушать. Толпа с криками отправилась к генералам Мартынову и Луковкину и спрашивала их: «что вы с нами делаете»? Мартынов ответил, что он ничего не знает, а Луковкин пытался было успокоить казаков, но окончил также отговоркой о незнании.

После этого толпа снова отправилась к войсковому атаману, и когда последний стал уговаривать бунтовщиков и уверять, что ради защиты казачьих интересов он сам едет в Петербург, казаки кричали: «Без резону не езди, и мы тебя не пустим, а назад ехать не хотим, хотя сейчас нас всех велите побить». Результатом объяснений с Иловайским явилось требование казаков выдать им такие билеты, по которым в станицах их приняли бы не как беглецов, а как бы возвратившихся с очередной службы домой. Войсковой атаман пошел и на это, объявивши казакам, что он пошлет по станицам соответственные приказы, а им велел разойтись по домам. Казаки, видимо, несколько успокоились. Часть их снова переправилась на левый берег Дона к месту своей стоянки, а часть осталась у дома атамана, боясь, что он выедет, не давши им обещанных билетов.

По донесению князя Щербатова, находившегося с войсками в Ростовской крепости и зорко следившего за волнениями в Черкасске, взбунтовавшиеся казаки в дальнейшем вели себя следующим образом. Казаки, заручившись обещанием войскового атамана о зачете им службы на Линии и о признании их в приказах не бунтовщиками, изъявили желание выдать начальству захваченные ими на Кубанской линии полковые знамена. Июля 1‑го они переправились на левую сторону Дона, а 2 июля в 6 часов вечера около 200 человек разместились в семи лодках и приплыли с распущенными знаменами к городу. Белогорохов с тремя товарищами явился к войсковому атаману, у которого собралась казачья старшина, атаманы, «старики» от всех городских станиц, и доложил атаману о «прибытии знамен». Последний приказал ему сдать знамена, что и было исполнено. После этого Белогорохов стал требовать грамот в станицы от войскового атамана и, будучи недоволен одними его приказами, потребовал, чтобы такие же документы были посланы в станицы и «за подписями судей от гражданского правительства». И войсковая администрация была вынуждена исполнить эти требования.

Тогда и от Белогорохова, в свою очередь, было потребовано возвратить бумаги, захваченные казаками у дьяка Мелентьева. Сопровождавшие Белогорохова казаки вынули из-за пазух эти бумаги и передали войсковому начальству.

Наконец, войсковой атаман спросил вожака бунтовавшихся казаков, поместили ли они в свою жалобу те обиды, какие были чинимы им на Линии, и получил утвердительный ответ. Присутствовавший при этом генерал Мартынов заметил, что, быть может, жалоба составлена неудовлетворительно; надо бы просмотреть ее и исправить. На это другой генерал, Луковкин, возразил, что «поправлять дело не наше, а пусть лучше останется попросту». Белогорохов вынул из-за пазухи жалобу и молча передал вой-сковому атаману. Последний взял жалобу, «не смотря ее», и обещал ходатайствовать у государыни, посоветовавши казакам быть спокойными и отправиться по домам. Белогорохов и его товарищи поклонились начальству и отправились к казакам. Казаки сняли караулы, разделились на две части, и одна их них отправилась в станицы левым берегом Дона, а другая правым.

Со своей стороны, войсковой атаман Иловайский послал Гудовичу письмо, в котором явно выгораживает из этой неприятной истории себя и всячески старается сгладить резкие черты в поведении взбунтовавшихся казаков. По его словам, продолжавшееся в течение целого дня 1 мая «волнование» казаков «привело всех сограждан в ужасный страх». «Казаки, – пишет Иловайский, – искали собственно моей головы», обвиняя одного его в том, что их выселяли без очереди и жребия на Кубань. Если бы атаман поступил со своей стороны строго, то дело не обошлось бы без кровопролития и невинных жертв.