Текст книги "История Кубанского казачьего войска"

На другой день, 22 июля, генералу Берхману было передано сообщение графа Паскевича от 19 мая о том, что, по воле Государя, окончательно решено устроить укрепление в Геленджикском заливе и Мостовое укрепление против Ольгинского редута. Ввиду этого, генерал Емануель предложил Берхману сдать дела по управлению Кордонной линией Черноморского войска генералу Заводовскому, приступить к постройке крепости в Геленджике, для чего в распоряжение Берхмана был командирован инженер Данилов, взять в Геленджик из 57 вольных работников 37 человек, а 20 отправить к Ольгинскому редуту, нагрузить на суда купленные для Геленджикского укрепления материалы и заготовить дрова для парохода «Молния», назначенного для сообщений с Геленджиком. В июле же на инженера Данилова возложено было:

1. Осмотреть местоположение Геленджика: составить проект крепости и тотчас же приступить к постройке ее. Так как не было сведений о количестве гарнизона для крепости, то Берхман находил возможным проектировать крепость на 1000 человек, 18 орудий и 6 бастионов по фронту.

2. Казармы и лазарет строить деревянные из лесу, изготовленного в Анапе.

3. Имея в виду, что Геленджик порт, профиль укрепления сделать против пушечных выстрелов и рвы устроить с каменной одеждой. Если позволит местность, то устроить и передовые укрепления.

4. Крепость должна командовать над окрестным местоположением, и кустарник уничтожен на расстоянии версты кругом.

5. Если позволит местность, то устроить водяной ров.

6. Материалы и инструменты, сколько требуется, поставлять из Екатеринодара и Анапы.

Данилову разрешено было взять топографа Мануйлова, писаря, артиллерийского офицера и инженерных чиновников.

Предположения, часть которых поручено было осуществить инженеру Данилову, окончательно сложились в местных правящих кругах военного начальства в начале 1831 года. В это время особенно агитировали в пользу постройки укрепления в Геленд-жике или в Новороссийске видные представители черкесов Сефер-бей-Зан и Аббат Убых. Убедившись в том, что от Турции нельзя было ожидать помощи черкесам, они решили связать судьбы черкесской народности с Россией. Укрепление в Геленд-жике или в Новороссийске, соединенное военной дорогой с укреплением Ольгинским у Кубани, поставило бы, по их мысли, натухайцев в полную зависимость от России и успокоило бы край.

Около того же времени вновь ожила давно возникшая мысль о заселении казаками северной части Черноморского побережья. Как известно, эту местность рассчитывали занять турецкие запорожцы, образовавшие Азовское казачье войско и поселившиеся у Мариуполя. На этот раз правительство имело в виду заселить край не Азовским войском, а малороссийскими казаками. Предполагалось направить к Анапе 1300 семейств из Малороссии, и когда поставлен был вопрос, где удобнее поселить казаков – у Анапы или у Геленджика, то местные власти дали отзыв в пользу первой, как ближайшей к Черномории и изобилующей в окрестностях удобными для хозяйства землями.

Это обстоятельство также влияло на занятие Геленджикской бухты русскими вой-сками. Если не у Геленджика, то в северо-западной части громадного треугольника, населенного натухайцами, должно было осесть чисто русское население. Требовалось поставить переселенцев в благоприятные условия, и укрепленная линия от Ольгинского на Геленджик или на Новороссийск являлась делом настоятельной необходимости.

В конце июля Геленджикская бухта была занята русскими судами. Генерал-майор Берхман 1‑й рапортом 28 июля 1831 года сообщил командующему войсками на Кавказской линии, в Черномории и Астрахани г.-от-к. Емануелю, что он прибыл с отрядом в Геленджикскую бухту 23 июля. После тщательного осмотра берегов на лодках Берхман решил сделать на другой день высадку войск в северной части бухты, где на отлогом месте, известном в настоящее время под именем Тонкого мыса, казалось самым удобным расположить укрепление. Сильный ветер воспрепятствовал 24 июля высадить войска, и только 25 июля произведена была высадка войск на берег. Место на Тонком мысу оказалось действительно очень удобным для расположения крепости, но ни на самом мысу, ни вблизи не нашлось воды. К тому же у самого мыса найдено было болото, которое могло вредно влиять на здоровье солдат. Войска снова были посажены на суда.

В это время к Берхману явились два туземца. Желая успокоить их, он сказал, что войска не тронут местных жителей, если они будут вести себя миролюбиво. Туземцы со своей стороны старались уговорить Берхмана, чтобы он повременил с занятием бухты до тех пор, пока не соберутся старшины из окрестных мест. Черкесы обещали полную покорность, если земли у Геленджика действительно уступлены Турцией России, и просили 3 дня срока для сбора старшин. Берхман согласился на это и, оставляя вой-ска на судах 25 и 26 июля, на третий день 27 июля высадил 4 батальона при 8 орудиях и произвел рекогносцировку окрестностей. Не успели высаженные солдаты расположить цепь, как черкесы начали стрелять по войскам и контузили одного рядового. Русские в свою очередь открыли артиллерийский огонь, и горцы были рассеяны. При дальнейшем осмотре местности рекогносцировочным отрядом горцы снова открыли ружейную пальбу, ранили одного солдата и нескольких контузили. И снова пушки заставили горцев бежать от русских. Черкесов было до 300 человек, и заметно было, что они неоднократно подбирали при перестрелках убитых и раненых, но сколько – неизвестно.

Осмотр южной части бухты показал, что и южный мыс, называемый ныне Толстым, был не пригоден для укрепления. Здесь также не было воды и недалеко были горные возвышения, позволявшие обстреливать крепость с близкого расстояния. Тогда вой-ска заняли то место, на котором находится нынешний Геленджик. Здесь оказалось обилие превосходной воды, протекал горный ручей Геленджик и находились мощные родники. Таким образом, найдено было главное условие для возведения укрепления.

Войскам было приказано очистить под крепость место от лесной растительности. При работах в зарослях было найдено одно орудие. Перестрелка русских войск с черкесами повторялась по нескольку раз в день. Двое турок, оставшихся в ближайшем черкесском ауле и перешедших к русским, сообщили, что геленджикские черкесы послали гонцов к шапсугам за помощью. Вой-ска, со своей стороны, сделали огромные засеки из леса и усилили караулы.

Но занятие Геленджикской бухты русскими войсками не составляло конечной цели, преследуемой тогдашними руководителями военного дела на Кавказе. Геленджик нужен был только как опорный пункт в более обширном плане укреплений. Граф Паскевич считал делом настоятельной необходимости соединение Черноморского побережья с Черноморией. Одновременно с сооружением крепости в Геленджикской бухте должна была проводиться к тому же Геленджику военная дорога от Кубани через главный хребет Кавказских гор. Исходным пунктом в Черномории намечен был Ольгинский кордон. Возле него была устроена переправа через Кубань – так называемый Ольгинский Тет-де-понт, защищаемый 250 чел. гарнизона. Отсюда намечена была дорога через Абинское укрепление и Адербиевский перевал к Геленджикской бухте. На этом пути предположено было устроить еще 5 укреплений – два по 700 чел. гарнизона в каждом, одно с гарнизоном в 250 чел., еще одно на 700 чел. гарнизона и последнее с гарнизоном в 500 чел., а в самом Геленджике необходимо было поместить не менее 1000 чел. гарнизона. В июле 1831 года, как это видно из сообщения наказного атамана Заводовского генералу Вельяминову, к осуществлению этого плана со стороны Кубани не приступали еще.

В рапорте 3 августа 1831 года инженер Данилов донес начальнику Геленджикского отряда г.-м. Берхману, что при осмотре местности около Геленджикской бухты с южной стороны он нашел возможным устроить крепость «для обороны, но только не против орудий, а против ружейного огня». К бухте с разных сторон настолько близко прилегали возвышенности и горы, что намеченная местность всегда будет находиться под выстрелами из орудий и останется недоступной для ружейного огня. Необходимо было поэтому очистить от леса и кустарника места, прилегавшие к крепости, чтобы лишить горцев возможности скрываться у самой крепости. По недостатку в равнинной местности, придется также сократить размеры укрепления и выстроить крепость не на 1000 человек и о шести бастионах, а только на четыре бастиона – два к морю и два снаружи к горам.

Но инженер Данилов заболел и на место его назначен был полевой инженер подполковник Жданов. Как видно из рапорта Жданова от 3 сентября командующему Геленджикским отрядом полковнику Боровскому, он выработал свой план Геленджикской крепости, применительно к предположениям генерала Берхмана 1‑го. В сущности, ему пришлось иметь дело с укреплением места, занятого уже войсками. Августа 18-го Жданов разбил в натуре площадь под крепость о шести бастионах и обозначил линию огня вехами и ровиками. Строения предположено было возводить на каменном фундаменте и с цоколем. Устройство канавы для воды с шлюзом вокруг крепости Жданов нашел также возможным. Но этим только и ограничилось дело. Предположения не ушли дальше бумаги, и 3 сентября Жданов донес Боровскому, что, разбивши в натуре крепость и сделавши необходимые указания, он должен был отправиться к месту своего служения – в Анапу, и так как инженер Данилов был болен, то Жданов просил указать, кому он должен сдать «разбивку крепости». Тем не менее, несмотря на отсутствие инженеров, работы по возведению временных укреплений шли, видимо, своим чередом. Сообщая генералу Вельяминову о передаче крепостных работ инженеру Жданову, Берхман 1‑й писал, что, предвидя «большое замедление в работах, он принял меры для временного укрепления лагеря», чтобы обеспечить его от вторжения горцев. Носились слухи о намерении горцев напасть значительными силами на Геленджик, как только будут окончены полевые работы. Поэтому уже в августе временные укрепления были приведены в такой вид, что можно было свободно противостоять 10 000 горцев. Как видно по ведомости на 15 сентября 1831 года, в Геленджикское укрепление передано было с судов четыре 25-фунтовые чугунные пушки, восемь 8‑фунтового калибра и десять 6‑фунтового, с разного рода снарядами.

Все это было крайне необходимо, так как черкесы не переставали тревожить русские войска. По сообщению полковника Боровского 19 октября 1831 года, после вечерней зари черкесы подползли к укреплению и открыли огонь по Козловскому полку. После получасовой перестрелки горцы ушли и скрылись. На другой день, в 11 ч. утра, когда солдаты рубили лес под прикрытием отряда из пехоты и одного орудия, вдруг показалась толпа горцев, стремительно бросившаяся на правый фланг стрелков, прикрывавших работавших солдат. Черкесы намерены были овладеть орудием, но выстрелом из того же орудия, при дружном ружейном огне, горцы были остановлены в своем наступлении. В то же время артиллерийская пальба из пушек, расположенных в самом Геленджике, окончательно расстроила ряды горцев. Потерявши до 100 чел. убитыми и ранеными, они бежали в горы. С русской стороны было ранено только 4 солдата. Пушки не позволяли горцам подступить на ружейный выстрел к солдатской колонне. Такие крупные случаи тревог были редки, но мелкие повторялись почти ежедневно.

Одновременно с постройкой укрепления в Геленджике возникла мысль о крепости в Новороссийской бухте. В рапорте 8 ноября 1831 года генерал Вельяминов изложил ряд соображений по этому поводу главнокомандующему барону Розену. Он находил необходимым устройство крепостей как в Геленджикской, так и в Суджукской бухтах и не только в военных целях, но и в видах торговой конкуренции с турецкими судами. Через обе бухты турки снабжали черкесов солью и железом. Необходимо было вытеснить турок и овладеть торговлей. Турки и черкесы, кроме того, торговали невольниками. С устройством крепостей можно было прекратить этот позорный торг людьми.

У Суджука при обширной и глубокой бухте должна была быть устроена более значительная по размерам и силе крепость, чем в Геленджике. Здесь можно было рассчитывать на 10 000 чел. гарнизона, 500 кавалерии и достаточную по количеству артиллерию. Нужно было также устроить в ней сильнейшие батареи, в числе которых особые береговые, снабженные калительными печами и пушками наибольшего калибра. Самое построение крепости следовало рассчитать на 3 года – в первый год, в течение 5 месяцев, предполагалось сделать, под прикрытием отряда в 6000 чел., съемку и нивелировку местности под крепость, во второй год – соорудить внешний вал и некоторые строения, а в третий – окончить все остальное.

В Геленджике, по мнению Вельяминова, следовало соорудить менее значительную, чем в Новороссийске, крепость с расчетом на 6000 чел. гарнизона.

Так как в Новороссийской бухте легче было содержать для наблюдения достаточное количество судов, чем в Геленджике, то в Новороссийске можно было пока не строить крепости, ограничившись на первое время надзором при посредстве военных судов; в Геленджике же следовало немедленно приступить к устройству крепости.

При осуществлении этих военных мероприятий Вельяминов считал нужным сузить роль Анапы как крепости. «По неудобству рейда Анапа, – по словам этого генерала, – никогда не могла быть пристанищем для судов и местом значительного торга». Поэтому в ней следовало уменьшить гарнизон, сократить военные штаты и пр.

Наконец, так как сооружение, по мысли графа Паскевича, пути между Ольгинским укреплением на Кубани и Геленджиком не могло быть скоро осуществлено, ввиду устройства по этой дороге большого количества значительных укреплений, то являлась необходимость в проложении дороги из Суджука к Геленджику.

В предписании 26 ноября 1831 года главнокомандующий барон Розен сообщил генералу Вельяминову, что Государь велел оставить во всей силе прежнее свое распоряжение об устройстве укрепления в Геледжикской бухте. Так как работы по случаю осени и зимы в Геленджике были приостановлены, то Розен приказал принять меры к подготовлению материалов для постройки крепости с весны. Необходимо было заготовить камень и известь. Но в то же время у высших властей, и в том числе у главноначальствующих, были довольно смутные представления о Геленджикской и Суджукской бухтах. Барон Розен откровенно писал, что у него не было «никаких достоверных сведений для решения, какой из двух избираемых пунктов заслуживает более важности – Геленджик или Суджук».

Большим сторонником Геленджика был генерал Берхман 1‑й, который занял Геленджикскую бухту своим отрядом. В 1831 году он писал 14 декабря барону Розену, почему он занял Геленджикскую бухту и почему он предпочел ее Суджуку.

Геленджикская бухта если и не так обширна, как Суджукская, зато она не подвержена таким свирепым ветрам, какие бывают в Суджуке. Недавно норд-остом были выброшены в последнем на берег два турецких судна. Преимущества Геленджика в этом отношении признаны и графом Паскевичем.

Предположенное переселение на побережье малороссийских казаков было бы удобнее осуществить у Геленджика, а не у Суджука. Возле Геленджика было больше строевого леса, превосходные и здоровые воды и «благораствореннее климат», чем у Суджука.

С точки зрения стратегической Геленджик также имел свои преимущества перед Суджуком. Самый удобный и кратчайший путь для соединения Черномории с побережьем лежал от Геленджика через Адербиевское ущелье на Ольгинское укрепление у Кубани. Эта линия крайне необходима в видах политических и военных, так как ею были бы разъединены два самых многочисленных и враждебных России черкесских племени – натухайцы от шапсугов. Натухайцы очутились бы в зависимом положении от России, и их непременно нужно поскорее покорить как в интересах чисто военных целей, так и в видах возможности колонизации казаками побережья.

В заключение генерал Берхман сообщал, что «аулы, прилегавшие к Геленджикской бухте, оставлены были черкесами, и целые деревянные дома были разобраны и поставлены в Геленджике». Тогда же в Геленджике установлены были 32 пушки и 2 мортиры.

В то же время последовали дальнейшие распоряжения по занятию русским отрядом Геленджикской бухты. Генерал Вельяминов 18 декабря 1831 года писал из крепости Грозной г.-м. Берхману, чтобы место под крепость и окружающее пространство, по протяжении двух с половиной верст, было очищено от леса. Работы эти должны были вестись в течение зимы, и в этих видах следовало разделить пехоту на три части – одну для рубки леса, другую для прикрытия работавших и третью для охраны лагеря. Это было крайне необходимо, так как черкесы всячески препятствовали постройке Геленджикского укрепления. Ночью и днем они не давали покоя солдатам, производя ложные тревоги. В 1832 году 1 февраля горцы, в течение 1¹/₂ часа тревожили стрелковую цепь при очистке местности от леса с левого фаса Геленджика и, потерявши 15 чел. убитыми и ранеными, ретировались в горы, не причинив никакого урона геленджикскому гарнизону. Тогда же, 13 февраля 1832 года, сделано было генералом Вельяминовым из крепости Грозной второе и окончательное распоряжение о постройке крепости в Геленджике.

Предварительные работы по устройству укрепления в Геленджике страшно возмущали горцев. Рапортом 24 апреля 1832 года полковник Свенховский донес генералу Берхману, что горцы не захотели иметь сношений с русскими, под присягой решили ничего и ни за какие деньги не уступать русским, категорически отказались продать скот за самые высокие цены и не дали скота для говядины даже туркам, захваченным русскими на судах в Геленджикской бухте, опираясь на то, что эти турки могли передать говядину русским.

Между тем и русскому отряду приходилось очень плохо при изолированном положении, в плохих гигиенических условиях. Зима прошла для солдат среди невозможных лишений. Многие умирали и почти все повально болели. В сильнейшей степени ощущалось отсутствие медицинской помощи. В мае 1832 года командующий Геленджикским отрядом просил командующего Черноморской береговой линией исходатайствовать мясную порцию для отряда. Солдаты были крайне изнурены непосильными работами при тяжелой обстановке и скудной пище, «последствием чего было непомерное число больных и умерших, несмотря на то, что полки прибыли в Геленджик в цветущем состоянии здоровья». Тогда же, в мае, полковник Свенховский просил генерала Берхмана исходатайствовать устройство госпиталя в Геленджике хотя бы на 100 коек. Больных приходится отправлять морем в Анапский госпиталь, и от качки они умирают преждевременно. Из 52 больных, отправленных в Анапу, 20 человек умерли в пути, а отправлены больные в Анапу единственно потому, что в Геленджике не было свежей говядины.

Необходимо было также подчинить начальнику Геленджикского отряда, в отношении посылки, суда, командированные в Геленджикскую бухту. В противном случае начальник отряда просил снять с него всякую ответственность как за задержку срочных бумаг, так и за несвоевременную перевозку грузов для Геленджика.

С наступлением лета работы по возведению Геленджикского укрепления начались, однако, не сразу. Некому было работать. В Геленджик ожидались войска. Полковник Свенховский писал 6 июля 1832 года генералу Берхману, что высадившиеся в укрепление полки занялись только с 28 июня вырубкой и очисткой леса для крепости и эспланад. Солдатам некогда было работать. Зимой требовалось особенно много дров для отопления солдатских помещений, крайне сырых от постоянной течи, и на добывание дров уходила масса времени. В таких помещениях солдаты повально болели лихорадкой и цингой от сырости и плохого питания. За работы солдатам выдавалось по 10 коп. ассигнациями в сутки, но этих денег было так мало, что они не могли даже подновлять истрепанной одежды. Плохо было не только солдатам, но и офицерам. Сам комендант полковник Чайковский 22 июня 1832 года просил у начальства разрешения построить ему, как тяжелораненому и обремененному семьей, комендантский дом в крепости, с обязательством перенесения и перестройки его на свой счет, если перенесена будет крепость. Как видно из донесения того же Чайковского от 1 июля барону Розену, постройка крепости в Геленджике велась с таким расчетом, чтобы в ней могло поместиться 1000 чел. пехоты и 18 орудий; чтобы профиль был рассчитан на пушечные выстрелы; рвы одеты камнем и устроены были, если можно, передовые укрепления; чтобы по отношению к окрестностям крепость занимала командующее положение и чтобы рвы были наполнены водой и снабжены шлюзами. Условия эти, однако, не удалось осуществить на практике. Укрепление было расположено на единственном месте, изобиловавшем превосходными пресными водами, но это было не господствующее над окрестностями место. Поэтому инженер Жданов, планировавший крепость, чтобы закрыть ее от выстрелов, поднял выше крепостной вал и бруствер, построил кавальеры для наблюдения за неприятелем и траверс до 35 футов высотой, которым защищались бы тыльные части крепости.

С постройкой Геленджика окрестные горцы переселились в более отдаленные места и приняли крайне враждебное положение по отношению к русским, по-прежнему не выказывая ни малейшего желания к сближению с ними и запрещая что-либо поставлять в укрепление под угрозой жестокого наказания и разорения провинившихся. Между тем, при занятии Геленджика леса, годного для постройки, не было ближе двух верст от крепости. Окрестности были покрыты кустарником, терном и держидеревом. Сено трудно было добывать. Только в июле солдаты, большей частью под перестрелкой с горцами, успели выкосить, на расстоянии до трех верст около крепости, и сложить внутрь укрепления до 4000 пудов сена; а съестных продуктов совсем неоткуда было достать. Таким образом, солдаты, терпя нужду во всем, плохо справлялись и с работами.

Наконец, в декабре 1832 года Вельяминову было отпущено на постройку Геленджикского укрепления 40 тыс. ассигнациями. На постройку укрепления назначено было 10 рот пехоты и одна артиллерийская Козловского и Нашенбургского полков. Зимой работы были приостановлены до весны. Это было на руку Вельяминову, таившему в глубине души надежду на постройку крепости в Новороссийске, а не в Геленджике.

Вообще Геленджикский отряд не был поставлен в надлежащее положение и в военном отношении. Как видно из рапорта коменданта Геленджикской крепости полковника Чайковского от 23 августа 1832 года, ему, как коменданту, не хотел подчиняться командир Геленджикского отряда судов капитан-лейтенант Аркас, отославший ему назад пакет с приказом о вступлении в должность коменданта нераспечатанным и заявивший, что приказ этот адресован на его имя по ошибке. Чайковский просил командующего войсками Вельяминова установить, в видах единства власти, правильные отношения, при которых он мог бы распорядиться, в случае нападения черкесов на крепость, своевременным обстреливанием судами неприятеля с флангов крепости.

В этом году капитан 2‑го ранга Немчинов распорядился, чтобы до тех пор, пока не будет построено укрепление в Геленджике, в бухте стояли бы два военных брига для прикрытия флангов лагеря, а по окончании постройки одно судно для сношения между Геленджиком и Анапой. Для крейсирования дальше от Геленджика предполагалось назначить также одно судно, которое должно помесячно сменяться стоящими в Геленджиской бухте судами. В октябре 1832 года командир Черноморского флота адмирал Грейг уведомил командира Геленджикского отряда судов, что, согласно воле Государя, для крейсерства вдоль Черноморского побережья назначаются два отряда военных судов – один от Анапы до Гагр, а другой от Гагр до Редут-Кале, и что каждый отряд будет подчиняться местному начальнику сухопутных войск. Таким образом, претензия полковника Чайковского была этим распоряжением устранена, но предварительно и капитан-лейтенант Аркас получил выговор и должное разъяснение относительно нетактичности его поведения. Вообще же командующий отдельным корпусом барон Розен считал необходимым не вызывать никаких столкновений с горцами и обходиться на первое время с ними возможно дружественнее. Он выразил даже порицание полковнику Боровскому, пославшему отряд для фуражировки в окрестности Геленджика, причем пришлось вступить в перестрелку с горцами и потерять в отряде одного убитым и четырех ранеными.

К концу 1833 года Геленджикское укрепление приняло уже характер постоянного селения. Но так как в это время продолжало еще существовать сомнение на счет преимуществ северной стороны бухты перед южной, то барон Розен поручил выяснить этот вопрос генералу Малиновскому, стороннику южной стороны. В декабре 1833 года по поручению Малиновского инженер-полковник Баумер осмотрел вместе с полковником Чайковским «весь бассейн залива» и снабдил подробными наставлениями инженер-поручика Агафоновского о нанесении тригонометрической сети вокруг бухты. В это время вся северная сторона бухты обитаема была еще черкесами, и для снятия ее потребовалось сильное военное прикрытие. Организовавши съемку Геленджикской бухты, инженер Баумер представил следующие соображения барону Розену.

Геленджикское укрепление было расположено в той части бухты, которая изобиловала наиболее богатыми источниками хорошей пресной воды. Офицеры Геленджикского отряда «единогласно уверяли, что на севере бухты в прошлом году водные источники совершенно иссякли». Баумер поручил Агафоновскому проверить этот факт. Ближайшие к крепости сухие и каменистые крутизны, по мнению Баумера, могли иметь вредное влияние на людей в жаркую пору, при уклоне этих мест к полудню. Между тем «долина, занимаемая укреплением, обращена к северо-западу и оказалась здоровой для жительства, а также обитаема была издавна».

На севере бухты пришлось бы вновь перевозить строительные материалы, в случае переноса туда крепости. Там не было также достаточно сенокосов, чтобы можно было прокормить необходимое количество порционного и упряжного скота.

Самое укрепление Геленджик инженер считал достаточно сильным, особенно если привести его в надлежащий вид.

В это время в Геленджике, кроме отряда, находились уже частные лица и заведения. Из рапорта коменданта крепости Чайковского генерал-майору Малиновскому от 12 декабря 1833 года видно, что в Геленджике чрезвычайно размножились вольные продавцы чарочной продажи вина. Таких продавцов Чайковский допустил в Геленджик, чтобы понизить цену на вино у маркитантов, но когда их стало слишком много, он начал выселять их из Геленджика. В 1835 году купец Самойлов просил разрешить ему монопольную продажу вина в Геленджике и Анапе; но генерал Вельяминов отменил распоряжение по этому поводу генерала Малиновского и дозволил торговать вином всем местным жителям.

Несмотря на постоянный приток в Геленджик сторонних жителей, он представлял по внешнему виду довольно невзрачное поселение. Солдаты жили в сырых и холодных землянках; у офицеров жилища были немногим лучше. Не было под рукой ни леса, ни других строительных материалов. В декабре 1833 года полковник Свенховский просил прислать в Геленджик досок на крыши для геледжикских строений, так как земляные крыши пропускали воду и сносились ветрами, а солдаты от сырости и холода сильно болели.

Благодаря такому внешне неустроенному виду Геленджика некоторые из начальствующих лиц продолжали считать его временным укреплением. Как видно из рапорта инженера-полковника Баумера от 15 марта 1834 года, начальник 20-й пехотной дивизии г.-л. Малиновский предполагал перевести крепость в Геленджике с южной стороны на северную. С этой целью снова, уже в третий раз, послан был Баумер осмотреть северную часть бухты. Баумер явился к Малиновскому в Екатеринодар и здесь получил от него указания, как и где следовало избрать новый пункт для крепости, причем Малиновский снабдил его описанием всего берега от Геленджикской бухты до Анапы.

К этому времени, казалось, несколько улучшились и отношения горцев к населению Геленджика. Они перестали делать набеги на крепость, помирившись, по-видимому, с неизбежностью ее существования, но продолжали держать себя в стороне от сношений с русскими. Хоть в это время и был уже открыт в Геленджике меновой двор для торговли с горцами, но последние неохотно посещали его. Так обстояло дело с ближайшими к Геленджику горцами; другие же черкесы смотрели на Геленджик, как на враждебный пункт. Геленджикский комендант полковник Воецкий 23 апреля 1835 года донес генералу Малиновскому, что 12 апреля горцы, которых приняли за едущих на меновой двор, бросились, в количестве 30 чел., на скот, пасшийся у Геленджика, окружили стадо, убили одного рядового и ранили другого. Командующий прикрытием штабс-капитан Кирпотенко не только не дал помощи солдатам, охранявшим стадо, но даже не сделал ни одного выстрела, и горцы беспрепятственно угнали скот. Комендант немедленно послал команду под начальством майора Середина, которая догнала черкесов и отняла часть скота, а остальной скот, в количестве 47 штук, черкесы погнали к Фальшивому Геленджику. В продолжение четырехлетнего существования Геленджика это был первый случай грабежа горцами скота. Черкесский скот, попадавший к русским, последние возвращали черкесам. Соседние горцы воевали с русскими только из-за места, которое русские заняли, и были непричастны к угону скота. Как выяснилось впоследствии, геленджикский скот угнали шапсуги, явившиеся с этой целью к Геленджику из отдаленной местности – окрестностей Екатеринодара.

В 1837 году с парохода, застигнутого сильнейшим штормом в море, высадился в Геленджик император Николай I. Предание гласит, что этот с железным характером Государь не мог удержаться от слез при виде выстроенных перед ним фронтом оборванных, изможденных и больных солдат. В этот же день, 21 сентября Геленджик постигло особенно тяжелое несчастье: при сильном норд-осте его охватил пожар. Сгорело все, что было в нем ценного. По официальным данным, одного провианта, фуража и других казенных материалов погибло в огне на 207 171 руб., разного рода казенных вещей на 10 890 руб., имущества у частных лиц на 79 446 р. А весь убыток равнялся 297 517 р., причем из частных лиц купец Медведев потерял имущества на 25 710 р., переводчик Богаз Рафаилов на 17 583 р., купеческий сын Аверкиев на 13 042 р. и т.д. У некоторых солдат сгорели скромные их сбережения, у одного, например, 30 руб. деньгами.

По ведомости о сгоревшем имуществе можно судить, как жили и чем занимались в Геленджике посторонние жители. Потерпевшими оказались купцы, мещане, инородцы и пр. Уничтожены пожаром дома, лавки, мебель, галеты, мед, табак, вина красные, крепкие, белые и сантуринские, сахар, чай, яблоки, мука, рыба, масло и пр. Все это указывает на то, что в Геленджике, несмотря на его военный характер, было достаточно потребителей у частных торговцев и что обороты у этих последних были довольно значительные.