Текст книги "История Кубанского казачьего войска"

При таких условиях начал свою деятельность в Кавказском казачьем войске генерал Рудзевич. Но Рудзевичу был знаком Кавказ, казаки и горцы восточного и западного Кавказа. Родившись в 1810 году, он в течение 28 лет службы, начиная с 1828 года, успел приобрести достаточный опыт в военном деле и управлении. Рудзевич был сыном одного из героев отечественной 1812 года войны – генерала Рудзевича, взявшего с боя высоты Монмартра и решившего тем сдачу Парижа, – и получил приличное по тому времени военное образование в школе гвардейских подпрапорщиков. Свою военную службу он начал во время войны с турками в 1828 году, участвовал в усмирении Польши, был в сражении при Остроленке и при взятии Варшавы, а также состоял затем в нескольких экспедициях против горцев. Все это дало ему возможность справиться с той задачей, какую выдвинули военные обстоятельства на первый план во время восточной войны. Кавказским горцам не удалось использовать трудный для русских момент. Казаки, будучи на страже, не допустили этого.

Но по своим воззрениям и наклонностям генерал Рудзевич был поклонником не военного лагеря, а мирного очага и хозяйства. Как и его предшественник, генерал Николаев, Рудзевич был хорошим администратором. В течение своей пятилетней службы Кавказскому казачьему войску он деятельно занимался преимущественно внутренними делами войска. Благодаря его ходатайству и доводам с Кордонной линии были распущены по домам так называемые резервные казачьи полки. Мера эта принесла двойную пользу – освободила казну от громадных расходов по содержанию на Кордонной линии полков и улучшила экономическое положение линейного казака. С возвращением казаков по домам прибавилась масса рабочих рук, необходимых для хозяйства. По ходатайству же Рудзевича, 25‑летний срок казачьей службы был сокращен до 15 лет, линейные казаки стали получать фуражные суммы наравне с донскими и драгунскими полками, а казачьи офицеры уравнены в правах по службе и содержанию с офицерами регулярных войск. Но особенно заботливо относился наказной атаман к казакам-переселенцам, заселявшим Новую Линию. Он выхлопотал им денежные пособия и оградил их семьи на новых местах охранными отрядами.

Подобно генералу Круковскому, Рудзевич любил знакомиться с нуждами населения лично на месте и с этой целью ежегодно объезжал казачьи станицы. По свидетельству генерала Кравцова, казачье население считало посещение казачьих станиц популярным атаманом своего рода праздником. Благодаря простоте и ласковости в обращении, к наказному атаману все имели доступ. С казаками он беседовал о службе и домашних нуждах, с остальным населением принимал участие в общественных увеселениях, обедах, джигитовке, охотах и пр. Так держал себя атаман не только с казаками, но и с другими классами населения. В г. Ставрополе, где он жил, Рудзевич ходил в гости к мещанам, бывал на свадьбах, крестил детей и пр. и входил во все их нужды. За эту простоту и сердечное отношение к трудовой массе народ искренне любил своего атамана, население при его появлении одевалось в лучшие свои наряды, и все спешили навстречу ласковому генералу.

Рудзевич умел не только разумно управлять краем, но и жить в близком единении с народом. Это была ценная положительная черта для атамана, как хозяина войска. Рудзевич был последним наказным атаманом Кавказского линейного войска, которое, после отчисления Рудзевича от атаманской должности, вошло в состав двух вновь образованных казачьих войск – Кубанского и Терского. Можно лишь пожалеть, что такой опытный, прямой, умный и честный администратор, как генерал Рудзевич, не был назначен наказным атаманом ни одного из этих войск. Этого не хотел наместник Кавказа князь Барятинский, которому не понравилась записка Рудзевича, направленная против проекта преобразования казачьих войск на Кавказе. Прямые и честные убеждения стойкого в гражданской обстановке генерала считались пороком.

Таким образом, с 1841 по 1860 год Старая и Новая Линии составляли единое целое и находились в общем управлении атаманов Кавказского казачьего войска. В течение этого 20-летнего периода внутренняя жизнь казачества всецело подчинена была административным распоряжениям. Землевладение и землепользование, существующие виды поселений и хозяйства, экономический быт и торговля, управление и чуть заметные ростки самоуправления, казачья служба и повинности, духовные нужды и образование, суд и нравы, наконец, семейный быт и казачьи традиции, при общих точках соприкосновения, находились в одних и тех же условиях административного воздействия. А это именно и налагало печать однообразия на весь быт казаков Старой и Новой Линий, объединяло обе части в одно целое.

Так как Старая и Новая Линии делились на полки, то понятие о полковом землевладении, связанном с определенной территорией, было обще всему казачеству. Отсутствие межевания и неопределенность границ полка не подрывали этого понятия в населении. Там, где не было межи, казаки владели полковыми землями по живым урочищам. Юридически все такие земли связаны были с понятием о нераздельности владения, но фактически естественным путем совершалось деление полковой территории по живым урочищам на юрты или станичные владения, которыми каждая станица располагала особо. Пустующие между станицами земли, обыкновенно наиболее удаленные от них, находились в общем пользовании всего полка.

Сообразно с такими взглядами на полковые земли сложились и преобладающие формы землепользования. В первое время землепользование всюду было заимочным или захватным, но так как под влиянием военных условий казаки по необходимости должны были производить заимки возможно ближе к станице и концентрировать их в определенных местах, то заимочные приемы землепользования очень скоро были подчинены ограничениям. Казаки по возможности старались и сеять хлеб вместе, в близком соседстве, и косить траву таким же способом. Естественно, что должны были возникнуть порядки, при которых каждый был бы поставлен в благоприятные условия в этом отношении. Таким путем возникли нормы для запашек, на что находятся указания в исторических документах. Затем вне таких необходимых площадей земли, заимочные приемы землепользования практиковались широко.

Еще в большей зависимости от военных условий находились поселочные формы. Для защиты границы требовались большие, сконцентрированные формы поселений. Такими именно были казачьи станицы, представлявшие собой нечто вроде полуукреплений. Мелкие поселки и тем более одиночные, рассеянные хутора были положительно не пригодны для сторожевой линии, особенно в первые годы колонизации. Только с течением времени и в самых отдаленных от Линии укромных уголках появились немногие хутора. Это в свою очередь влияло и на господствующие формы хозяйства. В первое время на обеих Линиях преобладающей формой хозяйства было скотоводство, но хуторского хозяйства у линейцев не было. Весь скот находился в станице. Весной, летом и осенью он выпасывался, под хорошим присмотром, близ нее, а на зиму заготовлялось сено. Запашки и посевы хлеба сначала служили лишь подспорьем к скотоводческому промыслу, но впоследствии расширялись в станицах по мере того, как устранялась возможность набегов горцев.

Таким образом, экономический быт линейного казака в первое время, да и долго потом покоился на двух видах хозяйства – на скотоводстве и земледелии. Других видов промышленности не существовало. На обеих Линиях не было такого простора для рыболовства и солепромышленности, как на Черномории. Рыболовством в незначительных размерах занимались лишь казаки станиц, расположенных на Кубани. Соляные озера, в которых, впрочем, нельзя было добыть чистой поваренной соли, благодаря обилию соли глауберовой, находились только в одном месте – между станицами Баталпашинской и Бекешевской. Лесопромышленностью же могли заниматься только казаки Новой Линии и не раньше прочного занятия ее.

Местная станичная торговля была слабо развита. В станицах были лавки и странствующие торговцы, но не было ни ярмарок, ни даже базаров, ни торговых путей, с которыми были бы связаны суда или караваны. Даже малороссийские чумаки были здесь редкостью. Но как и в Черномории, сначала на Старой, а впоследствии и на Новой Линии велась меновая торговля с горцами. В 1812 году в пределах Старой Линии существовало собственно два меновых двора – в Усть-Лабе и на Овечьем броде. Усть-Лабинский меновой двор служил местом торговли и для Черномории, и для Старой Линии; Овечьебродский же был торговым пунктом исключительно для населения Старой Линии и Ставропольской, или Кавказской, губернии. Мена велась здесь на соль. В начале января 1812 года управляющий Кавказской и Астраханской губерниями генерал-лейтенант Ртищев писал гражданскому губернатору Кавказской губернии, что с Мажарских озер на Овечий брод доставлено будет 20 000 пудов соли, что соль должна цениться в 2 р. за пуд и что, за неимением денег у горцев, соль следует менять на мед, сало, масло и пр., по расчету за 1 пуд меду 4 пуда соли, а за 1 пуд воску 10 пудов соли, оценивая мед на деньги не менее 9 р. за пуд и воск не ниже 25 р. за пуд. Оценка соли в 2 р. показалась, однако, горцам очень высокой. Султан Салим-Гирей от лица абазинцев, ногайцев и закубанских черкесов просил понизить цену на соль с 2 р. за пуд до 1¹/₂ рубля. Генерал Ртищев уважил эту просьбу и сделал в этом смысле распоряжение. Возбужденный по этому поводу вопрос в Петербурге был разрешен еще в более благоприятном для горцев направлении. Согласно мнению Государственного совета, постановлено было акциз на соль совершенно сложить для горцев и соль продавать им по цене не только не выше рубля за пуд, а даже ниже. Вообще меновая торговля была разрешена только для одних мирных горцев, принявших подданство России, и только им одним делались такие уступки и понижение цен.

Много лет спустя, в 1846 году в пределах Старой Линии было только четыре меновых двора – Устьлабинский, Прочноокопский, Невинномысский и Баталпашинский. Здесь меняли свои произведения на соль и покупали на деньги русские товары абадзехи, темиргоевцы, хатукаевцы и др. закубанские черкесы, а также абазинцы, карачаевцы, ногайцы и отчасти кабардинцы. Из подробных ведомостей о количестве произведений, привезенных горцами в течение года на меновые дворы, видно, что на четырех меновых дворах от горцев товарами и деньгами поступило 19 813 р. Наиболее деятельно торговля велась на Невинномысском меновом дворе, привоз на который выразился в сумме 9002 р., затем шел Прочноокопский двор с привозом на 7460 р. и третьим, с привозом на 4153 р., оказался Усть-Лабинский меновой двор, а на четвертый, Баталпашинский, двор привезено было всего на 198 р. По видам привозимых произведений, торговля на меновых дворах носила свои особенности. Главный предмет вывоза на Невинномысскую карантинную заставу составлял лес, которого было вывезено на 5694 руб., затем дубовая кора на 1120 р. и коровье масло на 980 р. Одни эти продукты составляли 86 % ввоза; остальные 14 % падали на разного рода мелочи. На Прочноокопском меновом дворе главный предмет вывоза составляли кожи, доставленные на 2708 р., и коровье масло на 2132 р. На Устьлабинском меновом дворе главное место занимали деньги, которых горцы привезли 1184 р. и которых по другим меновым дворам почти не встречались в мене; за деньгами шли кожи на 1063 р. и черкески на 574 р.; на Баталпашинский меновой двор поставлены были одни бурки и овчины.

Через два года, в 1848 году, к меновым дворам по Кубани прибавилось три двора на Лабинской Линии – Махошевский, Темиргоевский и Тенгинский. Меновые операции по этим новым дворам оказались незначительны. На Махошевском дворе горцы променяли в 1848 году товаров на 3900 р. и в 1849 году на 956 р., взявши в промен в 1848 году на 4828 р. и в 1849 году на 1037 р.; в Темиргоевском за 1828 год привезли своих товаров на 541 р. и взяли русских товаров на 180 р., и в 1849 году в первом случае на 392 р. и во втором на 32 р.; а меновые операции по Тенгинскому двору выразились всего в нескольких десятках рублей. Но зато на старых меновых дворах торговые обороты приняли довольно внушительные размеры. Так, на Баталпашинском меновом дворе, в который перешли операции и Невинномысского двора, горцы продали в 1848 году на 65 208 руб. и купили на 62 483 руб., а в 1849 году продали на 45 376 р. и купили на 35 721 р. Главный предмет сбыта горцев был скот, которого в 1848 году было продано на 41 000 руб.; затем меду было продано на 4680 р., воску на 3050 р. и масла коровьего на 2800 руб. Что же касается предметов потребления, то горцы купили ситца на 12 760 р., миткалю на 12 351 р., коленкору на 8120 р. и покрывал на 8000 р., что составило 67 % общей суммы, израсходованной горцами на покупки. На Прочноокопский меновой двор горцы больше всего поставляли кожи, мед, воск и масло, а покупали главным образом материи разного рода и преимущественно бязь. Что касается Усть-Лабинского менового двора, то черкесы с каждым годом вместо сырья привозили сюда деньги, покупая на них русские товары и придавая, таким образом, меновым операциям денежный характер.

Меновые дворы были открыты исключительно для мирных горцев и функционировали лишь тогда, когда за Кубанью и Лабой в горах не было эпидемии и когда мирному течению жизни не грозили военные затяжные условия. Часто также меновые дворы закрывались военной администрацией в виде наказания горцев за какие-либо провинности. Военный режим не уживался с свободной торговлей, а всецело опирался на требования военной политики.

По той же причине и все управление подчинено было самой строгой военной системе. Все держалось на военной дисциплине, а сама дисциплина покоилась на двух началах – на приказе и исполнении. И бригадное, и полковое управление приспособлены были к тому, чтобы наилучше осуществлялись эти начала. В области управления на языке военном не было иного термина, как «приказ», и не признавалось иного ответа на этот термин, как «исполнено». Велась не только военная охрана края, но и шло завоевание прилегавших к нему мест. Выше приведена подробная фактическая иллюстрация к военным порядкам управления на Новой Линии. Не пополняя этой иллюстрации новыми данными, нелишне, однако, будет остановиться на одной, самой низшей форме общественного управления – на управлении станичном.

В старину казачья станица была самоуправляющейся общественной единицей. Ее главарь – атаман – был выборным лицом, а само станичное общество, в виде «рады» или «круга», было общественной формой управления и высшей инстанцией. Когда Кавказскую линию заселяло казаками не казачье начальство, этот традиционный казачий уряд был отменен. Во главе станиц ставился по назначению станичный начальник – властный, бесконтрольный и независимый от станичного общества. Станичное самоуправление было заменено единоличной властью станичного начальника. В положение 1845 года, надо полагать, по аналогии с положением Черноморцев 1842 года, было введено некоторое изменение этого начала. Во главе станицы был поставлен не станичный начальник, а станичное управление, в состав которого входили станичный начальник и двое судей, но станичный начальник служил по назначению, а судьи выбирались станичным обществом из своей среды. Такое положение станичного начальника обусловливалось теми обязанностями, которые на него были возложены. Станичный начальник в сущности был командиром станицы. Он обучал малолетков строевой службе, следил за караулами, принимал меры при нападении на станицу и т.п. По этой причине станичными начальниками назначались офицеры. Само собой понятно, что такой начальник своим положением и обязанностями подавлял остальных членов управления и сводил самоуправление к нулю.

В архивных материалах не сохранилось документов, дающих подробные указания о деятельности станичных управлений и о роли в ней как станичного начальника, так и выборных судей. Но всюду, где появляется фигура станичного начальника, обнаруживаются и признаки самовластия. В населении сохранились самые тяжелые воспоминания о времени господства в станицах станичных начальников по назначению. Это был период бесправия линейного казака и произвола чиновного станичного начальника. Станичный начальник самовольно, по своему усмотрению, расправлялся как с казаками, так и с остальным населением. Ногайка и кулачная расправа были обычными способами проявления атаманской власти. «Старики, – говорит Толстов, – передают, что казаки больше боялись своих станичных начальников, чем набегов и нападений черкесов».

Так же поступали с населением и другие лица, власть имущие, одни с большей деликатностью, другие с меньшей. За атаманом следовал сотенный командир, а за сотенным полковой, и каждый в отношении к населению пользовался почти неограниченной властью. Не стеснялись ни с кем – ни с детьми, ни со стариками, ни с мужчинами, ни с женщинами. В январе 1842 года наказной атаман Николаев просил командира Кубанского полка подполковника барона Фитингофа объяснить ему, зачем он требует к себе для осмотра просватанных девиц. Николаев приказал заранее отменить это распоряжение, как стеснительное для населения. Фитингоф ответил, что это он делал с целью удостовериться личным осмотром в летах жениха и невесты. Казаки, особенно старообрядцы, часто выдают замуж и женят не достигших узаконенного возраста детей. Объяснение вышло довольно натянутым, но к нему Фитингоф прибавил, что он впредь не будет вызывать брачующихся, раз наказной атаман находил достаточными сведения посемейных списков о возрасте.

Казачья служба и повинности вообще давили казака. Они обессиливали его экономически и не давали возможности развиваться духовно. Заниматься казаку хозяйством за службой было некогда, а снаряжение на службу требовало значительных материальных средств, неумеренным отвлечением которых от хозяйства подрывалось это последнее. О храмах божьих и духовенстве заботилось правительство, и при колонизации Лабинской линии на этот предмет назначены были особые средства. Но школьное дело почти отсутствовало на Линиях. Грамотных было так мало, что часто в среде офицеров не оказывалось ни одного кандидата в командиры за отсутствием между ними грамотного. В 1846 году наказной атаман Николаев сетовал на то, что при обилии хороших боевых офицеров у линейных казаков между ними крайне мало офицеров грамотных, «сведущих в письмоводстве». Сначала на Старой Линии совсем не было школ для обучения грамоте. В 1833 году были открыты две школы – Новомарьевская и Сенгилеевская. Впоследствии появились так называемые полковые школы. В них обучали детей Закону Божьему, русской грамоте, арифметике, чистописанию и рисованию, а также фронтовому строю. Школы эти давали, однако, мало грамотных, и недостаток в грамотеях и писарях был постоянный. Очень может быть, что старообрядцы имели свои подпольные школы и обучали в них детей грамоте, но, вероятно, обучение это не шло дальше церковной грамоты, и многие не умели даже писать. О необходимости иметь в войске среднее учебное заведение никто даже не заикался. Одним словом, население коснело в невежестве и никто не заботился о его просвещении светом науки.

Интересное явление представляла собой слабая судимость у линейных казаков. Это, конечно, объясняется тем, что вместо ведения исков и судебных решений широко практиковались административное усмотрение и расправа. Чаще всего проявлялась деятельность военных судов, но сюда, очевидно, по необходимости попадали дела, которых не решалась брать на свою ответственность администрация. За 1849 год сохранилось делопроизводство по одному из таких дел, представляющему яркий образчик нравов линейного казачества.

Летом 1849 года послан был на Лабу с бумагами князь Мансуров. В июле того же года из станицы Вознесенской была направлена команда из 10 казаков для выслеживания черкесских партий. Сначала казаки столк-нулись с двумя горцами, которые успели, однако, скрыться. Затем они увидели скачущего всадника и погнались за ним. Всадник стал убегать и вынул ружье из чехла. Казаки догнали и убили его, как неприятеля, но заметивши на его шашке офицерский темляк и найдя бумаги, они догадались, что это был офицер-инородец русской службы князь Мансуров. Сначала они в испуге разбежались в разные стороны, но потом, одумавшись, вернулись к месту происшествия, обобрали убитого князя и разделили между собой его вещи и оружие. Все это было обнаружено впоследствии, и казаки были преданы военному суду за ограбление убитого по ошибке князя. Военный суд присудил их к высидке на гауптвахте; но и это слабое наказание, за силой манифестов 27 марта 1855 года и 25 августа 1856 года, было отменено. Таким образом, невольные убийцы и сознательные грабители на деле убедились, что суда им следовало бояться менее, чем административной расправы.

Так заселялись Старая и Новая Линии и протекала жизнь, полная военных тревог и подавляющего влияния военных условий на культурное развитие.