Текст книги "История Кубанского казачьего войска"

Когда посланные Мартыновым старики и степенные люди прибыли в Потемкинскую станицу, то мятежники туда же послали с письмом своего казака, который бросивши письмо на улице, сам ускакал. Послание начиналось словами: «Письмо почтенному господину, имя и прозвания не знаем, следующему с командой в нашу станицу». В письме этом казаки просили не ездить к ним, чтобы избежать столкновения. «Ни квартир, ни подвод вам с командой не будет», – заявляли казаки, а внизу значилась подпись: «Есауловской станицы станичный атаман, старики и всей станицы казаки». Когда же один из стариков майор Орехов от лица всех написал, что они едут с единственной целью дать возможность осмотреть подлинные именные Высочайшие рескрипты о переселении казаков, то получил ответ, что они не желают ни принимать у себя посланных к ним стариков, ни посылать своих для осмотра рескриптов. Тем не менее Мартынов настоял, чтобы избранные старики непременно отправились в Есауловскую станицу.

Старики поехали, но лишь только они подъехали к Есауловской станице, как к ним навстречу послано было пять человек казаков, которые, по поручению сбора всех пяти станиц, советовали им не только не въезжать в Есауловскую станицу, но убраться и из станицы Потемкинской, откуда они приехали, если хотят остаться живыми. По их словам, сбор постановил: «ни письменного, ни словесного – ничего не принимать»; на переселение казаки не пойдут, свои земли будут защищать кровью, и разве одних малых детей сошлют на Кубань после их смерти.

Ввиду всего этого Мартынов решил, что осталось одно средство – употребить в дело оружие. По мнению этого генерала, такая мера была тем необходимее, что нельзя было положиться и на казаков, внесенных в переселенческие списки по другим станицам, так как они легко могли пристать к мятежникам. Самому Мартынову в рапорте от 17 января 1794 года казаки пяти станиц категорически заявили, что на переселение они не пойдут.

Особенно же пострадали два казака, посланные Мартыновым с приказами в Верхне-Чирскую и Пятиизбянскую станицы.

17 января казаки Нижне-Курмоярской станицы Фрол Исаев и Кудин Варфоломеев дали следующие показания. Когда они подъехали к Нижне-Чирской станице, то их встретила застава от Кобылянской станицы из четырех казаков, которые арестовали их, отобрали дела и связанных повели в Кобылянскую станицу. Здесь станичный атаман приказал посадить их в колоду, и когда их сажали в колоду, то казаки били их кулаками. На другой день был станичный сбор, который, по докладу атамана, приказал предварительно высечь их плетьми, а потом отправить в Есауловскую станицу. Тут их «секли в четыре плети, а некоторые пиночьями и коблучьями, а атаман насекой, сколько кому угодно было, и прибили до полусмерти; а по окончании боя потащили нас за волосы и посадили паки в колоду, и тут мучили тирански, наступая нам на ноги, а другие валят на сторону колоду и ломают нам ноги». В Есауловской станице посланцы снова были посажены в колоду с жестоким боем. Затем вывели их на сбор и произвели допрос, после чего сбор еще раз постановил высечь их плетьми и отправить обратно домой. «И тут нас, – рассказывали несчастные, – так жестоко секли, что клали по три раза на голом льду». При этом Исаев и Варфоломеев слышали, что бунтовщики намерены были убить посланных к ним стариков и войскового атамана Иловайского, заменивши его другим лицом.

Все это привело казачью администрацию и князя Щербатова к мысли о необходимости скорого передвижения усиленного количества регулярных войск на Дон. На казаков нигде нельзя было положиться. В рапорте от 23 января 1794 года князь Щербатов сообщал Гудовичу, что двух егерских батальонов, которые он для виду передвигал частями с места на место, и ожидаемых двух карабинерных полков было мало даже для того, чтобы окружить пять наиболее упорствующих станиц. Почему он рассчитывает двинуться с этими силами на одну Есауловскую станицу. 28 января войсковой атаман Иловайский писал Щербатову, что на его сообщение Гудовичу о недостаточном количестве регулярных войск, назначенных на Донщину, главнокомандующий ему ответил, что князь Щербатов может просить князя Прозоровского передвинуть на Дон еще два полка, Шлиссельбургский пехотный и Павлоградский конный. Иловайский просил ускорить передвижение этих войск и не отдалять от Черкасска егерских батальонов, так как, по слухам, мятежники ожидают момента, когда регулярные войска будут удалены из Черкасска, чтобы напасть на город, увеличить здесь число своих единомышленников, произвести грабежи и убийство чиновников, забрать регалии и выбрать другого войскового атамана.

На другой день, 29 января, сообщая те же соображения графу Гудовичу, Иловайский добавил, что бунтовщики послали двух стариков для возмущения других станиц и что старики эти открылись казаку Сиволобову во всем. Так, они говорили, что пять бунтующих станиц имеют в своем распоряжении до трех тысяч казаков и что к пяти станицам пристанет еще 38 станиц, и если регулярных войск больше не будет, то казаки легко справятся с егерскими батальонами. Необходимость военных мер против донских казаков была санкционирована и Высочайшей властью. В именном указе Екатерины II, перечислявшем беспорядки, творившиеся на Дону, установлена была необходимость передвижения войск на Донщину под командой князя Щербатова и, в случае нужды, неотложность быстрых и решительных мер, но в заключение высказывалась надежда, что войсковой атаман Иловайский, Войсковое Правительство и князь Щербатов восстановят спокойствие на Дону внушением непослушным одного страха.

Несмотря на этот спокойный тон указа, высшие сферы Петербурга были встревожены положением дел в Донском войске. Февраля 4-го 1794 года председатель Государственной Военной Коллегии граф Салтыков писал Гудовичу, что так как волнения на Дону не прекращаются, то в случае нужды Гудовичу необходимо будет спешно передвинуть с Кавказской линии еще один пехотный полк, или сколько понадобится, под команду князя Щербатова. Вместе с тем, по мнению Салтыкова, нужно было следить за полками, находившимися в Кавказском корпусе, которые, по полученным им сведениям, сносятся с бунтовщиками.

Того же 4 января граф Салтыков в секретном ордере князю Щербатову извещал его о распоряжениях, посланных в передвигаемые к Дону части войск, и советовал действовать с крайней осторожностью. Весьма важно было, по его мнению, занять войсками станицы только тогда, когда в распоряжении Щербатова будет достаточно сил для подавления бунта. Месяц спустя Салтыков писал Гудовичу о скорейшем приведении в исполнение этого плана. А особенно важно охранить Царицын, как ближайшее соседнее место с казачьими станицами. Сюда необходимо послать конный полк и один или два батальона пехоты с знающим и расторопным начальником, с наказом, чтобы он секретно следил за происшествиями в Донской области и не допускал бы мятежников проникать в Царицын и окрестные места.

17 февраля князь Щербатов известил Гудовича, что посланный им отряд из двух батальонов пехоты и одного эскадрона конницы 12 февраля прибыл в Черкасск под командой полковника Кривцова. Из этого отряда казанский батальон оставлен генералом Иловайским в Черкасске для соблюдения порядка, а остальные части отправлены для соединения с егерскими батальонами. Два драгунских эскадрона, посланные также Гудовичем, еще не пришли. Павлоградский легкоконный полк должен был прибыть 18 февраля в станицу Казанскую, а Шлиссельбургский пехотный и карабинерные полки 16 февраля заняли определенное место вблизи волнующихся пяти станиц. Туда же двинул Щербатов и другие части войск, находившиеся в его распоряжении. 23 февраля должны были соединиться у станицы Есауловской оба фланга передвигающихся войск при четырех орудиях полевой артиллерии. От Салтыкова Щербатов получил извещение о направлении на Дон Брянского пехотного полка из Калуги. Отданный в распоряжение Иловайского Павлоградский легкоконный полк был послан временно в Глазуновскую станицу, в которой был избит станичный атаман и произведены беспорядки. Хотя отвлечением этого полка и были несколько ослаблены силы князя Щербатова, но он надеялся вскоре изменить к лучшему положение дел.

Вместе с этим общим планом оцепления регулярными войсками волнующихся станиц Щербатов в особом приложении к своему рапорту сообщил Гудовичу ряд следующих сведений о происшествиях.

31 января, по сообщению старшины Пимонова и сотника Небыкова, сборище в Есауловской станице, по сто человек от каждой из пяти станиц, было распущено и только одна Есауловская станица оставила свою сотню для караулов и разъездов. Казак Басакин собрал партию, которую намеревался пополнить единомышленниками из других станиц и произвести нападение на Черкасск.

2 февраля, узнавши о движении регулярных войск, мятежники собрали всех своих казаков, делали разъезды и намеревались встретить войско на рубеже, чтобы не пустить в станицу.

Под 6 февраля в полночь в Есауловскую станицу съехались атаманы со стариками и решили идти по станицам, от Потемкинской до Черкасска, причем всех чиновников и несогласных с народом казаков убивать, а остальных забирать с собой. Тогда же прибыли двести из Чирской и сто вооруженных казаков из Кобылянской станиц. Есаул Григорьев сообщил, что нельзя положиться на казаков станицы Нагавской. Когда до бунтующих станиц дошли слухи о приближении двух батальонов егерей и пятнадцати тысяч конницы, то мятежники, хотя и встревожились, но сделали сбор и приказали справлять дротики и кинжалы. Казаки полагали встретить регулярные войска на своем рубеже, если войск мало, или у Нагавской и Верхней Курмоярской станицы, в случае значительного количества войск. Для разведок были посланы из Есауловской станицы два казака. Если бы обнаружено было движение войск на станицы, то решено было идти против них; в противном случае направиться к Черкасску. Из полков Верхне-Чирской и Пятиизбянской станиц, находившихся в Таврической области, прибежали казаки, с которыми бунтовщики отправили в полки письма с станичными печатями через Тамань, чтобы весной казаки вышли из Таврии и соединились с бунтовщиками.

Февраля 7-го казаки Есауловской станицы приказали священнику служить молебен об успешном отражении правительственных войск, и когда священник не согласился служить, то отыскали старообрядческого попа, а священнику ослушнику пригрозили, что, в случае столкновения с войсками, заставят его идти впереди войска с крестом; чиновников же разместить в середине полков и убегающих колоть. Бывшие в станице пушки были вытащены и поставлены на сани, ядра приготовлены из железа; «а дабы успех был в их намерениях, велено раздать из станинных денег убогим старухам двадцать рублей». Есаул Рубцов привез в Есауловскую станицу и читал на сборе письмо, писанное якобы от Царицынского коменданта, что переселение казаков на Кубань чинится не по Высочайшему повелению и что императрица не знает этого.

8 февраля в Верхнечирской станице взято было сто два человека, из которых шестнадцать чиновников и 24 казака были раздеты донага, связаны и посажены в ледник.

11 февраля, боясь подобной участи, бежали из Есауловской станицы 30 человек «благонамеренных казаков».

Казаки отложили поход в нижние станицы и Черкасск до весны, чтобы зимой не обременять станичников фуражом.

Общую же и весьма интересную характеристику положения дел в бунтующих станицах дал 15 февраля сотник Есауловской станицы Чаусов. По его показанию, когда премьер-майор Иван Севастьянов передал грамоту о наряде на переселение казаков есауловскому станичному атаману поручику Козьме Севастьянову, то он, Севастьянов, принять ее согласился без созыва сбора. Но когда был собран сбор, то казак Антон Клягин с единомышленниками возмутили станицу и приказали отнести и отдать обратно премьер-майору Севастьянову грамоту, иначе грозили избиением. Станичный атаман и старики вынуждены были исполнить это требование. Неделю спустя, опасаясь, что в станице найдутся казаки, которых впишут в переселенческие списки помимо сбора, сход принудил станичного атамана Севастьянова сложить с себя должность, отобрал у него насеку, печать и сундук с делами и выбрал станичным атаманом отставного казака Загулаева.

В сентябре 1793 года из Потемкинской в Есауловскую станицу приехали на собственных лошадях «два человека в платье немецком и в белых суконных плащах и волосы зачесаны назад, по тому же обыкновению с бритыми бородами, с запущенными усами, говорят по-росийски не чисто». Пробыли здесь эти таинственные посетители дней шесть, стояли на квартире у казака Кулгового, и Чаусов видел их, когда они купили четыре листа писчей бумаги в лавке. Казаки называли их французами и лекарями. Атаман Загудаев говорил Чаусову, что он намерен пойти к французам, чтобы пустить кровь из отяжелевшей руки; но ходили ли к иностранцами атаман и старики – Чаусову неизвестно. Французы уехали потом в Кобылянскую станицу и куда делись, Чаусов не знает.

Как только уехали французы, казаки стали волноваться еще больше; начались приезды в Есауловскую станицу единомышленников из Кобылянской и Нижне-Чирской станиц; брожение все усиливалось. Очевидно, в таинственных посетителях если не сам сотник Чаусов, то те лица, которые снимали с него допрос, видели французских эмиссаров, сеявших семена великой французской революции по казачьим станицам. С выездом французов участил свои приезды из Кобылянской в Есауловскую станицу чиновник Самохин, волновавший казаков, а из Нижне-Чирской станицы наезжал сотник Рубцов, пользовавшийся особым уважением у казаков. Рубцов продавал хлеб 8 февраля 1794 года в Царицыне и оттуда привез хорунжему Чуденцову от знакомого его, сержанта Петра Лебедева, письмо. Сержант извещал, что указа о выселении казаков на Кубань нет, и советовал упорно сопротивляться. Копии с этого письма были отправлены из Нижне-Чирской в Кобылянскую и Есауловскую станицы.

Узнавши о движении регулярных войск на Саратов, казаки волнующихся станиц решили соединиться, вооружась поголовно, и предварительно спросить у регулярных командиров, куда войска следуют. Если выяснится, что они направляются действительно в Саратов, то отпустить им потребное количество фуража и провианта; если же окажется, что войска посланы против казаков, то вступить с ними в борьбу. В случае если казаки будут побеждены, заранее решено отступить к Высокому Яру, находившемуся в семи верстах ниже Есауловской станицы и представлявшему превосходное естественное укрепление. Пушек у казаков было шесть, но из них на лафетах только две полковые; пороху было очень мало. Февраля 8-го на сборе Есауловской станицы читано было привезенное из станицы Скурышенской письмо, чтобы казаки пяти волнующихся станиц, в случае выступления против регулярных войск, дали знать в Скурышенскую станицу, которая, как и смежные с ней медведицкие станицы Глазуновская и Кепенская, готова идти им на помощь. Пять бунтующих станиц находились под общей командой есауловского атамана казака Загудаева.

Между тем осуществление плана князя Щербатова о подавлении мятежа в пяти объединенных станицах близилось к концу. Сверху шли полки Шлиссельбургский, Ростовский и Каргопольский под командой полковников Буткевича и Ребиндера, снизу от Черкасска двигался сам князь Щербатов со своими егерскими батальонами, батальоном Воронежским, с эскадроном драгун, с генерал-майором Мартыновым, семьюдесятью штаб– и обер-офицеров и с тысячью казаков. В своем рапорте от 17 марта 1794 года графу Гудовичу Щербатов так характеризировал противников: по ежедневно поступавшим сведениям, казаки предавались пьянству по случаю Масленицы и в пьяном виде по несколько раз делились на части, избирали начальников, приготовляли оружие и строили планы о встрече с вой-сками. Очень может быть, что краски были сгущены под влиянием сообщений перебежчиков, и князь был менее осведомлен в том, что в действительности творилось в волнующихся станицах; но несомненно, что широкая Масленица и соединенный с ней разгул ослабляли казачью дисциплину. Казаки, по уверению Щербатова, не знали, что к ним придвигаются войска. А регулярные вой-ска между тем всячески спешили, несмотря на дурную погоду. Января 20-го войска находились в 112 верстах от Есауловской станицы. Через день о движении регулярных войск узнали казаки этой станицы. Есауловцы забили тревогу и дали знать в другие станицы о приближении войск, передовые отряды которых находились в 68 верстах от Есауловской станицы.

В то время стали появляться в войсках перебежчики. Не проходило часа без того, чтобы не явился кто-либо в регулярные отряды и не приносил вестей о положении дел у волнующихся казаков. Казаки растерялись и находились в нерешительности. Наряду с людьми, готовыми взяться за оружие, было много колеблющихся. Ввиду надвигавшихся грозных сил, казаки, чтобы приободрить друг друга, прибегали к вину.

Когда 23 февраля князь Щербатов был у Потемкинской станицы, ему донесли, что в Есауловской станице 600 человек с оружием ждали товарищей из Кобылянской и Нижне-Чирской станиц и намерены были встретить войска на рубеже. В 3 часа дня войска вошли в Потемкинскую станицу. Вблизи ее виднелась партия около ста вооруженных казаков. Двое из них подъехали к станице и стали звать потемкинских казаков соединиться с ними, но, увидя солдат, поскакали обратно и ушли от посланной за ними погони. В 6 часов утра, 24 февраля, отрядивши генерала Мартынова с казаками и Воронежским батальоном с правой стороны Есауловской станицы, чтобы не пропустить беглецов за Дон, и заградивши одним батальоном пехоты и эскадроном драгун путь на хутора с левой стороны, князь Щербатов с остальными частями войск двинулся в станицу Есауловскую. При самом вступлении в станицу прискакали четыре человека и, прося себе прощения, объявили, что товарищи их ожидают на границе. Щербатов послал чиновника Есауловской станицы к бунтовщикам с приказом немедленно сложить оружие без сопротивления.

При вступлении регулярных войск в станицу бунтовщики, по словам Щербатова, встретили его на коленях с выражением раскаяния и с просьбами о помиловании их Царицей.

Дело, однако, этим не закончилось. Наиболее волновавшаяся Есауловская станица оказала наименьшее сопротивление. Кобылянская и Нижне-Чирская станицы продолжали упорствовать, несмотря на присутствие войск и артиллерии. Казаки Пятиизбянской и Верхне-Чирской станиц встретили с хлебом и солью полковников Буткевича и Ребиндера. Но когда в станицы вошли войска, то около тысячи вооруженных казаков столпились перед войсками в кучу и, не употребляя в дело оружия, препятствовали несколько часов вступить войскам в станицы. Когда же они узнали о прибытии снизу от Черкасска войск и о занятии ими Есауловской и других станиц, то возвратились в свои дома, побросали оружие и старались скрыться.

Таким образом, по сообщению Щербатова, все пять бунтующих станиц были заняты без кровопролития. Виновные взяты под стражу, и никто из бунтовщиков не скрылся. По всему краю было восстановлено спокойствие и войска расположены на зимние квартиры.

Так разрешился бунт пяти станиц, но в действительности он охватил не пять станиц, а большую половину Донского войска.

По данным Воинской экспедиции об отношениях разных станиц к выселению, оказывается, что указы – первый известительный и второй подтвердительный, приняли беспрекословно и списки о выселяемых казаках составили только 17 станиц: Залотовская, Губская, Траилинская, Нижне-Михайловская, Качалинская, Иловлинская, Казанская, Нижне-Кондрюченская, Усть-Быстрянская, Екатерининская, Усть-Белокалитвенская, Гундоровская, Митякинская, Луганская, Букановская, Остроуховская и Островская. Затем приняли указы, и списки переселенцев составили после колебаний 19 станиц: Маноцкая, Багаевская, Голубинская, Старо-Григорьевская, Ново-Григорьевская, Кремянская, Перекопская, Клецкая, Расиопинская, Усть-Медведовская, Усть-Хоперская, Еланская, Вышенская, Мигулинская, Верхне-Кондрюченская, Калитвенская, Каменская, Глазуновская и Скурышенская. Далее указы приняли и списки обещали дать, если это сделают другие станицы, 7 станиц: Потемкинская, Ведерниковская, Кагальницкая, Верхне-Михайловская, Камышенская, Кумшацкая и Нижне-Курмоярская. Две станицы – Романовская и Цымлянская – не приняли указов и списков о переселенцах не дали, но ходатайствовали об избавлении их от переселения. Указы приняли, но списков о переселенцах не дали 7 станиц: Кумылженская, Слашовская, Зотовская, Бузулуцкая, Ярыженская, Черновская и Березовская. Наконец, ни указов не приняли, ни списков о переселенцах не дали и открыто бунтовали 49 станиц: Бесергеневская, Мелеховская, Раздорская, Семи-Каракорская, Кочеговская, Ниже-Каргальская, Быстрянская, Верхне-Каргальская, Терновская, Филипповская, Гугнинская, Нагавская, Верхне-Курмоярская, Трех-Островянская, Сиротинская, Федосеевская, Арженовская, Акишевская, Тишанская, Бурацкая, Правоторовская, Луковская, Тепикинская, Безплеменовская, Левикинская, Урюпинская, Катовская, Добринская, Михайловская, Кепенская, Арчадинская, Етеревская, Раздольская, Арсовская, Заполянская, Малоделская, Березовская, Алексеевская, Яменская, Лукьяновская, Карповская, Мартыновская, Дурновская, Филоновекая, Есауловская, Кобылянская, Нижне-Чирская, Верхне-Чирская и Пятиизбянская.

Таким образом, по крайней мере, половина всех станиц явно противилась выселению казаков на Кубань, часть обусловливала свое нежелание дать переселенцев разными оговорками, часть станиц, хотя и подчинилась требованиям начальства, но с колебаниями, и только 17 станиц из 103, или 16 %, беспрекословно послали переселенцев на Кубань.

5 марта 1794 года Войсковое Гражданское Правительство войска Донского донесло графу Гудовичу, что повсюду в войске наступила тишина и спокойствие и что поэтому Войсковое Правительство приступило к подготовлению переселения казаков на Кавказскую линию.

Донская область была успокоена, но волнения казаков не ограничились донскими станицами, а отразились на казачьих полках, расположенных далеко за пределами Дона. В то время, когда казаки, назначенные уже к переселению, готовились к передвижению на Кубань, в далекой Таврии обнаружилось движение, замершее на Дону.

12 мая полковник Кумшацкий через нарочного донес войсковому атаману Иловайскому, что поручик Сабов, преследовавший бежавших из полка Денисова казаков, настиг их 1 мая при слободе Хвощовке Екатеринославского наместничества. С помощью местных жителей и своего отряда он выстрелами картечью из пушки и пулями из пистолетов разбил казаков и захватил 90 человек с двумя знаменами. Сколько казаков при этом было убито, неизвестно, но часть их бежала и из них три было изловлено. О поимке остальных, более 15 человек, сообщено было Чугуевским полком, занявшим позицию около донецких станиц. В дополнение к этим сведениям 14 мая Иловайский доносил Гудовичу, что секунд-майор Фомин настиг беглецов на ночлеге вблизи станицы Луганской, захватил из 25 человек 15 и отобрал у них три знамени. 12 мая к нему явились сами два беглеца, затем доставлены еще три казака, бежавших после стычки у слободы Хвощовки, и при этой слободе, как установлено было впоследствии, убито три казака. От генерала Розенберга получено было в то же время сообщение, что под 5 мая бежало из полка Грекова 28 казаков, расставленных по почтовым пунктам. По последующим сведениям, число бежавших доходило до 45 человек. О поимке этих бежавших было сообщено полковникам Кумшацкому и Кошкину, донским сыскным начальникам, а также генералу Платову и князю Щербатову.

25 мая Щербатов сообщил из станицы Нижнечирской Гудовичу, что для задержания 55 беглецов из полков Денисова и Грекова, расположенных в Таврии, учрежден между Доном и Донцом кордон. Около этого времени поймано было уже 12 человек, немного осталось еще отыскать, как сообщал Щербатов. Между тем из рапорта от 27 мая Иловайского Гудовичу видно, что кроме бежавших вначале из Таврии 160 казаков генерал Розенберг уведомил Иловайского о побеге еще более 60 человек. И действительно, 22 мая эта вторая партия была настигнута в пределах уже Донского войска командой старшины Гнилозубова, посланной Суворовым из полка Екатеринославского войска Петра Платова. Беглецы, в количестве 65 человек, сдались команде без сопротивления. Не розыскано было только 19 казаков, список которых войсковой атаман послал главнокомандующему Гудовичу, предполагая, что беглецы могут проникнуть в казачьи полки, расположенные по Кавказской линии. В числе этих неразысканных беглецов скрывались и главные зачинщики побега – казаки станицы Цымлянской Елисей Саранчин и Федор Ворков.

С поимкой беглецов из Таврии были закончены и меры по успокоению казачьего населения в Донской области. Волнения, вышедшие наружу из казачьей жизни, по-видимому, снова скрылись в глубине тайников казачьего быта.

Таковы были те волнения, которыми сопровождалось переселение донских казаков на Кубань.

По времени волнений и по их характеру их можно разбить на три периода – на период побега казаков с Кубани под предводительством Белогорохова, на волнения, охватившие главным образом пять крупных раскольничьих станиц, и на побеги из Таврии. Последний период, впрочем, малозначителен и недостаточно характерен, но зато в первых двух периодах казачий дух волнений вылился в довольно яркой и определенной форме.

На первых по времени волнениях ярче, чем на последних, отразились казачьи архаические порядки и стремления массы к восстановлению их. Казаки в уходе с Кубани видели не нарушение военной дисциплины и тем более не дезертирство, а свое естественное право, вытекавшее из казачьих обычаев. Как и в прежние времена, казаки выбрали себе начальников и предводителей, унесли с собой полковые знамена и бунчуки, решали дела только в войсковом кругу и требовали от войскового атамана официальных распоряжений, которыми их уход с Кубани признан был бы роспуском по домам. Крупная и энергичная фигура Белогорохова дышит проникновенным убеждением важности принятой на себя роли казачьего предводителя. Так держал он себя, когда сдавал знамена войсковому атаману, когда отстаивал казачьи интересы, когда, наконец, встретился лицом к лицу с грозными представителями военного суда. «Никакому суду я не подчиняюсь, кроме суда Государыни Императрицы», – заявляет Белогорохов и отказывается давать какие-либо показания.

Так, как Белогорохов, смотрели на свой протест и все казаки. Не желали идти снова на Кубанскую линию, потому что считали себя распущенными по домам войсковым атаманом после выполнения очередной службы. Точно так же в волнениях пяти станиц красной нитью проходили убеждения в правоте казачьих требований. Мы не идем против высшей государственной власти, заявляли станичники, и готовы на военной службе головы сложить за Государство и Царицу, но не отрывайте нас от родной земли, которая заслужена кровью нашей и наших предков и указана нам царем Иваном Васильевичем. Мы будем до последней крайности отстаивать свои законные права.

Наконец, казаки, ушедшие домой из Таврии, просто «потянули» за войском, шли, чтобы объединенные общими казачьими интересами отстоять их сообща, целым войском.

Вот та основная подкладка, на которой разыгрались казачьи волнения на Дону в 1792—1794 годах.

Разлад и несоответствие между исконными казачьими порядками и охватившей уже казачество общей военно-государственной системой сказался сразу. Требования казаков, и в особенности их активные поступки, были уже нарушением основного начала этой системы. Правительство, однако, колебалось. Из Петербурга посылались бумаги, в которых власти чуть не просили повлиять на казаков, чтобы они, хоть на время и для виду, вернулись на Кубанскую линию, за что им сулилось полное прощение. Сила народной идеи и требований казалась еще мощной и живучей, несмотря на разрушение Запорожской Сечи и подавление пугачевщины.

Преимущества бытового казачьего уклада на Дону также выразились рельефно. Запорожскую Сечь, концентрировавшую свои силы в одном месте, было легко взять и окружить многочисленными войсками; но справиться с пятью казачьими станицами представлялось князю Щербатову на месте и графу Салтыкову в Петербурге уже делом в высшей степени сложным и трудным.

Но было одно, чрезвычайно важное обстоятельство, помогшее довольно легко справиться с волновавшимися казаками. Это – расслоение казачества на две группы: на казачью старшину и на рядовое казачество. Только в первый момент казачья старшина, в лице войскового атамана и двух генералов, попавших в официальные документы, склонна была действовать заодно с рядовой массой. И в начале движения и впоследствии к этой массе примкнуло очень немного чиновных казаков, да и то только хорунжие, сотники и есаулы – все мелкая сошка. Но очень скоро сами казаки хорошо поняли, что разъединяло их с казачьей старшиной. Последняя отделилась уже от массы не только своим ранговым положением, но и материальными преимуществами. Старшина захватила часть земель и поселила на них крепостных крестьян, которых, как об этом уже упоминалось, казаки предлагали переселить вместо себя на Кубань.

Итак, следовательно, переселение донских казаков в нынешнюю Кубанскую область совершилось в ту пору, когда на Дону фактически сложились уже два класса казачества и когда интересы этих классов уже резко расходились. Обстоятельство очень важное для уяснения тех форм, в которые должна была вылиться казачья жизнь в новом крае – на Кубани.

Не успели еще окончательно улечься казачьи волнения, как военная администрация деятельно принялась за переселение донских казаков на Кубань. Апреля 3‑го 1794 года граф Салтыков писал главнокомандующему на Кавказе Гудовичу, что, с восстановлением порядка на Дону, следует переселить три тысячи казачьих семей на Кавказскую линию. Ввиду отсутствия строений и трудности вообще переселения столь значительной массы людей, Салтыков считал возможным ограничиться пока переселением одной тысячи семей исключительно из тех пяти станиц, которые стали во главе казачьих волнений. Чтобы не отягощать излишними работами людей, граф советовал уменьшить работы по постройке крепостей и укреплений. В мае 1794 года Войсковое Гражданское Правительство вой-ска Донского сообщило графу Гудовичу, что уже 12 апреля состоялось назначение тысячи семей на переселение по станицам Кобылянской, Нижне-Чирской, Верхне-Чирской, Пятиизбянской и Есауловской, оказавшим наибольшее упорство при волнениях. К этим же станицам присоединена была еще Глазуновская, для усмирения которой посылался особый отряд. Одним словом, к выселению на Кубань назначены были исключительно «бунтовщики», но и из них были выделены зачинщики, преданные суду.