Текст книги "Полное собрание стихотворений"

«С каждым годом жизнь темней...»

 
С каждым годом жизнь темней.
Эти дни уж далеки,
Как из солнечных лучей
Мать вязала мне чулки
И сшивала башмаки.
 
 
Были белы по весне,
И желтели с каждым днем.
Солнце их желтило мне
Золотым своим огнем.
Лучшей краски не найдем.
 
 
Знай носи без перемен.
Годны вплоть до холодов.
Голенища до колен,
Нет тяжелых каблуков
И уродливых носков.
 
 
А посмотрит кто чужой,
Дивной ткани не поймет,
И подумает, – босой,
Засучив штаны, идет
Мальчуган из-под ворот.
 

7 ноября 1900

«Никогда я не поверю...»

 
Никогда я не поверю,
Чтобы милая моя
Отдалась такому зверю,
Как домашняя свинья.
 
 
Полюби собаку, волка,
Есть фазаны, соловьи,
Но какого ждать ей толка
От прожорливой свиньи?
 
 
Чтоб забыла эти бредни,
Не мечтала про свинью,
Для острастки я намедни
Высек милую мою.
 
 
Это было ей полезно:
Убедилася она,
Что свинья не так любезна,
Как свиная ветчина.
 

4 мая 1901

«Жизнь хитрит, смеется да лукавит...»

 
Жизнь хитрит, смеется да лукавит,
И повсюду ставит западни,
На кострах погибших тризны правит,
И венчает только злые дни.
 
 
Есть у жизни многие дороги,
Через бездны прочные мосты,
На горах – роскошные чертоги,
И повсюду – много красоты.
 
 
Но на всех дорогах – утомленье,
На мостах – желанье прыгнуть вниз,
И в чертогах злое пресыщенье,
Много зла под блеском лживых риз.
 
 
И пойдешь ли в сторону иль прямо.
Будешь плакать или песни петь,
Злая для тебя готова яма, —
Будешь в ней холодным трупом тлеть.
 

12 августа 1901

«Не успеешь дорожки полоть...»

 
Не успеешь дорожки полоть,
Разрастаются сорные травы.
Заплели они садик мой вплоть
До забора, до узкой канавы.
И не видно следов на песке,
Да и в доме не слышно веселья.
Изнывает усадьба в тоске,
Увядает мое староселье.
 
 
Хорошо бы здесь яму копать,
Невеликую, так, в три аршина,
Завалиться, засыпаться, спать, —
Хороша мне, прочна домовина.
 

14 августа 1901

«Если б я был...»

 
Если б я был
Ранен стрелою
Любви,
Я бы твердил:
– Не беспокою,
Живи! —
 
 
Надо ли мне
Жизнью земною
Утех?
В ярком огне
Сгибнет со мною
Мой грех.
 

26 ноября 1901

«Тихой лазурной дорогой...»

 
Тихой лазурной дорогой
Кто-то идет при луне.
Вот мальчуган босоногий,
Ангел, явившийся мне.
 
 
Вижу, хитон белоснежный
Не закрывает колен.
Взор безмятежный и нежный,
Мой расторгающий плен.
 
 
Что же мне, милый, ты скажешь?
Ты, улыбаясь, молчишь.
Знаю, дорогу покажешь
Мне в благодатную тишь.
 

17 июля 1902

«В старину-то что бывало...»

 
В старину-то что бывало:
В Риме девка папой стала,
Черту душу продала,
Но чрез год, по воцареньи,
В храме, при богослуженьи,
Вдруг чертенка родила.
 
 
Чтоб коварной волей беса
Снова хитрая папесса
Не срамила вечный град,
Установлен на конклаве
К наивящей Божьей славе
Некий пакостный обряд.
 
 
Только в кресле новый папа
Сядет, тотчас чья-то лапа
Простирается под трон,
Чтоб узнать чрез дыры кресел,
Что избранник цел и весел,
Что мужчина, точно, он.
 
 
А потом веселым хором
Восклицают всем собором:
– Новый папа без греха.
Всё у папы здесь на месте.
Римской церкви, как невесте,
Мы венчаем жениха!
 

11 – 12 ноября 1902

«Не носил я богатых одежд...»

 
Не носил я богатых одежд,
Не лелеял надменных надежд.
Я профессором, верно, не буду,
Мне министром не быть никогда.
Это вы проникайте повсюду,
Пролезайте ужом, господа.
 
 
Если мимо промчится карета,
Где сидит госпожа, разодета,
И с презреньем меня оглядит,
Я не зависть в душе ощущаю,
И не стыд меня горький томит,
И не злобой мятежной пылаю.
 
 
Может быть, это все во мне есть, —
Чего нет в человеке, Бог весть! —
Но твержу я себе, что не надо
Эти низкие чувства питать,
Низойти до ползучего гада,
И душою совсем обнищать.
 
 
Я иду по дороге широкой.
Не беда, что иду одинокий.
То трава, то порыв ветерка
Приласкают мне ноги босые.
Ах, дорога моя далека,
Что же мне все усмешки чужие!
 

19 июня 1903

«Здесь над людьми везде царят...»

 
Здесь над людьми везде царят
Уставленные кем-то сроки,
А если люди проглядят,
Возмездья сроков так жестоки!
 
 
Ах, если б можно было жить,
Как ангелы живут беспечно,
О малых сроках не тужить,
К великим устремляться вечно!
 
 
От заповеди: «Не зевай!», —
От наставленья: «Сам виновен!» —
Уйти в желанный сердцу рай,
Который свят и безгреховен.
 
 
Но срокам утоленья нет.
В темнице сроков тесных бейся,
Стремись на ясный Божий свет,
И на бессрочное надейся.
 

27 июня 1903

«Сверну-ка я с большой дороги...»

 
Сверну-ка я с большой дороги
Вот этой тропкой в тихий лес, —
Там отдохнут босые ноги,
Мечта умчит в страну чудес.
 
 
Под этой сладостною тенью
На мягких, неизмятых мхах
Я наслажусь блаженной ленью,
Далеко унесусь в мечтах.
 
 
Где, на проталинке сверкая,
Тихонько плещет ручеек,
Я, ноги в воду опуская,
Забуду, что мой путь жесток.
 
 
Пускай придет лесная нежить
И побеседует со мной,
И будет дух мой томно нежить
Своей беспечной болтовней.
 
 
Придите, карлики лесные,
Малютка зой, и ты приди,
И сядьте, милые, простые,
На тихо дышащей груди.
 
 
Хоть волосочков паутинных
Нельзя заплесть или расплесть,
Но в голосочках шелестинных
Услышу радостную весть,
 
 
Что леший нас не потревожит,
Яга с кикиморою спят,
И баламут прийти не может
Туда, где чудики сидят.
 

29 июля 1903

«Я к тебе головою приник...»

 
Я к тебе головою приник,
Неподвижная злая стена,
И печальные речи твердит мой язык, —
И была холодна и темна.
Ты не знала меня, да и знать не могла,
И молчала ты вся, от угла до угла.
 

13 мая 1905

«Не один я в тесной келье...»

 
Не один я в тесной келье, —
Ты ко мне на новоселье
В час полуночный пришла,
Улыбнулась и склонилась
На кровать, где ты томилась,
Где безмолвно умерла.
 
 
Полежу с тобою рядом,
Налюбуюсь мертвым взглядом,
Руку мертвую возьму.
Тонкий локоть крепко согнут,
Губы мертвые чуть дрогнут, —
Что шепнешь ты, я пойму.
 
 
У меня ли есть отрада, —
Капли сладостного яда
От тебя, моя сестра.
Срок настанет, ты развяжешь
Узел пут моих, и скажешь,
Что пришла и мне пора.
 

2 октября 1907

«Есть улыбки, зыбкие, как пляски...»

 
Есть улыбки, зыбкие, как пляски.
Что же пояс и повязки!
Распахнем одежды, и помчимся так легко!
Мы ликуем, как и прежде,
И в ликующей надежде
Мы умчимся далеко.
 

10 ноября 1907

«Не стыдясь людей, она...»

 
Не стыдясь людей, она
Пляшет белая да голая.
Скоморохова жена
Быть должна всегда веселая.
 
 
Поплясала, – поднесут
Чарку крепкой, сладкой водочки,
Покататься повезут
По реке на легкой лодочке.
 
 
Станет жарко, так в реке
Знай купайся, сколько хочется,
Знай плещися налегке, —
Юбки нет, так не замочится.
 

11 января 1910

«Ведь вот какое было дело...»

 
Ведь вот какое было дело:
Жил-был в селе осел.
Работать надоело,
В Москву за сказками пошел.
 
 
Там в человека обратился,
Купил себе пиджак,
В село он возвратился, —
Ему в селе дивился всяк.
 
 
Рассказывал он сказки людям,
Чтоб глупых забавлять,
Но мы-то их не будем
В стихах и в прозе повторять.
 
 
Ведь и в селе не раз случилось, —
Как брякнет что спроста,
Отведать приходилось
То крепкой палки, то кнута.
 
 
И правда, что тут удивляться!
Что было, то и есть.
Ослу куда деваться?
Ослу ослиная и честь.
 

2 февраля 1910

«За плохое знание урока...»

 
За плохое знание урока
Элоизу Абеляр жестоко
Розгами, – не раз уж, – наказал.
Слышал дядя вопли милой девы,
Слышал дядя грозный голос гнева,
И, довольный, руки потирал.
 
 
– Элоиза знает очень много,
Только всё ж учитель должен строго
К высшим знаньям девушку вести,
Многих юношей она умнее,
Многих мудрых стариков мудрее,
Но к наукам трудны всем пути. —
 
 
Ах! каноник глупый! непонятно
Простаку, что деве так приятно
На коленях милого лежать,
Чувствовать караюшую руку,
И на возрастающую муку
Воплями свирельно отвечать.
 
 
Не поймет каноник, – Абеляра
Так волнует эта ласка-кара,
Так терзаемая плоть мила,
И не с хриплым гневом, а с любовью
Орошает кара деву кровью,
Как забава райская, светла.
 
 
И на тело, где пылают розы,
На багряный свет от каждой лозы,
На метанье белых, стройных ног,
На мельканье алых пяток голых,
Окружен толпой харит веселых,
Улыбается крылатый бог.
 

4 февраля 1910

«Старый дом развалится...»

 
Старый дом развалится,
Домовой не сжалится,
В новый дом уйдет,
И на новоселие,
На свое веселие
Всех чертей сберет,
 
 
Нежитей, кромешников,
Угловых приспешников,
Леших, водяных,
Старую кулиману,
На печи поиману,
Два десятка лих.
 

23 февраля 1910

«Болен хоженька...»

 
Болен хоженька
Уж четыре дня.
Милый боженька,
Пожалей меня.
 
 
Исцеление
Ты сынку пошли.
Страшно тление
В глубине земли.
 
 
Мало видывал,
Травки мало мял.
Ручки вскидывал,
Жалобно кричал.
 
 
Разве сделали
С ходнем что не так?
Бело тело ли
Загрызет червяк?
 
 
Молим боженьку, —
Старых пожалей,
И на хоженьку
Свой елей пролей.
 

20 апреля 1910

«Беден бес, не ест он хлеба...»

 
Беден бес, не ест он хлеба,
Не залезет он на небо.
Он гордыней обуян.
– Помолись, простят. – Не хочет.
Хоть и страждет, да хохочет,
Вечный страж низинных стран.
 
 
Он уродливый, рогатый,
Копытастый да хвостатый,
И дыханье – серный смрад.
Широко расставив уши,
Ловит грешные он души,
Чтоб тащить их прямо в ад.
 

26 мая 1912

«Хотя и пустынна дорога...»

 
Хотя и пустынна дорога,
Но встретится кто-то чужой, —
О камень споткнешься немного,
Смутясь, загорелой ногой.
 
 
На пыльной одежде недобрый
На миг остановится взгляд,
Как будто ты встретился с коброй,
Точащей укусами яд.
 
 
А то прогремит таратайка
С сухим дребезжащим смешком:
«Вот, пыли моей поглотай-ка,
Уж если идешь босиком!»
 
 
В версте от торговой деревни,
Скрывая насмешку слегка,
Хозяйка дорожной харчевни
Подаст мне стакан молока.
 
 
Она раскраснелася ярко,
Дородней коровы своей:
– Теплынь, в сапогах-то, знать, жарко,
Дешевле без них и вольней!
 

18 сентября 1912

«Все мы, сияющие, выгорим...»

 
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда,
И засияет навсегда.
Все мы, сияющие, выгорим, —
Пред возникающим, пред Игорем
Зарукоплещут города.
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда.
 

6 марта 1913 Вагон. Буда – Уза

«Безумные слова...»

 
Безумные слова,
Всего глупее в мире,
Что будто дважды два
Всегда, везде четыре.
 
 
Меж небом и душой
Ты не построишь крышу,
И от тебя, друг мой,
Я этих слов не слышу.
 
 
И ты всегда права
В любви, как и во гневе,
И все твои слова —
Плоды на райском древе.
 

23 октября 1913

Peклama конторы объявлений

 
Мы – добрые черти, веселые черти.
Мы всех как-нибудь утешаем.
Несите смелей объявленья о смерти.
До полночи мы принимаем.
 
 
Тоску об усопших нам сыпьте в кисеты.
Со смертью никто ведь не спорщик.
А утром идите в контору газеты, —
Возьмет объявленье конторшик.
 
 
Он мудрою притчею вас не утешит,
Квитанцию выдаст, да сдачу.
Кисет для печали женой его не шит,
Цены он не знает для плачу.
 
 
Не ночью, не утром, умри на закате,
Пусть вечером пишут некролог.
Вдову мы утешим в прискорбной утрате,
И плач ее будет недолог.
 

25 февраля 1916 Вагон. Мценск – Орел

Танки

1

 
Осыпайтесь, лепестки
Сладкого жасмина
Легче грезы.
Не настигнут вас угрозы,
Не найдет кручина.
 

2

 
Мне упрек не шлите,
Милые цветочки,
Взятые в полях.
Вам увянуть скоро,
А мои мечты бессмертны.
 

29 июня 1916

«В таинственную высь, в неведомые веси...»

 
В таинственную высь, в неведомые веси,
В чертоги светлого и доброго царя
Зовет настойчиво нездешняя заря.
Там чародейные вскипают смеси.
 
 
Душа упоена, земные гаснут спеси,
И с бесом говоришь, веселием горя,
Всё знание свое попутчику даря,
И бес несет во всё уюты в дальнем лесе.
 
 
Откроет пред тобой заросший мохом склеп
Веселый Рюбецаль, покажет груды реп.
Желанью каждому ответит формой крепкой
 
 
В руках кудесника скользящий быстрый нож.
И станет правдой все, что было прежде ложь.
И отроком бежит, что вырастало репкой.
 

20 июня l918

«Душу вынувши из тела...»

 
Душу вынувши из тела,
Разве радуется Смерть?
Ей убийство надоело,
Иссушило, словно жердь.
 
 
Истомилась от размахов
Умерщвляющей косы,
Извелась от слез и страхов,
Жаль ей сгубленной красы,
 
 
Тошны ей на диком пире
Токи терпкого вина.
Изо всех, живущих в мире,
Ныне всех добрей она.
 

9 августа 1918

«Не заползет ко мне коварная змея...»

 
Не заползет ко мне коварная змея.
Ограду крепкую от элого своеволья
Поставила мечта державная моя,
И падает мой враг в унылые раздолья,
 
 
И торжествую здесь, как царь великий, я,
Как копья воинов, блестят в ограде колья.
Сосуды подняты для буйного питья,
Как первый свет зари над росной чашей всполья.
 
 
На опрокинутом лазоревом щите
В гореньи выспреннем, и в милой теплоте,
В атласной пышности, в шуршаньи томном шелка
 
 
Такой причудливый, но ясный мне узор!
И созидается мечте моей убор,
И, ароматная, легко дымится смолка.
 

8 июня 1919

«Здесь недоступен я для бредов бытия...»

 
Здесь недоступен я для бредов бытия.
Весенней радости, пророческой печали
Здесь плещет светлая, немолчная струя,
В которой радуги алмазно заблистали.
 
 
Зеленоокая, лукавая змея
Здесь чертит чешуей, прочней дамасской стали,
Лазурные слова на пурпурной скрижали,
Змея премудрая, советчица моя.
 
 
С речами вещими и с тайною утешной
Нисходит здесь ко мне забвенье мглы кромешной,
И чаши золотой к устам близки края.
 
 
Я песни росные к фиалкам наклоняю,
Плетение оград узором заполняю
Великолепнее, чем дали бытия.
 

14 июня 1919

«Иссякла божеская жалость...»

 
Иссякла божеская жалость,
Жестокость встретим впереди.
Преодолей свою усталость,
Изнеможенье победи.
 
 
Ты – человек, ты – царь, ты – воин,
В порабощеньи ты не раб.
Преображенья будь достоин,
Как ни растоптан, как ни слаб.
 

14 июля 1919

«Душа немая, сострадая...»

 
Душа немая, сострадая
Чужим скорбям, поет свое,
Истомою благословляя
Разрушенное бытие,
 
 
И верит вещему обету,
В изнеможении горда,
Но снова устремиться к свету
Уж не захочет никогда.
 

12(25) декабря 1919

«Довольно поздно, уже летом...»

 
Довольно поздно, уже летом
В усадьбу добралися мы,
Измучены в томленьи этом,
Во тьме и холоде зимы.
 
 
В тот год округа костромская
Приветила нас не добром.
Втеснилась школа трудовая
В наш милый сад, в наш тихий дом,
 
 
И оказался очень грубым
Педагогический состав,
От нас в усердии сугубом
Почти всю мебель растаскав.
 
 
И деревенской тоже власти
Понравилось поворовать,
А чьей тут больше было части,
Довольно трудно разобрать.
 
 
Здесь на зиму мы запирали
Одежду летнюю в запас,
И, вообще, все оставляли,
Что летом надобно для нас.
 
 
Но граждане нас проучили, —
Ах, отвратительный урок! —
И все, что можно, растащили,
Презревши слабый наш замок.
 
 
Три пары было там сандалий, —
В числе другого взяли их,
Но я жалел для сельских далей
Моих ботинок городских.
 
 
Истреплешь жаркою порою, —
А уж не новые они, —
А новых в Питере зимою
Не купишь, – старые чини,
 
 
И вспомнил я былые годы,
Мои ботинки уложил,
И дома, и в простор природы
Стопами голыми ходил.
 
 
И прежде костромской дорогой,
Храня былую простоту,
Ходил я часто босоногий,
И обувался на мосту,
 
 
Теперь два раза на неделе
Ходить пришлося мне туда,
И нынче ноги загорели
Гораздо раньше, чем всегда.
 
 
Босым ногам идти приятно
По глине, травам и пескам
Шесть верст туда, шесть верст обратно,
Да две версты до центра там.
 
 
Да что же в жизни неприлично?
И приходил в губисполком,
Хоть костромской, а не столичный,
Я постоянно босиком.
 

13(26) апреля 1920

«Мне говорит наставник мудрый...»

 
Мне говорит наставник мудрый,
Что я – царевич. Шутит он?
Я – просто отрок чернокудрый,
В суровой простоте взращен.
 
 
Мне хорошо. По гордой воле
Себе я милый труд избрал.
Я целый день работал в поле,
За плугом шел я, и устал.
 
 
Одежды сбросив, обнаженный,
Как раб, я шел в моих полях.
Лишь пояс был, из лент сплетенный,
Да медный обруч на кудрях.
 
 
Моим велениям покорный,
По тучной ниве плелся вол.
Я по земле сырой и черной
За тяжким плугом мерно шел.
 
 
Кнута я не взял, – только криком
Порой я подбодрял вола,
И в напряжении великом
Мой плуг рука моя вела.
 
 
Меня обвив палящим паром,
Мне говорил горящий Феб,
Что землю я бразжу недаром,
Что заработал я мой хлеб.
 
 
Моею знойной наготою
И смущена, и весела,
В село тропинкой полевою
Из города девица шла.
 
 
Со мной немного постояла
У придорожного креста
И, вспыхнувши, поцеловала
Меня в горячие уста.
 
 
Она шептала мне: – Оденем
Тебя порфирой, милый мой,
И медный обруч твой заменим
Мы диадемой золотой.
 
 
Словами странными смущенный,
Я промолчал. Она ушла.
Стоял я, в думы погруженный,
Лаская томного вола.
 
 
Но что ж я! ждет меня работа, —
И скоро отогнал я лень.
Довлеет дню его забота,
И для работ недолог день.
 
 
Во мгле безмолвия ночного
Я возвращаюся домой.
Вода источника живого,
Меня, усталого, омой.
 

23 – 24 мая (5 – 6 июня) 1920

«Воскреснет Бог, и мы воскреснем...»

 
Воскреснет Бог, и мы воскреснем,
А ныне в смраде и во тьме
Нет места радостного песням,
Нет мадригалов на уме.
 
 
В объятьях злобного кошмара
Упали лилии на мхи,
И полыхание пожара
Не вдохновляет на стихи.
 

24 мая (7 июня) 1920

«Люблю загорающиеся...»

 
Люблю загорающиеся
На вечернем небе облака,
Точно лодочки колыхающиеся
Эфирная стремит река.
 
 
Люблю, когда вспыхивают
На закате окна домов,
Точно ангелы отпихивают
Лучики от своих теремов,
 
 
Точно нежно зарумяниваются
Щеки у милых дам,
Когда они раскланиваются
С кавалерами, гуляя по садам.
 
 
Не скучными размышлениями,
Не мудростью вещих книг,
Только вдохновениями
Обними этот сладостный миг,
 
 
С милыми приятельницами
Покачайся на зыбке мечты,
И подругами-очаровательницами
Отойди от земной суеты.
 

1(14) июля 1920

«Всё смирилось и поблекло...»

 
Всё смирилось и поблекло
И во мне, и вкруг меня
Оттого, что дождик в стекла
Плещет на закате дня.
 
 
И душа как будто рада
Звонким лужам на земле,
И от солнечного ада
Отдыхает на земле.
 
 
Знойный день был слишком ярок,
Стрелы сыпал Аполлон,
И пленительный подарок,
Нисходя, послал мне он.
 
 
Всё, что жизнь и волю движет, —
Аполлонов светлый дар.
Он эфирной нитью нижет
И подъемлет влажный пар,
 
 
Пробуждает все теченья,
Раскрывает все цветы,
И дарит мне вдохновенья
И напевные мечты.
 

3(16) июля 1920

«Зеленые слова так ласковы, так радостны...»

 
Зеленые слова так ласковы, так радостны,
Так сладостны,
Как утренний весенний сон.
 
 
Лиловые слова так вкрадчиво-медлительны,
Так утомительны,
Как дальний предвечерний звон.
 
 
Румяные слова веселые, такие звонкие,
Такие тонкие,
Как на закате небосклон.
 
 
Пурпурные слова так пламенны, торжественны,
Божественны,
Как песни праздничные жен.
 
 
Лазурные слова прозрачные, высокие,
Глубокие,
Как сердцем чаемый полон.
 
 
Жемчужные слова пречистые, таинственны,
Единственны,
Как светлый Божеский закон.
 
 
А если нет у слов окраски,
То это лишь пустые маски.
Как ни блестят, как ни звучат,
Но ничего не говорят.
Для душ, стремящихся
Расторгнуть сон
Безумно длящихся
Времен.
 

5(18) июля 1920

«Я совершил полет мой к небу...»

 
Я совершил полет мой к небу,
Как дивный сокол, возлетел,
И в очи пламенному Фебу,
Дерзая пламенно, глядел.
 
 
Я на таинственной дороге
Увидел лики божества,
И слушал в сладостной тревоге
Неизъяснимые слова.
 
 
Семью увенчанный венцами,
К земле опять вернулся я.
Семью горящими сердцами
Вещала людям речь моя.
 
 
Но люди темные в долине,
Сыны безумные земли,
В своей неправедной гордыне
Меня безумным нарекли.
 

10(23) июля 1920 Княжнино

«Трое ко мне устремились...»

 
Трое ко мне устремились,
Трое искали меня,
Трое во мне закружились,
Пламенной вьюгой звеня, —
 
 
Ветер, дающий дыханье,
Молния, радость очей,
Облачный гром, громыханье
Вещих небесных речей.
Вихорь, восставший из праха
В устали томных дорог,
Все наваждения страха
В буйных тревогах я сжег.
 
 
В огненной страсти – услада,
Небо – ликующий храм,
Дни – сожигаемый ладан,
Песня – живой фимиам.
 

11(24) июля 1920

«Под легким туманом долины...»

 
Под легким туманом долины
Теперь обращается в кого-то.
Сладостней нет былины,
Чем эта сказка заката.
 
 
Люди дневные, глядите же,
Как мерцают золотые главы,
В таинственный город Китеж
В сиянии вечной славы.
 
 
Горестна для сердца утрата,
Не хочет оно быть терпеливым,
Но не умерло то, что когда-то
Верным воздвиглось порывом.
 
 
Стремитесь во мглистые дали,
Не верьте, что время необратимо, —
В томленьях творческой печали
Минувшее не проходит мимо.
 
 
В неисчислимых обителях Бога
Пространство и время безмерно.
Не говорите, что сокровищ так много, —
Там все сохранилося верно.
 

14(27) июля 1920 Княжнино

«Если замолкнет хотя на минуту...»

 
Если замолкнет хотя на минуту
Милая песня моя,
Я погружаюся в сонную смуту,
Горек мне бред бытия.
 
 
Стонет душа, как в аду Евридика.
Где же ты, где же, Орфей?
Сумрачна Лета, и каркает дико
Ворон зловещий над ней.
 
 
Все отгорело. Не надо, не надо
Жизни и страсти земной!
Есть Евридика одна лишь отрада,
Жаждет услады одной.
 
 
Стройный напев, вдохновенные звуки
Только услышит она, —
Пляшет, подъемля смятенные руки,
Радостью упоена.
 
 
Вновь пробуждается юная сила
Жить, ликовать и любить,
Солнце дневное, ночные светила
С равным восторгом хвалить,
 
 
Знать, что вовеки светла и нетленна
Сладкая прелесть любви.
С песнею жизнь и легка и блаженна.
Песня, ликуй и живи!
 
 
Милая песня любви и свободы,
Песня цветущих полей,
Лей на меня твои ясные воды,
Лепетом звучным лелей!
 

2(15) августа 1920

Сонет

В. А. С<утугиной >

 
О Вера милая! Зачем ненужный стыд
Ей точно клюквою советской щеки мажет?
Ее и речь моя в толпу нагих Харит
Харитой новою вмешаться не отважит.
 
 
Она не холодна, как девственный гранит,
Когда змея лукавств к ушам ее приляжет,
Но знак таинственный застенчиво хранит
И ни за что его поэту не покажет.
 
 
А этот милый знак, он – надпись на стене
Великим мастером воздвигнутого храма,
И разгадать дано лишь Богу или мне,
 
 
Что им возвещено, комедия, иль драма,
В чистилище ль зовет, иль увлекает в ад,
Или избраннику вещает рай услал.
 

9(22) ноября 1920