Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Приближаюсь к новой серии скалистых вершин, окаймлённых пещерами, туннелями или висячими садами. Они тянутся на многие десятки километров вдоль южного берега, которым я следую. Именно благодаря этим местам и был основан заповедный парк «Ленские Столбы». Его величественность может поспорить с семью чудесами света. Пушистый яркозелёный лишайник растёт под соснами, рассыпанными у подножия вершин; пики же, оранжевых оттенков, часто превышают сотни метров. Тонко и причудливо сформированные скалы состоят из множества известняковых слоёв, не превышающих двадцати сантиметров. На всём протяжении парка скалы обрывисты, часто абсолютно отвесны, что создаёт нагромождение камней, которые со временем превратились в сооружения необычных форм: кровли, вырезанные ножом, гладкие площадки, двугранные углы, плоские уступы, где может поместиться человек; здесь можно разглядеть и башни, и арки.

Это скопление утёсов поднимается как сооружение из домино, готовое опрокинуться в Лену. Оно полно и человеческих образов: то это профиль мексиканца, то лицо в трех измерениях большого индейского предводителя, то тела воинов или необычных существ. Усталось придаёт моему движению нереальность. Я сплю наяву, гребу и, кажется, вижу в гроте что-то мистическое. Дрейфую или брежу…

По дороге натыкаюсь на огромный пикник. На берегу у складного домика, на кожаном диване мужчина чистит картошку. Рядом в кастрюле, вынутой из коробки, варится суп, распространяя запах по тайге. Человек приглашает меня к общему столу, длиной более десяти метров. Ем с удовольствием, обед восполняет мои силы. На пляже появляется группа. Восемнадцать молодых проголодавшихся якутов рассаживаются вокруг и обильно угощают меня. Они строители помещения, которое будет использоваться для обслуживания заповедника.

Я окружён незнакомыми лицами. Если бы они знали, что часом раньше я беседовал на метафизические темы с моим плюшевым медвежонком, они приняли бы меня за сумасшедшего! Между двумя ложками супа мы изучаем друг друга. Самый весёлый садится рядом. В группе всегда есть лидер, он или менее застенчив, или известный шутник. Этот кажется спокойным, потому что его английские слова, чтобы сблизить нас, вызывают улыбку друзей. Разговор начинается с обсуждения реки. Он издевается над моей жалкой лодчёнкой и уверяет, что зимний холод остановит меня на пути в Арктику. Расспрашиваю о зиме. Он отвечает, что в конце августа, примерно через две недели, температура упадёт до нуля. Верно, что воздух уже свежеет, что ночи становятся труднее, ну, и встречный ветер. Перед этой катастрофической уверенностью я молчу. Наблюдаю за ребятами. Если небольшой рост и походка якутов напоминают китайцев, то их худые лица напоминают крепкое преимущество людей севера. Это настоящие Сибиряки с большой буквы и они, несомненно, правы, предупреждая меня об опасностях холода. Благодарю их и продолжаю свою извилистую дорогу по Лене.

Постоянно сражаюсь с усталостью, она ослабляет мои силы, делает неточными взмахи веслом, затуманивает глаза.

Суп не очень восстановил мои силы. Причаливаю, чтобы пройтись и развеяться. Забываю, где остановился, и прохожу по берегу несколько километров в поисках лодки. Я недооцениваю эффект от пятисот километров, пройденных от Олекминска за двенадцать дней; меня подкосили три часа сражения с «белой бурей», бессонная ночь и нервное напряжение, спровоцированное страхом медведя. Моё сознание не связано с потребностями тела. Оно размышляет над путаными темами или о скором появлении в Якутске. Это влечение к размышлениям могло вовлечь меня в физическую опасность. Поэтому я решил сделать ещё одну остановку через несколько километров. Для защиты от ветра ставлю палатку и тут же засыпаю.

Через три часа глубокого сна, прогуливаюсь, чтобы размять ноги, вдоль естественной каменной стены, заполненной рисунками и надписями на кириллице. Якутск – этот сибирский муравейник, протянул сюда свои следы. Отдельные граффити на большой высоте были созданы настоящими акробатами, но меня сердят эти воскресные художники. Через подлесок захожу поглубже. Здесь я не опасаюсь медведей, совершенно уверен, что они в тайге позади скал. Лесная чаща здесь – райское место, как хоромы в отсутствие владыки. Впечатление, что природа тут создана по священному принципу, который я не знаю, но который мне кажется очевидным. Замечаю необычное дерево, лиственницу в полном расцвете; она служит для якутов молитвенным деревом, на ветвях которого развешены старые выцветшие ленточки. У подножия ствола собранные камни образуют что-то вроде небольшого бассейна, куда бросают мелкие монеты. Я тоже положил туда 50 копеек, но не помолился за себя. Я не обращаюсь к силам природы, чтобы они помогли мне до конца моего путешествия, нет, я адресую молитву своей подруге, оставшейся во Франции.

11

Когда я говорю сам с собой или со Славой, я осознаю своё одиночество и три с половиной месяца, что отделяют меня от семьи. В эти дни окончания очередного этапа дороги, приближения заслуженного отдыха и возвращения к городской жизни усталость вызывает тоску. Очень тихо я уговариваю себя или сержусь. Спорю со своей совестью, внимательно слушаю её или иногда пропускаю мимо ушей, как это было с эпизодом «чёрной бури». Я стал менее внимателен к природе, к тому, что мне подсказывают таёжные деревья. Лишь Лена остаётся моей хозяйкой, и я подчиняюсь всем её капризам. Это самопожертвование восполняется, потому что река, даже если она пугает меня, всё-таки никогда не предаёт. Ежедневно она посылает мне сигналы, чтобы я приготовился к наиболее рискованным моментам экспедиции. Последний отрезок пути в тысячу пятьсот километров после Якутска, который приведёт меня в самый северный район Сибири, не может быть реализован, если я не буду уверен в себе. Эта уверенность питается сегодня моей непреложной любовью к Лене и моим жгучим желанием заново почувствовать «грусть блаженства». Северный район, покрытый тундрой и окаймлённый Верхоянскими горами, конечно, усилит моё одиночество и трудности продвижения. Эти возрастающие трудности обяжут меня расходовать скрытые резервы, лучше узнать свои склонности и их наиболее тайные пружины. И это противостояние природе может реализоваться лишь в случае, если я отправляюсь в путешествие один. У меня нет никаких технологических подспорий, ни команды поддержки. У меня есть лишь вера в себя и мои способности защитить жизнь.

Этим утром моей жизни ничто не угрожает, природа спокойна и позволяет даже пересечь реку. Десяток километров отделяет меня от северного берега, где начинается лёгкое движение на воде. Это удачная ситуация, чтобы приблизиться к людям и обсудить моё прибытие в Якутск. Я придерживаюсь мысли, что надо остановиться в первой же деревне, связанной со столицей асфальтированной дорогой.

Остров разделяет на два рукава русло реки и предлагает мне привал на полпути к столице. Первый рукав в пять километров пройти трудно, хотя и нет опасений, что возможна гроза. Гребу три четверти часа, замечая, что рельеф острова медленно поднимается. Обхожу его, не собираясь пересекать. Внезапно при виде всё более плотного движения становлюсь осторожным. Замечаю самые разные машины: военные автомобили, вездеходы, грузовики… Они беспорядочно заполняют берег, пересекая ручьи, зияющие ямы или осыпи. «Скоро мы увидим, какие приключения преподнесёт нам этот берег реки!» – говорю я Славе, который, заинтригованный, наблюдает окрестности этого сибирского муравейника.

Неожиданный дождь проливается на пейзаж и сразу же делает его грустным. Солнечный покой, пришедший после «белой бури» и длившийся, пока я пересекал парк «Ленские Столбы», пришёл к концу посреди Лены. Меня нагнала плохая погода. Подход к реке просто запрещён. Я обязан крайне осторожно продвигаться вдоль берега до следующего острова, где можно заночевать. На завтра небо также грустно. Продолжение пути рискованно, волны серой пены заливают берега. Колеблюсь, но готовлюсь к отъезду. Поднимаюсь в каноэ, сажусь на носу, ожидая благоприятного момента для отъезда, но Лена отказывается меня принимать. Насупливаюсь, как природа. Ожидание под дождём продолжается до вечера и вконец истощает мои силы. Становлюсь на колени перед рекой и посылаю ей сигнал. Затем опять сажусь в лодку, окидываю взглядом весь пейзаж и отмечаю, что непогода удаляется. Теперь мне ясно, что надо грести против течения, а ветер в спину будет мне помогать. Но этот стратегический анализ провоцирует мою осечку. Втыкаю весло в песок и пробиваюсь сквозь буруны. Меня шатает, я опрокинут. Сдерживаю страх, который напоминает о предыдущих штормах, и, наконец, преодолеваю, не утонув, пять километров взбесившейся реки. Подплывая к берегу, замечаю две семейные пары с детьми. Они наслаждаются рыбной ловлей. На берегу их ждет новенький миниавтобус, ведомый бесстрашным русским. Хотел бы найти там замену моей сломанной детали, но увы! Плыву дальше, дрожа от холода, что преследует меня со вчерашнего дня. Так я добираюсь до деревни Еланка. Двое молодых людей, каждый на своём грузовичке, едут наперегонки на север. Они не замечают меня, слишком занятые своей гонкой. Дорога непроста, выложена лишь утрамбованной галькой. Деревню с реки почти не видно, лишь церковная крыша призывает подняться на холм. Там, на вершине, я нахожу пустой хутор.

Отсюда я созерцаю Лену, как никогда раньше. Я вижу 14 километров реки с лунными изгибами: смешение песка, тайги, воды. Моя крошечная лодка на реке похожа на травинку. Замечаю также географическую деталь, проблемную для меня: берег, где я сейчас, сталкивается с новым песчаным островом. Он практически занимает всю середину реки, из-за чего мне придётся окольным путем пройти 20 лишних километров. Не теряю времени на любование пейзажем и вновь берусь за весло. Продвигаюсь до тех пор, пока не сажусь на мель. Из-за грозы и от голода чуть не плачу. Этим вечером уже нечего рассчитывать на другую деревню, чтобы что-то купить. Мои запасы провизии закончились. Вынимаю банку мёда – знак огромного бедствия – и заканчиваю её. Наступает ночь, небесный потоп окончательно изнуряет меня.

Однослойная палатка больше не противостоит бесконечному дождю, который заливает мои ноги. Мне удаётся сохранять сухим снаряжение, но не одежду. Медленно остываю, слушая небо, проливаю свои слёзы. Эти неудачи подсказывают мне, что я должен по-другому подготовиться к продолжению путешествия.

На другой день дождь ещё не прекратился, но я уже чувствую конец страданиям. Приготовляя каноэ, слышу хруст сломанной ветки. Оборачиваюсь и вижу на берегу в пяти метрах неподвижного оленя, он смотрит на меня своими круглыми глазами. Смотрим друг на друга бесконечно долго. Затем животное уходит в сторону дюны. Наблюдаю за его чарующим бегом и продолжаю свои приготовления. Продвигаюсь вперёд ещё на 30 километров по реке, которая, наконец, прекращает свои капризы. Больше нет песчаных препятствий. Без конца останавливаюсь, чтобы согреться. Холод так меня донимает, что я с трудом держу весло. Бегаю по берегу, чтобы размять затекшие ноги, и особенно, чтобы разогреться. Поступаю, как якутский мальчуган Сам, он бегал после грозы.

Приближается вечер, гребу, дрожа от холода и зная, что не могу провести ещё и третью ночь в этом состоянии. Ближайшая деревня в нескольких километрах. Она связана с основной дорогой, что ведёт в Якутск в сотне километров отсюда. На берегу нет места для палатки, здесь скапливаются проходящие автомобили. Наконец, я у первых деревенских домов и иду навстречу жителям. Но очень скоро меня окружают бродячие собаки, приходится пятиться. Обхожу их за километр и, наконец, натыкаюсь на троих мужчин, хлопочущих около завязшей в грязи машины. Помогаю им, стараясь понравиться. Спрашиваю разрешения поставить палатку в их саду. Молодой русский категорически не разрешает. Не настаиваю и возвращаюсь к реке. Опасаюсь ещё раз пережить адски холодную ночь. Гребу ещё километр; готов на пути к отдалённому острову погрузиться в туман, но тут появляется другой олень. Он не двигается, и его силуэт тонко вырисовывается в лучах заходящего за его спиной солнца. Несмотря на расстояние, что нас разделяет, я хорошо вижу его блестящие глаза. Хотят ли животные общаться со мной? Я цепляюсь за это впечатление, чтобы уменьшить стресс и принять послание животного. Это «до свидания», а не «прощай» адресует мне фауна, как если бы она подумала, что я хочу её покинуть. «Вернись, когда захочешь!» – говорит мне олень. Это именно то, что хочет принять моё сознание. Я соглашаюсь на это приглашение и отвечаю: «Я вернусь…» После этой сюрреалистической паузы олень исчезает в лесу, а окрестности деревни вновь заполняет пейзаж. Тут я обращаю внимание на человека. Он закрывает калитку дома и с удочкой спускается к реке. Бесшумно гребу, приближаясь к нему. Опускаю ногу в воду у большого валуна, чтобы закрепить каноэ, и, ничего не говоря, наблюдаю за незнакомцем.

12

Рыбак следит за моим взглядом. Он ещё не видит мою безнадёжность, моё нежелание дальше искать прибежище, где можно провести холодную ночь. Вообще всегда трудно рассчитывать на гостеприимство в начале ночи. Поэтому всего лишь спрашиваю, можно ли поставить палатку в его саду. Приходится упрашивать, чтобы он согласился. Его ответ мне не совсем ясен. Это одно из тех русских выражений, очень расхожих, которые можно истолковывать или в положительном, или в отрицательном смысле. Рыбак выдёргивает удочку с уловом на крючке и пальцем предлагает следовать за ним. Он усаживает меня на скамейку, прислонённую к старому домику, и входит в соседний дом.

Я в деревне Булюгуняктак, что в сотне километров от Якутска. Чувствую, что я в конце очередного этапа. Холод последних трёх дней уведомил меня, что борьба усилится. А моё испорченное снаряжение не противостоит даже двум дням сильных дождей. Смотрю на Лену, ничего ей не говоря. Спрашиваю себя о своём будущем, довольный сидеть на этой скамье.

Рыбак возвращается с пожилой женщиной. Она настаивает, чтобы я спал в домике. Я же мечтаю оставить здесь каноэ на всё время моего пребывания в Якутске. Жду момента, чтобы попросить их об этом.

Захожу в холодную прихожую, снимаю обувь. Рыбак представляется:

– Пет, это моё имя! – говорит он.

Тут же предлагает мне тапочки и открывает дверь в комнату. Следую за ним, в руках мои вещи и мокрая одежда. Странное чувство охватывает при виде убранства комнаты. Это особый дом. Здесь царит атмосфера, здорово отличная от других жилищ. На старом деревянном диване, покрытом красной кожей, портрет молодого человека. Лицо напоминает известную фотографию Рембо. Портрет на круглом листе бумаги нарисован карандашом, он в рамке из того же дерева, что и диван. На стене над этим первым рисунком – другой, гораздо большего размера. Он представляет лицо пожилого человека в очках. Трудно сказать, якут ли это. Очки придают ему вид интеллектуала, я же видел до сих пор лишь простых людей. Пет заботливо развешивает на верёвке около печки мои носки, готовит чай.

Остаюсь стоять, рассматриваю на другой стене старые семейные фотографии. Одна из них, окрашенная в цвет фуксии, очень красивая. Человек двадцать сняты на фоне природы в начале XX века. Это якутская семья, в центре человек в очках и молодая женщина европейского типа. Пет уточняет, что это женщина, которую я видел недавно. И ничего больше не добавляет.

Сажусь на диван под портретом незнакомца и ем хлеб с маслом. В этот момент мне так и хочется громко сказать, что я люблю Россию, что мне нравится моё путешествие и его неожиданности. Сила природы воодушевляет меня, заставляя бороться с непогодой на реке. Я покорён грандиозными образами неба и вод, их мощью, делающей меня спокойным и уверенным.

Глаза Пета выражают душевное спокойствие, а я ищу в его взгляде его якутскую историю. Он рассказывает её не говоря, но показывая Лену за окном. Пет любит реку больше, чем иной русский. Здесь, в тишине столетнего дома, сложенного руками отца, человека в очках, он ценит каждый день в течение уже пятидесяти лет своей жизни. Я поворачиваюсь к карандашному рисунку и расспрашиваю Пета. Он поднимается и направляется к доске, где наклеено много фотографий:

– Моего отца зовут Талаанна Сугурую. Это был известный театральный автор. Здесь он в компании двух друзей-поэтов.

Долго разглядываю фотографию, затем свою записную книжку, что оставил на диване. В ней я отмечаю и заботы, и радости. Ищу, что моя подруга сказала мне однажды:

– Всё-таки тебе везёт выходить всегда невредимым из твоих авантюр!

Нередко вспоминаю эти слова и задаю себе вопросы. Если я знаю, что часто я сам вызываю большие испытания на свою голову, то я также охотно соглашаюсь, что меня ведёт моя звезда. Стучу по дереву (по берёзе), чтобы так было всегда. И сегодня я не мог мечтать о большем, чем этот приём на моём пути в Якутск.

Пет предлагает сытный ужин и вынимает бутылку водки. Мы опустошаем её маленькими стопками без закуски. Узнаю, медленно пьянея, что хозяин – электрик и что больше не живёт со своей семьёй. Он живёт один с двумя котами, которые сопровождают его на рыбалку.

– Знаешь ли ты, что в Якутске самая высокая преступность по России? – спрашивает он, узнав, что завтра я еду на автобусе в столицу.

И не оставляет мне времени ответить.

– И затем ты отправишься вновь по реке к очень рискованным городам. На своём пути ты встретишь Табата. Это малопосещаемый город заключённых. Освобождённые не имеют средств покинуть город. Они остаются вблизи тюрем и сбиваются в банды.

– У меня есть топор для защиты, – перебиваю я Пета.

– A у них револьверы! – парирует он, смеясь, и добавляет: Некоторые из этих злонамеренных молодчиков прячутся от полиции на ленских островах.

Эта новость сражает меня. На ближайших ста пятидесяти километрах не будет медведей, потому что вырубка деревьев в окрестностях множества городов удаляет их всё глубже в тайгу. Но будет постоянный стресс и страх попасть на жестоких людей.

Мой хозяин рассказывает также о температуре:

– Сейчас ночью 5 градусов. В сентябре будет минус 10. Так заявляет о себе холодная зима. И этому предшествуют дожди.

Он напоминает мне, что на глубине двух метров находится вечная мерзлота, так называемый пермафрост.

Прерываю разговор, так как хочу посетить небольшой домик в глубине сада. Пет удерживает меня, не советуя местные туалеты – можно упасть в яму… Перед тем, как скользнуть под одеяло на моей кровати, обнимаю Пета, пожелав ему доброй ночи. Наши комнаты рядом.

Пет пьян, как и я, но вино было неплохое, он держится на ногах и убирает замусоренный стол. Его шаги убаюкивают меня, я засыпаю. На завтра в семь часов я уже на ногах.

Пет отговаривает меня брать такси до Якутска. Шофёры такси на большие дистанции – это частные лица, они берут пассажиров, чтобы покрыть свои расходы на переезды. Он предупреждает меня о серьёзных опасностях, если я поеду на машине с незнакомыми людьми. Однако, я предпочитаю такси, ибо помню двух беззубых бурятов и холодную обстановку на автобусной остановке в Иркутске. Восьмичасовой автобус уходит у нас из-под носа. Ждем одиннадцатичасовой. Но тут подходит автомобиль. Две девушки с ребёнком сидят на задних сиденьях. Шофёр объясняет Пету, что едет в Якутск. Без промедления сажусь на переднее сиденье в японскую машину и бросаю Пету, что вернусь через три дня. Жму ему руку с искренней благодарностью и уношусь мыслями вперёд.

Мчимся по прекрасному асфальтированному шоссе, проложенному через лес. За семь евро шофёр соглашается отвезти меня в город, что в ста километрах от деревни. Через час быстрой езды замечаю первый светофор. В результате я доволен своим планом и тем, что остановился заранее вдали от столицы. Рассудительность постоянно присутствует в моих рассуждениях. И в то же время всегда верю в свою удачу. Шофёр высаживает пассажиров и помогает мне найти подходящий отель. Но тут его контролирует полиция. За отсутствие страховки он платит штраф. Теперь, чтобы он продолжил наши поиски, обещаю заплатить ему больше. Приходится его уговаривать. Наконец, я доволен: комната за 30 евро в отеле около большого рынка и праздничной ярмарки.

Захожу в соседнее помещение в поисках горячей еды. При входе парень загораживает дорогу. Улыбаюсь ему и слышу:

– Что?

Я забыл, что русские мало реагируют на дружеские улыбки. Советы Рустама выветрились из моей головы. Отвечаю тем же:

– Что? – чувствуя нарастающее напряжение.

Тогда он произносит одно из тех известных слов, которые я не выношу:

– Отсюда! – и смотрит на меня взглядом командира.

Осматриваю его, колеблясь, и продолжаю идти. Не надо употреблять со мной такие слова. Именно это я слышал от шефа троих подонков, которые удерживали меня в ответ на желание освободиться. Я не знаю ни орфографию, ни точный смысл этого слова, но инстинктивно оно мне противно. Даже здесь, в ресторане оно заставляет дрожать. Парень идёт за мной в зал и громко говорит. Он вертится вокруг меня, как разъярённый зверь. Напряжение на пределе. Всё кончается тем, что он примирительно касается моего плеча и уходит. Добро пожаловать в город!