Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Третья часть
Деревня Урга

1

Амазонский лес впечатляет. Нужно время, чтобы привыкнуть к нему, ибо множество растений одновременно привлекает взгляд. Эта сверкающая картина ослепляет. Я сравниваю её с тайгой вдоль Лены, которая стискивает реку меж двух непроходимых стен. Не готов посещать сибирские леса. Поэтому вспоминаю джунгли, которые пересёк в 2003 году, это искрящееся видение, состоящее из переплетения корней. В бразильских лесах плотность растений гасит солнечные лучи. Как только прекращается дождь, слышны то цикады, то лягушки. Птицы с жёлтыми воротничками поют так неожиданно, что их можно спутать с криками обезьян. Свежий запах ароматных трав исходит от неизвестно откуда появляющихся ручьев. Фауна кажется спокойной. Она скрыта за скоплением листьев. Это муравьи, крабы, бесконечные варианты сороконожек. С деревьев тяжело падают манго, и бесчисленные рыбы выпрыгивают из воды, чтобы схватить неосторожных насекомых. Земля среди корней пориста. Ноги тонут в ней, и, если хочешь пересечь лес, надо пробивать себе дорогу топором, рискуя при этом столкнуться со смертоносной рептилией…

В тайге нет гигантских муравьев типа «тюкандерас», ни «хозяйки джунглей», этой змеи с двойным зубом-крючком, которую тут называют «покарайа». Тайга – пристанище медведей, комаров и клещей. Она практикует на мне настоящее колдовство. Я не полковник Фейсетт, открывающий неизвестные районы Мато Гроссо, проникающий в секреты глубинной Амазонии, но я чувствую себя в его шкуре. Действительно, я прошел на каноэ уже 340 км, удалился от человеческого жилья юга и теперь располагаю лишь третью точной карты. То, что я ощущаю, без сомнения, близко бразильскому упоению, которое переживал полковник Фейсетт. К тому же, как и английский географ, я двигаюсь навстречу «примитивным» народам. Я лишь надеюсь, что они не людоеды.

Страх быть атакованным армией клещей создал со времени моего отъезда из Качуга очень специфические отношения с природой. Окрестности кажутся мне нездоровыми, заражёнными энцефалитом. Прямой контакт с этой местностью мне запрещён. Также я стою под моим пончо или сажусь по-индусски на корточки, как только разражается гроза. Я ни коим образом не должен ложиться ни на землю, ни даже на ветки. Ведь может заползти клещ.

Жигалово исчезло за последним поворотом. Рыбак Николай помог мне преодолеть мост. Я заплатил ему 500 рублей перед выходом на большую воду. И, складывая мои ресурсы на дне рюкзака, я пообещал себе больше не строить отношения на финансовой основе. Николай ещё долго оставался на берегу с поднятой рукой. Его прощальные жесты сопровождали мои впечатления от проникновения в джунгли. Он сообщил мне о приближении грозы. Зарядил сильный дождь, он мешал мне пристать к берегу, оставалось лишь закутаться в мой верный непромокаемый плащ и переждать непогоду. Наконец, я заметил двух рыбаков у шалаша, которые развели яркий огонь и закусывали в своём укрытии. Я постарался последовать их примеру, но дрова там, где я зацепился за берег, уже намокли и не желали разгораться.

Наконец, небо перестало беситься и позволило нам продолжить путь. Пока я сушил свою одежду, мои два соседа приготовились отчаливать. Это старик с ребенком. Старый мужчина стоит, сохраняя равновесие, и погружает своё весло в болотистую глубину. Он спокойно покрывает большое расстояние и поворачивает направо, к противоположному берегу. В этот момент он кричит мне одно слово по-русски. Я не знаю его смысл, но догадываюсь. Старый человек подбадривает мои усилия вернуться на реку и повторяет «Давай! Давай!»

2

Климат таков, что грозы чередуются с солнечными небесами. Сушусь под благословенными лучами, пока вновь сгущаются тучи. Сейчас, двигаясь вдоль берега, я нахожусь в зоне дождей. Хотя погода нестабильна, я прошел 80 км. за два дня.

Речной ледоход унёс всё на своём пути. Речные опушки – это опустошённые неприступные зоны, где тают огромные глыбы льда. Гребу уже много километров без возможности где-либо притулиться. Представляю себе шум и скрежет освобождённых льдин, ломающих стволы берёз и толстых дубов. Огромные разрушения заметны на каждом повороте реки. Мини-айсберги, унесённые водой, цепляются за вершины холмов. Сегодня первый день нового месяца – июня. Сколько ещё времени эти признаки зимы будут противостоять лету.

Моё плавание началось при таянии снегов и должно окончиться с первыми снежинками.

Основное русло часто раздваивается, создавая посредине дикие островки. На некоторых иногда вся растительность будто выбрита ледоходом; другие, лучше расположенные, истинный рай. Я пристаю к одному из них, выбираю место в стороне от сильного течения и погружаю палку в грязь, чтобы привязаться покрепче. Затем карабкаюсь по скользкому склону. Кажется, остров может защитить меня от медведей. Я далеко от леса и спрятан от большого течения, где циркулируют моторные лодки. Правда, их немного. В течение дня мне встретился лишь десяток. До сих пор ни один пассажир не ответил на моё приветствие! Моё пристанище защищает от угроз хозяина тайги и прячет от малообщительных речников. С вершины склона определяю треугольный силуэт острова. Подлесок густой, везде нагромождения стволов, образующих эту необычную форму. В центре же острова травяной луг позволяет взгляду прорваться к небу. Нахожу хорошее место для ночёвки. Оно представляется мне идеальным, т. к. чувствую себя здесь спокойно. Я следую своему настроению, именно оно ведёт меня на этом этапе путешествия, на этом этапе открытия незнакомой природы. Делаю несколько шагов, чтобы изучить землю под ногами, и с удивлением обнаруживаю некоторую странность. Идеальный круг пяти метров в диаметре изображён на лугу. Никакой травы и почерневшая, будто выжженная земля. И ни одного насекомого над этим необычным местом.

Решаю расположиться именно здесь. А в голову приходит фантастическая мысль – не следы ли это приземления летающей тарелки?

Некоторые сказания примитивных народов крайнего сибирского севера, передаваемые традиционно из уст в уста, повествуют о прилёте металлической птицы с необычными существами. Предки инуитов даже верили в существование внеземных пришельцев. Эта мысль преследует меня, пока я ставлю палатку. Моё одиночество и долгое время, что я должен провести с бесконечностью этого пространства – вот факторы моих ожиданий встречи с неизвестным. Мой ум хочет отвлечься, избежать отрицательных эмоций, которые возникают каждый раз с приходом ночи.

Занимаю круг, который защищает меня от окружающей фауны. Его великолепные границы кажутся настоящим барьером. Я уже освоился с подлеском, как вдруг услышал продолжительный шум ломаемых веток. Вглядываюсь в кусты, ищу что-то двигающееся и жду появления медведя. Но больше ничего не происходит. Меня парализует страх. Лихорадочно соображаю, как защититься от неминуемой атаки. Могу стучать по кастрюле, чтобы испугать животное, свистеть в мой сигнальный свисток или потрясать лезвием моего миниатюрного ножика. Эти слабые средства защиты приковывают меня к месту, кажется, этот паралич длится вечно. Наконец, я замечаю снующего взад-вперёд зелёного дятла. Птица очищает дерево, поднимая кору, и издаваемый ею звук странным образом напоминает приближение хищника. Я успокоен. И в это время раздаётся знакомое пение, это крики совы, спрятавшейся где-то неподалёку на острове.

3

Мне душно в герметично закупоренной палатке. Моя ночь прерывается всё время грубыми сновидениями. Ночной холод пробирается в спальник и силится открыть мои глаза. Дыхание то судорожное, то совсем прерывается. Иногда сон уносит меня далеко, а дыхание и вовсе останавливается. Я – потерпевший ночное кораблекрушение. Ищу причины этого состояния. Такого ещё никогда не происходило со мной. Одно мне кажется возможным: вдыхание содержимого противоклещевых баллонов, которыми сильно обработал палатку снаружи и внутри. Страх этих клещевых вампиров продолжает преследовать меня. Это цена за относительную безопасность. Но после этой ночи я всё-таки избегаю обрабатывать палатку внутри и даже на входе.

Недостаток сна накануне диктует необходимость дневного отдыха, я провожу этот день на острове, посредине обжитого круга, который превращается в кемпинг. Всё, что я везу с собой по реке, мало-помалу находит своё место. В конце этого вынужденного отдыха я чувствую себя, как дома. Круг ограничивает мою территорию. Я содержу его в чистоте, не оставляя нигде ни крошки. Шелуха подсолнечниковых семечек отправляется в костёр, вода от макарон – далеко в реку, а оставшаяся провизия закрывается в рюкзак и прячется под ветками на другом конце острова. Ни один пищевой запах не должен привлекать обоняние хищника. Если боязнь клещей заставляет меня присматриваться к земле, то боязнь медведей требует внимания к окрестностям. Я всё время начеку.

Эта бдительность заставляет меня пробудиться утром, когда гаснут и даже больше не потрескивают последние угли в костре.

Выглядываю наружу. Заря туманна. Клочья тумана поднимаются над тайгой. Стена леса расплывчата в лучах восходящего солнца. Вершины деревьев похожи на пики, нарисованные китайскими чернилами на фоне бледной охры. Эта освещённость удивительна. Что она преподнесёт мне сегодня? Грозы, которые ограничат моё продвижение вперёд, или я сумею воспользоваться ласковым солнцем весь день? Я загружаю лодку двумя полными рюкзаками, а на носу располагаю несколько инструментов, которые ещё не нашли своего постоянного места. Складываю своё походное снаряжение, а сердце бьётся в предвкушении дороги. Треугольный остров и его необычный круг, на котором я медитировал, старается меня удержать. Но я провёл здесь более тридцати часов, этого достаточно. Спешу выгрести на большую воду и, наконец, чувствую глубину.

Вновь обретённая физическая форма поддерживает мои усилия.

Я гребу, отталкивая назад массу густой жидкости, и она упорно проталкивает меня вперёд. Отдых также важен, как и усилия. Он позволяет передохнуть, восстановить силы. Эта энергия сталкивается с небесным гневом. Заря, окутанная очаровательной вуалью, не принесла чуда. Как только дневной свет восторжествовал над землёй, грозы не замедлили возобновить свой бесконечный балет. Как только небо временно успокоилось, я пересёк широкий поворот, окаймлённый скалами. Останавливаюсь у их подножия и готовлю видеоаппаратуру. Моя сверхчувствительная камера готова снимать вечную живопись бронзового века. Увлечение палеонтологией продолжает возбуждать моё сознание. Это забавляет меня, отвлекая от однообразия монотонной гребли. Выбираю подходящий кадр и, глядя в объектив, уже готов нажать на спуск. Но тут на другом берегу появляется судёнышко. Я тотчас возвращаюсь к своему каноэ, оставив камеру под кустами. Человек пытается преодолеть поворот, тогда как его пассажир спит на ящиках. Это старая моторка, обшитая серым металлом. Два стабилизатора по бокам корпуса создают впечатление ракеты. Бросаюсь в траве на колени и держу мой «корабль», чтобы его не вынесло на огромные камни. Лодка идёт прямо на меня.

На ракете выключают мотор и останавливаются. Хватаю за руку пилота, это молодой человек в рваном комбинезоне со множеством карманов. Он не делает ни одного жеста, не произносит ни слова по поводу моей оригинальной реакции, но будит своего друга и поднимает передо мной пластиковый стакан с водкой. Соглашаюсь чокнуться с неизвестными и съесть ломтик колбасы в знак нашей дружбы. Говорим мы мало, но любуемся пейзажем, освещённым тёплыми красками заходящего солнца.

Потягивая водку, разбавленную водой из Лены, я думаю о камере в кустах и задаю себе вопрос, заметил ли её пилот с катера. Я не очень беспокоюсь об этом, потому что наслаждаюсь знакомством. Мне хорошо на этом берегу, где плеск волн едва слышен под легким бризом.

Мой гость предлагает мне сопровождение на много километров к северу. Его охватывает инстинкт коммерсанта. Он может заработать несколько рублей, выручая «туриста». Я отказываюсь по трём причинам. Во-первых, я сам пообещал себе больше не строить отношения на основе денег; во-вторых, предусмотрительность, так как я должен иметь резерв на случай непреодолимых трудностей; и, наконец, следующую ночь я хочу провести один у костра. Я хочу пройти всю дистанцию, каждый сантиметр реки на вёслах, это моя цель и задача. Экспедиция такого типа может быть реализована только лишь при условии твёрдого решения. Я размышлял над этим почти год, и теперь я предам Лену, если пройду по ней без физических усилий. Итак, ракета покидает меня.

Теперь, перед отправлением в путь, я снимаю на кинопленку моё отплытие. Свет делит Лену пополам. С одной стороны, тёмные воды светят мерцающими точками, похожими на звезды; с другой, в воде отражаются склоны красных скал. Я медленно продвигаюсь по воде, где играют бликами обе краски, в это время камера работает автоматически, и я поднимаюсь по течению за спрятанными вещами. Спешу, чтобы не израсходовать батарейки моей камеры, они заряжаются на девять часов, но неизвестно, когда я сумею их перезарядить. Это, однако, не мешает мне просмотреть вечером дневную съёмку. Этот важный момент моего путешествия облегчает мои ночные опасения и сосредотачивает меня на самом себе. Ибо путешествую я совсем один, один на экране камеры и один комментирую взятый на себя труд.

4

Опустевшие деревни сопровождают мой путь. Окна домов со ставнями это потемневшие квадраты, тёмные изнутри. Кажется, что эти проемы открываются в никуда и освобождают некие фантомы. Мне представляется, что что-то недоброе появляется у входа без дверей, сквозь туманные сумерки, и что это безглазое лицо предка пристально всматривается в меня. Вот так я брежу, пока плыву вдоль безлюдных хуторов. Иногда моё воображение рисует мрачные силуэты, демонические образы, которые преследуют меня долгие часы. Я никогда не останавливаюсь ни около пустых улиц, ни около разрушенных домов. Некоторые из этих домов без крыш, другие ушли в землю. Лишь вороны находят в них пристанище, облетая развалины, поросшие травами. Вокруг этих беспорядочно разваленных домов, выходящих подчас к речной воде, раскидывается целинная земля, где человек постарался удалиться, сколько мог, от леса. Конечно, были подходящие уголки, где, вдали от леса, я мог бы раскинуть палатку, но беспокойная чернота окон заставляет держаться на воде. Я грёб навстречу бесконечной природе и предпочитал испытывать скорее страх перед медведем, нежели перед покинутыми домами.

Поиски привели к безлесому берегу, где откос переходил в редкий в этих местах луг. Его пересекала разбитая дорога со следами грузовика, и домик из толстых бревен венчал выбранный мной ночлег. Деревни-призраки далеко, и этот домик не пугал меня. Я могу не прятаться от проходящих судов. Поэтому располагаюсь за редким кустом, развожу скромный огонь и забираюсь в палатку. Просмотрев дневную съёмку, усталый, засыпаю.

Внезапно голоса вторгаются в мои сны в самый приятный утренний момент, когда я сплю лучше всего. Не хочу их слышать. «Это звуковые галлюцинации, – говорю себе, продолжая лежать с закрытыми глазами. – Это смесь звуков окружающей меня природы!» Но новые звуки сопровождают голоса: шаги вновь прибывших. Сильный толчок адреналина выталкивает меня из палатки. Обнаруживаю причалившую лодку и силуэт идущего ко мне человека. Успокаиваю стресс грубого пробуждения, машинально собирая головешки и бросая их на песок. Силуэт проясняется, мужчина обходит куст и садится у разгорающегося огня.

Чужаку лет сорок. Его заносчивый вид более опасен, чем тщедушное тело и золотая челюсть. Стараюсь держаться подальше. Он много говорит, тыча пальцем в разных направлениях. Слушаю его и поддерживаю огонь. Кожаная сумка с мелкими вещами висит у его пояса. Пока он роется в ней, влючается мотор на его лодке. Значит, он не один. Лодка, ведомая другим мужчиной, проходит, не останавливаясь, перед моим кемпингом и делает круги. Чужак зовет друга и просит что-то показать. Тот размахивает предметом, и я тотчас узнаю его, это детектор металла. Так мои визитеры стараются объяснить, что они делают на реке. Один из них роется в своей сумке, извлекает оттуда старинную пуговицу от рубашки, дарит её мне, пожимая руку, затем карабкается на борт своего судёнышка, мотор которого всё время включён. Они не хотят его останавливать. Оба посетителя прощально салютуют и удаляются к северу. Слежу за ними с чувством приятной встречи, пока они не исчезают на горизонте. Даже жалею, что не могу следовать за ними несколько дней. При виде солидарности, что их объединяет, меня вновь охватывает одиночество. Почему я отправился сюда один?

Вернувшаяся тишина восстановила моё равновесие. Возвращаюсь на реку, когда небо вновь заволакивается тяжёлыми тучами. Медленное движение потемневших небес указывает на то, что мне не придётся бороться с мимолётными грозами, но с мелким продолжительным дождём. Надеюсь только, что мелкие капли не превратятся в потоки воды.

По дороге замечаю моих охотников за металлом. Вижу, как они идут со своим детектором по деревне-призраку. Они приближаются к одному из домов с окнами без ставен, проникают в тёмную глубину дверного проёма. Приятно видеть их в этих краях. Их присутствие успокаивает меня. Продолжаю свой путь. Если со мной что-нибудь случится на воде, они будут недалеко и выловят меня.

На выходе из следующего виража, на высоком каменистом берегу поднимается хутор из пятнадцати домов. Это не покинутая деревня. Множество моторных лодок причалено вдоль жилищ. Здесь есть люди, двоих замечаю на берегу. Узнаю также лодку с лопастями, эту железную ракету тех двоих, что угощали меня водкой. Подчиняясь любопытству, решаю посетить деревню. Правда, этому нет ни одной причины. У меня достаточно провизии, и мелкий дождь не помеха двигаться вперёд. Может, это лишь желание поговорить, встретить кого-нибудь, кто до сих пор вызывал у меня лишь чувство осторожности?

Пристаю к берегу в тот момент, когда трое мужчин выходят на пляж. Они доверху нагружены прозрачными мешками с макаронами. Одного из них я уже встречал на реке. Он освобождается от мешка и идёт поприветствовать меня. Нахожу его в хорошем настроении, видно, что он помнит нашу спокойную встречу на природе. Понимаю, что мы испытываем одинаковые чувства. Мы могли бы стать друзьями, конечно, если бы нас не разделяло что-то существенное. Все трое в истрёпанной одежде, похожей на ту, что носят у нас бродяги без постоянного места жительства. Если бы эта одежда не была испачкана землёй и травой, они были бы похожи на бездомных. Но окружающая природа спасает их от моих выводов. Двое постарше и подросток, что пялится на меня из лодки, спрашивают, есть ли у меня фотоаппарат. Отвечаю, что нет, и меняю тему разговора, объясняя, почему я пристал к их берегу. Мне нужен хлеб. Меня провожают в центр деревни по дороге, окаймлённой маленькими избушками. Узнаю, что это бани. Меня приглашают помыться. Отказываюсь. Толкаюсь в разные двери и, наконец, нахожу помещение, где прямо на полу располагается склад провизии, предназначенный для всех жителей. Плачу 20 рублей за хлеб, это больше, чем за 4 французских багета. Не задерживаясь, направляюсь к берегу. По дороге молодой человек забегает в дом и тут же выходит с бутылкой водки.

На берегу уже сбилась компания. На мешках, сложенных в лодке, стоит бутылка, рядом нарезанный хлеб, банка паштета и букет лесного чеснока. Жители деревни, привлечённые этой вознёй и звоном стаканов, один за другим выходят из своих домов. Я пьянею от трёх стаканов и соглашаюсь показать свой паспорт. Один из собутыльников говорит, смеясь, что они меня свяжут и возьмут в заложники, что европейские паспорта редки в их местах, и что они договорятся о хорошей цене. Теперь я понимаю по-русски как никогда раньше, водка вернула мне ясный ум. Молодой человек приглашает переночевать у него, чтобы продолжить застолье до утра. Отказываюсь от приглашения, хочу уже избавиться от всех, хотя мне угрожает перспектива оказаться на реке во время грозы. Вырываюсь из группы, которая меня окружает, и спешу взобраться на борт моего «корабля». Гребу, жители деревни провожают меня незнакомой песней. Деревня удаляется, на меня обрушиваются потоки жуткой грозы. Окружающая природа становится туманной. Гребу против ветра. Моё пончо не может защитить от такого дождя, но два часа интенсивной борьбы окончательно испаряют результаты опьянения. В это время охотники за металлом вновь попадаются на пути. Они не видят меня, причаливая лодку к ферме моста и спеша под дождём к дому. Сквозь окно видно печь, что освещает помещение. Теперь я жалею, чтоотказался от гостеприимства, так как мог бы провести ночь под крышей. И вот сейчас, застигнутый грозой, я почти готов попрошайничать. Но беру себя в руки и преодолеваю последний километр. Наконец, пристаю к болотистому берегу. Сумерки заставляют переночевать в этом неказистом месте. Может быть, смерть подстерегает меня, потому что серп, воткнутый уже давно в ствол дерева, преграждает дорогу к воде.

5

Лезвие серпа блестит утром под лёгкими лучами солнца. Всю ночь лил дождь. Он означает передышку, хотя я нахожу проблемы: низ палатки и одеяло промокли, почти вся моя одежда сырая, другая прилипает к лодке, полной воды. Как только я пытаюсь разжечь огонь, дождь усиливается. Вновь мрачно поблескивает серп. Медлю с отъездом, зная, что вновь буду мокнуть на реке. Огонь костра не может согреть. Решаю отправиться на поиски дома, крыши, где смогу перевести дыхание.

Лена, создавая новые острова, постоянно меняет русло; основное, где есть достаточная глубина, имеет незначительное течение. Слабый встречный ветер тормозит мои усилия и держит меня на месте. Гребу, раздосадованный, обшаривая глазами узкие неглубокие проходы. Некоторые из них пропадают в буреломе, другие кажутся более быстрыми, откуда можно выйти на стремнину.

Обычно стараюсь не рисковать, боясь перевернуться. Но за время, что я освоился держать равновесие на лодке, стараюсь избегать резких движений. Так я решаюсь выйти в кильватер, где есть водовороты. Отдаваясь течению, скольжу свободно по волнам. Больше не гребу. Весло лежит на дне лодки. Становлюсь таким образом экспертом.

В конце одной из таких бездонных проток вхожу в зону сильнейшего дождя, который делает Лену топкой и грязной. Всё-таки продолжаю путь, так как замечаю хутор на противоположном берегу. В это время в тумане появляется другое судно. Это вновь те же двое охотников за металлом. Они стараются взять меня на буксир, но не справляются с мотором. Слышу слово, которое выучил накануне, надеюсь, что скоро оно мне понадобится. «Дача!» – повторяют они, указывая пальцем на хутор. Удваиваю теперь свои гребные усилия, тогда как мои благодетели исчезают, напутствуя меня активными жестами.

Хутор – это заброшенная местность, заросшая ежевикой, с остатками сельскохозяйственных машин, которые смотрятся как скелеты доисторических животных. Пять домов противостоят этому разрушению. Остальные поросли травой. На пригорке замечаю строение с крышей, покрытой толем, и с деревянными стенами, обложенными мхом. Счастливое убежище для речных путников. Я без промедления разгружаю лодку и захожу внутрь, чтобы обсохнуть. Первая дверь ведёт в сени; вторая, обитая стекловатой, хорошо изолирует эту десятиметровую пещеру. Медвежьи шкуры наброшены на две кровати, сложенные из заплесневелых досок, и издают тошнотворный запах. Везде страшный беспорядок и отталкивающий мусор. Устраиваюсь, несмотря на опасность столкнуться с колонией клещей, развожу огонь в железной печурке и плотно завтракаю.

Нужно пять часов, чтобы хорошо обсохнуть. Между делом привожу в порядок моё обиталище и обретаю некоторый комфорт. Но, чтобы продержаться ночь, этого не достаточно. Сомневаюсь, что засну на досках, и к тому же боюсь быть атакованным клещами, которые гнездятся в мусоре. При этом опасаюсь неожиданных визитов. Несмотря на скорее положительный опыт моих последних встреч, я остаюсь бдительным. Задыхаясь от жары, направляюсь к двери, чтобы хлебнуть свежего воздуха, и тут мой взгляд падает на одно из этих пресловутых чёрных окон. Говорю себе, что не сомкну ночью глаз, не зная, что находится поблизости в этих покинутых жилищах.

Возвращаюсь на реку, пересекаю облако насекомых, они вьются над водой, облепляют лодку, принимая меня, может быть, за обломок киля.

Наконец, появляется солнце, предшествуемое радугой над тайгой. Насекомые блестят в воздухе, как галактические звезды. Приближаюсь к заброшенной деревне, ещё одной в этих беспокойных местах и многочисленных в этих районах реки. Кажется, эта деревня обезлюдела внезапно после мощного пожара, который обуглил дома, даже не обрушив их. Предполагаю, что деревня необитаема, ибо ни одной лодки нет на берегу, ни одного дымка из печных труб, ни одного стада коров в лугах. Позднее время заставляет меня раскинуть мой бивуак всего лишь в сотне метров от последнего жилища. Стараюсь разжечь огонь. Но всё вокруг отсырело из-за дождя. Тоска охватывает меня при мысли, что придётся провести ночь без защитника – огня. Оглядываю деревню с её серым церковным куполом и вползаю в палатку. Тяжёлый звук с другого берега реки привлекает моё внимание. Животное ли это, что роется в кустах или плещется в ручье? Огромное судно идёт против течения, и я всё не могу сомкнуть глаз. Я вижу, как оно освещает берега, отбрасывая на лес круг белого света. Множество людей громко разговаривает на борту. Они удаляются, возвращая тишине её ночные права. Шмель вьется над моим приютом. Затем с другого берега слышится далёкий звук. Я медленно открываю молнию палатки и настораживаю уши. Вглядываюсь в темноту. Кажется, что-то движется среди деревьев. Различаю в этот момент угрюмое ржание. Дрожу от страха.

Утренние впечатления противостоят вечерним. Если ночь порождала страшные видения вокруг палатки, то день, напротив, рассеял эти страхи, возвращая кустам их истинный вид. Тяжёлый звук с другого берега принадлежал ручью, а необычное ржание издавала лошадь, свободно пасущаяся в лугах. К тому же она была не одна, другие скакали в сторону покинутой деревни. Успокоенный, продолжаю свой путь по мирной реке.

Бездонные протоки с быстрым течением увеличивают мою скорость. На одной из них беспокойная мысль приходит на ум. Приближаются непроходимые леса. Опасаюсь там встречи с хищниками. Мелкая глубина, едва тридцать сантиметров под моим днищем, позволит медведю настигнуть меня по воде. Кажется, я чувствую его приближение, атака неминуема… Решаю не подвергать себя подобной угрозе и ищу основное русло. Оно без сильного течения, приходится тяжело грести, чтобы двигаться вперёд. Встречный ветер – как непробиваемая стена. Заставляет страдать всё время сгорбленная спина. Гребу, стараясь держаться прямо, но сильное напряжение отдаётся болью в пояснице. Эта проблема и усталость требуют ещё одного дня отдыха.

Раскидываю лагерь на острове, под тенью трёх огромных деревьев, одно из которых разбито молнией. Природа рисует пышные пейзажи; леса освещены рассеянным светом, деревья блестят листвой. Лена великолепна. Моё тело, измученное утомительной греблей, пользуется отдыхом, чтобы восстановить силы и привычку ходить. Убеждаюсь, что мои руки лучше противостоят усталости, нежели ноги. Устаю от сидения на корточках по-индусски, но избегаю обжитой земли из-за моих врагов – клещей. Каждое движение, связанное с разгрузкой каноэ и установкой палатки, требует огромной энергии. Обрету ли я прежнюю крепость? Задаю себе вопрос, как вдруг замечаю посреди ближней опушки клуб дыма. Сквозь деревья не вижу ни огня, ни лодок; заключаю, что это пары воды, поднимающиеся от высыхающей после дождя древесины. Обращаюсь к рыбалке и забрасываю первый поплавок. Прожорливая рыба прыгает на червей прежде, чем они погружаются в воду. Вылавливаю десяток, но отпускаю тут же. Затем раздеваюсь, чтобы ополоснуться в холодной воде; надо успеть, пока небо не заволоклось вновь тучами. И вот дождь низвергается потоками, загоняя меня с тарелкой в руках в палатку. В этот момент над островом пролетает вертолёт. Представляю, как бы я позвал спасателей, написав на земле по-русски ветками слова «На помощь!» День заканчивается без единого появления на горизонте силуэта человека. Только клубы пара создают впечатление человеческого жилья, спрятанного в тайге.

6

Первая музыкальная нота будит моё ещё сонное сознание. Эта нота – свист далёкой птицы, обязанной разбудить местную фауну. Слушаю её внимательно и представляю пение феи. Призыв ли это нереального существа, обитающего в роще? Пение становится всё звонче, к нему присоединяются другие голоса. Вокруг камня, наполовину утонувшего в реке, журчание воды переходит в лёгкий плеск. Ему аккомпанирует свист феи. Это начало утренней симфонии, что будит меня всякий раз на заре. Животные и насекомые пробуждаются этим пением. Насекомые отвечают птицам, а ветер посвистывает в ветках, как припев. Мой мозг пропитывается этой симфонией. Затем музыка сопровождается образами. Кажется, что я вижу сон, но затем постепенно осознаю реальность окружающих картин. Тогда я улыбаюсь новому пробуждающемуся утру. Я вполне оценил это полное неги включение в новый день. Оно так далеко от резкого звонка будильника! Иду к Лене и освежаю лицо. И вхожу в полный контакт с окружающей природой.

Но суровая действительность берёт верх – я нахожу удочку, забытую накануне на берегу, полностью утонувшей. Река поднялась на целый метр. И если бы я не догадался накануне расположиться повыше, я закончил бы ночь далеко от утреннего щебетания, залитый неожиданным приливом. В любой момент рай мог бы превратиться в ад!

Сейчас же Лена приготовила мне не ад, а только монотонный коридор. Гребу, опустив голову, разглядывая каменистое ложе под лодкой. Берега быстро уплывают назад. Слышу приближение глухого шума. Напрягаю слух – ничего. Ветер обманывает слух. Он постоянно бьет в барабанные перепонки. Многочисленные ручьи, формирующиеся в подлесках, впадают в Лену. Водовороты, порождённые ими, пробиваются к реке на протяжении многих километров. Река не очень широка, окружена холмами, они не позволяют мне всматриваться вдаль. Поэтому всякий раз неожиданное появление грозы застает меня врасплох. Поднимаю голову, заслышав шум сильной воды. Полагаю через три километра выйти на большую воду. Лена расширяется, раскидывается-между холмами и небом.

Гребу, первый раз опьянённый размахом. В конце этой впечатляющей прямой линии появляется деревня; в то же время сгущаются огромные грозовые облака. Решаю спрятаться у людей, чтобы переждать гнев небес. С трудом приближаюсь к деревне, сопротивляясь ветру, предвестнику грозы. Эти ветры, как стражи ада, зловещее предзнаменование путникам, которые осмеливаются их не бояться. Выбираю сгоревший дом перед основными жилищами и пытаюсь закрепиться на берегу. Но берега илисты. Пробиваюсь в тине к трём лодкам у железной решетки, закреплённой на твёрдой земле. Преодолеваю километр по мокрой земле к сгоревшему дому и прячусь под куском сбитой крыши. Поток изливается. Моя звезда позволяет избежать худшего: оказаться под проливным дождём посреди огромной реки. Беспокоюсь о плохо привязанной лодке. Я не привязал её к решетке. Если вода поднимется на 30 сантиметров, она исчезнет в тумане. Толкаемый беспокойством, перебегаю залитый луг и наталкиваюсь на ребенка с велосипедом. Вид мальчика под ливнем, методично крутящего педали в этом хаосе, сбивает с толку. Как это родители позволяют ему так беспечно подставляться молниям? Ребёнок слезает с велосипеда, пересекает лужу, забирается в коляску мотоцикла – и всё это посреди безлюдного пейзажа. Я же привязываю верёвкой лодку к решётке, вычерпываю несколько литров воды, когда из тумана появляется катер. Трое вооружённых людей проворно выскакивают на берег. Самый пожилой пытается поговорить со мной, но небесный содом усложняет переговоры. Он отстает, а я продолжаю безрезультатно вычерпывать воду. Как только дождь немного утих, я вернулся в своё убежище под остатком крыши. По дороге вновь встречаю троих мужчин на мотоцикле, они едут по скользкой деревенской дороге. Догадываюсь, что они не оставят мне «преимущество» хорошо промокнуть. Мой бедственный вид пробуждает в них гостеприимство, от которого я не в силах отказаться; я погружён на мотоцикл и помещён под надёжный домашний кров.