Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Около мальчиков сидит брат хозяйки дома. Это приветливый человек с испитым лицом. Кажется, он победил в себе страсть к водке, ибо следы дебошей почти не видны. Ещё есть старая женщина, она курит длинные сигареты; а также ангельского вида девочка, непрерывный смех которой развеивает обстановку.

Эти лица пробуждают воспоминания моих встреч во время предыдущих путешествий. Если якуты тюркского происхождения, то черты их лиц и характера ассоциируются с такими народами, как инуиты Канады или индейцы. Эта семья похожа на те, что я встретил на юге Дакоты или на северо-западе Канады. Их узкие глаза, матовая кожа, разрушительные следы алкоголя и равнодушие – общие элементы. Я не утверждаю здесь что-то негативное, я лишь констатирую факты. Я не упускаю случая напомнить здесь о геноциде, который причина исчезновения индейских племен или инуитов. Якуты, наоборот, не пережили геноцид, это лишь вторжение модернизма в глубину их нравов, связанных с природой, что разрушило их естественность. Хозяйка звонит своему другу Виктору, двухметровому украинцу, который везёт нас в центр города на своём такси.

Оплачиваю покупки и захожу в холл гостиницы. Он странно наклонён. Действительно, его стены от самого основания стоят под углом в тридцать градусов. Подпорки кое-как поддерживают сооружение, которое угрожает обвалиться. Якутка, что привела меня сюда, следует за мной по пятам, выхватывает из рук 500 рублей, которые я протянул хозяйке гостиницы, и настаивает, чтобы мы поднялись в номер. Она хочет проследить всю процедуру оплаты и заполнить формуляр, думая, что я не способен общаться. Во время оплаты она утаивает 200 рублей. Один иду в комнату, вставляю ключ, чтобы запереться, как вдруг сильный стук сотрясает дверь. Это пришла сопровождающая меня якутка, чтобы проверить мой приют. Крайне любопытная, она не забывает порыться и в некоторых моих вещах. Не вмешиваясь, наблюдаю за её жестами; я слишком рад быть тут, в этой небольшой удобной комнатушке. Она же садится в кресло, чтобы провести здесь два часа в ожидании ужина. Очень деликатно прошу её уйти, она уходит, прихватив мой последний пакет с семечками. Как только дверь закрылась, меня охватил жуткий смех. Наконец, я один и могу расслабиться. Такого со мной не было после ледяного отеля в Качуге.

В продолжение трёх дней моего выздоровления в Олекминске я забыл Лену, каноэ, снаряжение. Даже не забочусь о ремонте лодки, настолько я хочу забыться и отдалиться от своей экспедиции. Брожу по улицам или валяюсь на кровати. Утром ухожу по запасной лестнице, потому что якутка ждёт меня на ступенях отеля. Ей хочется опустошить мои карманы. И ей немало удалось за эти три дня. Ибо каждый раз она оставляет себе сдачу, помогая мне расплачиваться за такси и покупки. И просто выпрашивая деньги. Всего ей удалось выманить у меня 1.500 рублей. Однако, это не помешало мне оценить её внимание.

Заглянув к ним домой накануне отъезда, я обнаружил, что члены семьи чистят мою экипировку. Они открыли мешки, опустошили их и повесили сушиться. Всё содержимое моих рюкзаков они разложили вокруг каноэ в центре сада как трофеи, привезённые издалека. Каждый член семьи восхищался предметами, которые я использую. Хозяйка дома натянула на себя пончо, изображая клоуна, брат имитировал греблю, бабушка рылась в коробке с провизией, дети лазили по каноэ, а девочка играла, бросая Славу как мяч о стену. На короткое мгновение я рассердился, видя это вторжение в мои личные вещи. Но взял себя в руки и согласился на их помощь.

Короткое пребывание в городе заканчивается, к тому же я чувствую уже апатию к бездействию. Если моё тело требует иногда передышки, то оно также зовет меня к активности. Я больше не могу оставаться пассивным. Борьба с бездействием заполняет сейчас мой ум и тело. Это Лена зовет меня. Она напоминает, что моё ближайшее будущее находится на её водах, а не на улицах Олекминска.

Русский город, который я изучил один, без всякой защиты, помогает мне зарубцевать раны от плохих встреч. Тут я учусь понимать жизнь обитателей, разумно оценивая её опасности. Я понял городскую проблему, связанную с отсутствием работы. У государства нет никакого интереса к этим маленьким сибирским городкам. В то же время богатства вокруг неисчерпаемы: нефть, уголь, железо, огромные возможности гидроэнергетики, а также значительные лесные запасы. Эти богатства заморожены в ущерб сибирякам, влачащим жалкое существование. Олекминск похож на город после бомбёжки.

Отъезд приобретает реальные черты. Якутская семья и толпа незнакомых людей собирается на берегу. Наполняя каноэ провизией, я с беспокойством констатирую, что оно здорово протекает. Успокаиваю мою хозяйку-якутку, что займусь ремонтом несколько ниже по реке. Виктор, украинец, дарит мне набор для ремонта дыр в брезенте, клей, стеклобумагу и половину воздушной камеры. Он уговаривает меня принять его приглашение доехать до центра Республики Саха – Якутска, который находится в шестистах километрах отсюда. Но Лена уже уносит меня, а я поднимаю руку, приветствуя зевак на берегу. Небо серое. Три дня в Олекминске погода была хорошая, и вот опять небеса грозят дождём. Непогода встречает меня там, где я её оставил. Таким способом Природа желает мне счастливого пути.

6

Гребу по почти прямой линии 600 километров. Иногда река слегка изгибается к северу, постепенно расширяясь, так Лена становится максимально широка – 14 километров! К счастью, многочисленные острова уменьшают впечатление гигантизма. Стараюсь держаться южного берега, потому что здесь нет ни одного селения. Противоположный же берег забит деревнями, которые разрастаются, превращаясь в городки вокруг столицы Республики Саха – Якутска.

Более двухсот тысяч жителей ждут меня на этом будущем привале. Следовательно, я размышляю, проходя шестьсот километров от Олекминска, о тонкой стратегии, которая позволит мне осторожно слиться на улицах города с этим сибирским муравейником. Муравейник повышенного риска, потому что Якутск – самый криминальный город России. Моя стратегия проста: остановить плавание в одной из первых деревень, связанных с большим городом дорогой, а потом сесть на автобус. Я хорошо уловил слова Николая: «Маленькие деревни – маленькие проблемы!» Якутск – огромный город. Здесь я должен приготовиться к движению по реке вплоть до Арктики, что приведёт меня к концу путешествия по землям наименее гостеприимным на планете.

«Добраться до Якутска – это уже победа над собой.» Мой плюшевый медвежонок Слава не комментирует мои выраженные вслух мысли. Он хотел, чтобы я оставил его девчушке, которая свернула ему шею. Вооружаю его деревянным копьём, это – чтобы он простил меня, и убеждаюсь, что район, в который мы вступаем, по-настоящему дик. «Мы с тобой будем совсем одни перед лицом этой никогда нами не виданной грандиозности.» Редкие лодки на другом берегу так далеки, что я едва о них догадываюсь. Если бы не звук моторов, невозможно было бы узнать об их существовании. Мои возможности позвать на помощь ничтожны. «Надеюсь на тебя, Слава, ты должен предупредить меня об опасности.» Наконец, он отвечает: «Я займусь медведями!»

Чтобы лучше использовать течение, иду в пятидесяти метрах от берега. Отличный ветер подгоняет меня. Часто подправляю направление, потому что Лена стремится вынести меня на середину. Плыву мимо песчаных гор до тысячи метров высотой. Они покрыты осыпями, мхом, а ниже – небольшими сосенками, которые окаймляют стремительную Лену. Затем берег на протяжении примерно шести километров становится плоским, удобным для жилья. Здесь до горизонта тянутся великолепные леса. Ветер всё ещё дует мне в спину и, кажется, не нагоняет облака. Это настоящий сибирский мистраль. Если бы у меня была мачта с парусом, я побил бы все рекорды.

Шесть часов спортивной навигации, когда непрестанно надо бороться за то, чтобы лодка не перевернулась, привели меня к огромным валунам. Они преграждают дорогу. Уровень реки понижается каждый день, и дно оказывается на поверхности. Гребу крайне осторожно, чтобы лодка не задела острые камни. Но вскоре попадаю в сильные течения. Они порождены многочисленными притоками, которые завихряются среди огромных порогов. Ищу возможный проход, разуваюсь и пешком пересекаю эту зону, таща за собой каноэ. Итак, с большим напряжением я преодолеваю этот громадный перекат, но легкий поворот предшествует очередному чудовищному перекату. Теперь я гребу от одной необъятности к другой.

Поздним часом, почти ночью причаливаю к одному из тех негостеприимных мест, которых я так опасаюсь. Едва ступаю на берег, как, удивлённый, замечаю ребёнка в чёрном. Девочка неподвижна, она грустно смотрит в мою сторону. Что она делает здесь, вдали от жилья в наступающих сумерках? Медленно приближаясь, понимаю, что это не человек. Это обыкновенный сучковатый пень, скульптура природы, одна из тех галлюцинаций, что приходит с наступлением ночи. В таком одиноком месте образ ребёнка, кажется, предупреждает об опасности.

Вообще природа из своих подручных средств может создать любые, иногда страшные формы. Позже даже возникает впечатление, что они движутся. Но я никогда их не беспокою. Я оставляю их в покое.

Несколько дальше всё же заставляю себя обследовать берег, но следы прогуливающегося медведя останавливают мой энтузиазм. Возвращаюсь к реке и, наконец, выбираю пляж, вдоль которого идёт судно. Подтягиваю к костру ствол массивного трехметрового дерева и знакомлюсь с новыми насекомыми. Они похожи на комаров, их писк ещё тоньше, но они не кусают. У них длинное брюшко и чёрная волосатая головка. Есть также удивительная особенность. Они реагируют на вибрацию голоса. Если я пою им известный русский припев «я люблю тебя», они исчезают, как безумные!

7

Огромность не оставляет меня. Она лишь испытывает до конца дня, накапливая усталость. Но уже с утра я вновь с энтузиазмом воспринимаю её. Музыка хорошо поддерживает меня в одиночестве ежедневных трудов.

В те моменты, когда нужна поддержка в борьбе со встречным ветром, я вновь и вновь слышу в наушниках песню Лео Ферре, который повторяет «Спасибо, дьявол!» Когда же Лена успокаивается и освещается заходящим солнцем, меня сопровождает музыка «Кармина Бурана». Низкие голоса перекликаются с таёжными лесами и дивными тонкими звуками небес. Царственные воды Лены обращаются к рыбам, а я напрягаю слух, чтобы лучше понять язык и музыку Природы.

Погружаясь в эту бесконечность, чувствую, что необычные эмоции сменяют одна другую. То под нахлынувшими семейными воспоминаниями я счастлив, что скоро конец моим скитаниям; а то, измученный встречными ветрами в этом диком краю, теряю присутствие духа. Эти сильные эмоциональные перепады, сопровождаемые музыкой, обогащают душу. Именно поэтому каждое утро я вновь и вновь рассчитываю на эту безбрежность.

Пройдя на весле дневную норму, выделяю время на поиски привала. Этот час соответствует положению солнца, когда оно приближается к горизонту, потому что часы, найденные в Пеледуе, я так и не использую. Места, что я прохожу теперь, часто не вызывают доверия. Нахожу смущающие детали: то тайга слишком близко, то берег слишком широк, а то трава очень уж густа… Эти требования удерживают меня на реке, а свет в это время блекнет и погружает меня в тревогу. Найду ли я приют? Задаю себе этот вопрос уже почти семьдесят дней, и, к счастью, все мои поиски приводят каждый раз к успеху. Это воодушевляет.

Через 240 километров после Олекминска нахожу идеальное место. Это крупная галька на берегу в 60 метров, где река отступила, понизив летний уровень воды. Рядом ручей с обильной чистой водой. Широкая, в десять метров, осыпь нанесла земляной холм. Раскидываю палатку рядом с осыпью и скалой, чтобы защититься от сибирского мистраля.

Ночью кто-то с лодки замечает мой костёр. Открываю молнию палатки и ищу в темноте силуэт лодки. Замечаю её, когда она приближается к берегу. Двое вылезают и громко говорят, направляясь ко мне. Спешу одеться, так как они уже рядом. Возмущение тем, что мой покой нарушен, даёт силы противостоять их опьянению. Реагирую медленно, хотя моя неспешность раздражает наиболее старого из них.

– Паспортный контроль! – повторяет он жёстко.

Не реагирую и подбрасываю дрова в огонь, потому что воздух ледяной. Если водка греет визитёров, то я трясусь от холода. Старый орёт так сильно, что клочья пены лезут изо рта. Не позволяю на себя нападать и спрашиваю, какое право имеет он контролировать меня:

– Ты из милиции?

Мой вопрос ещё больше озлобляет его. Мы стоим лицом к лицу. В результате напряжение спадает, потому что огонь перекинулся на его брюки; тут он соображает, что тоже закоченел. Тогда, чтобы согреться, он ложится у огня.

Его русский друг Андрей – высокого роста, похожий на плюшевого медведя, идёт в лодку за водкой и паштетом; Казбек – кавказец, умиротворённый теплом костра, успокоенно рассматривает меня. Мы кладём обрубок пня на камни и раскидываем ночной праздничный закусон. Соглашаюсь есть и пить в их компании. Этот дуэт далек от подозрительного трио из Пеледуя. Казбек пьян, но добр. В его взгляде нет убийственного бешенства, что я заметил у шефа банды. Показываю ему свой документ и даже не опасаюсь повернуться к нему спиной, когда он точит нож. Я не боюсь его присутствия. Отношения двух друзей, которые выпивают и плавают по реке всегда вдвоем, забавны. Казбек журит Андрея, когда тот хочет выпить ещё. Андрей защищается, уходя в себя и глядя подобострастно на друга. Инфантильные отношения двух приятелей комичны. Они провоцируют мой сумасшедший смех, поскольку и я сам охотно пью теперь с ними. Андрей ползет по земле к палатке. Он хочет провести ночь в тепле. Я тяну его за ногу, напоминая, что это мой дом.

Неповоротливые дебаты задевают проблемы России: работа, отсутствие дорог между деревнями, расовые и национальные конфликты. Казбек подбирает три берёзовые ветки:

– Ты белый. Твоя кожа бела, как эта кора. Андрей – украинец, он тоже белый. И я, кавказец, белый, как снег.

Он поднимает три ветки, что представляют нас, и находит четвёртую, коричневого цвета:

– Эта ветка – якут. Она не белая!

Андрей молчит. Он украдкой смотрит на своего друга и лукаво улыбается. Казбек повторяется много раз, лицо его хмуро, он ломает якутскую ветку, будто хочет уничтожить народ. Стараюсь его урезонить:

– Якуты – такие же люди, как ты…

Видя единое мнение обоих собутыльников, молчу. Понимаю, что алкоголь усиливает эмоции, но всё-таки не извиняю их. Что сделали якуты, чтобы их так ненавидели? Даже необыкновенная приветливость Бориса не помешала ему задеть их. Неужели и в Сибири есть определённый расизм? И не насаждался ли он не только русскими? Потому что до сих пор ни один якут не говорил плохо о других. Во время моего путешествия в Северную Америку я слышал такие же речи – американцы оскорбляли индейцев, например, на юге, в Дакоте. В этой священной земле, близкой к горам, белый человек выбил скульптуру в скалах – символ своей самостоятельности, своего суверенитета.

Канадцы употребляли такие же оскорбления в адрес инуитов. Оказывается, русские ведут себя так же. Неужели белые считают себя лучше из-за цвета кожи? Уже заранее знаю, что якуты не разочаруют меня. Потому что ни индейцы,

ни инуиты никогда не были враждебны ко мне. Преходящая неприветливость американских племён связана с их зависимостью от наркотиков, которые они употребляют, чтобы забыть, что они всё ещё зависят от геноцида. Объяснил это моим незваным гостям, как мог.

В конце концов, оба приятеля поднимаются с сырой земли и покидают мой привал. Тепло обнимаю их. Казбек крепко сжимает меня в своих объятиях, а Андрей заводит мотор, готовясь к отплытию. Сумеют ли они, шатаясь, найти свою дорогу в ночи? Их силуэты уменьшаются и постепенно исчезают. Моя дорога короче, но я не в состоянии идти. Кажется, что вход в палатку удалился на сто метров, когда он лишь в двух шагах. Ползу по мокрым камням и начинаю раздеваться, так как меня охватывает удушающий приступ жары. Холодная галька освежает кожу. Меня тошнит, после этого я засыпаю.

На другой день эффект от выпивки мучает меня весь день и мешает отправиться в путь. Использую этот день вынужденного отдыха для ремонта лодки. Наклеиваю на корпус брезент, адезивную ленту, куски камеры, подаренной Виктором, шофёром такси из Олекминска. Каноэ в удручающем состоянии. Солнце выбелило и ослабило брезент. Нос лодки полностью покрыт заплатами, потому что я не поднимаю её, когда перетаскиваю из воды на сухой берег. Если бы у меня была ткань на замену, мои опасения были бы меньше, а так я сомневаюсь, что мой «корабль» может доплыть до Арктики. Если же это удастся, он заслужит тысячу похвал.

8

Корабль из семьи «голубых монстров» остановился перед великолепными скалами. Его сходни позволили пассажирам спуститься на мелкий пляжный песок. Некоторые теперь разминают ноги, другие курят сигареты, провожая меня глазами. Скалы тянутся вдоль Лены высокой пятидесятиметровой стеной, доходящей иногда до воды. Пики желтоватых утёсов поднимаются над красными стенами. Грани, почерневшие от стекающей воды, контрастируют с плитами известняка невероятной белизны. Из трещин, покрытых мхом, стекают каскады, придавая всему пейзажу экзотический вид. Это лишь начало великолепного спектакля, потому что скалы протянулись более, чем на сто километров.

Русским, что за мной наблюдают, кричу «добрый день» по-французски. Их внимательные взгляды выражают любопытство; меня воспринимают как существо в гигантском зоопарке, которое можно наблюдать в естественной обстановке. «Марсианин на борту плывущей ракеты!» – говорю я своему дорожному компаньону, другу Славе – плюшевому медвежонку, который вовсе не оценил следящие за ним взгляды. Это русские туристы, которые, возможно, живут в Якутске. Их присутствие подтверждает, что я вхожу в наиболее урбанизированную зону реки. Каждый день замечаю всё больше судов. Но они не беспокоят меня, потому что широко раздвинувшиеся берега оставляют каждому достаточно места.

Пройдя мимо восхищённых зевак, делаю передышку, как раз перед входом в грот. Надо, чтобы он был достаточно тёмным, чтобы можно было снять первобытную живопись бронзовой эры. Вход – это вертикальное и узкое отверстие метров пятнадцати. Внизу на мелких камнях образовалось что-то вроде естественных ступеней. Продвигаюсь, как если бы я оказался во дворце. Карабкаюсь по осыпи и останавливаюсь в пяти метрах от темноты. Каменный блок, висящий над входом, угрожает свалиться при малейшей вибрации. Отменяю визит.

Изоляция, в которой я живу каждый день, делает меня осторожным. Знаю опасность нехороших ран. Утром, чтобы разжечь огонь, я поднял толстое полено, внезапно оно покатилось. К счастью, я успел отскочить. Но однажды мимо меня пролетел острый деревянных сук, похожий на бандитское лезвие. Обыкновенный порез может оказаться смертельным. Чувствовать своё тело истекающим кровью, в то время, как твоё судёнышко посреди реки, было бы трагическим концом.

Медленно двигаюсь вдоль ровного берега. Повсюду – вертикальные утёсы или райские пляжи. Внезапно их сменяет лунный пейзаж. Песчаные дюны поднимаются до опушки леса и перекрывают мне дорогу. Эта полоса песков выступает из реки, так как уровень воды всё время снижается. В результате мне придётся грести посредине, удаляясь от твёрдой земли на многие сотни метров. Вероятнее всего, это передвигающиеся пески, они образовали временный остров до пяти квадратных километров. Приближаюсь к нему.

Небо сегодня исключительно красиво, оно светится под лучами щедрого солнца – всё толкает меня на беспечность. Но новый ветер, с юга, несёт меня на середину реки и тащит за собой чёрную тучу. Всё происходит так же быстро, как низвергающаяся лава из проснувшегося вулкана. Моя беспечность немедленно испаряется, ищу твёрдую землю, чтобы причалить, но остров сопротивляется всем моим стратегическим попыткам. Продолжаю плыть в поисках убежища, слабо рассчитывая на то, что гроза изменит свой маршрут или прольется заранее. Но несмотря на мои молитвы, огромная облачная масса преследует меня. Как это возможно – заполнить так быстро такие ясные небеса? Стена воды поперёк реки длиной в сотню километров перемещается на глазах. Дождь падает не вертикально, но вихрем. Чувствую первое дыхание бури. Вопреки логике решаю высадиться на временном острове. Мгновение гроза медлит, затем внезапно обрушивается на остров. Ветер налетает на лодку, которая повернулась к нему боком. Цепляюсь за неё, когда её поднимают сильные порывы. Ветер усиливается, теперь он несёт не дождь, но мелкий град. Он хлещет меня по лицу и мешает наблюдать за бурей, чтобы предвидеть её размах. Не смерч ли это, что скоро снесёт меня на километр отсюда, в середину ледяных вод? Я погребён под песком и речной водой, которая быстро заливает остров. После «чёрной бури» вот она «белая буря»; она грубо напоминает, в какой стране я путешествую. Это Сибирь. Иногда, когда река, как растительное масло, я забываю это, становясь абсолютно спокойным, даже беспечным.

К счастью, ещё раньше я получил урок «чёрной бури» и никогда больше необдуманно не пересекаю реку. При таком шторме даже сто метров невозможно продержаться на середине Лены. В конце концов, трудности таких неистовых гроз связаны с положением, в котором я нахожусь, когда они разыгрываются. И если песчаный остров может засыпать меня, я знаю, что, по крайней мере, я здесь не утону.

Mожно считать, что я потерпел кораблекрушение. Середина «циклона» проносится, не задевая меня, и удаляется, оставляя радуге задание возродить мои надежды. Ветер спадает, но ещё рано выходить к реке. Пересекая остров пешком, стараюсь не дышать песчаными завихрениями, тяну лодку волоком через мокрые дюны. Откуда пришла ко мне энергия стойко бороться с плохим настроением Природы? Это инстинкт выживания или возбуждение борьбы? Надо любить неистовство грозы, чтобы, не боясь, сохранять улыбку сопротивления. Я уже знаю, что город Якутск завоюю не без борьбы.

Н аконец, песчаный о стр ов выв одит меня на б ер ег. Закрепляю «корабль» в глубине залива со стоячей водой и поднимаюсь к роще. Здесь раскладываю палатку, предвидя новый потоп. Пятьсот метров гальки отделяют меня от каноэ. За три часа борьбы с «белой бурей» подкралась ночь. Развожу огонь, заставляю себя поесть. Усталось полная. Я оставил каноэ, плохо закрепив. Оно может быть унесено подъёмом воды или сильным водоворотом. Но нет сил вернуться, чтобы лучше его привязать. Нет сил оторваться от огня и пройти в кромешной тьме пятьсот метров.

Впрочем, беспокойство не оставляет меня…

9

На завтра продолжал дуть сильный ветер. Лена била в берег тёмными волнами. Прислушиваясь к далёким бурунам, жду, когда она успокоится. Речное волнение порождает новые звуки, которые моё изобретательное воображение трансформирует в галлюцинации: когда я дремлю у костра, слышу детский голосок, взывающий о помощи. Ребёнок играет на реке и может утонуть… Иногда я хотел бы оглохнуть.

Скольжу по камням до выбеленного ствола. Тащу его, наблюдая за побережьем. Лагерь, где я застрял после «белой бури», абсолютно дикий. Надвигается вторая ночь, и я боюсь хищников в засаде. Эта фобия медведей, которая преследует меня с первого дня на реке, подсказывает необходимость, сразу по прибытии в Якутск, купить сигнальное ружьё. Им можно будет испугать животное, а также позвать на помощь в случае бедствия.

Моя палатка стоит на краю непроходимого леса, перед стеной потрясающей растительности. Зелень переполняет зрение, а цветы ярких оттенков похожи на живописную лаву. Это сверкающая палитра. Картину дополняет ручей, он снабжает меня чистой питьевой водой. Благодаря ему мне не приходится идти к реке. К тому же он обходит берег, создавая миниатюрную дельту.

С трудом перетаскиваю бревно, бросаю его в огонь. Оно загорается и выдаёт моё присутствие моторке на противоположном берегу. Слышу, как заводят мотор, вижу, как плывут в моём направлении. Неужели это опять русские, желающие угостить меня водкой? Складываю снаряжение в палатку, пока двое карабкаются по откосу. Это якуты, одетые как таможенники. Замечаю на их рубашках официальную эмблему якутских властей: голубой круг, в центре которого ребёнок на красной лошади с флагом. Они осматривают мой прибранный лагерь, расспрашивают, что я тут делаю, пока, наконец, не понимают, что я иностранец. Появляется девушка-якутка. Её зовут Марианна. Она говорит мне «добрый вечер» по-французски без русского акцента. Разговаривая с ней, узнаю, что это блестящая студентка иркутского университета. Она предупреждает меня, что я у ворот национального парка, и что вход туда запрещён. Конечно, соглашаюсь, не споря, очарованный этой симпатичной девушкой, говорящей по-французски. Уже три с половиной месяца, как я не обменялся ни одной фразой на родном языке.

Пока я беседую с Марианной, наиболее солидный из двух мужчин, шеф со снисходительным видом (его зовут Валентин), консультируется со своим блокнотом, чтобы посчитать цену моего визита; в это время его молодой напарник (Николай) ходит по цветочным зарослям в поисках диких ягод. Он бродит от одного куста к другому и не боится подойти к тёмному лесу. Николай – настоящий беззаботный кролик, который знает всю пользу тайги. Валентин назначает мне заплатить шестьсот рублей за четыре дня гребли на каноэ в заповеднике. Расплачиваюсь, замечая, что полено начинает обжигать ногу Валентина.

– Я разжигаю сильный огонь, чтобы защититься от животных, – говорю Марианне, пока мужчины стараются притащить мне дрова.

Они это делают за меня, сложив всё в яме среди камней в десяти метрах от палатки.

– Боитесь ли вы тут? – спрашивает девушка.

– Да, боюсь, потому что место впечатляет, но у меня нет оружия для защиты.

– Во всяком случае вы очень смелы, оставаясь здесь в полном одиночестве, – говорит она, обозревая, обеспокоенная, дикие окрестности.

Слежу за её взглядом и беспокоюсь в свою очередь: «Конечно, я слегка сумасшедший!»

Трое бдительных гостей уезжают на своей лодке, оставляя меня с моим одиночеством. Теперь оно беспокоит меня ещё больше, чем раньше, ибо слишком пропиталось словами Марианны и заботливым отношением Валентина и Николая. До сих пор якуты опровергают злословие, услышанное в предыдущих контактах. Плавание по их территории реально внушает мне спокойствие.

Наступает ночь. Больше не думаю ни о приветливом лице Валентина, ни об улыбке Марианны. Меня преследует тягостный страх перед медведями. Вспоминаю сцены телерепортажей на эту тему. Мой личный опыт не такой уж страшный, даже если однажды мне и пришлось спасаться на дереве от чёрного медведя. Это было в Манитоба, где я путешествовал с другом. Но средства массовой информации иногда зловещи. Например, существует запрещённая видеокассета, которая показывает отрывки катастрофических событий со смертельным исходом. Это фактически документы медиков или архивы спасателей. К сожалению, у меня была возможность увидеть, как гризли пожирал человека. Как успокоить себя, если на ум приходят такие опустошающие душу воспоминания? Кое-как перевожу дух, добавляю в огонь ещё одно бревно и провожу ночь не в палатке, но на свежем воздухе, расположившись на гальке. Закрываю лицо одеялом; через небольшую щёлочку наблюдаю за уснувшей Леной. Подглядываю за ней одним глазом.

На заре, складывая распорки палатки, слышу мощный хруст веток. Меня охватывает дикий ужас. Неподвижно застываю, боясь увидеть хищника. Но ничего не происходит, кроме ужасного чувства, что кто-то наблюдает за мной. Затем с вершин небольших холмов раздаётся рычание. Оно похоже низкими тонами на хрип готовой прыгнуть кошки. Обыскиваю глазами глубину подлеска. В этот момент я – лось, который знает, что он добыча. На самом деле чувствую себя преследуемым. Усталость ли это провоцирует паранойю, или, может, это реальность? Ищу ответ на вопросы, что мешают закончить сборы. Подбрасываю в огонь дрова, мелкие ветки, чтобы ещё на час поддержать костёр. Остаётся сделать самое трудное: перенести за два раза всю экипировку в каноэ. Это значит, что надо отойти от огня на пятьсот метров и идти по пустынному берегу. Следовательно, здесь я буду идеальной целью для медведя. Подстёгнутый инстинктом к выживанию, ищу лучшее решение: надо перевернуть ситуацию и стать охотником. В результате иду на берег с горящей веткой в руках, правда, на полдороге она гаснет. Так я прохожу самые мучительные в жизни пятьсот метров. Неужели именно здесь произойдет то, о чём с таким опасением я писал в начале этой книги? Улетит ли отсюда моя крылатая душа на небо, чтобы заметить на берегу мой труп, раздираемый медведем? Неужели здесь сбудутся эти тревожные сны?

Наконец, каноэ отдаляет меня, живого и невредимого, от берега. Издали гляжу на остров. Нахожу его великолепным. Но говорю себе, что, если бы не «белая буря», я никогда бы не выбрал подобный привал. Он как раз полная противоположность идеальному привалу.

10

Моё восприятие реки неоспоримо связано с моим настроением. Но я не знаю, что влияет на что. То ли моё плохое настроение не воспринимает грозу, то ли гроза мучит меня. Иногда музыка, что я слушаю, заставляет голубеть небо; или, может быть, это небо вызывает музыку? Задаю себе эти вопросы в то время, как вхожу в национальный парк «Ленские Столбы». Способен ли я вызвать небесные потрясения силой внушения? Тяжёлый труд порождает невольные размышления, они ведут меня к метафизике.

– Ты всего лишь обыкновенный человек, – ухмыляется вдруг Слава; он повернулся ко мне спиной, привязанный на носу каноэ. – Ты не шаман, способный вызвать дождь.

– Ты прав! Конечно, это гроза меняет моё настроение, а не наоборот.

– После твоего путешествия на каноэ по Сибири ты будешь лучше знать самого себя, – добавляет он иронично. – Но надо ещё долго размышлять, чтобы достичь власти шаманов.

– Что ты знаешь об этом? Ты, ведь, всего лишь вещь с плюшевым умом.

Набираю воды в весло и поливаю ею голову моего медвежонка-философа. Представляю, как он, рассерженный, поднимает лапу.

– Давай лучше грести, чем ссориться, – говорю ему громко, любуясь феерическими отсветами зари.

Лена, как океан, теряется на горизонте, и над туманной тайгой под облачным небом вырисовываются каменные вершины. Обрамление так красиво, что становится страшно.

– У красоты есть свои пороки, – бормочет Слава успокоенно.

Ложусь на рюкзаки, чтобы дотянуться до него и погладить по голове.

– Мой друг, ты больше, чем философ! К счастью, ты со мной, чтобы противостоять этой грандиозной природе, – говорю я ему.

На опушке появляется прямоугольное панно. Оно обозначает вход в заповедный парк. Действительно, природа великолепна, чиста, дика, нетронута, не осквернена человеком. Что прячется в недрах этой неисследованной тайги? Созерцание коротко, так как очередной песчаный остров заставляет удалиться от берега; прохожу до конца этого острова и сразу же чувствую, что меня несёт на середину реки. Изо всех сил, как каторжник, гребу к берегу. Теперь я знаю, что, если небеса кажутся спокойными, они могут измениться мгновенно.