Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Наконец, очень спокойно я могу наслаждаться быстрым мельканием берегов. Семья окончательно вырывает меня из Пеледуя с его бандитскими угрозами. Множество белых цистерн с горючим сигнализирует наше прибытие в Ленск, а капли страшной грозы догоняют нас в пути. Я не сомневаюсь, что при виде приближающейся грозы Борис предложит мне своё гостеприимство.

Пятая часть
Слава в Якутии

1

Жители Ленска с опасением ждут весеннего наводнения, оно здорово поднимает уровень реки, угрожая бедствиями. Ледоход на Лене опасен. Я помню небольшие айсберги вдоль берегов сразу после отплытия из Кашуга. Это было 24-го мая, и я плыл мимо лесов, искорёженных льдом, который несла разлившаяся река. В этот период года природа наиболее враждебна и выпускает на волю своих собственных демонов.

Ночью 17-го мая 2001 года, когда семья Бориса спала на первом этаже своего дома, огромная льдина, растянувшаяся на более, чем 80 километров, заблокировала город. Воды Лены и её притоков за час поднялись на 14 метров выше уровня безопасности. Было затоплено пять тысяч домов, и четыреста человек погибло в этой катастрофе. Борис успел перевести свою семью на крышу.

Военные русские самолеты бомбили на следующий день ледяную пробку, используя двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. Операция была успешна, но в тот же день после обеда прошел сильнейший дождь, настоящий потоп, который обрушился на район, уже наводнённый. Эти следующие одна за другой катастрофы заставили половину населения бежать из города на юг края. Таких переселенцев было более десяти тысяч. Борис и его семья выжили. Они любят свой город, не покинут его и готовы его восстанавливать.

Гроза, что следовала за нами по пятам, не слабеет. Уже два дня льет без перерыва. Я укрыт с семьёй на очаровательной дачке, которая служит столовой, спальней, кухней и сауной. Небольшое пространство очень сближает нас. Жену Бориса зовут Лили, она казашка и непрерывно готовит вкусные блюда. Мы не дегустируем их, мы едим их непрерывно в течение всего дня. У них есть сын Сергей, семнадцатилетний парень, который бегает за девочками. Между двумя свиданиями он всё же не забывает заняться моим каноэ. Он интересуется заплатами, которые поставил на брезент, потому что нос моего «корабля» поврежден трещинами и разрывами ткани. Ещё есть Саша, второй ребёнок Бориса; Саша говорит по-английски и служит переводчиком для всей семьи. Это красивая русская девушка двадцати лет, только что вышедшая замуж за Александра. Свадьба была отпразднована в Москве, сразу после катастрофы. Пережитое всё ещё продолжает занимать умы, так оно всех потрясло. Во всяком случае каждый год вскрытие реки угрожает жизни города. Представляю, какой страх вызывает проливной дождь, который часами размывает и заливает дороги.

Приклеиваюсь носом к окну и ещё больше ценю комфорт безопасности. Кажется, время остановилось с тех пор, как я вошёл в эту дачку. Размышляя о тысячах километров, которые отделяют меня от Ледовитого океана, спрашиваю себя об опасностях всё расширяющейся реки. Через несколько сот километров при приближении к Якутску ширина Лены станет более четырнадцати километров. «Преодолею ли я эту огромность?» Чтобы поддержать своё упорство, говорю Борису, что уеду завтра, несмотря на дождь.

Дача – это место временного проживания, так как рядом уже стоит трёхэтажный дом. Борис построил его собственными руками с помощью друзей всего за два года. Комнаты обиты панелями, но ещё без мебели. Я сплю в одной из них на надувном матрасе; рядом комната Сергея, забитая электроникой, и комната молодых. Это один из лучших домов квартала. Два первых этажа сложены из кирпича, чтобы дом лучше противостоял наводнениям. Третий этаж из дерева и должен служить стратегическим убежищем в случае поднимающейся воды. Здесь же сложен запас продуктов и лекарств.

Борис работает в «косметике». Это позволяет семье жить широко, гораздо лучше, чем многие другие. К тому же у него есть вездеход, полученный прямо с китайского завода. Видя это материальное благополучие, я предполагаю, что мой хозяин занимает важный пост в косметической лаборатории. Я расспрашиваю его на эту тему, перечисляя названия престижных марок. Саша переводит и начинает смеяться. Её перевод вызывает взрыв смеха всей семьи. Что смешного я сказал? Борис решает отвезти меня в город, чтобы показать свои помещения. Там я обнаруживаю две бутички, похожие на газетные киоски во Франции. Они не более трёх квадратных метров, где симпатичные девушки продают предметы туалета. Это бритвы, зубная паста, краска – всё разложено в пакетиках на полках. Как Борису удалось финансировать свой роскошный дом в 300 квадратных метров с помощью такого простого дела? Я знаю, что не государство помогло ему построить жильё. Если президент Путин был в Ленске после катастрофы, чтобы выделить жертвам специальные кредиты для восстановления, политическая мафия новой демократии не сделала свою работу по распределению средств. Помощь государства осела в карманах мафиози.

Мы заканчиваем осмотр киосков, устроенных вдоль стены ангара, в котором располагается овощной рынок, мясной магазин и разные лавочки, где бабушки торгуют продукцией со своих огородов. Здесь я закупаю провизию для себя, расспрашивая Сашу о русской мафии:

– Слово «мафия» не всегда имело негативный смысл. До революции мафия не состояла из бандитов. Это были кланы уважаемых семей.

Борис вмешивается в разговор:

– Плохая мафия всегда была в России. Она приспосабливается к своему времени и прячется за демократией. Я же поставил дом сам с верными друзьями.

Мы возвращаемся домой, бегло осмотрев город после потопа. Я благодарю провидение, что встретил на своём пути эту семью. Без неё я бы прозябал два дня на затопленных берегах. Оцениваю эту удачу ещё сильнее, когда Борис приглашает меня попариться в сауну. Русская баня окончательно избавляет меня от стресса. Сижу за общим столом, на теле обычное банное полотенце, рядом мои хозяева в том же одеянии, около – столик с яствами, и мы спокойно вкушаем время, которое, кажется, остановилось.

Уже знаю, что Лили, Саша, Александр, Сергей и Борис – мои друзья. Мне будет очень их не хватать. Они показывают мне фотографии и рассказывают свою жизнь. Вот Лили раскинулась на черноморском пляже, тело полностью покрыто лечебной грязью. Саша и Александр страстно целуются на тротуарах Москвы, Сергей вытаскивает щуку в 10 килограммов на берег ленского притока, а Борис наполовину голый на снегу в сибирскую зиму.

– В этот день было 30 градусов мороза, – подчёркивает он.

На следующий день, без разговоров, я готовлюсь к расставанию. Оба парня ставят на прицеп каноэ, потому что Борис хочет отвезти меня от Ленска на 20 километров. Наблюдаю, не вмешиваясь, за их действиями. Семья продолжает заниматься мной. Мы едем по мокрым городским улицам, добираемся до леса. По дороге – разрушенные деревенские дома. Среди них замечаю туалетную кабинку, зацепившуюся за вершину электрического столба. Поваленные дома свидетельствуют о силе наводнения, пережитого людьми в 2001 году. Борис говорит, что три деревни полностью были опустошены этой катастрофой. Земляная дорога тянется на 100 километров, потом исчезает в тайге. Лена течёт дальше, пробираясь сквозь тайгу, в новые, абсолютно дикие места. Пришло время прощаться.

– Через три ближайшие деревни ты встретишь хутора, где живут якуты, они редко видят иностранцев, – предупреждает Борис, крепко пожимая мне руку.

Я с трудом удерживаю слёзы. Решаем поехать одновременно, каждый в свою сторону. Иду к реке, к полосе тумана, который сразу же поглощает меня. В тумане вижу лишь на 50 метров. Ленск и семья Бориса теперь лишь прожитый эпизод путешествия.

2

Тайга изрыгает из своих лесистых недр сотни ручьев. Вода течёт отовсюду, сочится от подножия сосен или падает каскадами из каменистых расщелин. Множество лесных источников несёт воды, пришедшие с небес. Дождь из растаявшего снега охлаждает сейчас воздух и моё лицо. Всё это грозит опасно поднять уровень реки. Гребу с чёрными мыслями на уме: гигантская волна опрокинет мой скромный бивуак, и меня поглотят глубины Лены, когда я буду барахтаться, пленённый палаткой. Выходя из тумана, успокаиваюсь при виде нефтеналивного судна. Итак, я всё же вблизи огромных кораблей, активной жизни реки и неожиданных встреч. Если б во мне не было жажды приключений, я не мог бы зайти так далеко в своих страхах. Эта жажда – мотор, который вовлекает меня в события богатые, как я знаю заранее, эмоциями. Но эмоции связаны часто с опасениями, ибо схватка с дикой природой, с одиночеством и конфронтация с нравами незнакомого населения не привычны для меня. Обыкновенный человек, как я, согласившийся приспосабливаться вопреки всему, должен заставлять себя преодолевать эти проблемы.

Лицом к лицу с трудностями я подтверждаю термин одного хорошего писателя, который описал состояние, названное им «блаженством печали». Это чувство охватило меня при виде деревни Сальдикель, третьей деревни, указанной Борисом. Здесь я вижу красоту прошедшей драмы. Хутор вырисовывается через занавес тумана. Остовы домов поднимаются на десятки метров посреди разбитых, пустынных улочек. Тишина захватывает меня, даже если чудится иллюзия эха, пронёсшегося хаоса, чудовищной волны, похоронившей людей. Моё одиночество посреди слишком широкой реки под похоронными небесами, моё состояние общего изнеможения, а также воспоминания о семье из Ленска, внимательно поддержавшей меня после катастрофы, – всё это подчёркивает драматическое настроение. Случайно бросаю взгляд на противоположный берег и обнаруживаю там крест, который усиливает мою тоску. Он поставлен в память о душах, унесённых рекой, а у меня впечатление, что я вижу их блики на поверхности воды.

Проплываю мимо креста и устраиваюсь за кустами. Они хорошо маскируют меня. Три грозовых дня полностью изменили климат. Чтобы заснуть при температуре около пяти градусов, напяливаю на себя всю одежду. Сибирь – экстремальная страна. Разница в сто градусов разделяет сибирский холод и летнюю жару. Этот разрыв постоянно провоцирует климатическую нестабильность. Моё продвижение на каноэ может продолжаться лишь до середины сентября, когда в Арктике начинается сибирская зима. Следовательно, для меня начался бег против часовой стрелки, даже если я не люблю спешить. Однако, я соглашаюсь на это, потому что обещал моему «кораблю», что приведу его к солёным водам Океана.

Пять градусов охладили пыл комаров. Остаётся лишь горсточка непримиримых, которых укрощает лимонный одеколон Лили. Я мало сплю промозглой ночью, но утром открываю, что уровень воды понизился. Несмотря на обильные дожди и тысячи таёжных ручьев, впадающих в Лену, её уровень не поднялся. Это обескураживающее наблюдение подтверждает мою невозможность предвидеть поведение природы и напоминает также об осторожности, потому что непредсказуемость может сыграть со мной злую шутку, если я стану невнимательным.

Освежил лицо в воде странного цвета. Русло Лены образовано скалистым плато ярко-красного оттенка. Этот оттенок напоминает мне впечатления предыдущего дня. Неужели я только что умылся окровавленной водой? Определённо путешествие по Лене не перестаёт подсовывать мне острые ощущения. Эта беспокойная смесь, без сомнения, результат моего одиночества, которое всё больше с каждым днем.

Шесть часов непрерывной работы упорядочивают мои мысли, даже если я постоянно жду подвохов со стороны реки. Они не замедлили появиться в виде очередного креста. Будто небо решило регулярно напоминать мне о бренности всего живого. Знаю, что путешествия часто вызывают размышления о бытии, о Боге, но я не религиозен, хотя и признаю церкви с молящимися. При этом уважаю Природу с её добрым и злым характером.

Итак, очередной крест находится на вершине церкви, а она окружена дикими травами и стоит посреди покинутой деревни. Безжизненные дома не были разрушены весенним половодьем. Их немного, и они объединены солидной электрической линией. Решаю расположиться на другом берегу, чтобы убедиться вечером в отсутствии жителей. Вечерние сумерки не вызывают никакого движения. Лишь издалека доносится ржание пасущихся лошадей. На следующее утро, едва проснувшись, опять пугаюсь. Какой-то хищник сует морду в мою одежду, пропахшую пищей. Когда он исчезает, я выползаю из палатки, перевожу дух и развожу костёр. На противоположном берегу по-прежнему нахожу церковь в призрачной деревне.

Поднимаюсь на 500 метров вдоль берега, но сильное течение не позволяет высадиться. Тогда я пересекаю реку и оказываюсь среди болотистых зарослей в километре от деревни. Здесь полно крупной рыбы. Иду пешком по затопленному лугу. Деревня пустынна. Ни одной лодки у берега, ни одного дымка из печи. Но встреча всегда возможна, ибо сибиряки привыкли жить везде и нигде.

Моё внимание привлекает стела за белой оградкой. Три чёрно-белых портрета молодых мужчин на мраморной доске, букет сухих цветов. Удивлён их совершенно европейскими лицами. Автомобильный руль около памятника, среди корней, объясняет причину их гибели – автомобильная авария. При этом тут нет дороги, а те, что русские используют, не позволяют превышать 30 километров в час. Продолжаю неуверенно путь с чувством, что проникаю в запретную зону. Раздаётся глухой шум. Лошади укрылись в пустых помещениях барака, чтобы избежать жары. Подхожу к церковной двери, где рядом вьется пчелиный рой. На двери железная доска и пять выгравированных строчек на кириллице объясняют историю святого места. Римские цифры указывают на XIX век, остальное я не могу перевести. Войдя внутрь, констатирую, что в церкви склеп. Внутри чисто, земля осела, как если бы по ней часто ходили, и одна могила наполовину присыпана. Дневной свет проникает сквозь квадратное окно и освещает скульптуру ангела на могиле. Он вдохновляет меня на молитву, которую я адресую семье в Ленске.

«Кто похоронен здесь?» – возникает вопрос в атмосфере этого успокаивающего места. Я ухожу умиротворённый, пропитанный позитивными волнами чувств. Вскоре на камнях перед рекой встречаю двух мужчин. Они раздеты, ноги раскинуты. Нет ни палатки, ни лодки, ничего поблизости, что могло бы сказать, откуда они пришли. Они не поднимают руку, чтобы ответить на моё приветствие. Я следую своей дорогой, не размышляя об их нескромной ситуации, и решаю вернуться на противоположный берег. Тут Лена более двух километров шириной, но посреди дороги есть остров, он послужит мне привалом. Здесь я обнаруживаю три пустые лодки, спрятанные в траве. Мелкий пляжный песок окаймляет берег острова и радует глаз. Говорю себе, что именно здесь можно переждать очередную грозу. Однако, отбрасываю этот приятный совет и продолжаю переплывать реку. Несколько редких грозовых облаков появляется в абсолютно голубом небе. Ветер разгоняет скромную серую облачную массу, как вдруг неожиданный дождь захватывает меня как раз посредине реки. Внезапно ветер меняет направление. Поднимается настоящая буря, её мощь всё усиливается, грозя отправить меня в воду. Лена темнеет, ветер вздымает её волны, которые грубо бьются в левый борт. Каноэ больше не подчиняется мне. У меня нет сил выправить его, чтобы плыть против ветра. Таково неистовство природы, ну, а я гребу и представляю катастрофу: моя экипировка тонет и моё тело вместе с ней; я бьюсь на поверхности, а корабль не видит меня и проходит по моему телу. Как раз на середине появляется корабль, он идёт против течения, но его капитан может спутать меня с волной. Гребу из последних сил, громко разговариваю сам с собой: «Давай, давай, держись!» Я максимально сконцентрировал волю и силы, что позволило сохранить равновесие и добраться до берега. Мои титанические усилия в течение получаса стоили в этот раз целого дня гребли.

Что же произошло? Был ли я неосторожен, не послушавшись своего же собственного совета? Или мне мешает усталость? Призывает ли меня Лена к порядку, сигналя об опасности чёрной бури, когда нельзя пересекать реку? Задаю себе множество вопросов, в то время, как вновь отправляюсь в путь, послушно следуя вдоль берегов…

3

Плотность событий со времени встречи с Борисом быстро отодвигает от меня неприятное происшествие, пережитое в Пеледуе. Даже если я знаю, что «нахождение в заложниках» у трёх недоброжелателей ещё долго и неотступно будет напоминать о себе. Это история, которую можно было бы принять и за шутку, но травма, нанесённая ею, нарушает мои положительные впечатления, которые я постоянно испытываю в России.

Утром шестьдесят пятого дня на реке мне захотелось побеседовать с моими товарищами по путешествию. Один из них – маленький плюшевый медвежонок, подаренный тулонской подругой и тихонько лежащий со дня моего отъезда на дне рюкзака. Устанавливая его на носу байдарки, доверяю ему роль вперёдсмотрящего и присваиваю имя Слава, в память о встрече с бездомным артистом из Киренска, который хлестал себя в бане берёзовым веником. Теперь мои одинокие беседы обращены к этому новому молчаливому другу.

Продвигаюсь вперёд по реке в то время, как одна за другой нас окружают постепенно три грозы. Сплошные полосы дождя воздвигают огромную стену, которая перекрывает все дороги. Молния освещает чёрные небеса и заставляет нас прижиматься к берегу. Если молния придвинется ближе, буду спасаться в роще. Редкие капли барабанят по брезенту лодки и орошают Славу первым крещением. Предупреждаю его, что наша поездка – дело непростое, и что он встретит трудности похуже дождя. После ожесточённой борьбы стена ливня пробита. Проникаем вглубь освещённой солнцем зоны и направляемся к деревне Дабан.

«Ты встретишь посёлки, населённые якутами. Будь внимателен! Они у себя.» Слова Бориса звучат в моей голове при приближении к Дабану, населённому на 80 % якутами. Здесь мне необходима остановка, чтобы закупить провизию и благодаря этому избежать Олекминска, города в 20.000 жителей, расположенного вниз по течению в двух днях пути отсюда. Спрашиваю мнение Славы по этому поводу. Он не отвечает прямо, но качает головой в знак согласия. Причаливаю к склону, который выводит на раскорчёванное поле. Возможно, деревня прячется в глубине луга. В предыдущие дни я заметил, что якуты ставят свои дома на землях, хорошо удалённых от реки. Без сомнения, они лучше русских знают нрав Лены. Двое мужчин выходят из леса и пересекают луг. Они в рабочей одежде, в поношенных резиновых сапогах с деревянными граблями на плечах. Их ходьба возбуждает ненасытность летающих насекомых. Приближаясь к ним, вижу, что их лица облеплены комарами. Но мне кажется, что комариные укусы ничуть их не беспокоят. Предлагаю им мой лимонный лосьон, но они равнодушно отвергают его. Без сомнения, они иммунизированы с самого детства. Затем они продолжают свой путь, предварительно объяснив мне, что их жёны находятся в пятистах метрах отсюда на маленьком островке, и настаивают, чтобы я заехал к ним перекусить. Благодарю их, интенсивно отмахиваясь от насекомых. Комары преследуют меня до лодки.

Несколько дальше, вниз по реке, вновь ставшей необжитой, где не было ни одной приметы находящейся поблизости деревни, какой-то человек выскочил из леса и присел, как хищник, за круглым валуном. Это был маленький русский, мускулистый, с располагающим лицом, обнажённый до пояса, в джинсах и кроссовках. Он делал мне знаки приблизиться. Я согласился выслушать его, предупредив Славу, что надо оставаться бдительными. Человечек по имени Алексей пальцем указал мне на приток, шириной в тридцать метров, который он хотел бы пересечь. Чтобы помочь ему, я маневрирую с трудом, скребя дно веслом. Вдруг он проворно запрыгивает в байдарку и садится напротив на мокрые рюкзаки. Его лицо в двадцати сантиметрах от меня, и он чрезвычайно доволен своей ловкостью. Я отвечаю смехом на его возбуждение и гребу с большими предосторожностями, чтобы не перевернуться – лодка плохо реагирует на дополнительный вес. Переправившись на противоположный берег, он тут же ловко выскакивает и исчезает в лесной чаще так же быстро, как и появился.

Жёны тех двух якутов, что я встретил раньше с граблями, рыбачат на каменистом острове, который был бы затоплен, если бы Лена поднялась всего лишь на двадцать сантиметров. Как и Алексей, они одаривают меня приветливыми улыбками. Почему Борис предупреждал быть настороже? До сих пор я не встретил ни одного недружелюбного взгляда. Напротив, определённая ясность и простота контрастируют с нередко хмурым настроением русских. Я расспрашиваю якуток о деревне, не намекая на еду, обещанную их мужьями. Во всяком случае, мне достаточно трудно объяснить, что я знаком с их супругами. Женщины показывают, что деревня находится сразу же за поворотом, к которому я направляюсь. Пройдя его, замечаю новые силуэты на берегу. Пять девчат болтают, собирая букеты цветов. Проезжая, не могу не поприветствовать их. Они тут же определяют мой акцент и забавляются, окликая меня до тех пор, пока я не оказaлся слишком далеко. Потеряв лодку из виду, они встают и идут по берегу следом за мной. Возвращаются они в деревню или ждут, что я причалю, чтобы поболтать еще?

Водяной насос с толстой трубой позволяет мне пришвартоваться. Я предвидел, что деревня не будет видна с реки. Так и оказалось. Она находится в километре на опушке густого елового леса. Доверяю Славе охранять наши вещи. У меня отчётливое чувство, что я больше не один.

Мои бесконечные монологи с ежедневными радостями и осложнениями изменились. Бессловесный Слава обладает тайной властью общения. Всякий, кто в одиночку проникает в Храм Природы, через три-четыре недели начинает разговаривать с предметами.

Чистота якутской деревни удивительна. Нет нагромождения железок, отбросов, обезображивающих окружающую красоту. Напротив, домики прекрасно гармонируют с природой и между собой. Селение дышит спокойствием, жизнью, которую до сих пор я нигде не почувствовал. Для сравнения надо сказать, что общая бедность русского населения ответственна за горы повсеместного мусора, за постоянно накапливающиеся отбросы, а ужасное состояние дорог и взяточничество – это бич России.

Молодой человек на лошади, проезжающий по переулку, дополняет ощущение естественности, которое излучает деревня.

– Три продовольственных магазина сегодня закрыты, – объявляет мне всадник. – Но вы можете зайти к частникам.

На клочке бумаги он рисует краткий план и продолжает свою неспешную прогулку. Наконец, после многочисленных увёрток, дабы избежать собачьего лая и клыков, – никто не защитит меня, так как деревня пустынна, – нахожу указанный дом. Частную лавочку обслуживает девочка-подросток, которую страшно стесняет моё появление. Её смущают странные слова, употребляемые мной. К счастью, присутствующий здесь мужчина, более терпеливый, нежели девчушка, помогает мне сделать покупки. Но их недостаточно, чтобы обойти Олекминск. Я ухожу, размышляя о необходимости новой остановки через два дня.

Пока я спускаюсь в долину, шквальный ветер доносит тяжёлый шум грозы, собирающейся над холмами. Несколько неистовых порывов вызывают беспокойство за каноэ. Если вырвется крепление, лодку унесёт на середину реки. Но моё беспокойство исчезает при виде «корабля». Он не один. Есть невозмутимый Слава, но также мальчуган лет двенадцати. Он стоит на берегу, в нескольких метрах от лодки, и смотрит на мой путевой дневник, плавающий в воде. Я тут же вылавливаю его, раскладываю, чтобы просушить, и знакомлюсь с Самом.

– Кто ты? – спрашивает он на прекрасном английском.

– Меня зовут Филипп. Я плыву на байдарке по Лене. Ты говоришь по-английски?

– Да, я изучаю английский в школе в Якутске, – отвечает он, оглядывая небо. – Можно я останусь с тобой во время грозы?

Неожиданный вопрос заставляет меня присмотреться к нему повнимательнее. Это мальчик-якут с кругленьким личиком. Он более медлителен, нежели дети его возраста. Его спокойные, степенные движения и поведение удивляют меня, пока он умным взглядом созерцает природу, уже бушующую вокруг нас. Он предлагает спрятаться от дождя около двух челноков. На дне первого в дорожной сумке он находит старую куртку, напяливает её, и мы прячемся во втором под навесом. Гроза беснуется. В этом пристанище мне нравится чувствовать Сама, прижавшегося ко мне плечом. Его типичный профиль воскрешает на мгновение великолепные образы якутской души. Так, окружённые потоками воды, мы проводим час, пока солнце не позволяет, наконец, выбраться наружу.

– Я промок, – говорит Сам, трогая свои штаны. – Пробегусь немного.

На прощание он пожимает мне руку и убегает в залитые водой луга. Он бежит, чтобы согреться, тогда как я гребу к противоположному берегу. Сам бежит до опушки и исчезает в лесу.

– Какой удивительный ребёнок! – бормочет Слава.

– Он прав. Отныне, когда мне будет холодно, я тоже буду бегать, как Сам!

Теперь мой ум переключается со встречи на дрожащую поверхность реки. Я решил перебраться на другой берег, не консультируясь с небесами, и вот сейчас настойчивый ветер угрожает перевернуть меня. Разве уже недостаточно Чёрной Бури, предупредившей об опасностях, присущих этой великой реке? Но в конце концов Природа остаётся милосердной. Она сопровождает меня до берега, обещая больше не угрожать.

4

«Маленькая Лена» в деревне Качуг стала теперь «мать Лена»! Воды и небо сливаются. Их союз скрепляется зеленоватой береговой линией. Она едва заметна и исчезает в тумане. Гребу вдоль неровного берега. Это не прямая линия, а бесконечные гигантские изгибы и повороты, которые накручивают лишние километры. Несмотря на грандиозный пейзаж, замечаю три стоянки: здесь, в глубине островов, люди заготавливают сено на всю зиму для своего скота. Плывя, слышу, как один лохматый употребляет слово, которое я узнаю со встречи с тремя злоумышленниками: «Сюда!» Он хочет, чтобы я подошёл к ним. Это слово отталкивает меня, повергая в тревожное состояние. Не отвечая, гребу дальше, стремясь найти укромное место. Высокие заросли хорошо меня скрывают. Но вода тут грязна из-за серой пены. Не могу пить эту воду, не могу приготовить так необходимый мне суп. Ложусь растревоженный, усталый, с беспокойством о следующем дне – мне предстоит выйти в город Олекминск. Если ночью меня одолевают тревожные мысли, то я, разумеется, понимаю, что часто сам порождаю свои страхи. Я объединяю их и приписываю им сигналы опасности. Даже шумы, которые сам произвожу, пугают меня. Когда, лежа в палатке, задеваю ногами брезент, мне кажется в кромешной темноте и абсолютной тишине, что кто-то приближается ко мне; когда трава шуршит под ветром и царапает дверь, я жду нападения; а когда сухая ветка скребёт потолок палатки, замираю от страха в предчувствии нападения медведя. В эти моменты, скованный боязнью, я совсем не шевелюсь и пытаюсь понять причины шумов, с ужасной безнадёжностью ожидая реальное столкновение с голодным медведем. Просыпаюсь утром в холодном поту. Тяжёлые шаги ломают лесной ковер и увеличивают мой страх. Хватаю бидон с бензином, подарок Бориса, и зажигаю полено, погасшее ночью. Привожу в порядок свою стоянку, заботясь о деревьях, что приютили меня, и оберегаю их от огня. Новый дождь освежает воздух. Река очистилась от пены и крупного мусора. Съедаю последний суп, потом несколько ложек мёда. У меня больше нет ни продуктов, ни топлива для огня, ни батареек, ни спрея против комаров и особенно – нет больше сил. Каждое движение причиняет мускульную боль. С трудом поднимаюсь на ноги. Остановка в Олекминске– абсолютная необходимость. Даже если страх встречи со злоумышленниками преследует меня. Следовательно, надо обдумать дальнейшие действия. Я не буду подплывать прямо к городу, но буду двигаться вдоль берега. Буду избегать старого жилья, пока не найду больших новых деревянных домов с параболами. Буду продолжать путь вплоть до встречи с женщиной, дедушкой, с семьёй, где есть дети.

Начинаю двигаться с учётом моих утренних страхов. Две женщины идут по осыпи позади моего привала. Они направляются к группе, занятой укладыванием ящиков на борт моторки. Это они топали по лесному ковру; а я-то думал, что это медведь слоняется вокруг палатки. Выходит, всегда есть более простое объяснение. В любом случае убеждаюсь, что огонь предохраняет от медведей, потому что до сих пор ни один зверь не проявлял себя. Если я буду стараться поддерживать раскалённые угли вплоть до ночлега, я смогу спать спокойно до самой Арктики.

Берега песчаны. Вместо тайги дюны тянутся вплоть до холмов, как если бы пустыня Гоби пришла сюда окаймлять Лену. Чахлые стволы с чёрными безлистными ветвями поднимаются на вершинах холмов, создавая унылый пейзаж. Гребу, защищённый от дождя пончо. До города пять часов. Низкий тонус заставляет меня опять вынуть банку с мёдом. Восполняю силы каждые полчаса. Щедрый ветер дует в спину и облегчает работу. Благодарю его. На пляже появляется лагерь, человек около брезентовой палатки готовит что-то в кастрюле на огне. Ребёнок-якут один со своей удочкой. Национальная ли это привычка? Или, может быть, мальчик всего лишь пользуется каникулами, чтобы порыбачить? Он смотрит на меня без всякого интереса и забрасывает на глубину леску с наживкой. Несколько дальше останавливаюсь на липком песке, здесь берега сделали настоящий приют для каноэ. Вижу линию домов, их достаточно много, значит, город близко. Ветер удаляет грозу, и погода как раз, чтобы сфотографировать волнообразные дюны. Река вновь обретает своё величие. Гребу два часа, вплоть до ясных очертаний города. Олекминск тянется по берегу, переходящему в долину. Лодка с мачтой, но без паруса – впервые вижу такую на реке, – обгоняет меня на небольшой скорости; затем катер морщит спокойную воду. Причаливаю последним.

Первые четыре дома растут на глазах при моём приближении к западной окраине города. Решаю подойти к ним, повторяя про себя «Женщина, дедушка, семья с детьми». Обращаюсь к небу за помощью. Никогда ещё я так не крестился. Бог – это опора, которую я использую, не будучи верующим. Я взываю к человеку, к Иисусу, который, может быть, гнездится где-то в лабиринтах моего сознания и моей психики. Моя молитва услышана, ибо, высадившись у подножия четырёх домов, я как раз спасаюсь от ветра и новой грозы. Девочка одна на гальке. Она несёт красное ведро, улыбается очень приветливо и сразу же вызывает доверие. Стучу в первую калитку, не слышу ответа. Но двигаюсь к дому вслед за девочкой. В окне появляется человек. Он оборачивается ко мне, когда я бросаю застенчивое «Привет!» Это якут…

5

Олекминск под небесным разбушевавшимся потопом, но я смеюсь над ним. Моё снаряжение спрятано под перевёрнутым каноэ в саду якутской семьи и останется там три дня. Вокруг меня во внутреннем дворе, где я укрываюсь от дождя вместе с семьёй, незнакомые лица. Тут два неразговорчивых мальчугана лет десяти, они прячут свой взгляд под кепками. Когда один из них поднимает, наконец, голову, я вижу испуганное выражение. Я никогда не предубеждён в своих суждениях, но спрашиваю себя сейчас, счастливы ли эти дети. Есть также небольшого роста женщина, которая не расстаётся со своей кожаной сумкой, где сложены её документы, которые она часто перекладывает. Она – хозяйка дома и мать детей. Её муж-пьяница, давно покинул семью. «Он бродяжничает где-то в большом городе в поисках выпивки,» – доверительно рассказывает якутка. Я не в состоянии воспроизвести её имя. Впрочем, не могу произнести ни одного имени и членов семьи.