Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Сейчас же при симпатичной температуре около 15-ти градусов тепла, ходьба разогревает нас. Мы идём с одинаковой скоростью, не произнося ни слова. Наконец, мы находим пристанище в общежитии электрофирмы. Сторож открыл нам двери, получив по телефону согласие шефа. Я плачу 200 рублей за две кровати, свою и Алекса, и добавляю 50 рублей, чтобы поблагодарить моего гида.

На заре мы отправляемся на поиски места, где я могу остановиться. Алекс настаивает ехать на автобусе. Но автобус переполнен. Я стараюсь вскочить на нижнюю ступеньку. Автоматическая дверь резко захлопывается, Алекс цепляется за мой рюкзак, мне не удаётся вырваться, моя нога защемлена. Одна бабушка видит мою зажатую ногу, кричит шофёру. Я освобождён!

Xромая, я следую за Алексом и вхожу в гостиницу, посещённую накануне. Алекс говорит за меня с хозяйкой, по-прежнему мало расположенной к диалогу. Но в конце концов она уступает. Таким образом за 1.000 рублей я имею комнату с двумя кроватями на четыре ночи. Это комната без отопления, без душа и горячей воды, с туалетом, заросшим плесенью, но с завораживающим видом на тайгу и разноцветными окнами изб. Я раскладываю свои вещи с аккуратностью настоятеля монастыря и записываю выводы моих иркутских приключений: «Трудно перейти от нежного взгляда татарки к зелёным глазам и зловонному дыханию бурята.»

11

В Качуге воздух, как на диком Западе. Я увидел там также атмосферу фильма Ларса фон Триерса «Довиль». Это изолированный город, где жители всегда знают, чем заняты соседи, и плетут козни в стиле красавицы Кидман. Впрочем, в Качуге столько же собак, сколько и жителей.

Маленький городок в две тысячи душ предлагает мне уединение в промёрзшей комнате. Но иногда лучше под грозовым небом, в лугах, где пасутся коровы перед дверью дома, нежели между четырьмя облупившимися стенами такого жилища. Я писал здесь часы в тишине при отблесках свечи. Таким образом привыкаю к ожиданию и к медитации. Больше не определяю время. Иногда солнце заставляет меня бесконечно ждать наступления вечера, в другой же раз день медлит придти. Я истощаю себя, накапливая бессонные ночи. Иду в центр деревни по главной улице со щебёночным покрытием, где в двух бараках располагается ресторан. Проникаю туда через несколько дверей и коридоров, предохраняющих от зимнего холода. Зажатый, как сардина в банке, пробую вместе с деревенскими местные блюда: жареные пирожки, бурятские пельмени… Сюда я забегаю часто, чтобы согреться. Иногда пытаюсь заговаривать с местными жителями. Для этого использую мой словарик и текст, представляющий меня и переведённый в своё время на русский Ниной. Но мои попытки пресекаются дружескими улыбками без последствий.

Сейчас же из-за барака появляется мужчина, идущий мне навстречу. Жёстким тоном, не глядя на меня, он расспрашивает, кто я и откуда. Он ведёт расследование для местных жителей. Сую ему под нос документы. Заинтересованный, он ищет в моём словаре слова, чтобы объясниться. Затем тычет пальцем в слова «деньги» и «женитьба». Может быть, раньше других он хочет сосватать за меня свою самую красивую дочь! Я уклоняюсь от этой темы и перевожу дискуссию на мою главную заботу: плавсредство. Он отрицательно качает головой и уходит, помахав мне рукой. Жители Качуга очень удивлены, увидев меня одного в своей деревне, но моё преимущество в том, что они хорошо принимают моё желание проплыть по Лене на вёсельной лодке. При этом я для них существо из другого мира, нравы которого им непонятны.

Вновь неожиданно из-за угла появляется Алекс. Он предлагает экскурсию по городу. Он открывает передо мной двери, которые я не осмелился бы толкнуть, не понимая вывески. Дверь Дома Культуры, библиотеки, продуктового магазина… Затем мы пересекаем сосновую рощу и попадаем на дорогу к деревенской больнице. Здесь мы делаем передышку. За чаем из моего термоса я предлагаю Алексу снять его для моего фильма. С помощью русской фразы, переведённой ещё во Франции одной знакомой, он понимает и сразу же соглашается. И вот мы на главной улице в час пик. В сопровождении Алекса и его лучшего друга я начинаю фильм. Я держу в целлофановом мешке кинокамеру, подставку и микрофон. Предлагаю Алексу сесть на доску в уютном уголке на берегу реки у подножия разрушенного каменного дома. Он застывает в неподвижной позе, которая снимает ожидаемую естественность. Стараюсь разговориться с ним, но беспощадный глаз объектива беспокоит его. Алекс с открытой улыбкой чужд модернизму. Он полная противоположность иркутскому Алексу. Одет он более или менее чисто, но живёт на пороге русской нищеты. Каждый шаг, который мы делаем вместе, стоит мне дополнительных расходов. Я не люблю такую форму дружеской помощи, но наши отношения сложились именно так с первого дня. Чтобы снять его киноаппаратом, я дал ему 500 рублей. Конечно, поддерживать такой тип отношений – ошибка с моей стороны. Языковой барьер, который разделяет нас, усиливает эту ситуацию.

Складываю аппаратуру, и мы возвращаемся в деревню. Алекс говорит мне, что я не найду лодку в Качуге.

Чтобы быть уверенным, что я хорошо его понимаю, рисую ему лодку, которую он перечёркивает словом «нет!» Несмотря на это, продолжаю систематически обследовать все сады, расположенные по берегам реки, и, на самом деле, кроме железной и слишком широкой лодки, чтобы ею управлять в одиночку, и деревянной лодки, заросшей травой, я не нашёл и тени крепкой байдарки или каноэ для спуска по Лене. Мои иллюзии окончательно рассеялись. Я думал найти в деревнях, которые живут в ритме речных вод, интерес к плаванию. Но у русских достаточно спокойный склад ума, чтобы прогуливаться по рекам на вёслах. Их заботы концентрируются на выживании. Теперь я склоняюсь к тому, чтобы вернуться в Иркутск за складной лодкой с улицы Карла Маркса.

12

Потолок коридора, куда выходит моя комната, вибрирует от острых каблуков двух проходящих женщин. Их шаги будят меня. Они бормочут несколько слов по-русски, среди которых я различаю «француз». Затем они стучат; вскакиваю, одеваюсь, приоткрываю дверь. Замечаю открытый портфель с моей фотографией. «Паспортный контроль,» – бросает женщина с решительным видом. Она ловко продвигается вперёд, заставляя меня пятиться. Инспектирует мои исписанные листки и все разбросанные вещи. «Визит полицейской дамы в кружевах предпочтительнее бесцеремонного вторжения русских мужланов!» – говорю я себе, протягивая ей паспорт. Она проверяет его, подчёркивая, что я должен зарегистрировать своё присутствие в официальных органах. Действительно, я забыл, что обязан поставить штамп в паспорте в течение трёх дней по прибытии в город. Обещаю уладить ситуацию как можно быстрее. Она мне советует сделать это в Иркутске и спокойно уходит.

Алекс в кафе. Вновь начинаем болтать с перерывом в большие паузы. Кажется, он старается мне объяснить, что в пяти километрах вниз по течению в направлении следующей деревни Жигалово есть опасные, слишком быстрые перекаты. Его объяснения не достаточно ясны. Я решаю обследовать берега пешком, до первой излучины реки, которую я скоро начну обуздывать.

Отправляюсь один, используя тропинки между избами. Дети на велосипедах катаются по дорожкам, другие тянут домой тележки с речной водой, чистой и вкусной. Поднимаюсь по склонам холма, передо мной открывается общий вид деревни. Две тысячи жителей обитают в хорошо проконопаченных домах. Городок расположен на пологих берегах, значит, уровень воды никогда не поднимается слишком высоко. Ландшафт плоский, и если бы река поднялась однажды всего лишь на метр, качугцы были бы залиты. Продолжаю свой путь по тропинке высокого берега после подкрепления в больничной столовой. Пересекаю лес, изуродованный северным ветром, обнаруживаю широкую долину. Несмотря на небо в чёрных тучах, всё пылает ярким освещением. Лучи, рассекающие грозу, согревают меня, в то время как ветер усиливается. Я в сотне километров к северу от Байкала. Источник Лены находится поблизости от озера на высоких горных плоскогорьях. Она пробивает горы, на протяжении 20-ти километров формирует беспорядочные перекаты и затем стремительно течёт4.270 километров. Сегодня, 16 мая, её воды растаяли, но вполне возможно, что на севере ещё держится лед.

Я распаковываю в долине палатку, купленную в Иркутске, так как должен привыкнуть жить в ней несколько месяцев. Распорка не входит в нужный паз, а порывы ветра, выметающие долину, уносят всё, что плохо лежит. Бегу за улетающим шарфом и сталкиваюсь с пожилым человеком у маленького вездехода. Этот рыбак по имени Андрей, заинтригованный моими хлопотами, угощает меня крепким кофе. Ему удалось закрепить упрямую распорку и затем просветить меня насчет реки. Точным жестом он показывает, что Лена спокойная, без бурунов. Однако, он не советует отправляться в плавание одному. «Это слишком рискованно!» – говорит он. В настоящее время дожди угрожают наводнением. Быстренько Андрей пишет на клочке бумаги свой номер телефона и предлагает подвезти меня.

Мы отправляемся по дороге, которую может преодолеть только вездеход, затем выезжаем на дорогу в Качуг, пересекаем потемневший роскошный лес, где я впервые задумался об опасности встречи с медведями.

Климат в Качуге неустойчивый. Небо меняется каждый час, переходит от спокойного к ужасным порывам ветра и проливным дождям. Я уже знаю, что эта неустойчивость обусловит моё продвижение по реке. Эти вариации завершатся тем, что измотают меня или, наоборот, трансформируют в «дитя природы». Мой ум и тело ждут тот день, когда мы будем полностью принадлежать природе. Сегодня река мне выдаёт предвкушение. На этих берегах я нахожу, наконец, ясность и уверенное желание начать приключение, сопровождаемое глубоким энтузиазмом открыть пустынные районы мистической Сибири.

Вторая часть
Сибирское безмолвие

1

Природа не делает подарки просто так. Она проверяет ум и тело в способности их совершенствовать. Вариации климата, ветра, дождей, жары, различных препятствий на реке – элементы природы, трансформирующие личность. Элементы же города, где царствуют противоположные законы, фабрикуют вредные потребности, которые искажают души. Именно это негативное заключение о городе поднялось во мне при возвращении в Иркутск. Город изменился. Больше не было парадов, криков, свиста, салютов. Не было больше ни эйфории, ни Алёны, чтобы предложить мне напиться. Но было изнурительное и одинокое ожидание, которое изменило лицо населения. У меня не было повода улыбаться, и люди тоже не улыбались мне; было лишь впечатление, что я их беспокою. На самом деле это я беспокоил сам себя. Закрытый к любым контактам, я ничего не ищу, замыкаюсь в себе. Всё, что происходит вокруг меня, оставляет меня нейтральным, остаётся только шум голосов и расплывчатые образы. Единственная вдохновляющая перспектива – воспоминание об излучинах реки. Там моё сердце, а не в городе, в котором я нахожусь по необходимости.

В автобусе, который вёз меня в Иркутск, я не встретил беззубого бурята. Устроенный более удобно в глубине микроавтобуса, я провёл два с половиной часа, прижатый к девушке, разгадывавшей кроссворды. Затем пешком добрался до дома Алекса. Был принят с большой радостью его родителями, которые меня ещё не встречали. Я вновь устроился в той же комнате с впечатлением, что никогда отсюда и не уезжал, хотя Качуг занимает мой разум. Открытие этой изолированной деревни и Лены было необходимо для подготовки следующего этапа путешествия. Я не мог бы начать своё путешествие, окунувшись сразу в такую неизвестность, как Качуг. Моё последовательное продвижение, начиная с Франции, обеспечивает необходимую адаптацию.

Если языковой барьер разделяет меня с родителями Алекса, то взаимное уважение нас объединяет. Для нашего сближения достаточно нескольких быстрых взглядов. Алекс убеждает меня, что я не похож на обычного туриста. Его семья принимает каждое лето людей из разных уголков планеты. Большинство приезжает посетить мифический Байкал. Я не сомневаюсь в его великолепии, но моё сердце отдано Лене. «Туристы частенько люди бесцеремонные,» – доверяется мне Алекс. Это верно, что у меня маниакальная страсть к порядку, и что туристы, проводящие долгие часы за письменным столом, редки. Я чувствую себя польщённым и заранее поддержанным семьёй.

Объясняю Алексу причины моего возвращения. Мгновение он размышляет и берётся за свой мобильник. Очень скоро мои проблемы решены.

Друг-студент будет рад отвезти меня с лодкой в Качуг за 2.000 рублей. Я предполагал заплатить за переправку моего каноэ по крайней мере вдвое дороже. Решаю провести три ночи у Алекса – время, необходимое для отдыха после перипетий сибирской жизни в Качуге. К тому же моё возвращение в деревню с лодкой будет сигналом начала экспедиции и жизни на природе, гораздо более рискованной.

Эти дни использую, чтобы укомплектовать мой багаж. Покупаю надувной жилет, второй непромокаемый рюкзак. Опустошаю солонку в ресторане, где официантки малосимпатичны. Они подали мне сыроватые пельмени и чёрствый хлеб. Возвращаюсь на улицу Карла Маркса, где находится складная лодка. Меня принимают продавцы, озабоченные тем, что я собираюсь в плавание совершенно один. Оплачиваю покупку. Одна из продавщиц сообщает мне, что в июле в лесах полно медведей, привлечённых обилием пищи. Затем она даёт мне координаты школьного учителя в Качуге. Я благодарю и оставляю ей на время мои оба рюкзака с туристскими принадлежностями. Я уеду через два дня после трудного погружения в тишину и молчание моей комнаты. Утром захожу в кафе «Карлсон» в надежде увидеть там Алёну. Но «человек из Израиля» говорит, что она покинула город. Смерч непреклонно следует своей дорогой.

Накануне отъезда я спрашиваю Алекса, по-прежнему ли я могу рассчитывать на его друга-студента. Он отвечает уклончиво. Но при этом добавляет, что в Иркутске обычно платят 15 рублей за километр. Это значительно повышает оговоренный тариф в 2.000 рублей. Видя моё разочарование, он предлагает мне своего дядю, который отвезёт меня за 2.500 рублей. Я соглашаюсь.

На следующий день Алекс занимается всем. Он становится моим гидом, моим переводчиком перед продавцами лодки. Меня беспокоит проблема клещей. Мне советуют предупредительные пульверизаторы и опрыскиватели. Покупаем их, затем покидаем город. Алекс засыпает на заднем сиденье, пока Андрей, его дядя, пересекает пейзажи, избегая коров на дороге. Прибываем в Качуг, привезя с собой яркое солнце. Алекс продолжает переводить наши разговоры. Звонит рыбаку Андрею. Никто не отвечает. Андрей мог бы помочь отвезти лодку на берег и перевести инструкцию. Алекс пишет на листочке объяснение рыбаку. Затем он помогает поднять всё на второй этаж и без промедления уезжает.

2

Прогуливаюсь по местному рынку. Справа бабушка, убелённая сединой, укутанная в пыльный халат. У неё распухшие ноги, с них стекает желтоватая жидкость; посетители задаются вопросом, не гангрена ли у неё. 1лаза прикрыты, нижняя губа отвисла, она продаёт рыбу по 50 рублей и жалуется, что помидоры мелки. Молодой бурят за прилавком протягивает яблоко, на которое я указываю пальцем, тогда как бабушка смотрит на меня умоляюще. Её смертельно бледное лицо остаётся навсегда в моём сознании. Я избегаю её ларька, пропитанного затхлым запахом, и выхожу на свежий воздух, который быстро избавляет меня от чувства угнетённости. Направляюсь к берегам Лены, на север от городка. Хочу почувствовать её запахи, ведь менее чем через 48 часов я уже буду на её водах.

Окрестности реки плоские, почва пористая. В пятистах метрах от берегов поднимаются охряные холмы, на которых там и тут раскинулась тайга. Над вершинами смолистых елей – деревьев, наиболее распространённых в Сибири, летают с хриплыми криками стаи ворон. Их жалобы разносятся над холмами и стелятся по долине. На влажной земле, среди купавок, роятся миллионы насекомых, крошечные пауки, летающие муравьи. Иду на цыпочках, даже обработанный специальным составом, предохраняющим от насекомых, ибо боюсь затащить с собой в комнату одного из микроскопических клещей.

Чем дальше проникаю в долину, тем меньше замечаю присутствие человека и тем более жужжание в воздухе местной фауны. Ещё нет комариных туч, но уже достаточно насекомых, чтобы предвидеть длинные тоскливые дни на реке.

На обратном пути совершенно случайно сталкиваюсь с рыбаком Андреем за рулём вездехода. Читаю ему объяснения Алекса, записанные на клочке бумаги. Он соглашается помочь мне отвезти всё моё снаряжение на реку. Условились встретиться через два дня.

В ожидании смотрю на тучи, клубящиеся за окном моей комнаты. Наслаждаюсь короткими мгновениями комфорта, при том, что он достаточно спартанский. Постепенно нахожу внутреннее равновесие. После каждой прогулки моюсь холодной водой. Затем спускаюсь на несколько минут посмотреть телевизор, где в холле хозяйка гостиницы, расположившаяся на софе, кажется не страдает от отсутствия отопления. Продолжаю свои постоянные визиты на главную улицу, где находятся оба ресторана. Но они всегда закрыты. Возвращаюсь на пустой желудок, мечтая в следующий раз поесть у тёплого камелька.

Вдруг северный ветер поднимается на улице. Он вздымает облако пыли, которое накрывает Качуг. Непроницаемый туман окутывает всю местность и уменьшает видимость прохожим, которые уже ослеплены песком. Все прячутся по домам, в любое возможное укрытие. Гаснет электричество. «Такие обстоятельства будет трудно переносить на реке,» – говорю я себе в тот момент, как, прячась от ветра, замечаю деревенскую аптеку. Захожу туда, чтобы запастись впрок средствами от клещей и комаров. Ураган продолжает выметать улицы, но внезапно возвращается тишина. «Чтобы защититься от таких опустошающих ветров, я должен держаться ближе к берегу.» Мой ум готовится уже лучше противостоять ветрам.

Вновь осматриваю всё тело в поисках микроскопических хищников. Страх клещей просто навязчив. Малейшее почёсывание кожи становится синонимом ползучего гада, клещевого вампира. Также тщательно обследую волосы, как вдруг кто-то резко стучит в дверь. Это Андрей. Приглашаю его войти, хотя едва одет. Он пришёл подтвердить время нашего завтрашнего рандеву. Этот старый мужчина с грубо вырубленным лицом, с длинными и толстыми пальцами слегка пожимает мне руку. Сквозь его личину закоренелого рыбака и круглые очки проглядывает живой и бойкий ум. Он предупреждает меня, что понадобится восемь дней, чтобы добраться до Жигалово, расположенного в 160-ти километрах от Качуга. Если это верно, мне нужно будет больше одного лета, чтобы увидеть Северный Ледовитый океан. Но мои проекты более оптимистичны, я планирую достичь Жигалово за три дня.

Этот первый отрезок пути послужит мне тестом. Дорога от Качуга до Жигалово идёт вдоль реки. Если непреодолимая проблема встанет на моём пути, я смогу подняться по холму к дороге и остановить попутную машину. После же Жигалово моя экспедиция станет настоящей авантюрой, ибо у меня не будет больше ни карты реки, ни спасительных дорог.

Андрей прощается, оставляя меня наедине с моими мыслями. На горизонте, в долине моего отплытия собирается гроза. Заставляю себя лечь спать, чтобы избежать бессонной ночи. Почёсываясь, закрываю глаза и вижу ещё и ещё раз застрявшее в моей памяти мертвенно-бледное лицо бабушки с гангренозными ступнями.

3

Выглянуло солнце. Лазурное небо дарит мне ясное отплытие, которое умножает мою энергию. Я побрился, вымыл голову, обработал тело противокомариным средством; приготовился, будто иду на праздник. Кинокамера готова снимать Андрея, этого старого рыбака, процедуру сборки лодки и первые удары веслом по воде, которые понесут меня в таинственную долину. Сижу на ступеньках отеля, но мой гид не появляется. Андрей забыл о нашем свидании. Пытаюсь найти его по телефону, но безуспешно. Решаю искать дорогу, чтобы пешком перетащить рюкзаки на берег. Спешу, так как погода очень мягкая. Хочу отплыть сегодня же. Нахожу укромный уголок за забором, как раз напротив переулка. Спрячу первые рюкзаки в углублении за забором, потом перенесу туда остальные. Придётся сбегать туда и обратно три раза. Выбранная мной дорога пересекает главную улицу в двадцати метрах, затем вьется среди домов.

Таким образом я не буду сильно мозолить глаза прохожим. Безусловно, это не идеальный отъезд. Андрей и его опыт могли бы украсить это событие. К тому же он мог бы мне помочь перевести инструкцию к лодке.

Прежде чем начать эту операцию, решаю пройти в качугскую школу. Продавцы каноэ дали мне фамилию одного учителя. Может быть, он помог бы мне выехать из деревни на машине.

Толкаю дверь учреждения и пропускаю трёх девушек, одетых в национальные костюмы. Решаюсь прервать трапезу семерых женщин, собравшихся вокруг низкого столика. Несколько слов, употреблённых мной, вызывают у них дикий смех. Не настаиваю и ухожу, не получив ответа. Иду до выбранного мною места на реке и возвращаюсь в отель. «Раз деревня Качуг не хочет мне помочь, я уеду инкогнито!» Цежу эту фразу сквозь зубы, когда человек посреди улицы поднимает руку, чтобы остановить меня. «Учитель Владимир,» – говорит он весело. Оказывается, информация всё же пришла. Достаточно было часа, чтобы поставить в известность учителя, что я его искал. Это пузатенький, наголо остриженный мужчина. Он говорит на школьном английском. Мы болтаем о том, о сём, но я стараюсь сфокусировать разговор на своей цели. У меня впечатление, что он тормозит меня. Но он так хочет мне помочь, что мы уславливаемся о встрече. Он приедет в семь вечера на машине, чтобы высадить меня там, где нужно. Час, конечно, поздний, но ночь наступает примерно в десять. Это оставляет возможность собрать лодку и устроиться на ночлег при выходе из деревни. Отъезд поджимает. И у меня впечатление, что всё сорвётся. Владимир приглашает поужинать. Ведёт через всю деревню к своему дому: это скромная изба на склоне, окружённая диким садом. Снимаю обувь, чтобы войти в комнату, обставленную телевизором, кривоногим книжным шкафом, диваном и железной кроватью, покрытой красной простынёй. На полу, среди кип бумаг, покоится гитара. Внешность у Владимира не музыкальная. У него вид того, кем он является: учитель физкультуры. И квартира у него холостяцкая. Он готовит пельмени, помидоры и спаржу, пока я рассматриваю книги в его библиотеке. Многие издания представляют труды русского учителя Ово. «Это мой гид, – говорит Владимир, погружая помидоры в тазик с водой. – Мой духовный гид.»

Я перехожу на кухню и устраиваюсь за столом около окна с видом на спокойную Лену. Он добавляет: «Немногие в деревне читают философию и ещё меньше тех, кто слушает музыку. Большинство – дикари…»

Он солит спаржу, предлагает её мне и обращает свой взгляд к саду. Я же подыскиваю слова для продолжения разговора. Языковой барьер мешает мне задать вопросы, кипящие в голове. Владимир мог бы мне рассказать о жизни качугцев. Обращаюсь к словарю и, наконец, формулирую вопрос:

– Зачем же вы живёте здесь?

– Я люблю Качуг, – отвечает Владимир. Я люблю сибирскую тишину.

Мы обмениваемся понимающими взглядами и замолкаем. Теперь я яснее оцениваю удалённость деревни и отчётливее представляю, как зимой всем овладевает белое безмолвие.

Покидаю дом Владимира, унося остатки еды, которые дополнят запасы моей провизии. Наша встреча уточнена. Небо безоблачно, и тёплый ветер подметает сады, рассыпанные вокруг гостиницы.

Дети играют на ступеньках, наблюдаю, как они кидаются пластиковыми бутылками и перепрыгивают с крыши на крышу, тогда как солнце спускается за жилищами.

Моё возбуждение при виде заходящего солнца постепенно исчезает. Решаю отправиться в плавание завтра. Именно в этот момент моих размышлений слышу гудок, это Владимир. Сообщаю ему о своём решении. Он предлагает переночевать у него на диване. Складываем мои рюкзаки на заднем сиденье «Лады» и отправляемся в дом его родителей. Там мне обещан традиционный ужин и водка.

Отец прежде всего взбалтывает бутылку, чтобы усилить вкус красного перца. Маленькие стопочки выпиваем залпом. Сорок градусов проходят болезненно. Пью маленькими глотками. Стол заставлен аппетитной пищей и выглядит как яркая картина. Продукты домашние: сардины, зелёный перец, тарелка с картофелем, помидоры, яйца… Из буфета достаётся вторая бутылка. Пиво дегустируется тоже из маленьких стопочек. В общем-то я первый раз в русской избе, где крестьяне принимают меня так тепло. Ухожу сытый после стольких полуголодных дней. В результате жители Качуга занимаются мной вплоть до моего отплытия.

Владимир предупреждает об опасности, что поджидает меня в двадцати километрах от Жигалово вниз по Лене. Чтобы объясниться, он рисует мост с автомобилем и показывает жестом, что надо поднять тяжесть. Там есть запруда и указание, что её можно преодолеть лишь волоком. Значит, впереди большая нагрузка.

Прощаемся с родителями Владимира и уже затемно возвращаемся в его гостеприимную избу.

Устраиваюсь на диване. Владимир располагает у моих ног электронагреватель, затем берёт гитару. Играет отрывок своего собственного произведения. Его ловкие пальцы свободно перебирают струны. Я очарован припевом. Он мурлыкает мотив, затем поёт в полный голос. Мелодия закончена, он встаёт и демонстрирует мне русскую гимнастику, в основе которой вибрирующие упражнения и которая стала очень популярной. Затем переходит к следующей демонстрации – это очень впечатляющие дыхательные упражнения. Их он преподаёт своим ученикам. При каждом быстром выдохе Владимир издаёт крик. Полностью расслабившись, он берётся за аккордеон. Для этого садится на кровать в углу комнаты, обклеенной тёмными обоями. Надевает аккордеон, играет первую ноту. Так, с аккордеоном, он даёт мне потрясающее представление о России. Традиционный инструмент его страны порождает магическое состояние. Я восхищён. Вскоре мой хозяин присоединяется к музыке и поёт национальный гимн.

4

Мать Владимира крестит меня и просит небо быть ко мне милосердным. Другой рукой она суёт мне в рот ложку с вареньем. Вокруг моей чашки с кофе полно еды. Она хочет, как настоящая мама, чтобы я был по-настоящему сыт. Это уже больше не мама Владимира, но бабушка-кормилица. Я расцеловываю её. Она же задерживает меня, наполняя корзину продуктами: домашнее варенье, пакет подсолнуховых семечек, хлеб, мёд. Беспокоится, что я еду без головного убора, без тёплой куртки. Успокаиваю её, показывая два больших набитых рюкзака. Обнимаю её ещё раз, и, наконец, мы отправляемся на машине к берегу реки.

На горизонте показывается солнце. Холодный утренний час. Разгружаем рюкзаки в компании с Сергеем, отцом Владимира, пришедшим помочь собрать головоломку каноэ. Владимира ждёт работа в школе, и он уходит, унося с собой народные напевы.

После часовой работы появляется набросок арматуры. У Сергея все пальцы в крови, настолько он сражается с металлическими трубками. Показываю ему план лодки, чтобы следовать нормам инструкции, однако, указания его не интересуют. У каждого из нас свой метод. Но в результате, согласовывая наши действия, формируем то, что приблизительно можно назвать каноэ. Делаю первый тест. Брезентовая ткань не держится на бортах, а поворотное сиденье клонится назад. У Сергея появилась идея вставить в пазы сиденье из дерева. И не мешкая, отправляется в гараж. Пока он занимается новым сиденьем, я натягиваю канаты, чтобы уравновесить корпус. Работая, с трудом представляю, как эта хрупкая конструкция понесёт меня до Северного Ледовитого океана. Возвращается Сергей на мотоцикле с бабушкой-кормилицей. Между тем, я закончил прикреплять все свои вещи. Бабушка приносит сиденье, кладёт его на то, первое, которое вихляет. Оно пригнано с точностью до миллиметра. Готовлюсь попрощаться, когда вдруг появляются четверо с лицами, искажёнными алкоголем. Я стараюсь избегать таких встреч, ибо за 100 евро они готовы перерезать глотку. Может быть, мои опасения преувеличены, но я знаю, что в окрестностях Качуга есть заброшенные места, где легко спрятать тело. И мои доброжелатели не перестают меня предупреждать об этой опасности. Один из молодых людей старается меня задержать. Спеша удрать, я отталкиваюсь веслом от берега и гребу назад, чтобы выйти на сильное течение. Из-за этого мне не удалось ещё раз обнять бабушку. Поднимаю руку, чтобы, несмотря ни на что, ещё раз попрощаться. Молодой человек с испитым лицом кричит, размахивая рукой: «Да здравствует Франция!»

Я уже больше не в Качуге, хотя ещё вижу жилища. Раскачиваюсь телом направо-налево, чтобы проверить стабильность судна. У меня впечатление букашки, балансирующей на травинке. Деревянное серёжино сиденье поднимает меня над лодкой. Мой уровень выше корпуса каноэ, из-за чего я теряю в равновесии. Несмотря на эту первую заботу, я дрейфую. Прохожу мимо того места, где я прогуливался, собираясь с мыслями, и где жужжали миллионы насекомых. Теперь я проникаю в таинственную долину. Все мои чувства возбуждены, напряжены движением пространства, которое развёртывается перед носом моего «корабля». Плывя по реке, каноэ первый раз связывает меня с Арктическим океаном. Созерцание непродолжительно, потому что свинцовое солнце изматывает. Я гребу без рубашки, с голым торсом, смачиваю потное лицо. Для передышки останавливаюсь у заросшего берега и привязываю к верёвке пакет, в котором я поместил вакцину от клещей. Ту, что я должен использовать через месяц. Везя её за собой по восьмиградусной воде, я буду уверен, что она хорошо сохранится. Отчаливаю, едва не натолкнувшись на острый ствол. «Пни могут быть настоящей опасностью для брезентового корпуса моей лодки,» – говорю я себе, трогая его пальцем. Арматура из металлических трубок скрипит при малейшем вздрагивании, будто ломается. Но я забываю об этом судьбоносном «корабле» и заново наслаждаюсь пейзажами. Столько дней надежды вели меня к этому моменту. Сибирь поселилась в моём мозгу с первого визита в Россию в 1994 году.

Гребу вдоль берега, как вдруг задул северный ветер, который напоминает, что он здесь главный и будет тормозить моё продвижение. Он – хозяин местности. Река, не превышающая здесь ширину трёхсот метров, предлагает сделать выбор. Она разделяется на рукава, некоторые из них крошечные, тупиковые, заблокированные ветвями. Мне следует выбрать правильный. Маневрирую, чтобы исправить ошибку; оглядываюсь, чтобы проверить, по-прежнему ли плывет за мной привязанный пакет.

Веревочка болтается на поверхности без пакета. Моя противоклещевая вакцина испарилась. В это мгновение мордочка бобра появляется из зарослей. Может быть, он смеётся над неловким человеком, который никак не может причалить? Действительно, берега заросли густым кустарником. По обеим сторонам реки ситуация одинаковая. Продолжаю свой путь, насмотря на встречный ветер. Проплываю мимо двух стариков, скорчившихся перед хижиной, окружённой тайгой. Они пьяны. Просят меня приблизиться. Вежливо приветствую их, занятый проблемой равновесия. Несколькими метрами дальше замечаю хутор, состоящий из десятков домишек. Изнурённый, после восьмичасовой гребли решаю остановиться на противоположном берегу. Трава здесь сожжена, торчат лишь чёрные колючки. Пробираюсь на цыпочках, чтобы поставить палатку; затем выталкиваю на гальку, метрах в двадцати от воды, каноэ. Моё стойбище кривое. Огонь костра наполняет кастрюлю пеплом. Ем безвкусные макароны и пью холодный кофе. Заползаю в палатку и тут замечаю, что поставил её на склоне. Вытягиваю усталые ноги, затёкшие к тому же от неподвижности в лодке, и бросаю последний взгляд наружу. С моего возвращения в Качуг я всё время устремлял глаза к небу: выслеживал движение облаков и их скорость, способность заволакивать небеса; проверял, какой ветер приносит дождь, какой его разгоняет, сколько времени свирепствуют грозы. Я был связан с природой и её постоянными изменениями. Эта рождающаяся зависимость расширяла моё представление о Земле. Я никогда столько не смотрел на небо. Мои глаза полны пространства.