Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

Остатками варенья «От бабушки» намазываю три куска хлеба и примерно час организую свой лагерь. Я вытягиваюсь и прошу Лену дать мне время согреться. Она соглашается, как обычно. Сегодня солнце светит вовсю. Его лучи, как руки-щупальцы, раздвигают скопления круглых облаков, разгоняя их в разные стороны. Они останавливаются над заброшенной деревней точно в тот момент, когда пустая баржа плывет против течения. Наслаждаюсь последними километрами реки, которая не превышает здесь и шестисот метров в ширину. Скоро я окунусь в безбрежность Лены, широкой, как море. Слышу, что птицы свистят, как люди. Отвечаю на их призыв, импровизируя песню. Меня охватывает одиночество. Говорю с солнцем, с хищными птицами, с насекомыми, которым обещаю страшные наказания. Мои монологи – хороший знак. Они означают, что я сливаюсь с природой.

Солнце жжёт мне шею, а Лена замедляет свой бег. Она не хочет больше работать на меня. Тогда я удваиваю свои усилия, даже не замечая этого. Размышляю, что будет со мной, когда я буду физически пуст. Я почти в состоянии медитации. В записную книжку заношу свои «глубокие» мысли: «Природа создаёт великолепное окружение. Она делает это по невидимым законам. Всё всегда предусмотрено, даже если горизонт грозит худшим испытанием. Даже истязание предполагает предписание, щедрое предписание…»

Неожиданный водоворот из-за больших валунов вырывает меня из моих размышлений и несёт к судну, тогда как я изо всех сил борюсь с волнами, которые гонит на меня «голубой монстр». Внезапно вижу лицо капитана корабля. Он командует машиной и, без сомнения, спрашивает себя, как я выпутаюсь из этой переделки. Делаю четверть поворота и становлюсь лицом к опасностям. Две сильные, высотой по метру волны перемещаются с огромной скоростью. Каноэ поднимается, но не разбивает волну, создавая лишь буруны. Выпрямляюсь и от души обругиваю этот катер, который уже столько дней отравляет мне жизнь. «Голубой дьявол» (теперь я называю его так) – это челночный катер. Он наиболее опасен, потому что мчится со скоростью 60-ти километров в час. Большие корабли внушительнее, но они плывут на небольшой скорости.

Покой возвращается быстро на прямой линии, конца которой не видно. Пятнадцать километров гребли прохожу вблизи ничем не прикрытого берега. Неприятный ветер дует в лицо, а в это время речной пейзаж расширяется. Приближаюсь к городу Верхнемарково, его видно издалека, так как все строения оранжевого цвета. Церковь – мой ориентир. Хочу до вечера проплыть мимо города. Но, настойчиво фиксируясь на строениях, чувствую, что они удаляются. Прямая линия растягивает расстояние и время. Наконец, проплываю городское кладбище, затем первый дом. Опять я боюсь людей и стараюсь остаться незамеченным у пустого берега. Меня вновь захватывает чувство предосторожности. И ещё час гребу уже спиной к городу, глазами упершись в тайгу.

Уже скоро конец моим мучениям, и тут солнце смягчается. Иду по середине реки, которую обступают жёлтые строения. Звук пианино плывет над Леной. Три девочки-подростка карабкаются по отлогому склону и окликают меня, в то время как корова мычит около ржавых останков разбитой баржи. Мои руки, красные от солнца, продолжают грести. Рыбак на лодочке без мотора забрасывает в тину своё копьё, и звук пианино затихает на воде. Прохожу вираж, где стоит разрушенная церковь. На паперти чёрный стреноженный жеребец ходит, пытаясь избавиться от пут. Гребу до самой ночи, слышу привычные природные звуки, пристаю к спокойному берегу. Ставлю палатку без всяких предосторожностей прямо на коровьем навозе. Утомленный, так и остаюсь там.

5

Природа противоречит всем моим анализам. Она не разрешает предсказывать события. Как только я отмечаю в путевом дневнике погодный портрет дня, она тут же на следующий день выдумывает неожиданные события, чтобы опровергнуть мои прогнозы. Она хочет, чтобы я следовал её ритму, её меняющимся настроениям. Сибирская природа в некотором смысле странна. После невыносимой тридцатиградусной жары холодный ветер и надоедливый дождь силой заставляют остановиться. Шквалистый ветер свистит без передышки и гонит на север серые облака. Изучаю южный горизонт в надежде найти просвет. Но тяжёлое колесо грозы разворачивает тучи над головой. Жмусь поближе к огню, но он гаснет слишком быстро. Ветер остужает и разбрасывает угли. Напялил на себя всю одежду, как будто это зима. Прячусь в палатке, чтобы нагнать моё отставание в записях, но сырость гонит наружу и заставляет бегать, чтобы согреться. Ещё день, и, чтобы проигнорировать холод, занимаюсь едой и мытьём, как при хорошей погоде. Но моё тело гонит меня опять в спальный мешок. Путешествие на каноэ оборачивается экстремальной экспедицией, как в горах, где регулярно останавливаются на отдых, чтобы достичь вершины. И достигают её после долгих и трудных усилий. Моя вершина – это не Аннапюрна. Это море Северного Ледовитого океана.

На следующий день силы природы гонят меня дальше. Хочу свернуть свой лагерь как можно быстрее, трава здесь всё время мокрая, а неумолимая туча, кажется, решила окатить меня ещё раз дождём. Плыву, безнадёжно осматривая разбушевавшуюся природу. Легкие речные волны вызывают у меня морскую болезнь. После виража замечаю подъёмный кран, он грузит связки бревен на баржу. Шум его мотора усиливает мою дурноту. Гребу сильнее, чтобы избавиться от этого агрессивного шума и попадаю в местность, где опять слышу птичье пение.

Галечный пляж, покрытый белыми бабочками, манит к открытиям, что спрятаны за кустами. Останавливаюсь здесь, чтобы передохнуть. Опушка леса приглашает присесть моё утомлённое тело. Позволяю себе это первый раз. Конечно, клещи могут взобраться на меня, но мне уже наплевать. Наслаждаюсь покоем и широко раскрываю глаза при виде неожиданного зрелища. Двойная радуга, как волшебная арка, делает мост над Леной, затем медленно тает за жёлтым горизонтом. Никогда раньше не видел я ничего подобного. Радуга означает не только окончание грозы, но и конец моих смятений.

На следующий день продолжаю путь с изнурительными виражами. Гребу, развлекаясь барашками, выходящими из-под моего весла. Мои руки, как мотор. Топливо этого мотора – небо, причёсанное тонким покрывалом белых облаков, они отражают солнце и не вызывают грозового смятения. Похоже, что природа успокоилась. Ни тени волнения на реке. Лена как растительное масло. Бросаю взгляд на лодку и задерживаюсь на лужице под ногами. Останавливаюсь, чтобы вычерпать её. Но через час вода вновь появляется. Не сошел ли я с ума? Не хочу признаться себе, что лодка протекает. Наблюдаю за лужей весь день и планирую на завтра провести общий обзор брезента.

Лена продолжает нанизывать повороты. Продолжаю путь, который напоминает мне район Качуга и который отмечает близость деревни Макарово. Планирую там остановку, чтобы пополнить запасы провизии. Всё время опасаюсь прямой встречи с населением. Урезониваю себя и решаю остановиться.

Деревенские дома тянутся вдоль берега примерно на километр. Все они на восточной стороне реки. В центре различаю передвижной цирк. На мачте флаг с цветами России – это три горизонтальные полосы: белая, голубая и красная. Машины и грузовики сгрудились вокруг шапито. Спугиваю девочку, одиноко сидящую на берегу. Она смотрит, как я причаливаю. Больше на берегу никого. Прячу лодку в речных зарослях. Преодолеваю склон и свою неуверенность, чтобы слиться с толпой. Смех, крики, возгласы «ура» погружают меня в городскую среду. Иду за грузовичком и останавливаюсь как раз перед зрелищем. Это волейбольный матч на утоптанной земле. Вокруг люди. Праздник организован вокруг старых ларьков. Десяток красных флагов придаёт цвет этому тусклому месту.

Наконец, я решаюсь и растворяюсь в этой шумной толпе. Никто не обращает на меня внимания. Спрашиваю двух женщин с ребенком, где я могу найти магазин. Они пальцем показывают мне прямо и направо. Спешу туда по размокшей дороге. Захожу в магазин и нахожу там всё, что мне нужно, кроме хлеба. Продавщица не понимает мою мимику, когда я прошу семечки. Это верно, руками трудно объяснить такие тонкие материи. Попробуйте, вы будете похожи на обезьяну! Я чувствую, что смешон, но продолжаю улыбаться. Вообще пребывание в городе возбуждает меня.

Возвращаюсь к каноэ, нагруженный провизией, вновь пересекая восторженную толпу. Никто не проявляет ко мне ни малейшего любопытства. Иду к лодке, на коленях вычерпываю воду, а орды мошкары атакуют меня со всех сторон. Извлекаю лодку из зарослей, оккупированных гнусом, и гребу несколько метров. Путешествие замыкает меня в самом себе. Я в своих мыслях перед лицом безбрежности. Возможно, из-за этого я опасаюсь людей. Чем больше я ухожу в себя, тем больше я удаляюсь от них. При этой мысли на меня опять накатывает грусть одиночества. Она усиливается криками догоняющего меня «ура» и утомительными порывами ветра. Гребу изо всех сил, чтобы преодолеть поворот, за которым исчезнет город. Гребу до ночи, размышляя над мотивами, которые сподвигли меня на подобные испытания. Единственный повод, пришедший мне на ум, это привилегия увидеть двойную радугу. Я также понимаю, что мой сегодняшний мир не тот, что в городе. Он мир насекомых, хищников, рыбы, Лены и неба.

6

Лена учит меня медлительности. Устав грести, фиксирую взгляд на земных ориентирах, всматриваюсь в пейзаж. Около получаса наблюдаю за водоворотами, которые рассекаю, стараясь забыть приставания мошкары. И как по мановению палочки, подняв голову, вижу, что пейзаж изменился. По берегу идёт старик. Его дом – посреди шести покинутых лачуг. Вижу, что лишь его жилище обитаемо, рядом сложены дрова на зиму, дымит печь, и огороженный сад полон живой растительности. Кажется, старый человек живёт один, в полной изоляции. Его жильё расположено в начале сорокакилометрового поворота на юг. Я тоже разворачиваюсь, чтобы уже по прямой добраться до города Киренска. Птице достаточно было бы и десяти километров до города, но не мне со всеми виражами и разворотами. Киренск – важный речной порт, который я не собираюсь посещать.

Река узка в своём изгибе. Некоторые пейзажи кажутся лунными. Песчаные пляжи окаймляют спокойные воды. Они создают иллюзию «Сахарских миражей», несмотря на свежесть весенней тайги. Сухие ветки кажутся скелетами верблюдов. Видны также следы одиноких птиц. Жгучее солнце обливает своими мощными лучами эти пустынные места. Куда исчез легендарный сибирский холод?

Корабли медленно вписываются в поворот. Капитаны стараются не увязнуть в песке. Они придерживаются середины Лены. После их шумного прохода меня вновь убаюкивает тишина. Сижу на зыбком песке и приклеиваю пластырь на брезентовый нос моего «корабля». Я мало чем могу залатать течь, поэтому использую адезивный бинт, который применяют альпинисты или гимнасты, оборачивая им пальцы, чтобы избежать скольжения. Я знаю его прочность, но не знаю, непроницаем ли он для воды. Закупорка окончена, переворачиваю лодку и опять ставлю её на воду. Тонкая щель, на уровне моих ступней, больше не грозит затоплением. Сколько времени мой ремонт будет противостоять давлению воды?

Песчаные пляжи исчезают, уступая место берегам с колючими кустарниками. Комары клубятся густыми тучами. Они шевелятся и блестят под белыми лучами заходящего солнца. Скопище из миллионов дохлых насекомых плавает на воде. Пробиваю себе дорогу веслом. Прохожу это кладбище и скольжу по мерцающей воде, которая ослепляет меня солнечными отсветами. Направляю лодку так, чтобы защититься от отражения лучей, а в это время чёрные мухи пользуются ситуацией, чтобы укусить меня. Сражаюсь с ними целый день, и уже десятки трупов валяются у моих ног.

Моё настроение напрямую связано с природой, меняющей пейзажи. Пройдя поворот, замечаю признаки появляющегося Киренска – одинокий кемпинг, где двое сидят у огня. Их приют – палатка с потёртой крышей. Приближаясь к ним, я вдруг нахмуриваюсь. Несколько дальше ещё один лагерь прячется в траве. Двое детей в полосатой одежде скачут вокруг яркого огня. Наверху замечаю треугольное окно деревянного дома, тепло освещённого солнцем. Вид этого дома вызвал у меня ностальгию. Продолжаю дорогу, думая о семье, и с покалыванием в сердце ищу ночной уголок. Пересекаю тучу насекомых, похожих на бабочек. Кажется, от них почернело небо. Они летают странно, поднимаясь вертикально почти на три метра, затем как бы падая с этой высоты. Может быть, они существа, вышедшие из тины, покрывающей поверхность реки; из тины, которую я принял за кладбище насекомых? Их миллионы в воздухе, к счастью, это не комары; в противном случае человек Сибири понес бы большие потери. Самые счастливые здесь – это хищные птицы. Одну я вижу в полёте с добычей в когтях. Рыбы тоже наслаждаются. Они хватают этих летающих насекомых десятками прямо из воды. Вся фауна сверхактивна.

Несколько дальше выбираю ночлег на участке, обработанном жителями Киренска. Улавливаю шум мотора на горизонте реки. Убираю облюбованное место от мусора, сигаретных пакетов, водочных бутылок, всего, чем засорено это место. Стараюсь вернуть ему естественную чистоту.

Затем выстилаю мхом уголок под палатку. В эту ночь каноэ останется на воде, несмотря на близость города. У меня нет сил, чтобы вытаскивать его и прятать, и вообще мне надоело бояться людей. Огонь плохо реагирует на мелкий дождь. И вода долго не закипает. Бросаю в кастрюлю примерно 300 граммов макарон. В это время эскадрилья комаров пытается атаковать мой глаз. Дождь усиливается, и в результате я абсолютно промок. Срочно скрываюсь в своём убежище вместе с кастрюлей, заставляю себя съесть самое отвратительное блюдо, какое мне когда-либо приходилось готовить. Но эскадрильи камикадзе последовали за мной и внутрь палатки. Уничтожаю их без сожаления, одного за другим.

Эти маленькие создания очень хитры. Они знают, когда они в опасности и импровизируют ответные удары. Одна из жертв погибла в моих макаронах и вызвала этим окончательное отвращение.

Утром, с распухшим глазом, я покидаю болотистый лагерь, заполонённый насекомыми, которые исторгают отталкивающий запах. Как только я опускаю ногу в густую жижу, впечатляющее жужжание крошечных мушек поднимается с нарастающей силой. Плыву на другую, более спокойную сторону. Около огромного носа корабля семеро детей в купальниках скачут в воде. Тела их мускулисты и стройны. Подплываю и спрашиваю о Киренске. Они оторопело глядят на меня, удивлённые необычностью моего плавучего средства и моим незнакомым акцентом. Самый старший из них нехотя уточняет, что Киренск находится в пяти километрах отсюда. Объясняю, что я француз, и тут же отплываю. Самые маленькие застывают с открытым ртом. Прохожу мимо другой группы, из семи человек; там нет наивных детей, только оборванные взрослые, занятые курением и выпивкой. Тихо гребу веслом и прохожу мимо.

Лена течёт прямо, к скалистой стене, и поворачивает на 90 градусов к реке Киренга. Там, где встречаются обе реки, поднимаются краны порта и дома Киренска. Продвигаюсь осторожно, предвидя активное движение больших судов и катеров, которые перевозят жителей с одного берега на другой. Оказавшись под прямым углом у поворота, который ведёт к реке Киренга, теряю видимость и боюсь столкнуться с огромным русским судном, пока я маневрирую вдоль берега. Меня беспокоят также проходы под тремя мостами, указанными на карте, и водовороты от слияния двух рек.

Круглый купол церкви поднимается над купой деревьев негустого соснового леса. Догадываюсь, что у её подножия проходит велосипедная дорожка. На правом берегу – кафе, похожее на бистро Лазурного Берега; у него терраса под зонтиками, где группа молодых людей потягивает алкогольные напитки, опираясь на кузов сверкающего автомобиля. Кажется, здесь нет нищеты. Здесь господствует атмосфера энтузиазма, некоторой радости жизни. «Голубой дьявол» отдал швартовы за мостом. Касаюсь его рукой, проходя вдоль корпуса. Я симпатизирую врагу. Наконец, вираж заканчивается, и ни один мост не подсунул мне ни ржавую проволоку, ни ржавый гвоздь. Панно на высоких берегах объявляет, что мосты пройдены. И если они будут ещё, они не пропустят суда выше тридцати метров. Делаю вывод, что больше не встречу препятствия подобного рода на Лене, ни также огромных перевозок. Эта мысль подтверждается, как только я покидаю окрестности города и замечаю огромные излучины реки Киренга. Здесь я едва угадываю противоположный берег. Лена, ранее не превышавшая семисот метров, расширяется здесь до трёх километров. Не могу себе представить достаточно важный сибирский город, который мог бы построить мост больше километра.

Река Киренга берёт начало в северных горах озера Байкал и сливается с Леной без водоворотов. Этот союз порождает течение колоссальной скорости и отдаляет меня от цели; прохожу круглый песчаный остров, где растут карликовые берёзы с тонкими стволами, без веток. Они напомнили мне тропики. Через сорок восемь часов гребли в однообразном изгибе реки, около пустынных пляжей, напоминающих сахарские дюны, я, наконец, вышел к свежим горизонтам. Многочисленные острова разрезают реку зелёным лабиринтом. Небольшая глубина под лодкой предлагает текучее галечное дно. Камни украшены бликами золотого песка. Рыбак нарушил моё созерцание. Он забрасывает сеть, не обращая на меня внимания. Сеть тихо ложится на воду, создавая на поверхности крошечные квадратики. Эта картина с рыбаком похожа на великолепную фотографию. Буду долго помнить её. Лабиринт освобождает меня от приятного очарования. Выхожу на широкий простор, где плавают сигнальные буи. Теперь вновь большая глубина и основное русло кораблей.

Очарование реки Киренга глубоко проникает в моё сознание. Впрочем, несправедливо, что продолжение путешествия идёт по реке, называемой русскими Леной, потому что новая грандиозность принадлежит не Лене, а Киренге, которой я обязан сильным течением, «тропическими» островами и красными скалами, обрамляющими берега. И ещё потому, что уже от истока, расположенного около тысячи километров к югу, её рельеф также вылеплен. Размышляю об этой несправедливости, подгребая к подлеску. Лодка подходит к берегу, где поднимается хутор. Двое мужчин, обитающих там, приветствуют меня, желая доброго дня под сенью природы, которая положительно действует на каждого. Первый раз незнакомцы, которые заговаривают со мной, оставляют радостное впечатление. Я доволен находиться в Сибири, счастлив плыть на своей хрупкой лодочке сквозь очаровательные пейзажи. Подлесок переходит в вездесущую красоту. Он дарит мне ровную землю, в изобилии отличные ветки для костра и спуск к реке, где я могу на коленях без проблем пить свежую воду. Изучаю окрестности и в десяти метрах позади своей стоянки открываю дорогу. В другое время я сбежал бы от этой городской близости, боясь быть атакованным группами молодых пьяниц. Но здесь я спокоен и не буду против, если жители придут познакомиться со мной. Верно ли я оцениваю свои опасения? Итак, я раскидываю свой лагерь в то время, как первый посетитель расхаживает меж деревьев. Несмотря на то, что он крепко выпил, я приглашаю его к огню и предлагаю кофе. Это молодой человек с бритой головой. Он обмахивает лицо сухой веткой, отгоняя комаров. Со времени моего отплытия из Усть-Кута они стали настоящим бедствием. Паучья сеть вытатуирована на плече моего молчащего посетителя. Он сидит на корточках у огня, голова его опущена. Когда же поднимает голову, чтобы украдкой изучить внутренности моей открытой палатки и мою экипировку, я обнаруживаю, что его правый глаз подбит, а большинство зубов выбито. Несмотря на этот грустный вид, он не похож на бездомного бродягу. Я воображаю, что это художник-неудачник или артист, предпочитающий искать вдохновение в Киренске на живой природе, нежели на улицах большого забетонированного города. Не знаю, верна ли моя гипотеза; ведь сам я под влиянием энтузиазма, который живёт во мне с тех пор, как я вошел в реку Киренга. Отбрасываю сомнения и продолжаю думать, что это артист, превратившийся в бродягу. Спрашиваю, как его зовут. Он бормочет: «Слава». Затем, задавая разные вопросы, пытаюсь почувствовать его настроение. Но Слава не раскрывается. Он продолжает безнадёжно обмахивать лицо, глядя на комаров ненавидящими глазами. «Нравится ли тебе жить тут?» Он медленно поднимает голову, наклоняет её на бок и, не отвечая, смотрит на меня. Его уклончивый взгляд вызывает сомнение в моём энтузиазме. Затем он встаёт и уходит фланирующей походкой сквозь подлесок.

Вскоре разражается гроза, и мой оптимизм испаряется: «Слава скоро вернётся, вооружённый железной дубиной, вместе со своими вшивыми друзьями. Когда я буду спать, он пристукнет меня и утащит вещи.» Ночь умножает мои страхи. А разум повторяет: «Не позволяй себе подозревать плохое.» Спокойный внутренний голос старается меня урезонить, пока молнии освещают палатку. Гроза приводит меня в равновесие больше, чем голос. Потому что я говорю себе, что её неистовство скорее отговорит Славу возвращаться, нежели другие мотивы.

7

Слава и его вшивые друзья не пришли убивать меня дубиной. Свет утреннего солнца – сигнал к выживанию, потому что сомнительные ночи иногда заставляют думать, что я не увижу больше цель. Будит меня не солнце, а странный крик человека на лошади. Через открытую палатку я различаю в тумане всадника и его элегантное животное, идущее рысью. Ковбой гонит коровье стадо, подгоняя его криками. Соображаю, что я как раз на его пути. Из-за топота копыт земля под палаткой, кажется, дрожит. Коровы продираются, ломая сучки и ветки. У меня нет времени, чтобы одеться и выскочить из своего приюта. Коровы окружают меня и обнюхивают шелуху картофеля, запечённого в углях. Отпугиваю одну, стуча по палатке, и замечаю двух других возле каноэ. Крик всадника пугает их. Одна из них бросается в сторону, наступив на лодку и подняв её вертикально. Всадник наказывает вредительницу кнутом и отгоняет остальных упрямиц, могущих растоптать меня. Не вижу лица ковбоя, оно спрятано под антикомариной сеткой. Восхищён его гордой посадкой и истрепанными вещами у седла: это верёвки, чехол топора, кнут… Всё это создаёт редкий образ – настоящий сибирский ковбой. Он приподнимает сетку и наклоняется ко мне, чтобы пожать руку. Улыбается, видя моё неудобное положение, и галопом догоняет стадо.

Я готовлюсь к отплытию по реке, которую всё ещё трудно назвать Леной. Киренга ответственна за изменение рельефа, и я не могу забыть её хорошее влияние на меня. Увеличивающаяся поверхность воды открывает интересные перпективы: течение становится таким мощным, что значительно увеличивает мой дневной километраж, оно же упрощает мои попытки спрятаться на ночь. В то же время запрещаю себе делать оптимистические прогнозы, так как знаю непредсказуемость сибирской природы, и сомневаюсь, что она ещё не поиграет со мной. Единственное, в чём я уверен, это что Лена станет ещё больше. Впрочем, у меня впечатление, что я вошел в дельту, столько островов формирует сложный лабиринт.

Продолжаю двигаться вперёд, но вот передо мной возникает барьер растительности, о который, кажется, Лена споткнулась. Нет никакого выхода! Но где же просачивается течение? Бросаю весло, дрейфуя на воде, и открываю постепенно дорогу.

Берега сужаются, больше нет значительных островов, формируется речное ложе. Поверхность голубой воды гладкая, без тени облачка. Киренск уже далеко, но приметы человека ещё появляются. Человек купает запряжённую лошадь, телега тоже наполовину в воде. Мужчина заканчивает свои хлопоты, затем медленно выводит лошадь с телегой на берег.

Ещё вижу двух девчушек, они играют в воде с красным полотенцем, в это время корабль плывет против течения по середине реки. Девочки смущены моим присутствием и прерывают свой невинный смех. Одна из них заворачивается в полотенце. Её укутанное лицо очень красиво. Уносимый течением, я улыбаюсь ей. Дальше тягач держит неподвижную баржу, нагруженную железными контейнерами. Она должна пропустить корабль, который идёт по течению. Люди, облокотившись, стоят на палубах, около капитанской рубки. Они наблюдают за моим скольжением. Одна дама машет рукой, подбадривая мой энтузиазм. Первый раз пассажиры выражают мне внимание более, чем любопытным взглядом. Впрочем, часто я не знаю, как интерпретировать их жесты. Эта поддержка меня стимулирует, добавляет энергии моему энтузиазму. Радостно гребу дальше.

Затем меня атакует орда гигантских комаров в то время, как пристав к берегу, я поднимаюсь на холм, чтобы рассмотреть деревню. Высохшие озёра и следы ручьев мешают подойти на каноэ к жилью. Мне не удаётся приблизиться к лодкам, причаленным внизу около хутора. И к тому же атака комариной орды так неистова, что я паникую. Пытаюсь защититься отталкивающим спреем и лосьоном. Вырываюсь из сражения, размахивая руками, и с окровавленной шеей убиваю последних противников, преследующих меня до середины реки. Это бедствие становится непреодолимым. Приходится мечтать о грозе, потому что пока идёт дождь, ни один из этих вредителей не решается взвиться в воздух.

К счастью, рельеф меняется, и земля не всегда болотиста. Нахожу пристанище часом позже, вблизи другой деревни. Дно Лены видно невооруженным взглядом метров на пятьдесят, затем оно темнеет на глубине. Поверх этой огромной глубины сильное течение клонит сигнальные буи. Вид этих наклонённых буев, конечно, радует меня – это синоним быстрого течения. Знаю, что завтра пройду много километров.

Двое ребят проходят мимо моего приюта. Они идут проверить рыбацкие сети; небо огромно, грозовые облака быстро его заволакивают. Короткая гроза со страшными молниями затопляет на двадцать минут всё вокруг и убивает всякую надежду развести огонь. Наконец, гроза, ворча, удаляется, и небо заново уводит свои облака за горизонт. Силуэты ребят против света кажутся маленькими, затем, по мере приближения к лагерю, они увеличиваются. Заинтригованные, мальчишки останавливаются и предлагают мне нарубить дрова, чтобы быстрее разжечь огонь. Они бегут в кусты, находят там ещё сухие ветки. Тот, что постарше, просит своего друга поискать поленья, пока он собирает пирамиду из веточек. Несмотря на все усилия, им не удаётся поддержать сильное пламя. Они зовут прохожего, что прогуливает лошадь. Мужчина спешит к себе и возвращается с канистрой бензина. Лагерь тут же оживает.

Смотрю на восточные лица моих благодетелей. Никита и Алексей – школьники лет десяти. Лишь любовь к рыбалке отличает их от городских детей. Они одеты модно, абсолютно, как европейские мальчишки. Человека с канистрой зовут Григорий. Он не русский. У него лицо монгольского типа или человека с крайнего севера. Может быть, он по пронахождению из Республики Саха, этой огромной якутской территории, в которую я направляюсь? Мой вопрос остаётся без ответа, а мужчина, ни слова не говоря, продолжает свой путь, подарив мне канистру, наполовину полную бензина.

Никита и Алексей остаются у огня до ночи. Они объявляют мне, что после Киренска нет больше энцефалита, и что на севере Сибири нет смертельных клещей. Новость приводит меня в восторг, одной тревогой меньше! Наконец, я больше не должен сидеть на корточках, как индус. Я могу спокойно спать на траве и свободно ластиться к природе. Этот поворот в ситуации я оценил без оговорок. Опускаюсь на землю и чувствую себя в своей тарелке.

Алексей заинтригован моим плаванием по реке. Он использует слово «экстрем», чтобы объяснить все возможные риски. Я легко понимаю его, потому что фонетически это мне близко. Но я не рассматриваю моё путешествие таким уж рискованным, хотя и предполагаю некоторые очень неприятные сюрпризы. Я объясняю Алексею, что всякая опасность относительна, и что я очень осторожен, осваивая Лену. В это время Никита роется в моём словаре, чтобы в свою очередь объяснить мне свою мысль. Он протягивает мне книгу, указывая пальцем на выражение «бояться кого, чего-либо…» Спонтанно, я отвечаю ему, думая о моих выводах о русском населении, что, чтобы не бояться, я прячусь.

Но, опуская разговор с ним, спрашиваю себя: «Бояться чего?» Этот вопрос возвращается после их ухода. Он занимает мои мысли, беспокоит меня всю ночь и последующие дни. Говорил Никита о страхе перед тайгой или о страхе перед людьми?

8

Несмотря на огромность, всё всегда видно. Я никогда не мог по-настоящему спрятаться. Всегда есть водитель челнока, чтобы заметить моё причаливание; капитан корабля, который наблюдает в бинокль, как я ставлю палатку, или пассажир «голубого дьявола», опираясь на стекло иллюминатора, открывает меня, лиллипутика, в этом грандиозном пространстве. Эти постоянные проходы, переезды, переправы не мешают моему одиночеству, но в то же время ободряют и смущают. Если я буду терпеть бедствие, я всегда могу посигналить белым флагом. И люди, что недалеко, всегда придут мне на помощь. Смущает же меня то, что эти далёкие прохожие всегда удивлены. Принимают ли они меня за редкое существо из заповедника? Этот парк неограниченно велик, и он всё медлит показать мне свои границы. К тому же одновременно с этим первым ощущением одиночества я хочу почувствовать «естественную изоляцию». То, что поставит меня перед абсолютно дикой природой. И я готов с этим столкнуться.

Вопрос Никиты, чего я боюсь – лесов или людей – меня больше не тревожит. Чувствую, что готов к этим встречам, и сумею с ними справиться. Уже преодолённые трудности укрепили меня в уверенности, что я справлюсь и со всеми остальными.

Серьёзное испытание ежедневно истощает мои силы – борьба с насекомыми. Изматываюсь борьбой с ними больше, чем восемью-десятью часами гребли. Я открыл, что мошкара, собирающаяся в тучи, это не простые невинные насекомые, но опаснейшие комары. Всё кусает в Сибири! Я обозвал их «мошкарой-комарами» (то есть гнусом!), чтобы отделить от традиционных комаров. Я также познакомился с ещё одним страшным хищником. Он снабжён опасным копьём и телом в два раза больше шмеля. Называю его «жёлтая муха-террорист». Своим тяжёлым жужжанием она обязана своему весу. Впрочем, теперь я узнаю каждое кусающее насекомое по шуму и биению его крыльев. Жёлтая муха самая ужасная из-за своей силы и шаровидных глаз. Если бы она была больше всего на 50 сантиметров, она стала бы хозяйкой мира, – настолько её тело создано для войны. Она не привязана к определённой территории и следует за мной десятки километров, держась в воздухе за моей спиной; ждёт, когда можно будет атаковать меня в лицо, садится на мои губы, старается дать мне смертельный поцелуй, отлетает и возвращается, пролетая под сиденьем и кусая за икры. Из-за неё, хотя стоит летний зной, я должен надевать герметично закрытые сапоги, толстый свитер, заправленный в брюки, рубашку с длинными рукавами и натягивать панаму до ушей.