Текст книги "Из Франции – по Якутии. 3800 км на каноэ от Байкала до Арктики"

6

В зеркале скользящей купейной двери я по-прежнему вижу суровое лицо Рустама.

Он всё ещё занимает собой пространство. Его запах настойчиво не выветривается из моих ноздрей. Но постепенно я отдаюсь мурлыкающему укачиванию поезда и мельканию тайги за окном. Время от времени над ней появляются тёмные городки с дымящимися трубами. Краски пастельных тонов напоминают мне картины Тюрнера. Сибирские речки вьются по волнистому ландшафту. Густая тайга, где гнездится воронья стая, привлекает моё внимание. Чёрное оперенье птиц контрастирует с яркой белизной берёз. Путешествие на поезде, который везёт меня в Иркутск, такое долгое, что у меня возникает реальное впечатление дороги в никуда. Это всё и называется у нас далёкой Сибирью.

В живописном беспорядке опустевших деревень я замечаю на пригорках неподвижных, бедно одетых жителей.

Что хорошего они могут делать в таких заброшенных местах? Где они живут? Внутри этих покосившихся, готовых развалиться избах? Вопрос возникает также быстро, как их исчезающие силуэты. И появляются новые силуэты, другие запущенные места, где жизнь кажется остановившейся.

Рельеф смягчается с приближением к Красноярску. Замёрзшие озёра в небольших ложбинах окружены деревнями с крепкими избами. Огороды аккуратно обнесены деревянными заборами. Вдалеке – кладбище на откосе холма и тёмный силуэт женщины с цветочной тележкой. Но вдруг появляется жесткий кадр: арсенал подъёмных кранов, окаймляющий берега Енисея. Река прозрачна, не такая мутная, как в Оби. Но работы, что ведутся здесь, исключают всякое проявление красоты. Накапливается ржавчина, а люди в тисках бетона и металлической арматуры работают на неотступающем майском холоде.

Поезд останавливается. Я спускаюсь на платформу, чтобы поговорить с Сергеем, курящим свою сигарету. В Красноярске блестящий вокзал, правда, безвкусно оформленный. Сергей ведёт меня к бабушкам, чтобы я мог купить овощные пирожки. Кивком головы благодарю его за посредничество и принимаю наше примирение. Потому что рано утром я его вежливо выставил из купе, мстя за его агрессивность в первый день знакомства. Мы перебрасываемся несколькими словами. Он горячо сжимает мне плечо. Недоразумение полностью улетучилось. Я люблю этот тактильный способ русских контактов.

Ночь наваливается на тайгу. Красный круг солнца скользит позади тёмного леса. Я поднимаюсь на заре, потому что это день «моего освобождения». После 5.500 километров железнодорожного путешествия из Москвы и четырёх изнурительных дней замечаю пригороды Иркутска. Город похож на все виденные мной прежде, и я уже сомневаюсь, что найду здесь то, что искал. Делаю первые шаги по платформе. Прощаюсь с пассажирами тринадцатого вагона и спускаюсь в подземный переход. Оказываюсь у входа на вокзал. У ножки железной пепельницы нахожу 20 рублей. «Знак,» – говорю я себе. Иду уверенным шагом и вхожу в холл. Обстановка здесь спокойная. Не вижу мужчин и женщин с испитыми лицами, шатающихся, бродящих без цели, таких многочисленных на всех платформах, начиная с Москвы. Я не вижу тех, кто с наступлением ночи роется в помойках, чтобы отыскать там остатки съестного. Как им удаётся выжить сибирской зимой?

Продолжаю свой путь и оказываюсь на пороге вокзала. На противоположной стороне улицы замечаю двух фотографирующих молодых европейцев с рюкзаками за спиной. Чувство новизны тут же исчезает. Я вновь на европеизированной земле. Подавляю в себе желание приблизиться к ним. Они могли бы указать мне адрес молодёжной гостиницы… Удерживаю себя. Предпочитаю поддерживать в себе чувство новой, непривычной обстановки.

После блуждания по незнакомым улицам я обращаюсь всё же к такси. «Гостиница,» – говорю я шофёру тоном побеждённого. Он отвечает мне: «Туристическая гостиница, да-да-да!» Я останавливаю его и с трудом пытаюсь объяснить, что предпочитаю дешёвый отель, молодёжную гостиницу или частную комнату. Он повторяет: «Да-да-да…» И вот я еду. По дороге на мосту через Ангару я открываю, что мой 300-рублевый гид обожает фильмы Алена Делона. Затем я высаживаюсь перед огромным входом белого здания, расцвеченного всеми флагами мира.

Сколько я должен буду заплатить за одну ночь отдыха в этом туристическом вертепе? Вопрос сопровождает меня до застеклённой двери, которая с шумом захлопывается за мной. Русские на диванах и служащие отеля оборачиваются и рассматривают меня с большим сомнением. Переезд через всю Сибирь по Транссибирской магистрали оставляет на человеке свой след.

Пробираюсь вдоль стены к приёмной стойке и спрашиваю цену комнаты. «40 евро,» – отвечает мне девушка по-английски. Соглашаюсь. Растерзанный, тащу свой огромный рюкзак и проскальзываю в лифт, чтобы подняться на четвёртый этаж. В коридоре две китаянки в голубой рабочей одежде скребут лопаточками потолок. Они показывают мне мою дверь 433 и вновь принимаются за свой нелегкий труд под неумолимое ворчание гостиничной служащей.

Окно комнаты выходит на крошечный пустынный островок посреди Ангары. Река разливается здесь в ширину примерно на километр. На другом берегу замечаю вокзал и железнодорожные пути. Я не задерживаюсь на созерцании, хотя вид по-настоящему захватывающий. Решаю отправиться на поиски более дешевого отеля и заведения, где можно было бы перекусить. Шагаю из улицы в улицу, разочарованный странностью слов, написанных кириллицей, и в конце концов решаюсь вернуться в отель. Обследую здание. Второй этаж занят административными бюро. Доступ к интернету – 6 рублей за минуту. Оплачиваю 10 минут – время, необходимое, чтобы выйти на контакт с моими близкими. Иду окольными путями через сайт WEB, основанный специально по случаю моего проекта сибирской поездки. Затем, удовлетворённый, сразу же направляюсь в ресторанный зал. Спрашиваю у официантки меню. Она не понимает мой заказ и приносит две плитки шоколада вместо заказанного аперитива. Затем я успешно расправляюсь с горячим блюдом, поглотив пол-литра пива. Алкоголь быстро накладывается на усталость. Выходя, пошатываюсь. Но этим вечер не заканчивается. Напротив ресторана казино «Калинка» протягивает мне руки. Я прохожу инфракрасный контроль двух охранников и оказываюсь в освещённом неоном зале, где русские здоровяки играют в покер. Я думал найти здесь игральные автоматы. В результате устраиваюсь у стойки перед второй кружкой пива, которую я выпиваю наполовину. Мой акцент забавляет официанток. Я слышу, как из моего кармана падает монета, 50 сантимов. Тут же женщина в костюме тонкими пальчиками поднимает мою монетку. Иностранка смотрит на меня томным взглядом. Без предупреждения я спрыгиваю с табурета, бросаюсь к выходу. Возвращаюсь на четвёртый этаж. Нахожу тех же двух китаянок, примостившихся на лесенках. Вхожу в комнату, скольжу под уютные простыни, как вдруг звонит телефон. Снимаю трубку, думаю, что мне хотят сообщить о какой-то моей потере. Чувственный голос, вышедший из недр мужских фантазмов, спрашивает: «Не хотите ли приятно провести время с русскими девочками?» Внезапно чувствую себя в ловушке «русской мафии», наблюдающей за моими действиями и жестами с момента прибытия на вокзал. Голос добавляет: «Две тысячи рублей за час». Что-то мямлю и вешаю трубку. Смущённый, возвращаюсь в кровать и включаю телевизор. Мой мозг, возбуждённный таким вниманием, бодрствует, мучает меня бессонницей, пока, наконец, заснеженный Кремль в глубине экрана не помогает мне забыться.

7

Иркутск окружён водами Ангары, единственной реки, которая вытекает из Байкала. Расположенный на высоких берегах город возвышается золочёными куполами церквей, плоскими крышами гостиничных зданий современного туризма и острыми крышами деревянных домов, которые придают городу восточное обаяние. Мы в восточной Сибири, недалеко от Монголии и её пустыни Гоби, этой двери в Азию; но одновременно мы в районе, слабо населённом якутами, сибирским народом большого севера; этот народ продолжает существовать благодаря древним умениям выживать и дарам великой природы. Я направляюсь именно к ним.

Осевшие домики соседствуют с современной архитектурой, часто сложенной из кирпича. Улицы – лабиринты, соединение троп, выходящих к подъездам и калиткам, никогда не запертым.

Здесь можно безмятежно прогуливаться, с любопытством разглядывать прохожих, фланирующих по улице Карла Маркса или по площади Кирова, с восторгом оценивать постоянную демонстрацию мод русскими женщинами на тонких каблучках, с чувственными, но недовольными физиономиями; их глаза часто ясны и прозрачны, как вода; они держатся за руки, идут легко и проворно по грязному тротуару, соблазняемые компаниями мужчин, одетых в чёрное, в кожаной обуви, в элегантных шляпах. Я мог бы испытать радость от прогулки по иркутским «Елисейским полям», которые тянутся вдоль Ангары. Но дело в том, что в городе есть не только этот аспект сибирского Парижа. Дороги ведут в тупики, где пьяницы разбивают свои уже неузнаваемые лица. К сожалению, это не исключение, но свидетельство вырождения.

Сегодня утром я оказался внутри тупика подобного рода. Деловой офис гостиницы «Байкал», где царствует наиболее толерантная проституция, отправило меня ночевать к частному лицу за 10 евро за ночь.

Я прихожу туда раньше обусловленного часа и встречаюсь с неким Михаилом.

Этот русский со сносным английским предлагает мне свою помощь. Он объясняет мне, что нет свободной комнаты под номером 16. Хотя я заранее оплатил своё пребывание там. Не настаиваю и говорю, что вернусь к пяти часам, когда они должны меня принять.

Вновь начинаю свои блуждания по иркутским бульварам. Прохожу мимо статуи Ленина и иду до «Елисейских полей». Мой ум занят лодкой, которую я должен найти для своей экспедиции. Но нет никаких следов лодок на ангарских берегах. Перехожу по мосту и пересекаю рощу на полуострове. Гигантский усилитель играет современную музыку и сотни молодых людей стекаются сюда небольшими группами. Они болтают вокруг водочных и пивных палаток. Избегаю давки и выхожу на песчаный берег. Поднимаю глаза к свободному горизонту бегущей Ангары и различаю на востоке лодку, обтекаемые линии которой напоминают мне каноэ. Заинтригованный, я решаю пойти посмотреть её поближе на следующий день.

Полный надежд, улыбаюсь молодым людям, занятым поглощением алкоголя, угощаю сигаретой мужчину и возвращаюсь в свой потемневший тупик. Он не опасен, напротив, здесь чувствуется свежий шарм небольшого садика. Стучу в дверь 16-й квартиры и попадаю на молодого русского, который представляется Алексом. Он предлагает мне разуться и приглашает посмотреть квартиру, где я могу устроиться в 20-метровой комнате. Иду по коридору и встречаюсь взглядом с двумя молодыми девушками, сидящими на кухне. Они мне кажутся европейками. Закрываю за собой дверь комнаты и тут же осваиваю свою территорию, располагая на письменном столе путевые бумаги.

8

На картах берега Лены усыпаны маленькими чёрными прямоугольниками, представляющими избы, хижины охотников или покинутые домишки. На некоторых участках появляются пунктирные линии, указывающие дороги, которые можно использовать зимой на замёрзших болотах. Русло реки в самом начале вьется у подножия гор, не превышающих 500 метров. Затем рельеф сглаживается в то время, как Лена расширяется. Такова она до Иркутска на протяжении почти 2.500 километров. Наконец, река течёт вдоль западных склонов Верхоянского хребта, где зафиксирован рекорд самой низкой температуры на земле – 72 градуса мороза по Цельсию. Затем многочисленными рукавами Лена образует дельту, впадая в Арктический океан. Я фиксирую взгляд на голубой линии незнакомой мне реки и вижу себя совсем крошечным. Моё воображение уносит меня далеко.

Я не располагаю полной картой реки, значит, в некоторых местах вынужден буду плыть наобум. Прошу Алекса показать мне на карте, где располагаются пороги. Он находит в примечаниях объяснительную схему: полоса, пересекающая реку, обозначает присутствие сильных течений и водоворотов. Я изучаю русло Лены и не нахожу ни одного препятствия. Алекс здорово озадачен. «Я абсолютно уверен, что есть и пороги, и водовороты,» – говорит он на своём великолепном английском. Ещё и ещё раз я изучаю рисунок реки и ничего не нахожу. «Посмотрим! В любом случае я буду придерживаться берега.»

Карты я купил в одном книжном магазине после того, как обошёл множество бутичек. У русских есть привычка маскировать магазины рекламой, покрывая ею полностью витрины. Пришлось хорошо поломать голову, чтобы, наконец, найти нужный адрес.

Карты сделаны в форме складных книжек. Первая, хорошего качества, представляет Лену до города Киренска с масштабом 1/500 000. Вторая касалась территории Якутии. Информация же была там менее точная, иногда почти сомнительная. Варьируемый масштаб никогда не был более 24 километров в сантиметре. План экспедиции был далёк от совершенства, но, по крайней мере, я нашёл отправную точку – деревню Качур – первую от источника в ста километрах вниз по течению. Я собирался вернуться в автобус, пропитавшись русской атмосферой в Иркутске и разрешив некоторые проблемы логистики (материально-технического обеспечения). Возникла также весьма тревожная забота: клещевой энцефалит. За неделю до отъезда я не знал, что Сибирь угрожает не только комарами, но и клещами, носителями смертельного энцефалита. Ищу в Иркутске больницу, где можно было бы привиться от этой болезни. Прежде всего я пишу на листочке бумаги с помощью моего словаря в 5.000 слов несколько фраз по-русски: «Ищу больницу для прививки…»

Предлагаю этот листок тем, кто согласен его прочитать, и оказываюсь перед дверью с вывеской, изображающей побеждённого клеща. Без сомнения, я на верном пути. После короткой дискуссии понявшая меня медсестра выписывает вакцину. Необходимы два укола с интервалом в месяц, при этом вакцина станет эффективной лишь через две недели после второй инъекции. Следовательно, я буду иммунизирован к 20-му июня. К тому же я должен сам сделать второй укол, т. е. сохранять до нужной даты сыворотку при температуре, не превышающей +8 градусов.

Удовлетворённый болью в плече, этим знаком наполовину выполненной миссии, вхожу в кафе, что находится рядом с квартирой, где я сейчас обитаю. Там нахожу двух европеек, соседок по квартире, в компании пресловутого Михаила. Приветствую их, устраиваюсь за соседним столиком и заказываю у официантки традиционное местное блюдо. С предосторожностью она подаёт мне индивидуальный горшочек, наполненный до краев говядиной и овощами.

На клочке бумаги она пишет название блюда, но это мне ничего не говорит. Между тем слышу разговор моих соседей, Михаил – случайный гид для туристов, интересующихся Байкалом. Таким образом за 1.000 рублей он отвезёт девушек в Листвянку, городок, близкий к озеру, и представит им байкальскую бескрайность. Их переговоры меня успокаивают. Мои опасения и боязнь незнакомца улетучиваются, я припоминаю аналогичные места в Бразилии, например, в деревне Оврок. Михаил – не тёмная личность, которая подстерегает свои жертвы в глухих переулках города. Это – симпатичный деловой парень. И я могу спокойно вкушать своё блюдо.

На следующий день две девушки из Европы отправляются к Байкалу. Алекс готовит мне завтрак – варёные яйца, нарезанные дольками помидоры, чай. Мы говорим об иркутской жизни. Я узнаю, что большинство жителей располагает достаточными средствами, чтобы содержать в порядке своё жильё, но что государство, подчёркивает Алекс, не заботится о городах, особенно удалённых сибирских и дальневосточных, таких, как Хабаровск, Владивосток или Иркутск. «Мы жители второго сорта, – говорит Алекс. – То нет горячей воды, то электричества. Рабочие начинают строительство, никогда его не заканчивая.» Алекс, раскованный, рассказывает мне о рисках своей сибирской жизни. Это крепкий молодой человек семнадцати лет, живёт со своими родителями. В университете изучает информатику и не планирует покидать свою страну. Он принадлежит ко второму поколению после падения коммунизма, подключён к интернету и строит будущее своей страны. Если он кажется любящим Запад, то всё же одновременно он придерживается умной осторожности в виду галопирующего модернизма. Ясность его взглядов меня удивляет. «Скоро мы будем праздновать шестидесятую годовщину победы во Второй Мировой войне!» – бросает он мне со счастливым видом, показывая таким образом привязанность к своей стране. Действительно, Иркутск готовится к двум большим праздничным событиям – к военному параду и салюту. В энтузиазме Алекса я не чувствую никакого раздражающего патриотизма, но только желание самоутверждения. Новая Российская Федерация ищет стабильное будущее, основанное на прочных ориентирах.

Я благодарю моего хозяина за всю эту информацию и вновь отправляюсь в город. Мост через Ангару – моя первая цель. Он связывает центр города и железнодорожный район. Ждет ли меня там лодка, похожая на каноэ и замеченная мною накануне с другого берега реки? Я должен пересечь рельсы и затем пройти вдоль берега два километра. Прохожу через ограду и замечаю много моторных лодок. Собака с острыми клыками угрожает мне и мужчина с физиономией висельника медленно приближается ко мне. Оглядываюсь вокруг, дрожу от страха быть покусанным и замечаю лодку. Это не каноэ, а железная байдарка не менее двух метров шириной. Бросаю милейшему: «Купить! Купить!» Он резко отвечает: «Нет купить». Итак, я не нахожу лодку в этом пустынном месте и поворачиваюсь, чтобы уйти.

Тротуары моста усеяны зияющими дырами. Падение могло бы быть смертельным для рассеянного прохожего. Я шагаю разочарованный, продолжая поиски. Толкаю двери различных спортивных магазинов и, наконец, нахожу стоящий адрес. Каноэ выставлено в бутике на улице Карла Маркса. Это разборная лодка с корпусом из ткани и арматурой из алюминиевых трубок. Если её сложить, она уместится в двух больших рюкзаках в 15 кг. Предназначенная для двоих, она может быть управляема одним, если грести наоборот. Долгое время я остаюсь неподвижен перед этой лодкой, пытаясь представить широкие просторы Лены, которые предстоит преодолеть. Затем покидаю магазин, обещая вернуться.

Я решаю подождать результаты моих поисков в деревне Качуг, потому что хотелось бы совершить моё плавание на борту лодки, сделанной руками местных жителей.

Всё ещё тешу себя этой надеждой, несмотря на всёвоз-растающие сомнения из-за отсутствия интереса населения к подобным навигациям.

Затем заканчиваю день в ресторане недалеко от квартиры Алекса. Пробую бурятские пельмени (здесь они называются «позы»), болтая с Алёной, местной официанткой.

9

Алёна – это постоянный ураган. Она не в состоянии поддерживать разговор более пяти минут, поскольку её внимание распыляется на всё, что происходит вокруг. Жадная до знакомств, она бегло говорит по-английски и по-китайски, которые она изучала в Китае в течение пятидесяти месяцев. У неё нет классического русского стиля, но скорее вид, тяготеющий к европейскому. Она рассказывает мне о своих любовных увлечениях, о своей встрече с финским студентом и о своём желании найти его в скандинавской стране. Для этого она с остервенением изучает финский. Но получение визы это настоящий бег с препятствиями. «Ты должен пройти психологические тесты в посольстве, – говорит она мне. – Они хотят знать, не проститутка ли я.» Она подрабатывает повсюду в течение недели и тешит себя надеждой покинуть эту бесперспективную страну. Она не произносит слова «страна без будущего», но даёт мне это понять, опуская глаза. Её бабушка приехала из Татарии, что делает Алёну татаркой, сосланной, девушкой с пухлыми чувственными губами и с раскосыми детскими глазами. Этот очаровательный ураган, эта непоседа придаёт радости моему путешествию.

Мы беседуем подолгу, будто мы знакомы уже давно. В свои двадцать три года она имеет апломб зрелой женщины, твёрдо решившей жить согласно своим желаниям. Я рассказываю ей, что во Франции у русских женщин репутация охотниц за иностранцами, которых они стараются женить на себе. Разумеется, она в курсе этого и не нуждается в мужчине, чтобы стать европейкой. Она рассказывает мне о трудных условиях работы в Иркутске: «Чтобы заработать 2.000 рублей в неделю, я вкалываю 40 часов. Ты считаешь, это нормально?» Её шеф – «человек из Израиля». Так мы стали называть его между собой, не найдя перевода на английский слова еврей. Этот неразговорчивый человек сидит в глубине зала и ведёт свои деловые подсчёты.

Мать Алёны занимается крупными поставками одежды из Китая в Россию. Она покупает по дешёвке огромные коробки рубашек и брюк, которые затем перепродаёт в своей лавочке. Это позволяет семье иметь доходы выше среднего уровня и жить в пригороде, в домике за забором, охраняемом стаей собак. «Если бы завтра ты не уехал в Качуг, я пригласила бы тебя в домашнюю сауну!» О, эти знаменитые русские бани, где потеешь также, как в индейских хижинах! Однажды я, может быть, вернусь…

– Ну, ты сумасшедший, чтобы путешествовать одному по России, – вдруг говорит она обеспокоенно. – Я не советую тебе оставаться ночью на улице в Иркутске.

Между двумя фразами около ресторана раздаётся шум фанфар. За окном я вижу машину с громкоговорителем, за ней следует длинный кортеж. Во главе – ветераны войны, все в медалях и орденах, затем их жёны, мужчины в тёмных костюмах и впечатляющая толпа. Вскоре площадь Ленина черна от народа, Алёна прыгает от радости, с согласия «человека из Израиля» снимает свой фартук и тянет меня в гущу толпы. Мы следуем за кортежем много километров. Чудное настроение овладевает собравшимися людьми, все поют, кричат, свистят, провоцируя алёнину эйфорию. Внезапно она останавливается, чтобы заглянуть мне в глаза. «Выпьем,»-шепчет она мне на ухо. Я с застывшей на губах улыбкой, захваченный новыми впечатлениями, позволяю увлечь себя. Четыре дня назад я был закрыт с Рустамом в тесном купе Транссибирской магистрали. И вот сегодня вечером я среди русских в праздничной толпе. Алёна обеспечивает нас пивом и сигаретами, протиснувшись без очереди к киоску.

Шествие и гуляния продолжаются до ночи вплоть до салюта, вспыхивающего над Ангарой. Молодые мускулистые ребята демонстрируют акробатику на эстраде, девушки с восточным шармом танцуют, взмахивая платками нежных расцветок. Спектакль нас опьяняет. Алёна повисает на моей руке, и мы продолжаем шагать. С бутылками в руках мы влекомы людским потоком. Пересекаем дорогу двум медвежатам на поводке. Они дерутся, возбуждённые подбадривающими криками. Бежим, пересекая улицы, где ещё много машин. В Иркутске пешеходы никогда не имеют приоритета.

Постепенно толпа распадается на отдельные группки молодых подвыпивших людей, которые несмотря на ночную сибирскую прохладу, продолжают петь. Алёна закоченела, дрожит от холода. Алкоголь её больше не греет. Мы заканчиваем наш пробег у площади Ленина на скамейке перед статуей.

Она вновь поверяет мне своё жгучее желание уехать в Европу. «У меня семья в России, но не будущее. Моё сердце далеко…»; она нежно смотрит на меня, взгляд быстрый, но глубокий, выдающий её состояние. Затем я провожаю её к краю тёмной дороги. Она поднимает руку, чтобы остановить машину, появившуюся из тупика, и торгуется о цене. Холод разлучает нас здесь, на тротуаре. Алёна исчезает так же быстро, как ураган.

10

Наконец, ночь перешла в день. Я вяло поднимаюсь с постели, лицо искажено выпитым вчера, во рту сухость. Только легкий запах Алёны, тонкий и деликатный, освежает на мгновение мой нос. Но хорошее воспоминание быстро рассеивается. Завтракаю с Алексом и убеждаю его, что мне будет не хватать его заботы. Покидаю квартиру, оставляя в комнате ненужные мне вещи. Люблю путешествовать налегке, быть достаточно ловким, чтобы проворно избегать непростых ситуаций. В то же время я должен собрать всё необходимое, чтобы быть независимым на реке. Гарантируя успешность моего предприятия, я обещаю Алексу вернуться в конце путешествия за своими вещами. Он желает мне удачи.

Выпитое накануне пиво держит меня в состоянии отвращения. Без всякого энтузиазма двигаюсь к автобусной остановке. Протягиваю женщине в окошке бумажку с русской фразой, написанной Алексом: «Мне нужен билет на автобус в Качуг». Операция выполнена, я усаживаюсь на скамейку.

Час проходит в воспоминаниях о событиях, о приятных встречах, которые застывают в незабываемых образах.

«Moё сердце уже занято, – говорю я себе. И к тому же я устал!» Внутренний голос не перестаёт повторять: «Я устал…» Этот голос предупреждает меня, настаивает на отдыхе. Человек, когда он один, в Сибири – легкая добыча, и вот уже двадцать дней, как я бегу, сломя голову, как загнанный зверь. Следовательно, я должен притаиться в глубине автобуса; он покидает Иркутск по окружной дороге, построенной на холмах, где открывается панорамный вид на город. Полдень, трудовой день в разгаре. Несколько труб на востоке выплёвывают густой дым, который клубится над мирной Ангарой. При виде этой банальной городской картины каждое мгновение, которое я провёл здесь, приходит мне ещё и ещё раз на ум; так некоторые вспышки воспоминаний предшествуют смерти. Путешествие – это чередование смерти и возрождения.

Двести двадцать семь километров отделяют Иркутск он первой деревни на берегу Лены. Я еду туда с надеждой найти лодку. На протяжении пяти тысяч пятисот километров, которые я проехал на поезде по Транссибирской магистрали, я видел всего лишь одну вёсельную лодку. Знают ли русские по крайней мере, что такое «лопатообразное весло»? Меня снедают сомнения.

Но я больше не размышляю и начинаю рассматривать сидящего рядом сибирского крестьянина. Крепкие руки дышат работой на земле. Старый человек просто и задумчиво смотрит вдаль, на линию горизонта, как бы вспоминая, что множество раз он склонялся к этой земле. Время от времени он поворачивается ко мне, пытаясь понять, кто же я такой. Вышитые занавески, пестрые сиденья, всё потрепанное, изношенное, но создаёт свой особый шарм, необычное впечатление истории страны. Ещё одна деталь дополняет этот образ. Домашняя шерстяная шапочка, которая прикрывает длинные седеющие волосы.

У женщины морщинистый профиль, но затылок гладкий и такой же чувственный, как у девушки. Я замечаю, что она наблюдает за мной. Она курит странные сигареты с отломанным фильтром. Кончается тем, что она придвигается ко мне и спрашивает, откуда я. Отвечаю ей, что я француз. Она воздевает руки к небу, затем одну подносит ко рту, счастливая этой неожиданной встречей.

Затем двое мужчин поднимаются в автобус. По их узким глазам я догадываюсь, что это буряты, которые живут на южном берегу Байкала. Они идут по проходу, забитому вещами, и заставляют крестьянина пройти в конец автобуса, где расположился ещё один крестьянин. Они предпочитают держаться друг друга. Автобус отъезжает. Один бурят трогает меня за плечо и начинает меня задирать. Он абсолютно пьян. Женщина в вязаной шапочке старается освободить меня от этого наваждения. Она устраивается между пьяным и мной и предлагает занять её место. Отказываюсь, но она настаивает. В результате подчиняюсь. Я утомлен и становлюсь уязвим. Чтобы забыть этот инцидент, разглядываю девушку, которая созерцает мелькающие пейзажи. Мне нравится её милое лицо и мерно раскачивающаяся прядка волос. В это мгновение опять появляется пьяный, извергающий мне в лицо своё зловонное дыхание. Он хочет знать, кто же я такой. Женщина в шапке реагирует тут же и настаивает, чтобы он вернулся на своё место. К счастью, оба паршивца скоро покидают автобус.

После их ухода напряжение спадает. Мы следуем дорогой на Качуг, иногда пересекая редкие деревни. Один за другим пассажиры выходят из автобуса. Некоторые из них – деревенские жители, у других же вид вполне городской. Куда они направляются? Они углубляются в равнины, в бездорожье, к безлюдным горизонтам. Меня охватывает усталость, одиночество. Мои нервы напряжены. У меня перехватывает горло. Я цепляюсь за сиденье, чтобы унять тревогу. Эта тревога наполнена надеждой и одновременно переполняет меня безнадёжностью. Я позволяю ей вытекать, чтобы полностью от неё избавиться.

Мы едем теперь по долине, на горизонте которой я различаю трубы, приближаемся к деревне Качуг. После четырёх нескончаемых часов тряски, пяти дней в Иркутске и более десяти тысяч километров на поезде я оказываюсь, наконец, у извилистого русла Лены. Мне не терпится сделать глоток её чистой воды. Но мои трудности не заканчиваются торжественно здесь, перед рекой моих надежд. Потому что шофёр хочет высадить меня на дороге, удалённой от центра, который я не могу найти, поскольку деревня застроена чрезвычайно компактно. Я знаю, что есть большая труба и двухэтажные здания, которые могли бы указать мне центр, но я скептичен. Я нахожусь в заброшенных местах, которые уже видел из окна поезда и которые так опасаюсь посещать.

Однако, шофёр делает усилие специально для меня – благодаря поддержке двух бабушек. Он показывает мне автобусную остановку для пересадки. Тут сгрудились семь – восемь подгулявших бродяг. Среди них один мальчик, он замечает свободное место в автобусе и идёт к нам, усаживается на переднее сиденье и вслушивается в мой разговор с шофёром. Мы вновь выезжаем на дорогу и пересекаем Лену по мосту. Здесь бабушки выходят, мальчик следует за ними. Шофёр высаживает меня на пересечении двух улиц, окаймлённых скромными, но хорошо освещёнными избами. Широким жестом он показывает мне, что в конце улицы направо находится гостиница. Благодарный, я пожимаю ему руку и улыбаюсь, чтобы развеять напряжение.

Тишина земляной улицы, по которой я шагаю, ненадёжна; она прерывается скрипом тачки, которую тянет женщина, одетая в платье с цветочками; голова её покрыта белым платком. За забором, заслышав мои шаги и шаги вновь появившегося мальчика, лают собаки. У мальчика не злое лицо. Его глаза не пропитаны алкоголем. Иногда первое впечатление самое верное. Например, с Алексом я не ошибся. Теперь это другой Алекс, другой гид, который будет меня вести после стольких усилий к заслуженному отдыху.

Он сопровождает меня в отель, указанный шофёром, но хозяйка не хочет ничего слышать и отправляет нас на другой берег реки. Обменявшись несколькими словами, мы отправляемся в путь и вскоре оказываемся перед прямой линией горизонта. Алекс останавливается и показывет мне страшный шрам на ноге. Я замедляю шаг. Неоднократно мы пытаемся остановить машину, но люди внутри не удостаивают нас даже взглядом. Небо темнеет, и заходящее солнце освещает деревню. Качуг напоминает мне Инувик, маленький городок арктической Канады на берегу Бофорского моря на северо-западе. Такая же вуаль сумерек опускается на селения при наступлении ночи. Это северная, можно сказать полярная деревня, даже если она находится в южном районе Сибири. Температура в этих местах опускается до минус сорока градусов в феврале.