Текст книги "Смерть эксперта-свидетеля"

Глава 14

Завотделом по исследованию документов вошел в кабинет легкой, уверенной походкой. Без всякого приглашения, он удобно устроился в директорском кресле, закинув одну длинную ногу на колено другой, и смотрел на Дэлглиша, вопросительно приподняв бровь, словно гость, не ожидающий от хозяина ничего, кроме надоедной скуки, но из вежливости не желающий этого никак выказать. На нем были свободные брюки из коричневого вельвета, бежевый, из тонкой шерсти свитер с высоким горлом, пурпурного цвета носки и мягкие кожаные башмаки без шнуровки. От всего этого веяло этакой небрежной неофициальностью, но Дэлглиш отметил, что брюки были от хорошего портного, свитер – из дорогого кашемира, а башмаки шиты на заказ. Он бросил взгляд на объяснительную записку, где Миддлмасс изложил, что он делал и где был накануне вечером, после семи. В отличие от коллег Миддлмасс писал пером, а не шариковой ручкой, почерк – изящный, с наклоном вправо, буквы удлиненные и узкие. В результате получилось нечто весьма декоративное, но совершенно неразборчивое. Такого почерка Дэлглиш от него совершенно не ожидал.

– Прежде чем мы займемся вот этим, не могли бы вы рассказать мне о вашей ссоре с Лорримером? – сказал он.

– Вы имеете в виду мою версию происшедшего в противоположность предложенной миссис Бидуэлл?

– Я имею в виду правду, в противоположность досужим предположениям.

– Эпизод получился не особенно поучительный, и я не могу сказать, что тут есть чем похвастать. Но большого значения он не имеет. Я как раз занимался делом об убийстве в меловом карьере, когда услышал, что Лорример выходит из умывалки. У меня было к нему личное дело, и я хотел сказать ему пару слов по этому поводу. Я окликнул его и попросил зайти. Мы поговорили, повздорили, он замахнулся, а я отреагировал, дав ему по носу. Кровь из носа весьма эффектно залила мой халат. Я извинился. Он ушел.

– Из-за чего же вы повздорили? Из-за женщины?

– Ну, это-то вряд ли, коммандер, не с Лорримером же из-за женщины вздорить! Я думаю, Лорример знал, что существуют люди двух разных полов, но вряд ли одобрял такое разделение. Вопрос был частный, не очень значительный. О том, что случилось пару лет назад. Не имеющий отношения к нашей Лаборатории.

– Итак, создается некая картина: вы занимаетесь исследованием вещдока по делу об убийстве; вещдок явно очень важный, раз вы сами решили им заняться; однако вы не настолько поглощены исследованием, чтобы не слышать шагов за дверью. Вы даже узнали шаги Лорримера. Момент кажется вам вполне подходящим, чтобы попросить его зайти и обсудить что-то такое, что случилось пару лет назад, что-то такое, о чем вы вполне могли не вспоминать все это время, но что теперь настолько раздражает вас обоих, что вы готовы сбить друг друга с ног.

– В такой трактовке это звучит весьма эксцентрично.

– В такой трактовке это звучит абсурдно.

– Ну, я думаю, это и было в каком-то смысле абсурдно. Речь шла о кузене моей жены, о Питере Энналзе. Он окончил школу с двумя аттестатами повышенного уровня по естественным наукам и вроде бы очень хотел поступить в наше ведомство. Обратился ко мне за советом, и я подсказал ему, что надо делать. В результате он был принят младшим научным к Лорримеру, он тогда работал в Южной лаборатории. Получилось не очень удачно. Не думаю, что тут целиком вина Лорримера, но он не умеет работать с молодыми сотрудниками. В конце концов карьера Энналза рухнула, невеста от него отказалась, и с ним приключилось то, что обиняком обозначается как нервный срыв. Он утопился. Слухи о том, что происходило в Южной лаборатории, дошли и до нас. Наше ведомство ведь не такое уж большое, а слухами земля полнится. Я не очень хорошо знал мальчика, но моя жена его любила. Я не виню Лорримера в смерти Питера. Самоубийца всегда сам повинен в самоуничтожении. Но моя жена считает, что Лорример мог бы больше сделать, чтобы ему помочь. Вчера я позвонил домой, чтобы предупредить ее, что вернусь поздно, и наш разговор напомнил мне, что я давно собирался побеседовать с Лорримером о Питере. Так совпало, что я услышал его шаги. Я позвал его, и дело кончилось тем, что миссис Бидуэлл, вне всякого сомнения, весьма картинно вам изобразила. Не сомневаюсь, что миссис Билуэлл ищет женщину в основе всякого спора между мужчинами. И если она и вправду говорила о женщине и о телефонном звонке, то женщина эта была моя жена, а звонок – тот, о котором я вам уже поведал.

Это звучит вполне правдоподобно, подумал Дэлглиш. Вполне может быть даже, что это правда. Историю про Питера Энналза надо проверить. Еще одна задача, хоть в истинности этой истории и трудно усомниться, а у них и так полно нерешенных задач и время поджимает. Но Миддл-масс говорил, используя настоящее время: «Лорример не умеет работать с молодыми сотрудниками». Нет ли молодых сотрудников поближе, чем в Южной, пострадавших по вине Лорримера? Однако Дэлглиш решил пока оставить этот вопрос. Пол Миддлмасс – человек умный. Прежде чем он сделает официальное заявление, у него будет время поразмышлять над тем, как скажется на его карьере подпись, поставленная под ложными показаниями.

– Судя по этой вашей записке, вы исполняли роль «лошадки» в танце «моррис» на вчерашнем деревенском концерте, – сказал Дэлглиш. – Несмотря на это, вы заявляете, что не можете назвать никого, кто бы за вас поручился. Очевидно, что и исполнители танца, и зрители видели гордо дефилирующую «лошадку», но не могли видеть внутри этого костюма вас. Но разве там, в клубе, не было никого, когда вы пришли или когда уходили?

– Из тех, кто меня видел, – никого, кто бы меня узнал. Неприятно, но тут уж ничего не попишешь. Все это получилось довольно странно. Обычно я не принимаю участия в сельских ритуалах, и деревенские концерты вовсе не мой идеал развлечений. Это амплуа нашего сотрудника по связям с полицией, главного инспектора Мартина. Но ему неожиданно представилась возможность поехать в США, и он попросил меня его заменить. Мы примерно одного размера, и я думаю, он счел, что костюм будет мне впору. Ему нужен был кто-то широкоплечий и достаточно сильный, чтобы выдержать вес лошадиной головы. А я был ему обязан: он очень тактично замолвил за меня словечко одному из своих коллег, когда дорожный патруль поймал меня на превышении скорости примерно месяц назад. Так что я никак не мог ему отказать. На прошлой неделе я был на репетиции, и все, что от меня требовалось, – это, как вы выразились, гордо дефилировать впереди, а то и прыгать вокруг исполнителей, когда они закончат свою часть, щелкать челюстями в сторону аудитории, размахивать хвостом и, в общем, строить из себя идиота. Но это вряд ли имело значение, поскольку никто не мог меня узнать. У меня не было намерения просидеть весь вечер на этом концерте, поэтому я попросил руководителя труппы – это Боб Готобед – позвонить мне из клуба минут за пятнадцать до того, как придет наш черед выступать. Мы должны были появиться после антракта, и они рассчитали, что это будет примерно в восемь тридцать. Концерт, как вам, вероятно, уже сказали, начался в семь тридцать.

– И вы оставались в лаборатории своего отдела и работали, пока вам не позвонили?

– Совершенно верно. Мой младший научный сотрудник выходил купить мне пару сандвичей с мясом и чатни, я съел их прямо за рабочим столом. Боб позвонил в восемь пятнадцать и сказал, что все идет чуть быстрее, чем планировали, и что мне лучше бы явиться туда сразу. Все уже надели костюмы и собирались отправиться в «Простофилю» – выпить пива. У клуба лицензии нет, так что все, что зрители могут получить в антракте, – это кофе и чай: их члены Союза матерей разносят. Я вышел из Лаборатории примерно в восемь двадцать – так мне кажется.

– У вас здесь сказано, что Лорример в это время был жив, насколько вы можете судить.

– Мы же знаем, что он был жив двадцатью пятью минутами позже, если его отец не ошибся насчет того телефонного звонка. Но на самом деле у меня такое впечатление, что я его видел. Я вышел через парадное – это ведь единственный выход, но мне пришлось пройти за дом, к гаражам, чтобы вывести машину. В Биологическом отделе горел свет, и я увидел, как кто-то в белом халате быстро прошел мимо окна. Я не мог бы поклясться, что это был Лорример. Я могу только сказать, что в тот момент мне и в голову не пришло, что это может быть не он. И я, разумеется, знал, что он должен был находиться в Лаборатории. На нем лежала обязанность запирать здание, и он был невероятно педантичен в отношении систем безопасности. Он ни за что бы не ушел, не проверив отделы, все до одного, в том числе и Отдел исследования документов.

– А как была заперта входная дверь?

– На английский замок и один засов. Как я и ожидал. Я вышел и захлопнул ее за собой.

– Что произошло, когда вы приехали в клуб?

– Чтобы это объяснить, мне придется описать его архитектурные особенности. Клуб был построен пять лет назад, за очень небольшую цену деревенским подрядчиком, и комитет решил сэкономить деньги, отказавшись нанять архитектора. Они просто объяснили этому парню, что им нужно прямоугольное здание со сценой, двумя артистическими уборными и туалетами в одном конце, а фойе, раздевалка и помещение для буфета пусть будут в другом. Клуб построил Гарри Готобед вместе с сыновьями. Гарри – столп местной церкви и образцовый нонконформист,[22]22
  Нонконформист – член одной из сект, отделившихся от англиканской церкви.


[Закрыть] отличающийся незыблемыми моральными устоями. Он не принимает театра – ни профессионального, ни самодеятельного, и я думаю, им не так-то легко было уговорить его построить сцену. Но он решительно не желал, чтобы мужская и женская артистические уборные сообщались между собой, и не сделал между ними ни коридора, ни двери. В результате мы теперь имеем сцену с двумя комнатами позади нее, каждая комната снабжена отдельным туалетом. Из каждой комнаты – выход на кладбище, и в каждой – отдельная дверь на сцену. Но за сценой нет практически никакого общего пространства. В результате мужчины одеваются в правой уборной и входят на сцену справа, а женщины – в левой и входят с левой стороны. Все, кому нужно войти с противоположной стороны, должны прямо в костюмах мчаться через кладбище, иногда и под дождем, и, если удастся не поскользнуться, не сломать ногу и не свалиться в открытую могилу, в конце концов совершить триумфальный, хотя и несколько подмоченный, выход на сцену с нужной стороны.

Он вдруг откинулся назад и неудержимо расхохотался. Потом взял себя в руки и сказал:

– Прошу прощения – дурной вкус! Просто я вспомнил прошлогоднее представление драмкружка. Они выбрали одну из этих устаревших семейных комедий, в которых герои проводят большую часть времени в вечерних туалетах, занимаясь модной болтовней. Молоденькая Брайди Корриган, продавщица из универмага, играла горничную. Она как раз мчалась через кладбище, и ей примерещилось, что она видит призрак старой Мэгги Готобед. Она влетела на сцену с воплем, в сбившемся набок чепце, но роль свою помнила настолько, что смогла выдохнуть: «Ох, Пресвятая Богородица, кушать подано!» Послушные зову, остальные действующие лица повалили со сцены: мужчины – в одну сторону, женщины – в другую. Должен сказать, наш клуб весьма успешно добавляет интереса любой постановке!

– Следовательно, вы пошли в правую уборную?

– Совершенно верно. Беспорядок там ужасный. Исполнителям приходится вешать там свою верхнюю одежду, не только хранить костюмы. Там имеется целый ряд крючков для одежды, посередине комнаты – длинный стол; на стене не очень большое зеркало, гримироваться одновременно могут лишь два человека. Единственная раковина с рукомойником находится в туалете. Ну, впрочем, вы же, несомненно, осмотрите это все сами. Вчера вечером там царил невообразимый хаос: пальто, театральные костюмы, коробки и всяческий реквизит горой навалены на столе, сползают на пол. Костюм «лошадки» висел на одном из крючков, так что я сразу его надел.

– И там никого не было, когда вы пришли?

– В самой комнате – никого, но я слышал, что кто-то есть в туалете. Я знал, что большая часть труппы отправилась в «Простофилю». Когда я влез в костюм, дверь туалета отворилась и оттуда вышел Гарри Спрогг, он тоже член труппы. Он уже надел свой костюм.

Мэссингем записал имя и фамилию: Гарри Спрогг. Дэлглиш спросил:

– Вы разговаривали?

– Я – нет. Он сказал, что очень рад, что я успел вовремя и что все ребята – в «Простофиле». И что он как раз идет, чтоб их оттуда выковырять. Он – единственный трезвенник во всей этой компании, думаю, поэтому он с ними и не пошел. Он ушел, а я вышел за ним следом на кладбище.

– Так ничего ему и не сказав?

– Не помню, чтобы я что-то сказал. Мы пробыли вместе каких-нибудь пару секунд. Я вышел за ним, потому что в уборной было душно, там просто воняло. Да и костюм был очень тяжелый и жаркий. Я подумал, лучше подождать на воздухе, я прямо там и присоединюсь к ребятам из труппы, когда они пойдут через кладбище из бара. Так я и сделал.

– Больше вы никого не видели?

– Нет, но это не значит, что там никого не было. Поле зрения несколько ограничено, когда у тебя на плечах лошадиная голова. Если бы кто-нибудь стоял там, на кладбище, неподвижно, я вполне мог его не заметить. Я и не ожидал никого там увидеть.

– Сколько же времени вы там пробыли?

– Не больше пяти минут. Я подефилировал там немного и попробовал пощелкать челюстями и помахать хвостом. Выглядел, наверное, совершенным идиотом, если кто-нибудь за мной наблюдал. Там есть один особенно отвратительный памятник – мраморный ангел: на лице его написано тошнотворнейшее благочестие, а рука указует вверх. Я попрыгал пару раз вокруг него и пощелкал челюстями в его ослиное лицо. Бог знает, с чего вдруг! Возможно, лунный свет и само это место так на меня подействовали. Тут я увидел, что ребята из труппы вышли из «Простофили» и идут через кладбище, и присоединился к ним.

– А тогда вы что-нибудь сказали?

– Может, и сказал «добрый вечер» или «привет!». Впрочем, не думаю. Все равно они мой голос не узнали бы из-под этой головы. Я поднял правое копыто, шутливо выразив свое почтение, и потащился за ними следом. Мы вошли в артистическую все вместе. Слышно было, как в зале рассаживаются по местам зрители. Потом помощник режиссера просунул в дверь голову и сказал: «Давайте, мальчики!» Шестеро танцоров отправились на сцену, и я услышал, как заиграла скрипка, затопали ноги, зазвенели колокольчики. Потом мелодия изменилась, и это было сигналом мне – присоединиться к ним и исполнить свой номер. В частности, мне надо было спуститься по ступенькам со сцены в зал и порезвиться среди публики. Кажется, получилось неплохо, если судить по тому, как визжали девицы. Но если вы намереваетесь спросить у меня, узнал ли меня кто-нибудь, я на вашем месте не стал бы утруждаться. Не представляю себе, как меня могли бы узнать.

– Ну, а после представления?

– А после представления меня никто не видел. Мы повалили со сцены вниз, в артистическую, но аплодисменты не стихали. Тут я с некоторым ужасом осознал, что какие-то остолопы в публике кричат «бис!». Ребятам в зеленом не требовалось повторять приглашение: они бросились вверх по ступенькам с такой поспешностью, словно они – страдающие от жажды землекопы, которым только что сообщили, что бар открыт. Я же счел, что мой договор с Биллом Мартином ограничивался одним выступлением и не включал исполнения на «бис» и что я достаточно повалял дурака в этот вечер. Так что, когда заиграла скрипка и ноги снова затопали, я выкарабкался из костюма, повесил его на крючок и убрался прочь. Насколько я могу судить, никто не видел, как я уходил, и на стоянке не было никого, кто видел, как я отпирал свою машину. Когда я вернулся домой, не было еще и десяти; моя жена может это подтвердить, если вас это интересует. Но я думаю, это вам не интересно.

– Было бы лучше, если бы вы могли отыскать кого-то, кто подтвердил бы, где вы находились с восьми сорока пяти до полуночи.

– Понимаю. Досадно, не правда ли? Но если бы я знал, что кто-то предполагает убить Лорримера как раз в этот вечер, я очень постарался бы не надеть лошадиную маску до самого выхода на сцену. Жаль, что эта голова такая огромная. Она держится, как вы вскоре сможете убедиться, на плечах исполнителя и фактически не касается ни его головы, ни лица. Если бы касалась, можно было бы отыскать волосок или какое-то иное биологическое доказательство, что маска действительно была на мне. И отпечатки пальцев тоже не помогут: я брал ее в руки на репетиции и, кроме меня, ее трогали и многие другие. Весь этот инцидент только лишний раз доказывает, как глупо поддаваться добрым порывам. Если бы только я тогда же сказал Биллу, куда он может отправляться с этой своей трижды клятой «лошадкой», я был бы дома, и еще до восьми, буквально изнывая от жажды, отправился в «Герб Пэнтона», где и провел бы весь вечер, устроив себе замечательно уютное алиби.

Дэлглиш закончил беседу, спросив Мэссингема о пропавшем белом халате.

– Он сильно отличается по фасону. У меня дома таких халатов примерно полдюжины – они достались мне от отца. Другие пять – здесь, в бельевой, если хотите, можете на них взглянуть. Они приталены, шиты из очень плотного полотна, застегиваются до самого горла, пуговицы – металлические, с гербом Стоматологического корпуса Королевских вооруженных сил. Да, еще – на них нет карманов. Мой старик полагал, что карманы негигиеничны.

Мэссингем подумал, что убийца мог счесть халат с пятнами крови Лорримера весьма полезной защитной одеждой. Миддлмасс, словно откликаясь на его мысль, сказал:

– Если халат отыщется, не думаю, что я мог бы с уверенностью сказать, какие пятна остались от нашей стычки. Помню, там было одно – сантиметров так девять на пять, на правом плече, но могли быть и другие. Впрочем, серологи, по всей вероятности, смогут дать вам представление о сравнительном возрасте этих пятен.

Если халат когда-нибудь отыщется, думал Дэлглиш. Совсем его уничтожить было бы нелегко. Но убийца, если это он его забрал, имел в своем распоряжении всю ночь, чтобы избавиться от этой улики.

– А вы бросили этот халат в корзину для белья, ту, что в мужском туалете, сразу же после ссоры?

– Я имел в виду это сделать, но потом передумал. Пятно было не очень большое, а рукава вообще совершенно чистые. Я снова его надел и бросил в корзину, уже когда умывался перед уходом из Лаборатории.

– Вы помните, каким из умывальников пользовались?

– Первым, ближайшим к двери.

– Раковина была чистой?

Если Миддлмасс и был удивлен вопросом, ему удалось это скрыть.

– Насколько это возможно после целого дня использования. Я умываюсь очень интенсивно, так что, когда я закончил, раковина была вымыта дочиста. И я тоже.

В воображении Мэссингема с потрясающей яркостью возникла картина: Миддлмасс, в забрызганном кровью халате, низко склоняется над раковиной; оба крана включены на полную мощность, вода, закручиваясь воронкой, с громким бульканьем устремляется в слив. Она окрашена в розовый цвет кровью Лорримера. Но как же быть с расчетом времени? Если Лорример-старший действительно разговаривал с сыном в восемь сорок пять, Миддлмасс должен быть вне подозрений, хотя бы на первую часть вечера. Тут он представил себе другую сцену: распростертое тело Лорримера; пронзительный звонок телефона. Рука Миддлмасса в резиновой перчатке медленно поднимает трубку. Но мог ли старик Лорример и вправду принять чужой голос за голос собственного сына?

Когда завотделом по исследованию документов ушел, Мэссингем сказал:

– Есть по крайней мере один человек, способный подтвердить его рассказ. Доктор Хоуарт видел «лошадку», скакавшую на кладбище вокруг памятника с ангелом. Вряд ли сегодня утром у них была возможность вместе сочинить эту историю. Не представляю, как иначе Хоуарт мог бы об этом узнать.

– Если только они не сочинили ее вчера на кладбище. Или если это Хоуарт, а не Миддлмасс был в костюме «лошадки».

Глава 15

– Я его не любил и боялся, но я его не убивал. Я знаю – все будут думать, что это я, но это неправда. Я не мог бы никого убить – ни животное, ни тем более человека.

Клиффорд Брэдли довольно стойко выдержал долгое ожидание допроса. Он отвечал вполне связно. Пытался держаться с достоинством. Но вместе с ним в кабинет вошел всепоглощающий едкий страх, а это чувство гораздо труднее скрыть, чем какое бы то ни было другое. Все его тело трепетало и подергивалось, беспокойные руки сжимались и разжимались на коленях, губы дрожали, перепуганные глаза моргали почти непрестанно. Он и вообще-то выглядел не очень внушительно, а страх сделал его просто жалким. Настоящего убийцы из него никак не могло получиться, думал Мэссингем. Приглядываясь к нему, он ощутил вдруг инстинктивное чувство стыда, какое испытывает здоровый человек в присутствии больного. Совсем нетрудно было представить себе, как Брэдли склоняется над умывальной раковиной в туалете, исторгая из себя вместе со рвотой весь свой ужас и вину. Гораздо труднее было представить, как он вырывает страницу из черновой тетради Лорримера, уничтожает белый, залитый кровью халат, организует утренний звонок по телефону к миссис Бидуэлл.

– Никто вас не обвиняет, – мягко сказал Дэлглиш. – Вы достаточно осведомлены о правилах ведения опроса, чтобы понимать, что мы не стали бы вот так беседовать с вами, если бы я собирался сделать вам предупреждение о том, что ваши слова могут быть использованы против вас.[23]23
  Такое предупреждение делается при допросе арестованного.


[Закрыть] Вы утверждаете, что не вы его убили. Есть ли у вас какие-то соображения, кто мог это сделать?

– Нет. Откуда мне знать? Я ничего о нем не знаю. Знаю только, что вчера вечером был дома, с женой. К нам теща приезжала, мы вместе ужинали. Потом я проводил ее на автобус, который в Или идет в семь сорок пять. Потом пошел прямо домой и был дома весь вечер. Теща позвонила примерно в девять часов, чтобы сказать, что добралась до дома нормально. Она не со мной говорила – я был в ванной. Жена ей об этом сказала. Но Сью может это все подтвердить: весь вечер я был дома, только вот ее мать на автобус провожал.

Брэдли признал, что ему не было известно о том, что поступление мистера Лорримера-старшего в госпиталь было отложено. Кажется, он был в умывалке, когда тот звонил. Но он ничего не знал и о раннем звонке по телефону миссис Бидуэлл, о пропавшей странице из тетради Лорримера, так же как и об исчезнувшем халате Пола Миддлмасса. Когда его спросили, что он ел на ужин, он ответил: консервированное мясо с рисом и зеленым горошком, приправленное карри. Потом – торт.

– Домашний, – пояснил он, как бы оправдываясь, – из черствого хлеба, с кремом.

Мэссингема чуть не передернуло, когда он записывал эти подробности. Он был рад, когда Дэлглиш сказал, что Брэдли может идти. Впечатление было такое, что в теперешнем его состоянии больше ничего важного от него узнать нельзя. Впрочем, больше ничего важного нельзя было узнать и от кого бы то ни было еще в Лаборатории. Мэссингему не терпелось увидеть дом Лорримера, встретиться с его ближайшим родственником.

Но прежде чем они ушли, явился сержант Рейнольдс с докладом. Он с трудом сдерживал волнение, прорывавшееся в его голосе:

– Мы обнаружили следы шин, сэр. Примерно на полпути по въездной аллее, в кустах. Мне представляется, они довольно свежие. Мы их огородили до приезда фотографа, потом сделаем гипсовый слепок. Трудно с уверенностью сказать, пока мы с индексом шин не сверились, но похоже, это две задние покрышки, одна – «данлоп», другая – «семперит». Довольно необычная комбинация. Должна помочь нам машину найти.

Как жаль, думал Дэлглиш, что суперинтендент Мерсер отпустил фотографов. Впрочем, чего же удивляться? При теперешнем количестве работы у полиции вряд ли было бы оправданным задерживать сотрудников на неопределенное время. Хорошо хоть специалисты по отпечаткам пальцев все еще тут. Он спросил:

– А вы смогли связаться с мистером Бидуэллом?

– Капитан Мэсси говорит, Бидуэлл на пятиполье, сахарную свеклу копает. Он ему скажет, что вы его повидать хотите, как только он на снедки придет.

– На что?

– На снедки, сэр. Это перерыв, чтоб перекусить, в пол-одиннадцатого или в одиннадцать, его так в наших местах называют.

– Приятно сознавать, что капитан Мэсси понимает, что убийство имеет приоритет даже над полевыми работами.

– Они здорово подзадержались с пятипольем, сэр, но капитан Мэсси позаботится, чтоб он сегодня днем явился в полицейский участок в Гайз-Марше, как только работу закончат.

– Ну, если не явится, придется вам его оттуда силком вытаскивать, даже если для этого потребуется трактор у капитана Мэсси одолжить. Теперь я поговорю с ведущими научными сотрудниками прямо в библиотеке, объясню им, что мне нужно, чтобы они присутствовали в своих отделах, когда вы будете проводить обыск помещений. Остальные могут идти домой. Я им скажу, что мы надеемся закончить обыск к концу дня и Лаборатория откроется уже завтра утром. Мы с инспектором Мэссингемом повидаем отца доктора Лорримера в Коттедже за мельницей. Если что-то прояснится, вы сможете связаться с нами там или по радиотелефону из Гайз-Марша.

Не прошло и десяти минут, как Мэссингем за рулем полицейского «ровера» мчал их к Коттеджу за мельницей.