Текст книги "Смерть эксперта-свидетеля"

Глава 5

– Я не собираюсь произносить навязшие в зубах общие места, виня во всем самого себя, – сказал Хоуарт. – Не считаю нужным с ложным смирением принимать на себя чужую ответственность. И тем не менее я должен был знать, что Брэдли на грани срыва. Подозреваю, что старый доктор Макинтайр не допустил бы такого происшествия в Лаборатории. А сейчас мне, пожалуй, лучше позвонить в Организационный отдел. Думаю, они сочтут, что ему надо пока побыть дома. В Биологическом отделе каждая пара рук на счету. Клэр Истербрук делает сколько может, выполняя то, что должен был выполнить Лорример, но есть какие-то пределы возможного. Сейчас она проводит анализы по делу о меловом карьере. Настаивает на том, чтобы снова сделать электрофорез. Я ее не виню: ведь это ей придется давать показания. Она может с уверенностью говорить только о самостоятельно полученных результатах.

Дэлглиш спросил, что же скорее всего произойдет с Клиффордом Брэдли.

– Ну, разумеется, поступит какая-то инструкция по поводу создавшейся ситуации. Как всегда в таких случаях. С ним обойдутся, найдя по возможности компромисс между необходимостью и человечностью. Если, конечно, вы не предполагаете арестовать его по обвинению в убийстве. Тогда, с точки зрения администрации, проблема решится сама собой. Кстати говоря, звонили из Отдела по связям с общественностью. У вас, очевидно, не нашлось времени просмотреть сегодняшние газеты. Некоторые из них очень шумят по поводу охраны лабораторий. «В безопасности ли образцы нашей крови?» А одна из воскресных газет поручила кому-то статью «Наука на службе у преступности». Между прочим, в Отделе хотели бы переговорить с вами. Они надеются организовать еще одну пресс-конференцию сегодня днем.

Когда Хоуарт ушел, Дэлглиш присоединился к сержанту Андерхиллу и занялся четырьмя огромными связками папок, которые принесла Бренда Придмор. Поразительно, какое количество из шести тысяч дел и сколько экспонатов из почти двадцати пяти тысяч вещдоков, которые Лаборатория обрабатывала каждый год, имели в регистрационном номере цифры 18, 40 или 1840. Дела приходили из всех отделов: Биологического, Токсикологического, Криминалистики, Исследования крови на содержание алкоголя, Транспортных средств. Практически все сотрудники Лаборатории выше старшего научного имели к ним отношение. Все дела, по всей видимости, были в абсолютном порядке. Дэлглиш по-прежнему был уверен, что таинственное телефонное сообщение – ключ к смерти Лорримера. Но казалось все более невероятным, что эти цифры, если старый мистер Лорример их правильно запомнил, хоть как-то связаны с регистрационными номерами дел.

К трем часам он решил отложить эти дела в сторону и посмотреть, не смогут ли физические усилия стимулировать деятельность его мозга. Давно пора пройти по территории имения и взглянуть на часовню Рена. Он уже было взял плащ с вешалки, как зазвонил телефон. Звонил Мэссингем из Гайз-Марша. Удалось выяснить, что за машина стояла на въездной аллее вечером в саду. Это была серая «кортина», принадлежавшая некоей миссис Морин Дойл. Миссис Дойл в настоящее время гостит у своих родителей в Илфорде, в графстве Эссекс, но она подтвердила, что это ее машина и что в вечер убийства машиной пользовался ее муж, детектив-инспектор Дойл.

Глава 6

Помещение для допросов в полицейском участке Гайз-Марша было маленьким, душным и тесным. Суперинтендент Мерсер, высокий и массивный, занимал гораздо больше места, чем полагалось, и Мэссингему казалось, что он к тому же и вдыхает гораздо больше воздуха, чем следовало бы. Из пяти присутствующих, включая стенографистку, по-видимому, один только Дойл чувствовал себя в своей тарелке и совершенно не был встревожен. Допрашивал его Дэлглиш. Мэссингем стоял спиной к окнам.

– Вчера вы были у Лаборатории Хоггата. Под деревьями справа от входа на земле обнаружены свежие следы ваших покрышек. Если вам угодно зря тратить свое и наше время, можете взглянуть на слепки.

– Я признаю, что это следы моих покрышек. Вечером в понедельник я на некоторое время припарковался под деревьями.

– Зачем?

Вопрос прозвучал так спокойно, был таким естественным, будто Дэлглиш просто по-человечески, искренне интересовался – зачем.

– Я был не один. – Он помолчал, потом добавил: – Сэр.

– Я очень надеюсь, ради вас самого, что вчера вечером с вами кто-то был. Даже алиби нескромного характера лучше, чем отсутствие алиби. Вы поспорили с Лорримером. Вы – один из немногих, кого он впустил бы в Лабораторию. И вы поставили свою машину под деревьями. Если вы не убивали Лорримера, зачем вы стараетесь убедить нас, что сделали это?

– Вы же и сами не верите, что это я его убил. Вы, вполне возможно, подозреваете или уже знаете, кто это сделал. И вы меня не запугаете, потому что я знаю – никаких улик у вас нет. Я взял «кортину» потому, что у моего «рено» полетело сцепление, а не потому, что я не хотел быть узнанным. До восьми вечера я был с сержантом Бийлом. Мы с ним опрашивали одного человека в Маддингтоне, его зовут Барри Тэйлор, а потом мы поехали еще к одному-двум ребятам, которые были на танцах в прошлый вторник. С восьми я ездил на машине один, и куда именно – это мое личное дело.

– Нет, если речь идет об убийстве. Разве вы сами не это объясняете подозреваемым, когда они пытаются дать вам в качестве успокоительного эту старую байку про неприкосновенность их личной жизни? Вам-то надо бы действовать поумнее, Дойл.

– Я не был в Лаборатории в среду вечером. Следы покрышек остались с того времени, когда я поставил там машину в понедельник.

– Покрышка «данлоп» на левом заднем колесе совсем новая. Ее поставили днем в понедельник в гараже Горринджа, а ваша жена забрала «кортину» только в среду, в десять утра. Если вы не заезжали в Лабораторию, чтобы поговорить с Лорримером, то что вы тогда там делали? И если то, что вы делали, не было противозаконным, почему вы поставили машину у самого въезда, да еще под деревьями?

– Если бы я заехал туда, чтобы убить Лорримера, я поставил бы ее в одном из гаражей позади здания. Это было бы гораздо безопаснее, чем оставлять «кортину» на въездной аллее. И приехал я туда уже после девяти. Я знал, что Лорример задержится, чтобы поработать над делом о меловом карьере, но не думал, что так поздно. Лаборатория была вся темная – ни огонька. А дело в том, раз вам так надо знать, что я подобрал женщину на перекрестке, чуть проехав Мэйни. Домой я не очень-то торопился, и мне нужно было отыскать местечко, где бы остановиться – чтобы укрыто было и спокойно. Территория Хоггата показалась мне вполне подходящим местом. Мы пробыли там с девяти пятнадцати до девяти пятидесяти. Никто из Лаборатории за это время не выходил.

Довольно много времени потратил, подумал Мэссингем. А собирался скорее всего все делать по-быстрому – одноразовый перепих, и все.

– Вы хоть побеспокоились выяснить, кто она такая? – спросил Дэлглиш. – Назвали себя друг другу?

– Я сказал ей, что меня зовут Ронни Макдоуэлл. Имя не хуже других. Она сказала, что она – Дора Микин. Не думаю, что лгали мы оба.

– И это все? Ни где она работает, ни где живет?

– Она сказала, что работает на сахарозаводе, а живет в доме, что рядом с заброшенной паровой мельницей, в Охотничьем болоте. Если она мне не наплела, найти ее будет нетрудно.

Главный суперинтендент Мерсер мрачно произнес:

– Очень на это надеюсь, ради вас же самого. Но вы, конечно, понимаете, чем это вам грозит?

Дойл рассмеялся. Всем на удивление, смеялся он с облегчением.

– Еще бы, конечно, понимаю. Но пусть это вас не волнует: я подаю заявление об отставке – с сегодняшнего дня.

– А вы уверены, что в Лаборатории не было света? – спросил Дэлглиш. – Что все здание было темным?

– Я бы там не припарковался, если бы свет горел. Ни огонька видно не было. И хотя, должен признать, пару-тройку минут я был некоторым образом занят, я мог бы поклясться, что никто не прошел по аллее, пока мы там находились.

– И из парадного никто не выходил?

– Думаю, это могло случиться. Но ведь въездная аллея не длинная – я бы сказал, всего метров сорок. Думаю, я заметил бы, если только он не выскользнул из двери по-быстрому. Сомневаюсь, что кто-то рискнул бы выйти, во всяком случае, если бы он видел свет фар и знал, что там стоит машина.

Взглянув на Мерсера, Дэлглиш сказал:

– Нам нужно вернуться в Чевишем. В Охотничье болото заедем по дороге.

Глава 7

Перегнувшись через спинку викторианского шезлонга, Анджела Фоули массировала шею подруги. Жесткие волосы щекотали тыльную сторону ее ладоней, когда она сильно и нежно разминала напряженные мышцы, добираясь до каждого позвонка под горячей, туго натянутой кожей. Стелла сидела согнувшись, опустив голову на руки. Обе молчали. Снаружи несильный ветер, сметающий прочь мусор, пролетал над болотами, то затихая, то задувая вновь, шевелил опавшие листья во дворике и играл прозрачными белыми клубами дыма над каминной трубой. Но в гостиной все было тихо, если не считать потрескивания огня в камине, тиканья старинных напольных часов да мерного дыхания подруг. Коттедж был пропитан густым, смолистым ароматом горящих яблоневых поленьев и сочным запахом подогревающегося в кухне вчерашнего жаркого.

Несколько минут спустя Анджела Фоули спросила:

– Ну как? Полегче? Хочешь холодный компресс на лоб?

– Нет. Это замечательно. Почти прошло. Странно, ведь эти головные боли у меня бывают, только когда книга идет особенно удачно.

– Еще две минуты, а потом мне лучше заняться обедом.

Анджела размяла пальцы и снова склонилась над шезлонгом. Голос Стеллы, приглушенный складками свитера, вдруг произнес:

– Как это было, когда ребенком ты оказалась на попечении местных властей?

– Не знаю как. То есть я ведь не жила в приюте или где-нибудь вроде этого. Большую часть времени я жила у разных приемных родителей.

– Ну и как это было? Ты же мне на самом деле никогда об этом не рассказывала.

– Нормально. Да нет, это неправда. Это было так, вроде ты живешь во второсортном пансионе, где тебе не рады, и знаешь, что никогда не сможешь заплатить по счету. Пока я не встретилась с тобой и не переехала сюда, я всегда чувствовала себя именно так. Будто я не дома в этом мире. Я думаю, мои приемные родители были ко мне добры. Хотели быть добрыми. Но я не была миловидной и не выказывала благодарности. Вряд ли очень приятно воспитывать чужих детей, и, я думаю, люди ждут благодарности. Оглядываясь назад, я понимаю, что им от меня было мало радости, ведь я такая дурнушка, и к тому же с дурным характером. Я как-то услышала разговор соседки с моей приемной матерью. Она говорила, что я похожа на зародыш: лоб огромный, выпуклый, а черты лица мелкие. Я терпеть не могла других детей, потому что у них были матери, а у меня нет. Это чувство мне так и не удалось до конца изжить. Я сама себя презираю за это, но я недолюбливаю Бренду Придмор – это наша новая девушка в регистратуре – потому что она явно любимый ребенок в семье и у нее есть по-настоящему родной дом.

– Да ведь и у тебя теперь он есть. Но я понимаю, что ты хочешь сказать. К пяти годам либо узнаёшь, что мир добр и что все и вся в нем тянутся к тебе с любовью, либо понимаешь, что тебя отвергли. Никто и никогда не может забыть этот первый урок.

– Но я же смогла – благодаря тебе. Стар, ты не думаешь, что нам следует поискать другой дом, может быть, поближе к Кембриджу? Там наверняка найдется работа для высококвалифицированного секретаря.

– Нам не будет нужен другой дом. Я сегодня звонила в издательство, и думаю, все будет в порядке.

– В издательство? «Герн и Коллингвуд»? Но как может быть все в порядке? Мне кажется, ты говорила…

– Все будет в порядке.

Неожиданно Стелла высвободилась из-под заботливых рук подруги и поднялась на ноги. Вышла в коридор и вернулась с полупальто на плече и сапожками в руках. Села в кресло у камина и принялась натягивать сапожки. Анджела Фоули смотрела на нее, ни слова не говоря. Стелла достала из кармана жакета вскрытый коричневый конверт и бросила подруге. Он упал на бархатное сиденье шезлонга.

– Ох, – произнесла она, – я ведь собиралась показать тебе вот это.

Озадаченная, Анджела вынула из конверта сложенный пополам листок и спросила:

– Где ты это нашла?

– Я взяла это с секретера Эдвина, когда копалась там, отыскивая завещание. В тот момент я подумала, что это может когда-нибудь понадобиться. А теперь решила, что нет.

– Но, Стар! Ты должна была оставить это на месте, чтобы полиция могла его обнаружить! Ведь это – улика. Им надо об этом знать! Может, этим-то Эдвин и занимался в тот вечер. Проверял. Это важно. Мы не можем оставить это у себя.

– Тогда тебе надо пойти в Коттедж за мельницей и сделать вид, что ты его нашла, не то будет не очень приятно объяснять, как это к нам попало.

– Но полицейские ни за что нам не поверят: они никак не могли бы это пропустить. Интересно, когда оно пришло в Лабораторию. Странно, что он забрал его домой и даже не убрал под замок.

– Зачем? У него в секретере только один ящик запирается. И я не думаю, чтобы кто-нибудь заходил к нему в комнату, даже его отец.

– Но, Стар, это могло бы объяснить, почему его убили. Это, может быть, и является мотивом убийства!

– Ну, я так не думаю. Это может быть просто неспровоцированное оскорбление, анонимное, ничего не доказывающее. Гибель Эдвина и проще и сложнее. Как всякое убийство. Но полиция может увидеть в этом мотив, и для нас с тобой это было бы очень удобно. Я начинаю жалеть, что не оставила его на месте.

Стелла уже натянула сапожки и собралась уходить.

– Ты знаешь, кто его убил, правда? – спросила Анджела Фоули.

– Тебя шокирует, что я не поспешила сломя голову довериться этому красавцу коммандеру?

Анджела прошептала:

– Что ты собираешься делать?

– Ничего. У меня нет доказательств. Пусть полицейские сами делают работу, за которую они деньги получают. Мое гражданское сознание, возможно, было бы гораздо сильнее, когда б у нас существовала смертная казнь. Я не боюсь призраков повешенных преступников. Пусть себе стоят по углам моей кровати и воют хоть всю ночь, если им того хочется. Но я не могла бы жить… не могла бы работать, что для меня то же самое, зная, что посадила другого человека в тюрьму и к тому же пожизненно.

– Ну, на самом деле не пожизненно. Лет на десять.

– Я не вынесла бы и десяти дней. А сейчас я выйду пройтись. Ненадолго.

– Но, Стар, уже почти семь! Мы же собирались обедать.

– Жаркое не испортится.

Анджела Фоули молча смотрела, как подруга направляется к выходу. Потом спросила:

– Стар, а откуда ты узнала, что Эдвин заучивал свои показания накануне процесса?

– Если ты мне об этом не говорила, – а ты утверждаешь, что не говорила, – значит, я это сама придумала. Я не могла узнать об этом ни от кого другого. Так что давай лучше спишем это на творческое воображение. – Стелла уже взялась за ручку двери.

– Стар, не уходи сегодня! – крикнула Анджела. – Побудь со мной. Я боюсь.

– За себя или за меня?

– За нас обеих. Пожалуйста, не уходи. Только не сегодня.

Стелла обернулась к ней. Улыбнулась и раскинула руки жестом, который можно было бы понять и как согласие, и как прощание. Послышалось завывание ветра, холодный воздух ворвался в распахнутую дверь. Потом Анджела услышала, как дверь захлопнулась: Стелла ушла.

Глава 8

– Господи, ну и мрачное же местечко!

Мэссингем захлопнул дверцу машины и не веря своим глазам огляделся вокруг. Ложбина, по которой они ехали в угасающем свете дня, подпрыгивая на неровной дороге, наконец закончилась у железного мостика над шлюзом, где грязно-серая, затхлая вода медленно, словно масло, сочилась меж высоких дамб. На другом берегу стояла развалившаяся паровая мельница викторианских времен, беспорядочные кучи кирпича высились у самой воды, сквозь полуразрушенную стену виднелось огромное чугунное колесо. Рядом с мельницей, ниже уровня воды, притулились два домика. За ними хмурые, израненные плугом, неогороженные поля уходили прямо в залитое багрянцем и пурпуром небо. Окаменелый скелет многие годы пролежавшего в болоте дуба, попавший под лемех плуга и выволоченный из торфяных глубин, подсыхал у дороги. Казалось, это искалеченное доисторическое животное вздымает обрубки конечностей к равнодушным небесам. Несмотря на то что последние два дня было сухо и даже проглядывало солнце, все вокруг выглядело промокшим после многодневных дождей, палисадники раскисли и пропитались влагой, даже стволы редких чахлых деревьев, казалось, размокли в волокнистую массу. Похоже было, что на эту землю никогда не падали солнечные лучи. Когда шаги их зазвенели по железному мостику, откуда-то с тревожным кряканьем поднялась одинокая утка, нарушив гнетущую тишину.

Только в одном из домов за закрытыми занавесями виден был свет, и они прошли мимо растрепанных ветром клумб с увядшими осенними ромашками к входной двери. Краска на двери облупилась, чугунный дверной молоток заклинило, так что Дэлглиш с трудом смог его приподнять. Несколько минут после глухого, но требовательного стука в доме стояла тишина. Потом дверь отворилась.

Перед ними стояла безвкусно одетая женщина лет сорока, с мелкими чертами лица и бесцветными встревоженными глазами; ее неопрятные, соломенного цвета волосы были оттянуты назад со лба двумя гребенками. На ней было платье из кримплена в коричневую клетку, а поверх него – шерстяная кофта ярко-синего цвета. Увидев ее, Мэссингем инстинктивно сделал шаг назад, бормоча извинения, но Дэлглиш сказал:

– Миссис Микин? Мы из полиции. Можно войти?

Она не дала себе труда даже взглянуть на предъявленное ей удостоверение. Она вроде бы даже не удивилась. Не произнеся ни слова, она прижалась к стене, и они вошли в гостиную раньше хозяйки. Гостиная была маленькая, очень скромно обставленная, незахламленная и угнетающе опрятная. Воздух в ней пропитался промозглой сыростью. Электрический рефлектор-обогреватель с одним элементом был включен, а одинокая лампа без абажура, свисающая с потолка, давала резкий, но недостаточный для этой комнаты свет. Посреди гостиной стоял простой деревянный стол, вокруг него – четыре стула. Женщина явно собиралась приняться за ужин. На подносе остывала тарелка рыбных палочек с горкой картофельного пюре и зеленым горошком. Рядом с подносом – неоткрытая картонка с яблочным тортом.

– Простите, что мы помешали вам поесть. Может быть, вы хотите отнести все это на кухню, чтобы не остыло?

Она покачала головой и жестом предложила им сесть. Они уселись вокруг стола, словно трое картежников. Поднос с ужином остался стоять между ними. Горошек исходил зеленоватой жидкостью, в которой медленно застывали рыбные палочки. Невозможно было поверить, что такое незначительное количество еды могло издавать столь мощный запах. Через несколько секунд, словно вдруг осознав это, женщина толчком отодвинула поднос в сторону. Дэлглиш достал фотографию Дойла и через стол протянул ей, сказав:

– Мне представляется, что вчера вечером вы провели какое-то время с этим мужчиной.

– Мистер Макдоуэлл. С ним ничего плохого не стряслось, а? Вы не частные сыщики? Он был добрый со мной, вел себя по-джентльменски. Жалко, если он из-за меня в беду попадет.

У нее был низкий, довольно тусклый голос. Дэлглиш подумал, что родом она из деревни.

– Нет, мы не частные сыщики, – ответил он. – У него и правда неприятности, но не из-за вас. Мы из полиции. Вы лучше всего сможете ему помочь, если расскажете правду. Нас прежде всего интересует, в какое время вы с ним впервые встретились и сколько пробыли вместе.

– Вы хотите, чтобы я ему что-то вроде алиби дала?

– Совершенно верно. Что-то вроде алиби.

– Он подобрал меня там, где я обычно стою, на перекрестке, чуть меньше километра от Мэйни. Должно быть, около семи. Потом поехали в паб. Они почти всегда начинают с того, что ставят мне выпивку. Вот эта часть мне больше всего по душе, – чтобы было с кем в пабе посидеть, на людей посмотреть, голоса да шум вокруг послушать. Я обычно портвейн беру или, может, херес. Если они мне предлагают, я вторую рюмку беру. Больше двух никогда не пью. А иногда они торопятся уйти поскорее, так что только одну предлагают.

– Куда же он отвез вас? – тихо спросил Дэлглиш.

– Не знаю куда, а только мы минут тридцать ехали. Я заметила – он задумался, куда бы ему поехать, перед тем как мы от места отъехали. Потому я и догадалась, что он где-то здесь живет. Они всегда стараются подальше отъехать от того района, где их знают. Это я заметила, а еще что они всегда быстро так по сторонам оглядываются перед тем, как в паб войти. Паб назывался «Плуг». Это я снаружи увидела, на вывеске, она лампочками освещена. На самом-то деле мы в бар пошли, и очень там даже неплохо было, должна сказать. У них там в камине торфяные брикеты горели, и каминная полка такая высокая, и всякие разные цветные тарелки вокруг висят, и две вазы с искусственными розами за стойкой, а перед камином – черная кошка. Бармена звать Джо. Он рыжий.

– И сколько вы там пробыли?

– Недолго. Я выпила две рюмки портвейна, а он – два двойных виски. Потом он сказал, что надо ехать.

– И куда же он повез вас потом, миссис Микин?

– Я думаю, в Чевишем. Я разглядела указатель на перекрестке, как раз перед тем как мы туда приехали. Мы свернули на въездную аллею, к такому большому дому, и припарковались под деревьями. Я спросила, кто там живет, а он сказал – никто, просто государственное учреждение. Потом выключил фары.

– И вы занялись любовью, прямо в машине. – Дэлглиш говорил очень мягко. – Вы перешли на заднее сиденье, миссис Микин?

Вопрос ее нисколько не удивил; ни огорчения, ни смущения она тоже не проявила.

– Нет, мы остались впереди.

– Миссис Микин, это очень важно. Вы можете припомнить, сколько времени вы там пробыли?

– О, конечно же. Мне же видны были часы на щитке. Почти четверть десятого было, когда мы приехали, и мы там пробыли почти что до десяти. Я точно знаю, потому что немного беспокоилась, довезет он меня до конца ложбины или нет. Мне ведь только этого и надо было. Я и не хотела, чтоб он меня до двери провожал. А то не очень ловко бывает, если тебя просто бросают за несколько километров от дома. Иногда до дому добраться ох как нелегко.

Она говорит так, будто на местное автобусное сообщение жалуется, думал Мэссингем. А Дэлглиш продолжал расспрашивать:

– Кто-нибудь вышел из дома и прошел по аллее, пока вы были в машине? Вы заметили бы, если бы так случилось?

– О, конечно, заметила бы. Увидела бы, если б кто-то выходил через въезд, где когда-то ворота были. Там ведь фонарь напротив, и прямо туда светит.

Мэссингем спросил без обиняков:

– Как вы могли бы заметить? Вы же были вроде очень заняты?

Она вдруг рассмеялась хриплым отрывистым смехом, испугав обоих мужчин:

– Вы что, думаете, это доставляло мне удовольствие? Думаете, мне это нравится?

Потом ее голос снова зазвучал тускло, в нем появились чуть ли не подобострастные нотки. Она повторила настойчиво:

– Я бы заметила.

– А о чем вы разговаривали, миссис Микин? – спросил Дэлглиш.

Этот вопрос ее оживил. Она ответила Дэлглишу с готовностью, чуть ли не просветлев лицом:

– Ну, ему своих неприятностей хватает. Как и всем, правда ведь? Иногда помогает, если с кем незнакомым поговоришь. Кого никогда и не увидишь больше. Со мной-то никто больше видеться не предлагает. И он не предложил. Но он добрый со мной был. Не торопился поскорее уехать. Иногда они меня прямо выталкивают из машины. Вот это уж не по-джентльменски, обидно очень. Но он вроде рад был поговорить. Больше всего про свою жену говорил. Она здесь, в сельской местности, жить не желает. Сама из Лондона и пилит его, чтоб обратно туда уехать. Хочет, чтоб он со своей работы ушел и у ее отца работал. Сейчас она дома у родителей, и он даже не знает, вернется она или нет.

– Он не сказал вам, что в полиции работает?

– Ой, что вы! Он сказал, что антикварные вещи продает. Похоже, он про это дело много всего знает. Но я не очень-то внимание обращаю, когда они мне про свою работу рассказывают. Большинство притворяются.

– Миссис Микин, то, чем вы занимаетесь, ужасно рискованно, – мягко проговорил Дэлглиш. – Вы и сами это знаете, не так ли? Когда-нибудь кто-то остановит перед вами машину и потребует от вас гораздо больше, чем час вашего времени. Это очень опасно.

– Я знаю. Иногда, как машина замедлит ход, а я стою на обочине и жду, и подумаю, какой он там, так и слышу – у меня прям сердце колотится. И понимаю тогда, что боюсь до смерти. Но тогда я по крайней мере хоть чувствую что-то. Лучше бояться, чем быть всегда в одиночестве.

Мэссингем возразил:

– Лучше одиночество, чем смерть.

– Вы так считаете, сэр? Тогда, значит, вы просто ничего об этом не знаете, верно?

Через пять минут они простились с миссис Микин, предупредив ее, что завтра за ней заедет полицейский и отвезет ее в Гайз-Марш, где ей нужно будет дать письменные показания в полиции. Казалось, она была даже рада этому, только спросила, нужно ли сообщать на завод. Дэлглиш уверил ее, что никто ничего знать не будет.

Перейдя через мостик, Мэссингем обернулся и посмотрел на ее дом. Она все еще стояла в дверях, тонким темным силуэтом на освещенном фоне. Он произнес сердито:

– Господи, какая безнадежность! Почему она не уедет отсюда, куда-нибудь в город, в Или, а то и в Кембридж, хоть жизнь какую-то увидит.

– Вы говорите, как те профессионалы, которые советуют всем одиноким людям всегда одно и то же: «Надо выходить на люди, знакомиться, вступить в какой-нибудь клуб…» Если подумать, именно это она и делает.

– Ей бы надо уехать отсюда, найти другую работу.

– Какую другую работу? Она скорее всего считает, что ей крупно повезло, что она вообще работает. И тут у нее по крайней мере хоть какой-то, да дом есть. Чтобы изменить свою жизнь, человеку требуются молодость, энергия и деньги. А у нее ничего этого нет. Все, что ей остается, – это пытаться не сойти с ума, что она и делает единственным доступным ей способом.

– Но ради чего? Чтобы кончить жизнь еще одним трупом в меловом карьере?

– Вполне возможно. Может быть, к этому она подсознательно и стремится. Есть множество способов искать смерти. Она-то скажет, что таким способом хотя бы получает утешение, сидя в теплом, ярко освещенном баре, и надеется, что, может быть, в следующий раз все будет иначе. И она не собирается прекратить это свое занятие из-за того, что два вмешавшихся в ее дела полицейских объяснили ей, что это опасно. Она и сама это прекрасно знает. Ради Бога, давайте уедем отсюда поскорее!

Когда они пристегивали ремни, Мэссингем сказал:

– Кто бы мог подумать, что Дойл на это способен. Я могу представить себе, что он ее подобрал. Как говорил лорд Честерфилд, ночью все кошки серы. Но провести с ней почти весь вечер, рассказывая о своих проблемах!

– Им обоим что-то нужно было друг от друга. Будем надеяться, они это получили.

– Дойл кое-что получил: прочное алиби. Да и мы неплохие результаты получили от их встречи: мы теперь знаем, кто убил Лорримера и как.

– Мы думаем, что знаем, кто и как. Мы можем даже думать, что знаем почему. Но у нас нет ни крупицы доказательств, а без улик мы не можем ни на шаг продвинуться вперед. В данный момент у нас даже нет фактов, которые позволили бы получить ордер на обыск.

– Ну а теперь что, сэр?

– Назад, в Гайз-Марш. Как только разберемся с делом этого Дойла, я хочу послушать доклад Андерхилла и поговорить с главным констеблем. А после – опять к Хоггату. Поставим машину там, где ее ставил Дойл. Хочу проверить, мог ли кто-то проскользнуть по въездной аллее незамеченным.