Текст книги "Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи"

– Вы правы, – сказал он. – Но что же делать? Надо иметь в виду: время – деньги. Мне надо содержать семью, понимаете.

Так что автор «Колеса жизни» сам попал в колесо современной жизни. Он зависел от промышленности в одежде, красках, кистях, во всем. Но его стиль остался нетронутым. На его картинах не было ни малейшего следа влияния индийских иллюстрированных газет, которые я видел в доме и в руках у его детей.

Любовь и многомужество: танец лам

Я предпринял долгие и сложные маневры, чтобы сесть рядом с Пемой Чоки, но в конечном счете добился успеха. Сначала дорогу мне преградил Вангчук, который непременно хотел поговорить со мной о фотоаппаратах. («У меня отличная цейссовская оптика, но я не знаю, как пользоваться затвором».) Потом был Джигме, который хотел поделиться со мной планом раздать лыжи почтальонам, которые ходят через Гималаи. («У нас должна быть экспресс-доставка круглый год».) В конце концов, большой лама как раз собрался что-то мне рассказать, но я заметил свободное место рядом с принцессой и прыгнул на него. Я занял его перед самым носом настоятеля Тумлонга.

Большие белые палатки с обычными синими узорами поставили накануне вечером напротив большого гангтокского храма. Центральная палатка предназначалась для гостей, и таких было много. Сзади стояли скамьи, стулья посередине, и диваны в первом ряду. Танец должен был вот-вот начаться. Оркестр из пяти-шести лам разместился в павильоне перед храмом. Два молодых монаха с сильными легкими должны были дуть в тунгчены, пятиметровые трубы, которые выдают ноты басом, как далекий гром, а двое других – в гьялинги, маленькие серебряные трубы с писклявым голосом. Еще были барабаны и цимбалы, чтобы задавать ритм.

На несколько минут тяжелые тучи, висящие над горами в это время года, разошлись, и, сверкая на солнце, показалась Канченджанга, третья высочайшая гора в мире. Все сочли это благоприятным знаком. На самом деле танец устраивался в честь бога Куберы, который живет на Канченджанге.

Кубера, по легенде, тысячу лет вел крайне аскетическую жизнь, после чего Брахма решил наградить его. Брахма наделил его бессмертием и сделал хранителем сокровищ земли и дал право раздавать их людям по своему усмотрению. Буддизм перенял Куберу у индуизма, и впоследствии он переселился в Тибет, пройдя через разнообразные метаморфозы и слившись в процессе с другими божествами. Он стал богом войны и военной силы, а также хранителем севера. Именно в этой сложной форме он также почитался как божество великой гималайской горы вместе с его спутником Махакалой («Великий Черный»), командиром Защитников веры. Так, по крайней мере, рассказал мне Энче Каси, который пришел и сел рядом с нами.

Гостевая палатка была битком набита. Собрались все местные шишки, а также некоторые индийцы и белые, приехавшие из Калимпонги и Даржилинга. Я также заметил нескольких жен, сестер и дочерей британских и американских туристов или местных жителей. По сравнению с Пемой Чоки они походили на вьючных лошадей рядом с чистокровным скакуном. В таких случаях Пема Чоки, оценив ситуацию одним взглядом, тут же принимает позу робкой скромности, как будто она лишь простой полевой цветок, который случайно забрел в оранжерею с орхидеями. Все, в том числе женщины, выискивали ее, звали ее, окружали ее, чувствуя, что они сделали редкое открытие, и хотели показать ее остальным и иметь удовольствие заботиться о ней. То и дело, пообщавшись с гостями, она возвращалась на место, и мы продолжали разговор. Она смеялась. Она знала, что я раскрыл ее маленькую игру.

– Вы когда-нибудь примеряли европейскую одежду? – спросил я ее.

– Папа ни за что не позволит, он очень строг насчет этого… Я меряла европейскую одежду один раз, тайком, в Даржилинге, но мне не понравилось. Папа слишком умен, чтобы сказать мне прямо, что одежда, которую я ношу, вырабатывалась веками, чтобы подходить к форме наших монгольских тел, скрывать наши слишком короткие ноги и подчеркивать шею и лицо, которые часто очень красивы…

Танец начался. Обязанности хозяйки снова увели Пему. Махараджа возлагал большие надежды на то, что прием окажется успешным, и очень рассчитывал на помощь дочери.

Между тем примерно тридцать монахов танцевали на площадке перед нами. Они были одеты воинами – воинами хана Хубилая, воинами, которые могли быть в конвое Марко Поло. Они ритмично крутились друг вокруг друга с размеренным и торжественным темпом, который называется дордже-дро, «шаг молнии». Это был не столько танец, сколько ритуал, величественная, чуть гротескная и немного печальная средневековая мистерия. Одетые воинами монахи разрубали воздух мечами, рассекали злых духов надвое, натрое, на тысячу кусков. Оркестр задавал ритм музыкой, которую Монтень назвал бы «мерной, строгой, выдержанной в спондейном ритме».

В какой-то момент вышел глашатай и медленно пропел воззвание к Кубере: «О, сокрушитель врагов, виновных в десяти тысячах грехов! О, принц хранителей этой благородной рисовой страны! О, господин всех духов, называемый Вершиной Джанги! О, воинственное божество военной юности…»

Махараджа, завернутый в парчовый халат в золотых цветах и в шляпе дожа на голове, сидел в довольно строгой позе на длинном голубом диване и следил за каждой фазой священной мистерии из-за темных очков. Он был геральдическим и точным, чем-то между лилией и научным инструментом. Рядом с ним сидела жена начальника политического департамента с видом достойным и чуть холодным, но исполненным характера, последнее прощание викторианской Англии с Азией мечты и выдумки.

В новом взрыве солнечного света Кубера лично появился в дверях храма, весь покрытый золотом, парчой и шелком, в красной маске, которая сверкала в ярком солнце; это было красиво, фантастично, метафизично. Это был момент чрезвычайно волнующий для всех сиккимцев. Дети завизжали, девушки захлопали, старики, спустившиеся с гор, затаили дыхание и изумленно не сводили глаз. Кубера, которого играл большой, сильный лама, превосходный танцор, спустился по ступенькам и начал долгую серию вращений и внезапных прыжков с многочисленными паузами и сложными балансирующими движениями, которые требовали многомесячной тренировки. Трубы длиной в пять с лишним метров взорвали тишину триумфальным грохотом.

Пема Чоки тихо вернулась и сидела между Энче Каси и мной.

– Посмотрите на маску! Разве не чудесно? – сказала она. – В этом году ее обновили. Красный лак великолепен… Кстати, как называется та помада, которую я просила вас прислать? Вы наверняка забыли, правда?

– Рив… Раб… Сейчас что-то не могу вспомнить.

– «Ревлон», «Холостяцкая гвоздика»… Даже не смейте опять забыть! Я же полагаюсь на вас, вы должны прислать мне ее из Калькутты. Вы же не забудете?

Теперь наступила очередь Махакалы, Великого Черного. Еще один глашатай вышел и пропел еще одно воззвание к главе Защитников веры. Слуга в красной униформе прошел мимо с подносом.

– Не хотите чаю? – спросила меня Пема Чоки. – Это не тибетский чай, обыкновенный; я вам его заказала.

Слуга налил нам чаю. Музыка кончилась славным взрывом диссонанса между храмом и небом. Комическая, ужасная, поразительная маска блестела на солнце.

– Мне нравится тибетский чай, – заметил я.

– Чепуха, это просто комплимент; или вы говорите так, чтобы выставить себя великим путешественником! Вы глотаете его, как лекарство, и говорите: «Хорошо! Ягпо!», но вы меня не проведете!

Пема засмеялась, ее белые зубы сверкнули на солнце. Через несколько минут она рассказала мне про своего жениха.

– Может, я его и не люблю, но мы все равно хорошо поладим, я уверена. Сначала семья хотела, чтобы я вышла замуж за другого человека из более древнего рода и очень богатого, но у него несколько братьев.

– Ну и что?

– Мы же в Тибете, у нас тут многомужество. Жена младшего брата – жена и старшего брата или братьев.

– А вам не понравился старший брат?

– Нет.

– А если бы понравился?

– Сколько вы вопросов задаете! Знаете, вы уж очень любопытны… Посмотрите на Махакалу, он уже готов и стоит в дверях храма! Подождите, сейчас кончат взывать. Тихо! Если будете хорошо себя вести, я вам переведу, что он говорит.

– А мне не интересно.

– «Свирепый, гордый, непобедимый Махакала, победитель всех, восстает сегодня, чтобы исполнить долг… Стрелы, копья, мечи и всевозможное оружие направлены во врага, сверкая и блеща. Горы трупов пожираются, словно пища, океаны крови льются, словно питье… Пусть тот, кто еще хочет жить, держится подальше от меня. Пусть тот, кто хочет умереть, приблизится. Я отрежу красный источник жизни и принесу его в жертву. Я уничтожитель, тот, кто утоляет жажду кровью. Слава Махакале, Кикихуху, Кикихуху!» Вам нравится? Вы видите, какое милое место Тибет? Вы знаете, мы как испанцы, только вместо быков у нас демоны; ужасные боги наши тореро. Я болельщица Куберы, того, кто танцевал первый. Он красивее, смелее, он вообще лучше!

Слуга снова прошел, на этот раз с ананасами и дынями.

– Вы не хотите кусочек ананаса? – спросила Пема. – Их привезли прямо из Рангпо сегодня утром. Две партии для далай-ламы отправляются сегодня. Ах, Лхаса! Какая красота! Какая жизнь! Праздники! Вы понятия не имеете, как можно там веселиться!

– А я думал, это город медитации и молчания, где живут исключительно монахи, настоятели и богословы.

– О да! Они там тоже есть, конечно, но там столько других людей, которые не имеют отношения к монастырям и хотят, чтобы жизнь была красивой… К тому же разве аскеты не ведут чистую жизнь и не приносят жертвы за нас? Это вроде банка. Они вкладывают деньги, а прибыть получаем все мы. А они получают вечную награду.

Танец подошел к концу. Накрапывал мелкий дождик. Пема взяла кусочек ананаса и аккуратно поднесла его к губам. Но капля сока упала на ее совершенно новый пангден из особой бутанской ткани. Она бросила ананас, позвала горничную, которая стояла с краю палатки, и прошептала ей что-то по-тибетски. Потом она засмеялась и повторила, как ребенок в восторге от необыкновенного торта: – Ах, Лхаса!

Лунная радуга

Это мой последний вечер в Гангтоке. Весь день шел дождь, но сейчас как будто развиднелось. Луна болезненно открывает дорогу, все еще очень темную, между тяжелыми, почти неподвижными облаками. Игра света в каплях дождя над долиной приняла форму странного и невыразимо красивого явления – лунной радуги.

Слабая, эфирная – мне хотелось бы назвать ее молчащей – дуга света неразличимо возникает из темной бездны леса и простирается поперек неба и так же неразличимо исчезает в отсветах, отраженных от крыш над храмом и дворцом, где Пема Чоки спит, разметав черные волосы по белой подушке. Это только призрак, воспоминание о радуге, слабейший намек на розовые и голубые тона, который скорее угадывается, подвешенный между пустотой и ничем во тьме ночи.

Глава 14
Механическая левитация

Азия исчезает внизу

Мы уехали; мы в небе. Выбраться из удушающего муссонного зноя Калькутты в чистое солнечное сияние на высоте 3000 метров было великолепно. Мы прошли через лес облаков в форме колонн, башен, громадных грибов, напоминающих атомные. То и дело мы пролетали близко от одного из этих великолепных белых монументов с огромными пухлыми выпуклостями или ныряли прямо в его середину, чтобы вдруг выйти из него с чувством, что выходишь в пустоту. Я напрягал зрение, стараясь разглядеть далекие Гималаи, но можно ли быть уверенным, что те далекие белые волны – это горы? Внизу между двумя массами облаков была местность со множеством озер и сотнями деревень, окруженных желтоватой гладью воды. Миллионы людей неделями не смогут выйти из домов; чтобы пройти несколько километров, нужно было тащиться по грязи; зажечь огонь было проблемой, спать в сухости затруднительно, сжигать мертвых совершенно невозможно. Может быть, кто-нибудь там поглядел наверх и заметил крохотный самолет в небе, крохотный самолет, который к следующему вечеру будет в Риме.

Мы добрались до Карачи очень поздно. Ночью снова вылетели в Ирак. То и дело наполовину во сне, наполовину наяву я говорил себе: «Внизу Персия; горы, пустыни, дельты, реки, города, мавзолеи, каменные скульптуры, караваны, разбойники». Наверху в отделении для багажа лежали тибетские книги и картины. Миларепа, который путешествовал с помощью левитации, конечно, не удивился бы такому новому опыту. Если бы он сейчас вдруг воскрес от тысячелетнего транса в пещере Гималаев и оказался здесь, может быть, он сочинил бы стихотворение о механической левитации. На какие мысли навели бы его эти изобретательные варвары с Запада, правители сансары, мира иллюзий?

С первым светом мы достигли Басры в пальмовых рощах у слияния Тигра и Евфрата, между двумя пустынями бескрайнего оранжевого песка. Потом опять пустыни и пустыни всю дорогу до Каира. Облаков уже было не видно; небо было абсолютно чистое во всех направлениях. В Каире мы остановились на час, чтобы поесть. После полудня мы пролетели Крит, а на рассвете добрались до каблука Италии. Пассажиры зашевелились, стали готовиться; у нас появилось чувство, что Рим всего лишь в нескольких метрах. Да так оно и было. Кажется, через миг мы уже увидели Капри, а потом, не дав нам даже времени сообразить, показались огни аэропорта Чампино.

«Вчера мы были в Калькутте…»