Текст книги "Врата"

| том, что Бюро стандартов дало количественную

| оценку металла хичи. Не анализ. Только описание:

| растяжимость, сопротивление на разрыв, точка

| плавления и так далее.

| В. Не понимаю разницы.

| Профессор Хеграмет. Да. Конечно, не понимаете,

| Тетцу. Мы видим, на что этот металл способен. Но

| мы не знаем, что это. Что наиболее интересного в

| металле хичи? Вы, Тери?

| В. Он светится?

| Профессор Хеграмет. Да, он светится. Испускает

| свет. Настолько яркий, что другой источник

| освещения не требуется; его приходится закрывать,

| если нужна темнота. И светится так по крайней мере

| полмиллиона лет. Откуда энергия? Бюро утверждает,

| что в металле есть постурановые элементы и,

| вероятно, они и дают излучение. Но мы не знаем,

| что это такое. Есть также что-то похожее на изотоп

| меди. Но у меди вообще нет устойчивых изотопов. До

| сих пор не было. Так что Бюро просто дает

| физические параметры этого света до восьмого или

| девятого знака. Но в сообщении не говорится,

| почему так происходит.

– Тише, милая, – сказал я, погружаясь носом в ее волосы. От волос к уху, от уха к губам, и шаг за шагом мы занялись сексом, спокойно, мягко, неторопливо. Это очень успокаивало. Луиза была очень умелой, восприимчивой, покорной. После нескольких месяцев буйных пароксизмов с Кларой это все равно что прийти домой к маме на куриный супчик. В конце она улыбнулась, поцеловала меня и отвернулась. Лежала очень тихо, даже дыхания не было слышно. И только когда рука у меня стала влажной, я понял, что она снова плачет.

– Прости, Боб, – сказала она, когда я начал успокаивать ее. – Просто нам никогда не везло. Иногда я могу жить, понимая это, а иногда просто не могу. Это один из таких плохих дней.

– Переживешь.

– Не думаю. Я больше ни во что не верю.

– Но сюда ты ведь попала? А это везение.

Она повернулась лицом ко мне, внимательно посмотрела.

Я сказал: «Миллионы людей отдали бы свое левое яичко, лишь бы попасть сюда».

Луиза медленно сказала: «Боб... – Она смолкла. Я начал говорить что-то, но она закрыла мне рот ладонью. – Боб, ты знаешь, как мы сюда попали?»

– Конечно. Сесс продал воздушную лодку.

– Мы продали не только ее. Лодка дала нам немного больше ста тысяч долларов. Этого не хватало даже для одного. Деньги мы получили от Хэта.

– Твоего сына? Который умер?

Она сказала: "У него была опухоль мозга. Ее обнаружили вовремя, ну, почти вовремя. Она была операбельна. Он мог бы жить, ну, не знаю, лет десять, наверно. Но, конечно, не совсем нормально. Затронуты были речевые центры и мышечный контроль. Но он мог бы жить и сейчас. Только... – Она потерлась лицом о мою руку, но не плакала. – Он не хотел, чтобы мы тратили деньги на его Временную медицину. Нам удалось бы заплатить за операцию, и мы снова ни с чем. И он продал себя, Боб. Продал все органы. Больше, чем левое яичко. Всего. Органы высшего качества, принадлежавшие двадцатидвухлетнему мужчине нордического типа, очень дорогие. Он подписал договор и его... усыпили. Сейчас части Хэта в десятке людей. Все продали для трансплантации, и мы получили деньги. Почти миллион долларов. И попали сюда, даже немного осталось. Вот откуда наша удача, Боб.

Я сказал: «Прости».

– За что? Нам просто не везет, Боб. Хэт умер. Вилла умерла. Бог знает, где мой муж и наш последний ребенок. А я здесь, Боб, и почти все время тоже хочу умереть.

Я оставил ее спать в своей постели и побрел в Центральный парк. Позвонил Кларе, ее не было, оставил ей сообщение, где я, и провел около часа, лежа на спине и глядя на зреющие ягоды шелковицы. Никого не было, кроме нескольких туристов, забежавших ненадолго до отлета корабля. Я не обратил на них внимания, не заметил даже, когда они ушли. Мне было жаль Луизу, жаль всех Форхендов, но особенно мне было жаль себя. У них нет удачи, но то, чего нет у меня, причиняло мне гораздо большую боль: у меня нет смелости поискать, где моя удача. Больные общества выталкивают из себя авантюристов, как зернышки винограда. Но сами косточки мало что могут сказать об этом. Вероятно, так обстояло дело с моряками Колумба или теми пионерами, которые вели свои крытые повозки через территорию команчей. Они, должно быть, ужасно боялись, как и я, но у них просто не было выбора. Как и у меня. Но, Боже, как мне страшно...

Я услышал голоса: детский голос и легкий смех Клары. Я сел.

– Привет, Боб, – сказала она, останавливаясь рядом и положив руку на голову маленькой чернокожей девочки с пшеничными волосами. – Это Вэтти.

– Здравствуй, Вэтти.

Голос мой звучал странно, даже я это заметил. Клара взглянула внимательней и спросила: «В чем дело?»

Я не мог ответить одной фразой, поэтому выбрал только часть ответа.

«Виллу Форхенд объявили мертвой».

Клара молча кивнула. Вэтти пропищала: «Пожалуйста, Клара. Брось мне мячик». Клара бросила мяч, поймала, бросила снова, все это в ритме адажио Врат.

Я сказал: «Луиза хочет вылететь в рейс с премией за опасность. Я думаю, она хочет, чтобы я... чтобы мы летели с ней».

– Да?

– Как ты? Дэйн что-нибудь говорил тебе?

– Нет. Я не видела Дэйна... не знаю сколько. Он улетел сегодня утром на одноместном.

– Даже без прощальной вечеринки? – Я был удивлен. Она поджала губы.

Девочка крикнула: «Эй, мистер! Ловите!» Она бросила мяч, и он полетел, как воздушный шар к причальной мачте, медленно, но все равно я его упустил. Мозг мой был занят чем-то другим. Не сосредоточиваясь, я бросил мяч обратно.

Минуту спустя Клара сказала: «Боб? Прости. У меня плохое настроение».

– Да. – Мой мозг продолжал работать.

Она примирительно сказала: «У нас было нелегкое время, Боб. Не хочу быть раздражительной с тобой. Я... я кое-что принесла тебе».

Я оглянулся, она взяла мою руку и что-то положила в нее.

Это был браслет побывавшего в полете, хичи-металл, не менее пятисот долларов. Я не мог позволить себе купить такой. Я смотрел на него, стараясь придумать, как ответить.

– Боб?

– Что?

Голос ее звучал раздраженно. «Полагается говорить спасибо».

– Полагается правдиво отвечать на вопросы. Не говорить, что не видела Дэйна Мечникова, если провела с ним всю ночь.

Она вспыхнула. «Ты шпионил за мной!»

– Ты солгала мне.

– Боб! Я тебе не принадлежу. Дэйн человек и друг.

– Друг! – рявкнул я. Мечников все что угодно, только не друг кому-нибудь. От одной мысли, что Клара была с ним, все у меня в паху переворачивалось. Мне это ощущение не понравилось, потому что я не смог определить его. Это не гнев, даже не ревность. Какой-то компонент этого чувства оставался неприлично закрытым. Я сказал, понимая, что это нелогично, слыша, что почти вою:

– Я тебя с ним познакомил!

– Это не дает тебе права обладания! Ну, хорошо, – ответила Клара, – может, я и была с ним в постели несколько раз. Это не меняет моих чувств к тебе.

– Это меняет мое чувство к тебе, Клара.

Она недоуменно смотрела на меня. «И ты смеешь это говорить! Пришел сюда, пропахнув сексом с какой-то дешевой шлюхой!»

Она застала меня врасплох. «В этом нет ничего дешевого. Просто утешение человека, которому больно».

Она рассмеялась. Смех ее звучал неприятно. За ним слышался гнев. «Луиза Форхенд? Она и сюда пролезла».

Маленькая девочка держала мяч и смотрела на нас. Я видел, что она испугана. Я сказал, стараясь сдержать гнев: «Клара, я не позволю тебе делать из меня дурака».

– Ага! – сказала она с отвращением и повернулась, чтобы уйти. Я протянул к ней руку, она всхлипнула и изо всех сил ударила меня. Удар пришелся в плечо.

Это была ошибка.

Это всегда ошибка. Дело не в рационализации или оправдании, дело в сигнале. Неверный сигнал. Волки не убивают друг друга, потому что младший и более слабый сдается. Он ложится на спину, подставляет горло и машет лапами, показывая, что он побежден. Если бы не это, волков бы вообще не осталось. Почему-то мужчины обычно не убивают женщин и не забивают их насмерть. Не могут. Как бы сильно ему ни хотелось ударить ее, внутренние механизмы сдерживают. Но если женщина допустит ошибку, подав сигнал, ударив первой...

Я ударил ее изо всех сил пять раз – по лицу, по груди, по животу. Она с плачем упала. Я наклонился, поднял ее голову и абсолютно хладнокровно ударил еще дважды. Как будто танец, поставленный Богом, все абсолютно неизбежно; в то же время я чувствовал, что дышу так тяжело, будто взобрался на гору бегом. Кровь шумела у меня в ушах. Все затянулось красной дымкой.

Наконец я услышал слабый далекий плач.

Оглянулся и увидел девочку, Вэтти. Она смотрела на меня с широко раскрытым ртом, по ее широким, пурпурно-черным щекам катились слезы. Я шевельнулся, чтобы подойти к ней и успокоить. Она закричала и побежала за подпорки виноградника.

Я снова повернулся к Кларе, которая садилась, не глядя на меня, закрывая рукой рот. Она отняла руку и посмотрела на что-то – зуб.

Я ничего не сказал. Не знал, что сказать, и, по правде говоря, ни о чем не думал. Повернулся и ушел.

Не помню, что я делал следующие несколько часов.

Не спал, хотя физически был крайне истощен. Некоторое время просидел в своей комнате. Потом опять вышел. Помню, с кем-то говорил: кажется, это был турист с Венеры. Рассказал ему, как удивительно интересно и возбуждающе быть старателем. Что-то ел в столовой. И все время думал: я хотел убить Клару. Во мне накопилось столько ярости, и я даже не подозревал об этом, пока она не спустила курок.

Не знаю, простит ли она меня когда-нибудь. Не был уверен в этом и даже не был уверен, что хочу этого. Не мог представить себе, чтобы мы снова стали любовниками. Но наконец я понял, что хочу извиниться.

Но ее в ее квартире не было. Не было никого, кроме молодой полной чернокожей женщиной, с трагическим выражением лица медленно разбиравшей вещи. Когда я спросил о Кларе, она начала плакать. «Она улетела», – всхлипывала женщина.

– Улетела?

– О, она выглядела ужасно. Кто-то, должно быть, сильно избил ее! Она привела Вэтти и сказала, что больше не может о ней заботиться. Отдала мне всю свою одежду... но что я буду делать с Вэтти, когда работаю?

– Куда улетела?

Женщина подняла голову. «Назад на Венеру. На корабле. Он вылетел час назад».

Больше я ни с кем не разговаривал. Кое-как умудрился уснуть один в своей постели.

Встав, собрал все свое имущество: одежду, голодиски, шахматы, ручные часы. Браслет хичи, который подарила мне Клара. Пошел и все продал. Снял все оставшееся со счета, всего набралось четырнадцать сотен долларов с небольшим. Я пошел в казино и все деньги поставил в рулетке на номер 31.

Медленно вертелся большой шар: зеленый цвет, ноль.

Я пошел в контроль полетов и записался на первый же вылетающий одноместный корабль. Спустя двадцать четыре часа я был в космосе.

Глава 23

Что вы на самом деле испытываете к Дэйну, Боб?

– Что я могу к нему испытывать? Он соблазнил мою девушку.

– Старомодный способ выражения, Боб. И ведь это произошло очень давно.

– Конечно. – Мне приходит в голову, что Зигфрид поступает нечестно. Он устанавливает правила игры, но не играет по ним. Я возмущенно говорю:

– Кончай, Зигфрид. Конечно, это случилось давно, но для меня недавно, я никак не могу выбраться из этого. У меня в голове это все еще совершенно свежее. Разве не это ты должен делать? Вытаскивать на поверхность все старое, чтобы я мог выбросить его и больше не мучиться?

– Мне все же хотелось бы знать, почему вы считаете это совсем свежим, Боб.

– Боже, Зигфрид! – У Зигфрида один из периодов глупости. Я считаю, что он не может справиться с новой информацией. Если подумать, он всего лишь машина и не может делать ничего, на что не запрограммирован. В основном он реагирует на ключевые слова, разумеется, обращая некоторое внимание и на их значение. А что касается оттенков, выражаемых в голосе, их он определяет по сенсорам и по натяжению ремней, которые дают ему представление о степени моей мышечной активности.

– Если бы ты был человеком, а не машиной, ты бы понял, – говорю я ему.

– Может быть, Боб.

Чтобы вернуть его на правильную дорогу, я говорю: «Правда, что это случилось давно. Не понимаю, зачем ты об этом спрашиваешь».

– Я хочу разрешить противоречие, которое улавливаю в ваших словах. Вы говорили, что не реагируете на то, что у вашей подруги Клары были интимные отношения с другими мужчинами. Почему же так важно, что у нее они были с Дэйном?

– Дэйн неправильно обращался с ней! – И, добрый Боже, это правда. Он оставил ее застрявшей, как муху в янтаре.

– Это из-за того, как он обращался с Кларой? Или из-за чего-то между Дэйном и вами, Боб?

– Никогда! Никогда ничего не было между Дэйном и мной!

– Вы сказали, что он бисексуал, Боб. А как ваш полет с ним?

– У него для забав было еще двое мужчин. Не я, парень, не я, клянусь! Не я. Ox, – говорю я, стараясь успокоиться, чтобы проявлять только слабый интерес к этой глупейшей теме. – Разумеется, он раз или два подступал ко мне. Но я ему сказал, что это не в моем стиле.

– В вашем голосе, Боб, – говорит он, – кажется, отражается больше гнева, чем в словах.

– Будь ты проклят, Зигфрид! – На этот раз я сержусь по-настоящему, признаю. Едва могу говорить. – Не приставай ко мне со своими нелепыми обвинениями. Конечно, я позволил ему раз или два обнять меня. Но не больше. Ничего серьезного. Просто оскорблялся, чтобы провести время. Он мне нравился. Рослый красивый парень. Становится одиноко, когда... что это?

Зигфрид издает звук, как будто откашливается. Так он прерывает, не прерывая. «Что вы сказали, Боб?»

– Что? Когда?

| ОТНОСИТЕЛЬНО ЕСТЕСТВЕННОЙ СРЕДЫ ОБИТАНИЯ ХИЧИ

|

| В. Знает ли кто-нибудь, как выглядел стол хичи

| или любой хозяйственный предмет?

| Профессор Хеграмет. Мы даже не знаем, как

| выглядел дом хичи. Не нашли ни одного. Только

| туннели. Как ветвящиеся шахты с отверстиями,

| ведущими в комнаты. Они любили большие помещения в

| форме веретена, заостренные с обоих концов. Здесь

| одно такое, два на Венере, вероятно, остатки еще

| одного на планете Пегги.

| В. Я знаю, какова премия за открытие разумной

| жизни, но какова премия за открытие самих хичи?

| Профессор Хеграмет. Вы только найдите одного.

| А потом называйте свою цену.

– Когда говорили, что между вами ничего серьезного не было.

– Боже, не знаю, что я сказал. Ничего серьезного не было, вот и все. Я просто забавлялся, чтобы провести время.

– Вы не использовали слово «забавлялся», Боб.

– Нет? А какое слово я использовал?

– Вы сказали: «я оскорблялся». Боб.

Я настораживаюсь. Чувствую себя так, будто неожиданно обмочился или обнаружил, что у меня расстегнута ширинка. Выхожу из своего тела и смотрю на свою голову.

– Что значит «оскорблялся», Боб?

– Послушай, – говорю я, смеясь, на меня это подействовало, – настоящая фрейдистская оговорка, правда? Вы, парни, очень внимательны. Мои поздравления твоим программистам.

Зигфрид не отвечает на мое вежливое замечание. Ждет, чтобы я немного потомился.

– Хорошо, – говорю я. Чувствую себя очень открытым и уязвимым, живя моментом так, будто он длится вечно, как у Клары, застрявшей в ее мгновенном и бесконечном падении.

Зигфрид негромко говорит: «Боб. Когда вы мастурбировали, у вас бывали фантазии о Дэйне?»

– Я это ненавидел, – говорю я.

Он ждет.

– Ненавидел себя за это. Точнее, не ненавидел. Скорее презирал. Бедный сукин сын, я, с вывертами, отвратительный, трепал свою плоть и думал о том, как переспать с любовником своей девушки.

Зигфрид ждет еще немного. Потом говорит: «Мне кажется, вы хотите плакать, Боб».

Он прав, но я ничего не отвечаю.

– Хотите поплакать? – приглашает он.

– Мне этого хотелось бы.

– Тогда почему бы вам не поплакать, Боб?

– Я бы хотел, – говорю я. – К несчастью, не знаю как.

Глава 24

Я поворачивался, собираясь уснуть, когда заметил, что цвета на курсовой системе хичи меняются. Шел пятьдесят пятый день полета, двадцать седьмой после поворотного пункта. Все пятьдесят пять дней цвета были розовые по всей панели. Теперь появились чисто белые участки, они все росли, сливались.

Я прибываю. Что бы меня там ни ждало, я прибываю. Мой маленький корабль – этот вонючий скучный гроб, о стены которого я бился почти два месяца, в котором разговаривал с собой, играл с собой, уставал от себя, – шел со скоростью меньше световой. Я всмотрелся в видовой экран, который теперь находился «внизу», потому что моя скорость уменьшалась, и ничего необычного не увидел. Да, звезда. Много звезд, рисунок их мне совершенно незнаком: с полдюжины голубых – от яркого до болезненно яркого: красная, более интересная своим оттенком, чем светимостью. Гневный красный уголь, не ярче Марса, видимого с Земли, но цвет более глубокий и неприятный.

Я заставил себя заинтересоваться.

Это было нелегко. После двух месяцев отрицания всего окружающего – оно либо наскучило, либо угрожало – трудно было переключиться на другое настроение. Я включил сферический сканер, и корабль начал поворачиваться, подставляя под анализаторы разные участки неба.

И почти тут же вернулся сильный близкий сигнал.

Пятьдесят пять дней скуки и истощения мгновенно забылись. Что-то очень значительное и очень близкое. Я забыл, что хотел спать. Скорчился у экрана, держась за него руками и ногами, и увидел: на экране показался какой-то прямоугольный объект. Он все время увеличивался: Чистый металл хичи! Форма неправильная, с круглыми утолщениями на плоских сторонах.

Количество адреналина в крови все увеличивалось, перед глазами заплясали сахарные леденцы. Я заставил себя заняться сканером. Нет вопроса – очень значительное открытие. Вопрос в том, насколько значительное. Может, исключительно! Может, целая новая планета Пегги в моем распоряжении, и доход в миллионы долларов ежегодно на всю оставшуюся жизнь! А может, только пустой корпус. Может – об этом говорит прямоугольная форма – самый дикий сон, по-настоящему большой корабль хичи, в который можно войти и лететь куда угодно, везя с собой тысячу человек и миллион тонн груза! Все возможно, и даже если все не так, если все эти ожидания не оправдаются, если это всего лишь пустой корпус, достаточно одной вещи внутри него, одной безделушки, одного прибора, одной штуковины, которую никто раньше не находил, которую можно разобрать и заставить действовать на Земле...

Я споткнулся и разбил костяшки пальцев о спираль, которая светилась теперь мягким золотым светом. Пососал кровь и понял, что корабль движется.

Но он не должен двигаться! Он не запрограммирован для этого. Он должен вынырнуть на орбите и висеть там, дожидаясь, пока я осмотрюсь и приму решение.

Я в смятении осмотрелся. Прямоугольный корпус находился точно в середине экрана и оставался на месте; корабль прекратил автоматическое сферическое сканирование. Я с опозданием услышал рев двигателей шлюпки. Они меня и двигали; корабль направлялся к прямоугольнику.

А над сидением пилота горел зеленый свет.

| ОТЧЕТ О ПОЛЕТЕ

|

| Корабль 3-104, рейс 031 В18. Экипаж Н. Ахойя,

| Ц. Захарченко, Л. Маркс.

|

| Время до цели 119 дней 4 часа. Позиция не

| определена. Очевидно, вне галактического

| скопления, в пылевом облаке. Идентификация внешних

| галактик сомнительна.

|

| Резюме. Мы не нашли ни следа планеты,

| артефакта или пригодного для высадки астероида на

| доступном для сканера расстоянии. Ближайшая звезда

| на расстоянии примерно 1,7 светового года.

| Предположительно то, что тут ранее находилось,

| уничтожено. Системы жизнеобеспечения на обратном

| пути начали выходить из строя, и Ларри Маркс умер.

Но это неправильно! Зеленый свет установлен на Вратах людьми. Он не имеет никакого отношения к хичи; обычное старое радио, кто-то меня вызывает. Кто? Кто может находиться рядом с моим совершенно новым открытием?

Я включил установку РСМ (радиопереговоры между судами) и закричал: «Алло!»

Послышался ответ. Я его не понял: похоже на какой-то иностранный язык, может быть, китайский. Но говорил человек. «Говорите по-английски! – закричал я. – Кто говорит?»

Пауза. Потом другой голос: «А вы кто?»

– Меня зовут Боб Броудхед, – выпалил я.

– Броудхед? – Смесь нескольких голосов. Затем снова по-английски:

– В наших документах нет никакого старателя по имени Броудхед. Вы с Афродиты?

– А что такое Афродита?

– О, Боже! Кто вы? Послушайте, это контроль Врат-2, и у нас нет времени на розыгрыши. Назовитесь!

Врата-Два!

Я выключил радио и лег в гамак, глядя, как плита вырастает все больше, не обращая внимания на требовательный зеленый свет. Врата-Два? Нелепо! Если бы я хотел попасть на Врата-Два, я летел бы обычным курсом и платил бы проценты за все найденное. Летел бы как турист по стократно проверенному маршруту. Я не сделал этого. Я взял никем не испытанный курс на свой риск. И я все испытал, испытывал страх во все эти пятьдесят пять дней полета.

Это несправедливо!

Я потерял голову. Бросился к селектору курса и наобум повернул колеса.

Я не мог принять свою неудачу. Я должен был что-нибудь найти. Я не должен находить всем давно известное, вообще без всякой премии.

Но то, что я сделал, вызвало еще большую неудачу. Панель ярко осветилась желтой вспышкой. И затем все огни погасли.

Прекратился шум моторов шлюпки.

Исчезло ощущение движения. Корабль был мертв. Ничего не двигалось. Ничего не работало, ничего, даже система охлаждения.

К тому времени, как Врата-Два выслали мне на выручку корабль, я потерял сознание от теплового удара: температура в корабле была 75 градусов Цельсия.

На Вратах горячо и влажно. На Вратах-Два так холодно, что мне пришлось занимать куртку, перчатки и теплое нижнее белье. У Врат-Два вкус ржавой стали. Врата ярко освещены, в них много шума и людей. На Вратах-Два почти не слышно звуков; кроме меня здесь семь человек. Хичи оставили Врата-Два незаконченными. Некоторые туннели кончаются голой скалой, и их всего несколько десятков. Никто не сажал еще здесь растительность, и весь воздух получают химическим путем. Парциальное давление кислорода ниже 150 миллибар, а остальную часть атмосферы составляет азотно-гелиевая смесь, давление не выше половины нормального земного, голоса в такой атмосфере звучат высоко, и первые несколько часов у меня перехватывало дыхание.

Человек, который помог мне выбраться из шлюпки и укутал от холода, оказался смуглым рослым марсиано-японцем по имени Норио Итуно. Он уложил меня в свою постель, напоил и дал отдохнуть с час. Я задремал, а когда проснулся, он сидел рядом, глядя на меня с интересом и уважением. Уважение относилось не к человеку, который прикончил корабль стоимостью в пять миллионов долларов. А интерес к идиоту, который это сделал.

– Мне кажется, у меня неприятности, – сказал я.

– Пожалуй, да, – согласился он. – Корабль мертв. Никогда раньше ничего подобного не видел.

– Я не знал, что корабль хичи может так умереть.

Он пожал плечами. «Вы сделали кое-что оригинальное, Броудхед. Как вы себя чувствуете? – Я сел, собираясь ему ответить, и он кивнул. – Мы сейчас очень заняты. Вам придется несколько часов самому заботиться о себе, если сможете. Ладно? Потом я устрою для вас вечеринку».

– Вечеринка! – Вот уж о чем я совсем не думал. – За что?

– Не каждый день встречаешь такого, как вы! – восхищенно сказал он и оставил меня наедине с моими мыслями.

Мысли мои мне не понравились, и немного погодя я встал, надел перчатки, застегнул куртку и начал осматриваться. Осмотр продолжался недолго; особенно смотреть было нечего. С нижних уровней доносились звуки какой-то деятельности, но эхо в кривых коридорах распространялось странно, и я никого не встретил. На Вратах-Два не бывает туристов, поэтому здесь нет ночного клуба и казино, нет ресторанов... я не смог найти даже туалета. Прошло какое-то время, и вопрос о туалете становился все настоятельнее. Я рассудил, что что-то в этом роде должно быть поблизости от комнаты Итуно, и вернулся туда, но это не помогло. Вдоль коридоров был ряд помещений, но все они не закончены. В них никто не жил и никто не позаботился о канализации.

| Дорогой Голос Врат.

|

| Являетесь ли вы разумным человеком без

| предрассудков? Докажите это, прочитав мое письмо

| до конца, прежде чем примете решение о его

| содержании. На Вратах тринадцать населенных

| уровней. На каждом из тринадцати общих помещений

| по тринадцать жильцов (пересчитайте сами). Вы

| думаете, мое письмо просто глупое суеверие? Тогда

| сами посмотрите на доказательства. Рейсы 83-20,

| 84-1 и 84-10 (для чего добавляют эти цифры?) были

| все объявлены пропавшими в списке 86-13!

| Корпорация Врат, проснись! Пусть скептики и ханжи

| насмехаются. Человеческие жизни зависят от вашей

| готовности подвергнуться насмешкам. Ничего не

| мешает исключить ОПАСНЫЕ ЧИСЛА из всех программ.

| Нужна только храбрость!

|

| М. Глойнер, 88-331

Не лучший мой день.

Найдя наконец туалет, я минут десять гадал, как он смывается, и оставил бы его неприлично грязным, если бы не услышал чьи-то шаги снаружи. Там стояла в ожидании полная женщина небольшого роста.

– Не знаю, как смыть, – извинился я.

Она осмотрела меня с головы до ног. "Вы Броудхед, – заявила она и добавила:

– Почему вы не отправляетесь на Афродиту?"

– А что такое Афродита... нет, погодите. Сначала как смывается эта штука? А потом об Афродите.

Она указала на кнопку на краю двери. Я считал ее включателем света. Когда я коснулся ее, дно глубокого сосуда без единого шва начало светиться, и через десять секунд на нем был лишь пепел, а потом вообще ничего.

– Подождите меня, – приказала она, скрываясь внутри. Выйдя, она сказала:

– Афродита – это деньги, Броудхед. А вам они понадобятся.

Я позволил ей взять меня за руку и повести. Я начинал понимать, что Афродита – это планета. Новая планета, ее открыл корабль с Врат-Два всего сорок дней назад. Большая планета. «Конечно, придется заплатить проценты, – сказала она. – И пока что там ничего особенного не нашли, обычные отбросы хичи. Но там нужно обследовать тысячи квадратных миль, а первая группа старателей с Врат явится только через несколько месяцев. Мы послали; сообщение только сорок дней назад. Есть опыт работы на горячих планетах?»

– Опыт работы на горячих планетах?

– Приходилось ли бывать на горячих планетах? – объяснила она, опускаясь в шахту.

– Нет. Кстати, у меня вообще никакого опыта нет. Один полет. Пустой. Я даже не высаживался.

– Жаль, – сказала она. – Впрочем особенно тут нечему учиться. Вы знаете, на что похожа Венера? Афродита лишь немного хуже. Звезда у нее очень горячая, и под прямое освещение попадать нельзя. Но туннели хичи под поверхностью. Если найдете, забираетесь туда.

– А каковы шансы найти?

– Ну, – задумчиво ответила она, отцепляясь от кабеля и ведя меня по туннелю, – может, не так уж велики. В конце концов вы ведь, пока ищете, на открытой местности. На Венере используют бронированные воздушные лодки и все герметически изолируют, так что там никаких проблем. Но здесь они возможны, – признала она. – Но не очень много старателей погибает. Около одного процента.

– А какой процент погибает на Афродите?

– Больше одного. Да, больше. Приходится пользоваться шлюпкой вашего корабля, а она, конечно, не такая мобильная – особенно на планете с поверхностью, как расплавленная сера, и с ветрами, как ураганы, – когда они легкие.

– Очаровательно, – сказал я. – Почему же вы не там?

– Я? Я пилот-перевозчик. Через десять дней, как только все погрузят или кто-нибудь будет возвращаться, я лечу на Врата.

– Я хочу вернуться прямо сейчас.

– Черт возьми, Броудхед! Вы разве не понимаете, в какой вы беде? Вы нарушили правила, изменив установку курса. Вас судить будут.

Я тщательно обдумал это. Потом сказал: «Спасибо, но я рискну».

– Вы не поняли? На Афродите гарантированы находки хичи. Вы можете сделать сотню вылетов и ничего подобного не найти.

– Милая, – сказал я, – я не могу сделать сотню вылетов. Не знаю, хватит ли у меня духу и на один. Мне кажется, что на возвращение на Врата духу хватит. А больше я ничего не знаю.

В целом я пробыл на Вратах-Два тринадцать дней. Эстер Бегровиц, пилот-перевозчик, все время старалась уговорить меня лететь на Афродиту. Наверно, не хотела, чтобы я занимал место ценного груза на обратном пути на Врата. Остальным было все равно. Все считали меня сумасшедшим. Для Итуно, который был старшим на Два, я оказался проблемой. Технически я попал туда незаконно, за содержание я не заплатил ни полушки и платить мне было нечем. Он был вполне вправе выбросить меня в космос без костюма. Он решил проблему, поставив меня на погрузку не самого ценного груза на пятиместный корабль Эстер. В основном это были молитвенные веера и образцы с Афродиты для последующего анализа. Это заняло два дня, потом он назначил меня старшим мальчиком на побегушках у троих, переделывавших костюмы для исследователей Афродиты. Им приходилось использовать факелы хичи, чтобы хоть немного смягчить металл костюмов, но мне факелы не доверяли. Требуется два года, чтобы обучить человека управлять факелом хичи на близком расстоянии. Но мне позволялось подносить им костюмы и полоски металла хичи, подавать инструменты, бегать за кофе... и надевать законченные костюмы и выходить в космос, проверяя, не протекают ли они.

| Мы запах ваш чуем, попав в Орион,

| И Псы нас ведут по следу.

| И Андромеда, и Крес, Процион -

| Все нам сулят победу.

| С разных концов мира людей

| Все разных вер и обычаев

| Уходим мы в вечность с грузом надежд,

| Что вас, заблудших, отыщем.

| О, Хичи...

Ни один из них не протекал.

На двенадцатый день прибыли два пятиместных корабля с Врат; они привезли счастливых оживленных старателей с никому не нужным оборудованием. Известие об Афродите еще не дошло до Врат, и поэтому новички не знали, что им понадобится. Чисто случайно среди них оказалась молодая девушка с научным заданием, она училась раньше у профессора Хеграмета и должна была провести антропометрические наблюдения на Вратах-Два. Своей властью Итуно переадресовал ее на Афродиту и объявил о совместной приветственно-прощальной вечеринке. Десять новоприбывших и я превышали количество хозяев: но если хозяева уступали в количестве, то превзошли в объеме выпитого, и вечеринка получилась хорошая. Я чувствовал себя знаменитостью. Новички не могли пройти мимо того факта, что я прикончил корабль хичи, а сам выжил.

Мне было почти жаль улетать... не говоря уже о том, что очень страшно.

Итуно налил мне на три пальца рисового виски в стакан и произнес тост. «Жаль, что вы улетаете, Броудхед, – сказал он. – Не передумаете? У нас пока больше бронированных кораблей и костюмов, чем старателей, но не знаю, как долго это будет продолжаться. Если передумаете, вернувшись...»

– Я не передумаю.

– Банзай! – сказал он и выпил. – Слушайте, не знаете ли вы старика по имени Бакин?

– Шики? Конечно. Он мой сосед.

– Передайте ему привет, – сказал он, снова наливая. – Отличный парень, вы мне чем-то напомнили его. Я был с ним, когда он потерял ноги: его зажало в шлюпке, когда нам пришлось сбрасывать груз. Чуть не умер. К тому времени, как мы его доставили на Врата, он весь распух, и несло от него, как из ада. Нам пришлось отрезать ему ноги. Я сам это сделал.