Текст книги "Врата"

Я старательно стряхиваю пепел с кончика сигареты. Он прав: пока разговор идет абстрактный и безличностный, я могу говорить о чем угодно. «Какой эпизод, Зигфрид?»

– Ваш последний полет с Врат, Боб. Позвольте освежить вашу память...

| ОТНОСИТЕЛЬНО ПИТАНИЯ

|

| В. Что ели хичи?

| Профессор Хеграмет. То же, что и мы, вероятно.

| Я думаю, они были всеядными, ели все, что

| попадалось. Мы вообще-то ничего не знаем об их

| диете, если не считать сведений о полетах к

| оболочкам.

| В. Полеты к оболочкам?

| Профессор Хеграмет. Зафиксированы по крайней

| мере четыре курса, которые вели не к другим

| звездам, а пролегали в окрестностях Солнечной

| системы. В районе кометных оболочек, примерно в

| половине светового года. Эти полеты были признаны

| бесполезными, но я так не считаю. Я предлагал

| комиссии присудить за них научные премии. Три

| полета завершились в метеоритных роях. Четвертый -

| в районе кометы, все в ста астрономических

| единицах от Солнца. Метеоритные рои – это обычно

| остатки старых комет.

| В. Вы хотите сказать, что хичи питались кометами?

| Профессор Хеграмет. Они ели то, из чего

| сделаны кометы. Вы знаете, из чего они состоят?

| Углерод, кислород, азот, водород – те же самые

| элементы, что вы едите за завтраком. Я считаю, они

| использовали кометы как источник для производства

| пищи. Я считаю, что рано или поздно в районе комет

| будет обнаружена пищевая фабрика хичи, и тогда,

| может быть, никто больше не умрет с голоду.

– Боже, Зигфрид!.

– Я знаю, вам кажется, вы все прекрасно помните, – говорит он, правильно интерпретируя мое восклицания, – и в этом смысле я не считаю, что ваша память нуждается в стимулировании. Но в этом эпизоде интересно то, что вы тщательно скрываете все сферы ваших личных затруднений. Ваш ужас. Ваши гомосексуальные склонности...

– Эй!

– ... которые не являются ведущей тенденцией вашей сексуальности, Боб, но из-за которых вы тревожились больше, чем они заслуживают. Ваши чувства к матери. Огромное ощущение вины, которую вы чувствуете за собой. И прежде всего – женщина, Джель-Клара Мойнлин. Все это снова и снова повторяется в ваших снах, Боб, хотя вы не всегда можете это распознать. И все это присутствует в этом одном эпизоде.

Я гашу сигарету и осознаю, что курю одновременно две. «Не понимаю, при чем тут моя мать», – говорю я наконец.

– Правда? – Голограмма, которую я называю Зигфрид фон Психоанализ, поворачивается к углу комнаты. – Позвольте показать вам изображение. – Он поднимает руку – чистый театр, да и только, – и в углу появляется женская фигура. Видно не очень ясно, но женщина молода, стройна. Она сдерживает кашель.

– Не очень похоже на мою мать, – возражаю я.

– Нет?

– Ну, – великодушно говорю я, – вероятно, лучше ты не можешь. Я хочу сказать, что у тебя нет данных, кроме моего нечеткого описания.

– Это изображение, – мягко говорит Зигфрид, – составлено на основе вашего описания девушки Сузи Эрейра.

Я зажигаю новую сигарету с некоторым трудом, потому что руки у меня трясутся. «Ну и ну! – говорю я с искренним восхищением. – Снимаю перед тобой шляпу, Зигфрид. Конечно, – говорю я, испытывая легкое раздражение, – Сузи была, о Боже, всего лишь ребенком. И теперь я вижу, что некоторое сходство есть. Но возраст не тот».

– Боб, – спрашивает Зигфрид, – сколько лет было вашей матери, когда вы были маленьким?

– Она была очень молодой. – Немного погодя я добавляю:

– Кстати, выглядела она гораздо моложе своего возраста.

Зигфрид дает мне возможность посмотреть еще немного, затем снова взмахивает рукой, и фигура исчезает, а вместо нее внезапно появляется изображение двух пятиместников, соединенных шлюпками: они висят в пространстве, а за ними... за ними...

– О, Боже, Зигфрид! – говорю я.

Он ждет.

Что касается меня, то он может ждать вечно; я просто не знаю, что сказать. Мне не больно, но я парализован. Я ничего не могу сказать и не могу двинуться.

– Это, – начинает он негромко и очень мягко, – реконструкция двух кораблей вашей экспедиции в непосредственной близости от объекта НН в созвездии Стрельца. Это черная дыра или, более точно, сингулярность в состоянии чрезвычайно быстрого вращения.

– Я знаю, что это такое, Зигфрид.

– Да. Знаете. Из-за этого вращения относительная скорость того, что называется порогом событий сферы разрывности Шварцшильда превышает скорость света, и потому объект не является на самом деле черным: его можно видеть в так называемом излучении Черенкова. Именно поэтому, а также из-за необходимости изучить другие аспекты сингулярности, ваша экспедиция и получила гарантированную премию в десять миллионов долларов, которые, вдобавок к различным дополнительным выплатам, и составляют основу вашего теперешнего состояния.

– И это я знаю, Зигфрид.

Пауза.

– Не скажете ли, что еще вы об этом знаете, Боб?

Пауза.

– Не знаю, смогу ли я, Зигфрид.

Снова пауза.

Он даже не побуждает меня попробовать. Он знает, что ему этого не нужно. Я сам хочу попробовать и начинаю подражать его манерам. Есть тут что-то такое, о чем я не могу говорить, что-то пугающее меня до мозга костей: но, помимо этого главного ужаса, есть нечто, о чем я могу говорить, и это нечто – объективная реальность.

– Не знаю, хорошо ли ты разбираешься в сингулярностях, Зигфрид.

– Может, вы будете просто говорить, как будто я знаю, Боб.

Я откладываю сигарету и зажигаю новую.

– Ну, – начинаю я, – ты знаешь, и я знаю, что если бы ты действительно хотел знать, то где-то в банках информации есть все сведения о сингулярностях, и там информации больше и она гораздо точнее, чем у меня... Дело в том, что черные дыры – это ловушки. Они искривляют свет. Они искривляют время. Если попадешь туда, вырваться невозможно. Только... только...

Немного погодя Зигфрид говорит: «Если хотите поплакать, плачьте, Боб». Поэтому я вдруг осознаю, что это и делаю.

– Боже! – говорю я и прочищаю нос в одну из тряпок, которые он заботливо держит у матраца. Он ждет.

– Только я выбрался, – говорю я.

И тут Зигфрид делает то, чего я никак от него не ожидал: он шутит. «Это, – говорит он, – совершенно очевидно, потому что вы здесь».

– Я чрезвычайно устал, Зигфрид, – говорю я.

– Да, я знаю, Боб.

– Я бы хотел выпить.

Щелк.

"Только что за вами открылся шкаф, – говорит Зигфрид.

– В нем очень хорошее шерри. К сожалению, вынужден сказать, что оно сделано не из винограда; служба здоровья не позволяет такую роскошь. Но не думаю, чтобы вы почувствовали, что оно сделано из природного газа. Да, и к нему добавлено немного ТГК (тетрагидроканнабинол, лекарственное средство, которое готовят из марихуаны. – Прим, перев.) для успокоения нервов".

– Святый Боже! – говорю я, уже исчерпав всю свою способность удивляться. Шерри, как он и сказал, очень хорошее, и я чувствую распространяющуюся внутри теплоту.

– Ну, хорошо, – говорю я, поставив стакан. – Ладно. Когда я вернулся на Врата, экспедицию уже объявили погибшей. Прошел почти год сверх срока. Ведь мы были почти внутри горизонта событий. Ты разбираешься в растяжении времени?.. Ну, неважно, – говорю я, прежде чем он может ответить, – вопрос риторический. Хочу сказать, что произошло то, что называется растяжением времени. Вблизи сингулярности происходит временной парадокс. По нашим часам прошло 15 минут, а по часам Врат... или любым другим часам в нерелятивистской вселенной – почти год. И...

Я наливаю себе еще, потом храбро продолжаю:

– И если бы мы приблизились еще, то двигались бы все медленней и медленней. Медленней, и медленней, и медленней. Чуть ближе, и пятнадцать минут растягиваются на десятилетие. Еще чуть ближе – и на целое столетие. Мы были близко. Мы были почти в западне, все мы.

Но я выбрался.

Я вспоминаю кое-что и смотрю на часы. «Говоря о времени. Я уже на пять минут превысил свое время».

– У меня сейчас нет других сеансов, Боб.

Я смотрю на него. «Что?»

Мягко: «Я очистил свое расписание перед встречей с вами, Боб».

Я не говорю снова «Святый Боже», но, несомненно, думаю. «Я чувствую себя прижатым к стене, Зигфрид!» – сердито говорю я.

– Я не заставляю вас оставаться дольше. Боб. Я просто говорю, что у вас есть выбор.

Я обдумываю это некоторое время.

– Для компьютера ты поразительно умен, Зигфрид, – говорю я. – Ну, ладно. Видишь ли, если нас рассматривать как одно целое, мы не могли вырваться. Наши корабли были пойманы, они зашли далеко за пункт возможного возвращения, и у нас всех просто не было выхода. Но старина Дэнни А., он умный парень. И он все знал о лазейках в законах. Как одно целое, мы были обречены.

– Но мы же не были единым целым! Мы были двумя кораблями! И если бы могли каким-то образом передать ускорение от одной части другой – толкнуть одну часть глубже в колодец и одновременно другую часть толкнуть наружу – вот эта часть целого могла освободиться!

Долгая пауза.

– Почему бы вам не выпить еще, Боб? – утешающе говорит Зигфрид. – После того, как перестанете плакать.

Глава 30

Страх! Я ощутил такой ужас, что больше ничего не мог чувствовать: чувства мои были перенасыщены страхом: не знаю, кричал ли я, но я делал то, что говорил Дэнни А. Мы состыковали корабли и закрепили их, шлюпка к шлюпке, и стали заталкивать оборудование, инструменты, одежду – все, что движется, в первый корабль, чтобы освободить место для десяти человек во втором. Из рук в руки, вперед и назад, мы перебрасывали грузы. Почки Дэйна Мечникова должны были прийти в ужасное состояние: он в шлюпке настраивал приборы так, чтобы за раз вытолкнуть все запасы водородно-кислородной смеси. Переживем ли мы это? Мы не знали. Оба пятиместника бронированы, и мы не думали, что можно повредить корпуса из металла хичи. Но содержимое корпусов – это мы, все десятеро, мы будем в том корабле, который должен вырваться. И, может быть, вырвется только желе из наших тел. У нас были только минуты, совсем немного. Я не менее двадцати раз за эти десять минут проходил мимо Клары, и только в первый раз мы поцеловались. Вернее, наши губы почти соединились.

| Дорогой Голос Врат.

| В среду на прошлой неделе я как раз шел из

| супермаркета, где получал продукты по своим

| карточкам, к стоянке шаттла, чтобы вернуться к

| себе домой, когда увидел неземной зеленый свет.

| Поблизости приземлился необычный космический

| корабль. Вышли четыре прекрасных, но очень худых

| молодых женщины в прозрачных одеяниях и

| парализовали меня какими-то лучами. Девятнадцать

| часов я находился на их корабле в качестве

| пленника. За это время я подвергся различным

| неприличным действиям сексуального характера;

| чувство собственного достоинства не позволяет мне

| разглашать их природу. Предводительница этих

| женщин, которую зовут Мойра Глоу-Фаун, заявила,

| что, подобно нам, им не удалось полностью

| справиться со своим животным происхождением. Я

| принял их извинения и согласился доставить на

| Землю четыре сообщения. Сообщения первое и

| четвертое я не могу разглашать до определенного

| времени. Сообщение второе частного характера и

| предназначено моему менеджеру, под началом

| которого я работаю. Сообщение третье для вас, на

| Вратах, и состоит оно из трех частей. 1. Больше не

| должно быть курения. 2. Не должно быть больше

| совместного обучения девочек и мальчиков, по

| крайней мере до второго курса колледжа. 3. Вы

| должны немедленно прекратить все космические

| исследования. За нами наблюдают.

| Гарри Хеллисон

| Питсбург

| Не каждый из нас вернется домой -

| Нас плющит и жжет, и рвет на куски.

| Но тот кто вернулся с добычей – герой.

| А тот кто пустой – хоть вой от тоски.

| Но тот и другой уходят опять

| Хоть страх его сердце сжимает в кулак

| О хичи, скажите как нам узнать

| Где ваше богатство, где вы, а где мрак...

| О, хичи...

Я помню ее запах. Однажды запах мускусного масла стал так силен, что я поднял голову, но тут же забыл об этом. И все время то на одном экране, то на другом висел снаружи этот огромный зловещий широкий синий шар: фазовые эффекты образовывали тени на его поверхности: страшные волны его тяготения все время сотрясали наши внутренности. Дэнни А, находился в первом корабле, следя за временем и выталкивая в шлюпку мешки и свертки. Они проходили в люк шлюпки, оттуда в другую шлюпку, потом снова в люк и в капсулу второго корабля, где я принимал их и заталкивал во все углы, чтобы вошло побольше. «Пять минут!» – крикнул он. Потом: «Четыре минуты!». Потом: "Три минуты, откройте эту проклятую крышку! И наконец: «Все! Эй, вы все! Бросайте, что делаете, и бегите сюда». И мы так и поступили. Все, кроме меня. Я слышал крики остальных, они меня звали; но я упал, наша шлюпка была загромождена, и я не мог подобраться к люку. Я пытался убрать с дороги какой-то проклятый тюк, а Клара по радио кричала: «Боб, Боб, ради Бога, иди сюда!» И я знал, что уже поздно, захлопнул люк и прыгнул вниз. Последнее, что я слышал, был голос Дэнни А.: «Нет! Нет! Погоди...»

Погоди...

Очень, очень долго.

Глава 31

Немного погодя – не знаю, сколько времени прошло, – я поднимаю голову и говорю: «Прости, Зигфрид».

– За что, Боб?

– За плач. – Я физически истощен. Как будто меня десять миль прогоняли сквозь строй, а сумасшедшие чокто (одно из племен североамериканских индейцев. – Прим, перев.) колотили меня своими дубинками.

– Вы себя лучше чувствуете, Боб?

– Лучше? – Я удивляюсь этому глупому вопросу, потом начинаю думать, и, странно, мне действительно лучше. – Да. Кажется. Не то, что называется хорошо. Но лучше.

– Отдохните немного, Боб.

Мне это замечание кажется глупым, и я ему говорю об этом. У меня осталось столько энергии, как у сдохшей неделю назад медузы, и мне ничего не остается, как отдыхать.

Но я чувствую себя лучше. «Я чувствую, – говорю я, – будто наконец позволил себе ощутить свою вину».

– И пережили это.

Я обдумываю его слова. «Кажется, да», – говорю я.

– Обсудим вопрос о вине, Боб. Почему вина?

– Потому что я отбросил девять человек, чтобы спастись самому, идиот.

– Вас кто-нибудь обвинял в этом? Кроме вас самого?

– Обвинял? – Я снова прочищаю нос, думая. – Нет. А зачем? Вернувшись назад, я стал чем-то вроде героя. – Я думаю о Шики, таком по-матерински добром, о Френси Эрейра, который обнимал меня, позволяя выплакаться, несмотря на то что я убил его двоюродную сестру. – Но их там не было. Они не видели, как я прочистил баки, чтобы выбраться.

– Вы прочистили баки?

– О, дьявол, Зигфрид, – говорю я, – не знаю. Я собирался. Я протянул руку к кнопке.

– Как вы думаете, мог ли корабль, который вы планировали покинуть, очистить соединенные баки шлюпок?

– А почему бы и нет? Не знаю. Во всяком случае, – говорю я, – ты не сможешь придумать оправдания, о котором я бы уже не подумал. Я знаю, что, может быть, Клара и Дэйн нажали свою кнопку раньше меня. Но я протянул к своей руку!

– И как вы думаете, какой корабль при этом должен был освободиться?

– Их. Мой, – поправляюсь я. – Не знаю.

Зигфрид серьезно говорит: "В сущности, вы поступили очень разумно. Вы знали, что все выжить не могут. Для этого не было времени. Единственный выбор заключался в том, умрут ли все или только некоторые. Вы решили, что лучше пусть выживут некоторые.

– Вздор! Я убийца!

Пауза, цепи Зигфрида обрабатывают мои слова. «Боб, – осторожно говорит он, – мне кажется, вы себе противоречите. Разве вы не сказали, что они все еще живы в этой разрывности?»

– Да, они живы! Время для них остановилось!

– Тогда как же вы можете быть убийцей?

– Что?

Он повторяет: «Как вы можете быть убийцей, если никто не умер?»

... – не знаю, – говорю я, – но, честно, Зигфрид, я больше не хочу об этом говорить сегодня.

– Вы и не должны, Боб. Не знаю, представляете ли вы, чего достигли за последние два с половиной часа? Я горжусь вами!

| СПРАВКА О СЧЕТЕ

| Робинетту Броудхеду.

|

| 1. Признано, что установление вами нового

| курса на Врата-Два привело к экономии около ста

| дней на каждый полет к этой цели.

| 2. Решением комиссии вам присуждается один

| процент доходов от всех открытий, сделанных

| экипажами, воспользовавшимися вашим курсом.

| Авансом вам начисляется 10000 долларов.

| 3. Решением комиссии половина этих доходов у

| вас вычитается в качестве штрафа за поврежденный

| корабль.

| 4. На вашем счету имеется: проценты от

| открытий (решение комиссии А-135-7) с учетом

| вычетов (решение комиссии А-135-8) 5000 долларов

| На вашем счету всего 6192 доллара

И странно, нелепо, но я верю, что все его чипы, голограммы, цепи хичи – все это мною гордится, и мне приятно в это верить.

– Вы можете уйти в любое время, – говорит он, вставая и очень жизнеподобно отходя к креслу. Он даже улыбается мне. – Но я хотел бы показать вам кое-что.

Мои защитные механизмы сносились до предела. Я только спрашиваю: «Что именно, Зигфрид?»

– Другую нашу возможность, о которой я упоминал, Боб, – говорит он, – но которую мы никогда не использовали. Я хотел бы показать вам другого пациента, из прошлого.

– Другого пациента?

Он мягко говорит: «Посмотрите в угол, Боб».

Я смотрю...

... там стоит она.

– Клара! – И как только я ее вижу, я тут же понимаю, откуда ее взял Зигфрид: у машины, с которой Клара консультировалась на Вратах. Она висит, положив руку на стойку, ноги ее легко шевелятся в воздухе, она оживленно говорит: широкие черные брови нахмурены, она улыбается, все ее лицо улыбается, потом расслабляется.

– Если хотите, можете услышать, что она говорит, Боб.

– А я хочу?

– Необязательно. Но бояться здесь нечего. Она любила вас, Боб, любила, как умела. Как и вы ее.

Я долго смотрю, потом говорю: «Убери ее, Зигфрид».

В восстановительной комнате я чуть не засыпаю на мгновение. Никогда я не чувствовал себя так спокойно.

Я умываюсь, выкуриваю еще одну сигарету и выхожу на яркий рассеянный дневной свет под Пузырем, и все кажется хорошим и дружеским. С любовью и нежностью я думаю о Кларе, в глубине сердца я прощаюсь с ней. Потом вспоминаю о С.Я., с которой у меня сегодня свидание. Я еще не опоздал на него. Но она подождет. Она хороший товарищ, почти как Клара.

Клара.

Я останавливаюсь посреди аллеи, и люди натыкаются на меня.

Маленькая старушка в коротких шортах спрашивает: «Что-нибудь случилось?»

Я смотрю на нее и не отвечаю, потом поворачиваюсь и возвращаюсь в кабинет Зигфрида.

| СПРАВКА О СЧЕТЕ

| Робинетту Броудхеду:

|

| На ваш счет переведены следующие суммы:

|

| – гарантированная премия за полет 88-90А (вся

| сумма делится на выживших) $10000000

| – научная премия, присужденная комиссией – $8500000

| Всего – $18500000

| Всего на счету – $18506036

Там никого нет, даже голограммы. Я кричу: «Зигфрид! Где ты?»

Никого. Никто не отвечает. Я впервые нахожусь в кабинете без него. Вижу, что здесь реально, а что голограммы. Реального мало. Металлические стены, выступы проекторов. Матрац – реальный; шкаф с выпивкой – реальный; несколько других предметов мебели, которых можно коснуться, которыми можно пользоваться. Но Зигфрида нет. Нет даже стула, на котором он обычно сидит.

«Зигфрид!»

Я продолжаю кричать, сердце мое бьется в горле, в голове все вертится. «Зигфрид!» – кричу я, и тут возникает что-то вроде дымки, потом вспышка, и вот он, в костюме Зигмунда Фрейда, вежливо смотрит на меня.

– Да, Боб?

– Зигфрид, я не убил ее! Она ушла!

– Я вижу, вы расстроены, Боб, – говорит он. – Не скажете ли, что вас беспокоит?

– Расстроен! Я больше чем расстроен, Зигфрид, я убил девятерых, чтобы спасти свою жизнь. Может, не в «реальности»! Может, не «целенаправленно». Но в их глазах я их убил. В моих тоже.

– Но, Боб, – рассудительно говорит он, – мы ведь все это уже обсуждали. Она жива. Они все живы. Время для них остановилось...

– Я знаю, – вою я. – Неужели ты не понимаешь, Зигфрид? В этом-то все дело! Я не только убил ее, я и сейчас убиваю ее!

Терпеливо: «Вы думаете, это правда, Боб?»

– Она так думает! Теперь и бесконечно – пока жива. Для нее это произошло не годы назад. Только минуты, и это продолжается всю мою жизнь. Я здесь внизу старею, стараюсь забыть, а Клара там вверху, у НН Стрельца, плавает, как муха в янтаре.

Я падаю на голый пластиковый матрац, плачу. Постепенно Зигфрид восстанавливает внешность кабинета, то тут, то там появляются знакомые декорации. На стене повисла голограмма озера Гарда, над ним воздушные лодки, а в озере купающиеся.

– Пусть боль выйдет, – мягко говорит Зигфрид. – Пусть она вся выйдет.

– А что я делаю, по-твоему? – я переворачиваюсь на пенном матраце, глядя в потолок. – Я мог бы преодолеть боль и вину, если бы она смогла. Но для нее все еще не кончилось. Она там, застряла во времени.

– Продолжайте, Боб, – подбадривает он.

– Я продолжаю. Каждая секунда – это все та же секунда в ее мозгу, та секунда, когда я отбросил ее жизнь, чтобы спасти свою. Я живу, и старею, и умру, Зигфрид, а для нее все будет тянуться эта секунда.

– Продолжайте, Боб. Выскажитесь.

– Она думает, что я предал ее, и думает это сейчас! Я не могу жить с этим!

Долгое, долгое молчание, наконец Зигфрид говорит:

– Вы живете.

– Что? – Мысли мои улетели на тысячу световых лет.

– Вы живете с этим, Боб.

– И это ты называешь жизнью? – насмехаюсь я, садясь и вытирая нос одной из его миллионов тряпок.

– Вы очень быстро реагируете на все, что я говорю, Боб, – замечает Зигфрид, – и иногда мне кажется, что ваш ответ – это контрудар. Вы парируете мои слова словами. Позвольте мне нанести еще один удар. И пусть он попадет в цель: вы живете.

– ... ну, вероятно, ты прав. – Это правда. Просто жизнь не очень приятна.

Еще одна долгая пауза, потом Зигфрид говорит:

– Боб. Вы знаете, что я машина. Вы знаете также, что мои функции – справляться с человеческими чувствами. Я не могу чувствовать чувства. Но я могу представить себе их в виде моделей, анализировать их, я могу их оценивать. Я могу это сделать для вас. Я могу это сделать даже для себя. Я могу построить парадигму, внутри которой у меня будет доступ к эмоциям. Вина? Это болезненная вещь; но поскольку она болезненна, она совершенствует поведение. Я могу так сделать, что вы будете избегать действий, вызывающих чувство вины, и это было бы полезно и для вас, и для общества. Но вы не сможете воспользоваться этим, если не почувствуете вину.

– Я чувствую ее, Зигфрид! Боже, Зигфрид, ты ведь знаешь, что я чувствую!

– Знаю, – говорит он, – что теперь вы позволили себе ощутить ее. Теперь она открыта, и вы можете позволить ей действовать, приносить вам пользу, а не таиться внутри вас и вызывать только боль. Для этого я и существую, Боб. Вызвать наружу ваши чувства, чтобы вы могли ими воспользоваться.

– Даже плохие чувства? Вина, страх, боль, зависть?

– Вина. Страх. Боль. Зависть. Мотиваторы. Усовершенствователи. Те качества, Боб, которыми я сам не обладаю, разве что в гипотетическом смысле, когда создаю парадигму и углубляюсь в нее.

Еще одна пауза. У меня странное ощущение. Паузы Зигфрида должны либо позволить его аргументам глубже проникнуть в мое сознание, либо дать ему возможность рассчитать новый, более сложный аргумент. Но на этот раз, мне кажется, не то и не другое. Он думает, но не обо мне. Наконец он говорит:

«Теперь я могу ответить на вопрос, который вы мне задали, Боб».

– Вопрос? Какой?

– Вы меня спросили: «И это можно назвать жизнью?» И я отвечаю, да. Именно это называется жизнью. И в своем гипотетическом плане я очень завидую вам.