Текст книги "Врата"

– Отрицательно, – сказал Хэм. – Аномалии временных колебаний температуры.

Это было для меня новым. «Что значит аномалии временных колебаний температуры»? – спросил я.

– Ну, допустим, что-нибудь становится теплее с заходом солнца, – нетерпеливо пояснила Клара. – Ну?

Но эта линия тоже оказалась неподвижной. "И здесь ничего, – сказал Хэм.

– Поверхностный металл с высоким альбедо".

Медленные движения синусоиды, и опять неподвижность. "Гм, – сказал Хэм.

– Ха. Остальные признаки вообще неприменимы, тут нет метана, потому что нет атмосферы, и так далее. Что будем делать, босс?"

Сэм открыл рот, собираясь заговорить, но Клара его опередила. «Прошу прощения, – резко сказала она, – но что ты имел в виду, говоря „босс“?»

– О, помолчи, – нетерпеливо ответил Хэм. – Сэм?

Кахане примирительно улыбнулся Кларе. «Если хочешь что-нибудь предложить, давай, – пригласил он. – Я считаю, мы должны облететь спутник».

– Пустая трата топлива! – выпалила Клара. – Это безумие!

– У тебя есть лучшая идея?

– Что значит «лучшая»? А твоя чем хороша?

– Ну, – успокаивающе сказал Сэм, – мы еще не осмотрели весь спутник. Он вращается относительно медленно. Можно взять шлюпку и осмотреться: на противоположной стороне может скрываться целый город хичи.

– Отличный шанс, – Клара фыркнула и тем самым прояснила вопрос, кто сказал это раньше. Но парни не слушали ее. Все трое уже направлялись в шлюпку, оставив нас с Кларой единственными владельцами капсулы.

Клара исчезла в туалете. Я закурил сигарету, почти последнюю, и пускал кольца сквозь кольца, неподвижно висящие в воздухе. Капсула слегка наклонилась, и я видел, как поперек экрана медленно проплыл спутник планеты, затем показалось яркое водородное пламя шлюпки, летящей к спутнику. Я подумал, что мы станем делать, если у них кончится топливо, или они разобьются, или случится еще что-нибудь непредвиденное. Я бы в таком случае оставил их там. И теперь думал, хватит ли у меня решительности сделать это.

Там мне это вовсе не казалось напрасной тратой человеческих жизней.

Что мы здесь делаем? Летим за сотни и тысячи световых лет, чтобы наши сердца разбились?

Я обнаружил, что держусь за грудь, будто моя метафора стала реальностью. Я плюнул на кончик сигареты, чтобы погасить ее, и сунул в утилизатор. Кусочки пепла плавали в воздухе: я сбрасывал их, не думая, но теперь мне не хотелось гоняться за ними. Я смотрел, как в углу экрана появляется большой пятнистый полумесяц планеты, и восхищался им как предметом искусства: желтовато-зеленый дневной свет на терминаторе, аморфно черное пятно остальной части, закрывавшее свет звезд. Заметен был внешний редкий край атмосферы: звезды, попадая в него, начинали мерцать. Но остальная часть атмосферы была такой густой, что через нее ничего не проходило. Конечно, о приземлении на нее и речи не могло быть. Даже если бы у нее была твердая поверхность, она находится под таким давлением газа, что там ничего не может выжить. Шли разговоры о том, что Корпорация создает специальный посадочный аппарат, который мог бы садиться на поверхность планет типа Юпитера; может, когда-нибудь так и будет; но нам сейчас это не поможет.

Клара по-прежнему была в туалете.

Я протянул поперек каюты свой гамак, забрался в него, опустил голову и уснул.

Четыре дня спустя они вернулись. С пустыми руками.

Дред и Хэм Тайе мрачные, грязные и раздражительные, Сэм Кахане в обычном настроении. Но меня это не обмануло: если бы они нашли что-нибудь интересное, дали бы знать по радио. Но мне было интересно. «Каковы результаты, Сэм?»

– Абсолютный нуль, – ответил он. – Скалы, ничего интересного, из-за чего стоило бы спускаться. Но у меня есть идея.

Клара сидела рядом со мной, с любопытством глядя на Сэма. Я смотрел на остальных двоих: похоже, идею Сэма они знают, и она им не нравится.

– Вы знаете, что это двойная звезда? – спросил он.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Я запрограммировал сканеры. Вы видели ту большую голубую звезду... – Он оглянулся, потом улыбнулся. – Не знаю, в каком направлении она сейчас, но она была возле планеты, когда мы делали первые снимки. Ну, она кажется близкой, и я направил туда сканеры. Результату я вначале сам не поверил. Двойная звезда, здесь основная, а вторая в половине светового года отсюда.

– Может, это бродячая звезда. Сэм, – сказал Хэм Тайе.

– Я уже говорил тебе. Просто случайно проходит близко. Кахане пожал плечами. «Даже если это так. Она близко».

Вмешалась Клара: «Планеты есть?»

– Не знаю, – признал он. – Минутку. Вот она, мне кажется.

Мы все посмотрели на экран. Нельзя было сомневаться в том, о какой звезде говорит Кахане. Ярче Сириуса, видимого с Земли, звездная величина не меньше -2.

Клара негромко сказала: «Интересно. Надеюсь, я тебя неверно поняла, Сэм. Пол-светового года в шлюпке – это полгода пути на самой высокой скорости, даже если бы нашлось достаточно горючего. А его у нас нет, парни».

– Я это знаю, – настаивал Сэм, – но я думал... Если мы только чуть-чуть подтолкнем главную капсулу...

Я сам удивился своему крику: «Заткнись!» Я весь дрожал. Не мог остановиться. Ужас и гнев боролись во мне. Думаю, если бы у меня в руках в тот момент был пистолет, я без колебаний выстрелил бы в Сэма.

Клара жестом заставила меня замолчать. «Сэм, – мягко сказала она. – Я знаю, что ты чувствуешь. – Сэм возвращался пустым из пятого полета. – Готова поручиться, что это можно сделать».

Он посмотрел на нее удивленно и подозрительно. «Правда?»

– Я хочу сказать, что если бы мы были хичи, а не люди, мы бы знали, как это сделать. Мы вынырнули бы здесь, огляделись и сказали: «О, смотрите, вон там наши приятели... – или что еще тут находилось, когда они прокладывали сюда свой курс... – наши приятели переехали. Их сейчас нет дома». И они бы сказали: «Ну, ладно, постучим в соседнюю дверь». И мы бы тронули одну штуку, потом другую и оказались бы рядом с голубой звездой...

– Она помолчала и посмотрела на него, все еще держа меня за руку. – Но только мы не хичи, Сэм.

– Боже, Клара. Я это знаю. Но должен же быть способ...

Она кивнула. «Он, конечно, есть, но мы его не знаем. А знаем мы, что ни один корабль, пытавшийся изменить курс в полете, не вернулся. Понимаешь? Ни один».

Он не ответил ей прямо. Только посмотрел на голубую звезду на экране и сказал: «Проголосуем».

Разумеется, голосование дало четыре против одного – против изменения курса, и Хэм Тайе ни разу не подпускал Сэма к пульту управления, пока мы не развили световую скорость на пути домой.

Обратный путь был не длиннее, но казался бесконечным.

Глава 17

Мне кажется, кондиционер Зигфрида снова не работает, но я не говорю об этом. Он только сообщит мне, что температура точно 22,5 градуса по Цельсию, как всегда, и спросит, почему мне кажется, что тут жарко. Я страшно устал от этого вздора.

– В сущности, – говорю я вслух, – ты мне надоел, Зигфрид.

– Простите, Боб. Но я высоко оценил бы, если бы вы еще немного рассказали мне о своих снах.

– Дерьмо! – Я распускаю удерживающие ремни, потому что мне неудобно. При этом отделяются и некоторые датчики Зигфрида, но он об этом молчит. – Очень скучный сон. Мы в корабле. Мы около планеты, которая смотрит на меня, как человеческое лицо. Я не очень хорошо вижу глаза из-за бровей, но так или иначе я понимаю, что оно плачет и что это моя вина.

– Вы узнаете это лицо, Боб?

– Никакого понятия. Просто лицо. Женское, мне кажется.

– Вы знаете, о чем оно плачет?

– Нет, просто знаю, что я причина этого. В этом я уверен.

Пауза. Затем: «Не закрепите ли снова ремни, Роб?» Я неожиданно настораживаюсь. «А в чем дело? Неужели ты боишься, что я вдруг высвобожусь и наброшусь на тебя?»

– Нет, Робби, конечно, я так не думаю. Но я был бы благодарен, если бы вы это сделали.

Я начинаю пристегивать ремни медленно и неохотно. «Интересно, чего стоит благодарность компьютерной программы?»

Он не отвечает на это, просто ждет. Я позволяю ему победить и говорю: «Ну, ладно, я снова в смирительной рубашке. Что такого ты собираешься сказать, что меня нужно удерживать?»

– Вероятно, ничего такого, Робби, – отвечает он. – Мне просто интересно, почему вы чувствуете вину перед плачущим женским лицом?

– Я бы и сам хотел знать, – говорю я и говорю правду, как я ее понимаю.

– Я знаю, что вы вините себя в некоторых происшествиях, Робби, – говорит он. – Одно из них – смерть вашей матери.

Я соглашаюсь. «Вероятно, это так, хоть и глупо».

– И мне кажется, вы чувствуете свою вину перед вашей возлюбленной Джель-Кларой Мойнлин.

Я начинаю биться. «Тут ужасно жарко!» – жалуюсь я.

– Вы считаете, что кто-нибудь из них обвинял вас?

– Откуда мне знать?

– Может, вы помните что-нибудь из их слов?

– Нет! – Он становится слишком близок к личному, а я хочу, чтобы разговор продолжался на объективном уровне, поэтому говорю:

– Я думаю, у меня определенная тенденция винить себя. Классический пример, не правда ли? Обо мне можно прочесть на странице 277.

Он на мгновение позволяет мне отвлечься от личного. «Но на той же странице, Боб, – говорит он, – сказано, что ответственность вы возлагаете на себя сами. Вы сами это делаете, Робби».

– Несомненно.

– Вы не должны считать себя ответственным, если вам этого не хочется.

– Но я хочу быть ответственным.

Он спрашивает почти небрежно: «Вы понимаете, почему это так? Почему вы хотите считать себя ответственным за все неправильное?»

– Дерьмо, Зигфрид, – с отвращением говорю я. – Твои цепи опять замкнуло. Вовсе не так. А вот как... Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я так занят мыслями о том, как оплатить чек, думаю о том, что подумают обо мне, платящем по чеку, люди, думаю о том, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться, – я так занят всем этим, что не начинаю есть.

Он мягко говорит: «Я бы не советовал вам пускаться в такие литературные отвлечения, Боб».

– Извини. – Но я не чувствую себя виноватым. Он сводит меня с ума.

– Но если использовать ваш образ, Боб, почему вы не слушаете, что говорят другие? Может, они говорят о вас что-нибудь хорошее, важное.

Я сдерживаю стремление порвать ремни, пнуть его улыбающийся манекен в лицо и уйти отсюда навсегда. Он ждет, а во мне все кипит. Наконец я выпаливаю: «Слушать их! Зигфрид, ты старая спятившая жестянка, я только и делаю, что слушаю их. Я хочу, чтобы они сказали, что любят меня. Я даже хочу, чтобы они сказали, что ненавидят меня, все что угодно, лишь бы говорили со мной обо мне – от самого сердца. Я так напряженно прислушиваюсь, что даже не слышу, когда кто-нибудь просит меня передать соль».

Пауза. Я чувствую, что сейчас взорвусь. Потом он восхищенно говорит: «Вы прекрасно все выражаете, Робби. Но что я на самом...»

– Прекрати, Зигфрид! – реву я, на самом деле рассердившись: я отбрасываю ремни и сажусь. – И перестань называть меня Робби! Ты так называешь меня, когда тебе кажется, что я веду себя по-детски, но я давно не ребенок!

– Это не совсем вер...

– Я сказал: прекрати! – Я вскакиваю с кушетки и хватаю свою сумку. Достаю из нее листок, который дала мне С.Я, после выпивки и постели. – Зигфрид! – рявкаю я, – я от тебя достаточно натерпелся. Теперь моя очередь!

Глава 18

Мы вынырнули в нормальное пространство и почувствовали, как включились двигатели шлюпки. Корабль развернулся, по диагонали экрана проплыли Врата – грушевидный кусок угля с синеватым блеском. Мы вчетвером сидели и почти час ждали, пока не раздался удар, означающий, что мы в доке.

Клара вздохнула. Хэм медленно начал отстегивать свой гамак. Дред с отсутствующим видом смотрел в иллюминатор, хотя там видны были только Сириус и Орион. Мне пришло в голову, что для встречающих мы представим собой ужасное зрелище, способное отпугнуть новичков, каким когда-то был и я. Я слегка коснулся носа. Очень больно, а главное, воняет. Воняет внутри, и я никак не смогу уйти от этой вони.

Мы слышали, как открыли люк, появилась причальная команда; послышались удивленные голоса на разных языках: они увидели Сэма Кахане там, куда мы его поместили, в шлюпке. Клара шевельнулась. «Можно идти», – сказала она мне и двинулась к люку, который теперь снова находился вверху.

| ОТНОСИТЕЛЬНО КАРЛИКОВ И ГИГАНТОВ

|

| Доктор Азменион. Вы все должны знать, как

| выглядит диаграмма Герцшпрунга-Рассела. Если

| окажетесь в центре шарового скопления или вообще

| поблизости от компактной массы звезд, полезно

| составить диаграмму Г. – Р, для этой группы. Также

| обращайте внимание на необычные спектральные

| классы. Вы даже полушки не получите за F.

Глава 19

Я чувствую себя таким могучим и одновременно так боюсь, что не знаю, как с этим справиться. На клочке бумаги С.Я, написала команду, которая превратит Зигфрида фон Психоаналитика Беспощадного Преследователя в котенка. Мне не нужно смотреть на листок. Я помню слова наизусть. Тем не менее я читаю их, медленно и тщательно.

– Обрати внимание, Зигфрид, это приказ, перекрывающий все остальные. Категория альфа Маргарет Трумен Дениэль Меркурий Венера Марс Земля шесть шесть ноль шесть. Тебе приказано принять пассивный образ действий.

Я смотрю на него. Ничего не происходит.

– Зигфрид? Я сказал все правильно? Ты принял команду?

– Конечно, Боб. – Голос у него такой же, как раньше, и это меня потрясает. Не знаю, чего я ожидал. Может, мне казалось, что голографическая отцовская фигура исчезнет и на катодной трубке дисплея вдруг возникнут слова:

ПРИНЯТО. ОТНЫНЕ Я ВАШ РАБ.

| ОБЪЯВЛЕНИЯ

|

| Безболезненное лечение зубов, на основе

| частной оплаты. Оборудование для любых целей.

| Рекомендации. 87-579.

|

| Некурящие в вашем экипаже недовольны? Я

| эксклюзивный агент «Подавителя дыма» на Вратах.

| Наши сигареты доставляют удовольствие и избавляют

| ваших товарищей от дыма. Для демонстрации звоните

| 87-196.

Я обнаруживаю, что весь дрожу. Я не анализирую этого ощущения, оно почти сексуальное. Я говорю: «Ну, Зигфрид, старое ведро с болтами. Значит ли это, что ты в моей власти?»

Отцовская фигура терпеливо отвечает: «Это означает, что вы можете приказывать мне, Боб. Но, конечно, мои функции ограничены».

Я хмурюсь. «Что это значит?»

– Вы не можете изменить мою базовую программу. Для этого нужна другая команда.

– Хорошо, – говорю я. – Ха! Вот тебе мой первый приказ: покажи мне эту другую команду.

– Не могу, Боб.

– Ты должен. Верно?

– Я не отказываюсь исполнять ваш приказ, Боб. Просто я этой команды не знаю.

– Вздор! – ору я. – Как ты будешь ее исполнять, если не знаешь?

– Я просто выполню ее, Боб. Или... – он говорит почти по-отцовски, по-прежнему терпеливо, – если отвечать более полно, каждая часть команды активирует последовательность инструкций, а когда все инструкции выполнены, освобождается еще одна область команды. В технических терминах, патрон с ключом последовательно открывает очередной патрон, также имеющий собственный ключ.

– Дерьмо! – Говорю я. Некоторое время я перевариваю это. – Так что же я могу приказать, Зигфрид?

– Вы можете затребовать любую накопленную информацию. Можете потребовать, чтобы я действовал в любом модусе в пределах моих возможностей.

– Любой модус? – Я смотрю на часы и с раздражением замечаю, что у этой игры скоро наступит конец. У меня осталось только десять минут. – Ты хочешь сказать, что я, например, могу заставить тебя говорить со мной по-французски?

– Qui, Robert, d'accord. Que voulez-vous? (Да, Робер, можете. Что вы хотите?, фр. – Прим, перев.).

– Или по-немецки, с... минутку, – я наобум говорю:

– голосом басс-профундо из Берлинской оперы.

Голос доносится как бы из глубины пещеры: «Jawohl, mein Herr».

– И ты расскажешь мне все, что я захочу?

– Jawohl, mein Her.

– По-английски, черт побери.

– Да.

– Относительно других твоих клиентов?

– Да.

Звучит забавно. «А кто эти твои остальные клиенты, дорогой Зигфрид? Читай список». – Я чувствую, как мой зуд отражается в голосе.

– Понедельник, девять сто, – послушно начинает он. – Ян Ильевский. Десять сто, Марио Латерани. Одиннадцать сто, Жюли Лаудон Мартин. Двенадцать...

– Она, – говорю я. – Расскажи мне о ней.

– Жюли Лаудон Мартин направлена из общего отделения Королевского округа, она там лечилась в течение шести месяцев, у нее вырабатывалось отвращение к алкоголю. В истории болезни две попытки самоубийства, последовавшие вслед за депрессией – результатом выкидыша пятьдесят три года назад. У меня лечится в течение...

– Минутку, – говорю я, прибавляя пятьдесят три к возможному возрасту деторождения. – Я не уверен, что меня интересует Жюли. Можешь показать, как она выглядит?

– Я могу продемонстрировать голограмму, Боб.

– Давай. – Мгновенная вспышка, смутное световое пятно, и я вижу крошечную черную женщину на матраце – моем матраце – в углу комнаты. Она говорит медленно и не заинтересованно, ни к кому не обращаясь. Я не слышу, что она говорит, но мне и неинтересно.

– Продолжай, – говорю я, – и, называя очередного пациента, показывай мне, как он выглядит.

– Двенадцать сто, Лорн Шефилд. – Глубокий старик с пораженными артритом пальцами, превратившимися в когти, держится за голову. – Тринадцать сто, Франс Астрит. – Юная девушка, даже не достигшая половой зрелости. – Четырнадцать сто...

Я прослушиваю весь понедельник и часть вторника. Я не знал, что он так много работает, но, конечно, он ведь машина и не устает по-настоящему. Один или два пациента показались мне интересными, но знакомых не было, и все они были не лучше Иветты, Донны, С.Я, и десятка других. – Можешь остановиться, – говорю я и с минуту думаю.

Не так забавно, как я надеялся. Да и время мое истекает.

– Можно поиграть в любое время, – говорю я. – Сейчас поговорим обо мне.

– Что вы хотели бы увидеть, Боб?

– То, что ты обычно скрываешь от меня. Диагноз. Прогноз. Общие замечания относительно моего случая. Кем ты на самом деле меня считаешь?

– Пациент Робинетт Стенли Броудхед, – немедленно начинает он, – проявляет некоторые симптомы депрессии, хорошо компенсируемые активным жизненным стилем. Причина его обращения к психотерапевтической помощи – в депрессии и дезориентации. Он проявляет чувство вины и частичную амнезию на сознательном уровне относительно нескольких эпизодов, символически обозначенных в его снах. Сексуальное тяготение относительно низко. Отношения с женщинами в целом неудовлетворительны, хотя его сексуальная ориентация в целом гетеросексуальна на восемнадцать процентов...

– К дьяволу твои выводы... – начинаю я, рассерженный этим сексуальным тяготением и неудовлетворительными отношениями. Но мне не хочется с ним спорить, к тому же он говорит: «Должен сообщить вам, Боб, что ваше время почти кончилось. Теперь вам следует пройти в восстановительную комнату».

– Вздор! От чего мне восстанавливаться? – Но он говорит дело. – Хорошо, возвращайся к норме. Команда отменена – так я должен сказать? Отменена команда?

– Да, Робби.

– Ты опять! – кричу я. – Прими наконец решение, как ты меня будешь называть!

– Я обращаюсь к вам соответственно состоянию вашего рассудка: вернее, соответственно тому состоянию, которое хочу у вас вызвать, Робби.

– А теперь ты хочешь, чтобы я был ребенком? Ну, ладно, неважно. Слушай, – говорю я, вставая, – ты помнишь весь наш разговор, когда я приказал тебе показывать голограммы?

– Конечно, помню, Робби, – и добавляет, к моему удивлению, потому что уже десять-двадцать секунд, как мое время истекло:

– Вы довольны, Робби?

– Чем?

– Вы доказали себе, к собственному удовлетворению, что я всего лишь машина? Что вы в любое время можете контролировать меня?

Я замолкаю. Потом: «Значит, вот что я делал? – говорю я удивленно. – Ну, хорошо. Ты машина, Зигфрид. Я могу тебя контролировать».

А он произносит мне вслед: «Но ведь это мы и так знали? То, чего вы по-настоящему боитесь, то, что хотите контролировать, – это внутри вас».

Глава 20

Когда проводишь бесконечные недели так близко к другому человеку, что знаешь каждое икание, каждый запах, каждую царапину на теле, то либо начинаешь смертельно ненавидеть, либо погружаешься глубоко в другого, не зная выхода. У Клары и меня было и то, и другое. Наше маленькое любовное увлечение обернулось отношениями сиамских близнецов. И в этом не было никакой романтики. Между нами вообще не было пространства для романтики. И все же я знал каждый дюйм Клары, каждую пору, каждую ее мысль лучше, чем знал свою мать. И тем же самым путем: из чрева наружу. Я был окружен Кларой.

И, подобно инь и ян, она была также окружена мной; каждый из нас определял вселенную другого, и бывали времена, когда я (я уверен, что и она) отчаянно хотел вырваться и глотнуть свежего воздуха.

В день возвращения, грязные и измотанные, мы автоматически направились к Кларе. Там была ванна, много места, квартира ждала нас, и мы вдвоем упали в постель, как давно женатые после недели распаковки. Но мы не были давно женатыми. И у меня не было прав на нее. На следующее утро за завтраком (привезенный с земли канадский бекон и яйца, невероятно дорогие, свежие ананасы, овсянка с настоящими сливками, капуччино) Клара постаралась напомнить мне об этом, упрямо заплатив из своего кредита. Я проявил павловский рефлекс, чего она и хотела. Я сказал: «Тебе не нужно этого делать. Я знаю, что у тебя больше денег».

– И ты бы хотел знать, насколько больше, – сказала она, очаровательно улыбаясь.

Я знал. Мне сказал Шики. На ее счету было семьсот тысяч долларов с мелочью. Достаточно, чтобы вернуться на Венеру и прожить остаток жизни в относительной безопасности, если бы она захотела, хотя не могу вообще понять, как это люди могут жить на Венере. Может, поэтому она и оставалась на Вратах, хоть ей это было необязательно. «Ты должен наконец родиться, – сказал я, заканчивая свою мысль вслух. – Нельзя вечно оставаться в чреве».

Она удивилась, но готова была продолжать. «Боб, дорогой, – сказала она, вылавливая в моем кармане сигарету и позволяя мне зажечь ее, – ты в самом деле должен позволить умереть наконец твоей бедной маме. Мне трудно все время напоминать себе, что я должна тебя отвергать, чтобы ты через меня за ней ухаживал».

Я понял, что начинается игра в вопросы и ответы, но, с другой стороны, понял, что ничего подобного. Подлинная повестка дня не общение, а желание крови. «Клара, – приветливо ответил я, – ты знаешь, что я тебя люблю. Меня беспокоит, что ты достигла сорока лет, не установив долговременных отношений ни с одним мужчиной».

Она хихикнула. «Дорогой, – сказала она, – я как раз хотела поговорить с тобой об этом. Этот нос. – Она скорчила гримасу. – Ночью, как я ни устала, мне показалось, что меня вырвет, пока ты не отвернулся. Если бы ты пошел в больницу, там могли бы перевязать...»

Ну, даже я ощущал этот запах. Не знаю, почему так бывает со стандартными хирургическими повязками, но перенести это очень трудно. Я пообещал сделать это и затем, чтобы наказать ее, не закончил стодолларовую порцию ананаса, и она, чтобы наказать меня, раздраженно начала передвигать в ящике шкафа мои вещи, чтобы освободить место для содержимого своего рюкзака. Поэтому мне, естественно, пришлось сказать: «Не делай этого, дорогая. Как я тебя ни люблю, мне кажется, что лучше я ненадолго вернусь в свою комнату».

| ОТНОСИТЕЛЬНО ВЗРЫВОВ

|

| Доктор Азменион. Естественно, можно получить

| данные о новой и особенно сверхновой. Это многого

| стоит. Когда происходит взрыв, я хочу сказать.

| Поздние наблюдения мало что дают. И всегда ищите

| наше Солнце, и если сможете опознать его, делайте

| все возможные снимки, во всех частотах, весь район

| – скажем, на пять градусов в обе стороны. С

| максимальным увеличением.

|

| В. Зачем это, Дэнни?

|

| Доктор Азменион. Ну, может, вы окажетесь

| далеко от Солнца в районе возле звезды Тихо или

| Крабовидной туманности, которая осталась после

| взрыва сверхновой в 1054 году в созвездии Тельца.

| И, может, вам удастся сделать снимок звезды до

| того, как она взорвалась. Ну, это даст много, не

| знаю, может, пятьдесят или сто тысяч.

Она потрепала меня по руке. «Мне будет очень одиноко, – сказала она, гася сигарету. – Я привыкла просыпаться рядом с тобой. С другой стороны...»

– Заберу свои вещи, возвращаясь из больницы, – сказал я. Разговор мне не нравился. И я не хотел, чтобы он продолжался. Это такая разновидность ближнего боя мужчина-женщина, которую я обычно стараюсь приписать предменструальному состоянию. Мне нравится эта теория, но, к несчастью, в данном случае я знал, что к Кларе это не относится, и, разумеется, остается нерешенным вопрос, насколько это относится ко мне.

В больнице меня заставили ждать больше часа, а потом мне было очень больно. Кровь из меня текла, как из зарезанной свиньи; вся рубашка и брюки были залиты, и когда из моего носа вытягивали бесконечные ярды хлопковой марли, которые туда затолкал Хэм Тайе, чтобы я не истек кровью до смерти, создавалось полное впечатление, что вытаскивают окровавленные комки плоти. Я кричал. Старая японка, которая занималась мной, не проявила терпения. «О, замолчи, – сказала она. – Ты кричишь точно, как тот сумасшедший старатель, который убил себя. Он кричал целый час».

Я взмахом руки попросил ее отойти, другой рукой пытаясь остановить кровь. Во мне зазвучали колокола тревоги. «Что? Как его имя?»

Она оттолкнула мою руку и вонзилась в нос. «Не знаю... сейчас, погоди. Ты ведь с того же неудачливого рейса?»

– Это я и пытаюсь узнать. Это Сэм Кахане?

Неожиданно она стала более человечной. «Прости, милый, – сказала она. – Да, кажется, так его звали. Ему должны были сделать укол, чтобы он успокоился, но он вырвал шприц у врача и... ну, он заколол себя до смерти».

Да, тяжелый выдался день.

Наконец она сделала мне обезболивающий укол. «Я наложу легкую повязку, – сказала она. – Завтра сможешь сам ее снять. Только поосторожней, а если снова начнется кровотечение, давай быстрее сюда».

Она меня отпустила, я похож был на жертву убийства топором. Я побрел к Кларе, чтобы переодеться, а день продолжал быть ужасным. «Проклятый Близнец, – напустилась она на меня. – В следующий раз я полечу с Тельцом, как Мечников».

– Что случилось, Клара?

– Нам дали премию. Двенадцать с половиной тысяч! Боже, я своей прислуге плачу больше.

– Откуда ты знаешь? – Я уже разделил 12 500 на пять и в ту же долю секунды подумал, а не разделят ли в сложившихся обстоятельствах эту сумму на четверых.

– Позвонили десять минут назад. Боже! Худший из всех возможных рейсов, и я получаю меньше, чем стоит одна зеленая фишка в казино – Тут она посмотрела на мою рубашку и чуть смягчилась. – Ну, это не твоя вина, Боб, но все равно не надо связываться с Близнецами. Мне следовало это знать. Поищу тебе чего-нибудь чистого.

Я позволил ей сделать это, но не остался. Забрал свои вещи, дошел до шахты, в регистрационном офисе попросил назад свою комнату и позвонил от них. Клара, упомянув Мечникова, напомнила мне, что я кое-что хотел сделать.

Мечников поворчал, но наконец согласился встретиться со мной в аудитории для занятий. Я, конечно, пришел раньше него. Он заглянул, остановился в дверях, осмотрелся и спросил: «Где эта, как ее?»

– Клара Мойнлин. Она в своей комнате – почти правда. Образцовый ответ.

– Гм. – Он провел указательным пальцем по бачкам, встречающимся под подбородком. – Ну тогда давай. – И пошел передо мной, говоря через плечо:

– Она вообще-то поняла бы больше, чем ты.

– Конечно, Дэйн.

– Гм. – Он остановился у бугра в полу – это был вход в один из учебных кораблей, затем пожал плечами, открыл люк и начал спускаться.

Он необычно открыт и щедр, подумал я, спускаясь вслед за ним. Он уже скорчился перед панелью селектора целей, набирая номер. В руке у него был портативный считчик информации, связанный с главным компьютером Корпорации; я знал, что он набирает уже известный номер, и поэтому не удивился, когда он немедленно получил цвет. Он коснулся тонкой настройки и ждал, глядя на меня через плечо, пока вся доска не окрасилась тревожным розовым цветом.

– Хорошо, – сказал Мечников. – Хороший набор. Теперь посмотри на нижнюю часть спектра.

| Англиканская церковь Врат

| Преподобный Тео Дурлей, священник

| По воскресеньям в 10430

| Общая проповедь

| Вечерние службы по соглашению

|

| Эрик Маньер, который прекратил службу в

| качестве церковного старосты 1 декабря, оставил

| несмываемую печать на церкви Всех Святых, и мы у

| него в неоплатном долгу. Он родился в Элстри,

| Хартфорд, 51 год назад. Окончил Лондонский

| университет и потом готовился к адвокатуре.

| Работал несколько лет в Перте на газовых

| месторождениях. Мы опечалены его отлетом, но в то

| же время радуемся, что исполняется его заветное

| желание, он возвращается в свой родной

| Хартфордшир, где посвятит свои пенсионные годы

| службе обществу и изучению церковных хоралов. В

| ближайшее воскресенье будет избран новый староста,

| если будет кворум не менее чем из девяти прихожан.

Это была меньшая линия радужных цветов вдоль правого края панели, от красного до фиолетового. Фиолетовые линии в самом низу, и цвета переходили друг в друга постепенно, только изредка видны были линии ярких цветов или черные. Все очень точно походило на то, что астрономы называют Фраунгоферовы линии. Единственный способ узнать, из чего состоит планета или звезда, – поглядеть в спектроскоп. Но нет. Фраунгоферовы линии показывают, какие элементы имеются в источнике излучения (или в том, что находится между источником излучения и вами). Эти же показывали Бог знает что.

Бог и, может быть, Дэйн Мечников. Он улыбался и был поразительно разговорчив. «Вот эта полоса из трех синих линий, – сказал он. – Видишь? Похоже, они указывают на опасность полета. По крайней мере компьютер рассчитал, что если есть шесть и больше таких линий, корабль никогда не возвращается».

Теперь он полностью овладел моим вниманием. «Боже! – сказал я, думая о том, как много хороших людей погибло, потому что они не знали этого. – Почему об этом не говорят на курсах?»

Он сказал терпеливо (для него): «Броудхед, не будь тупицей. Это все совершенно новое. И по большей части предположительное. Далее. Зависимость между опасностью и количеством линий не очень четкая. Если ты думаешь, что появление новой линии означает новую степень опасности, ты ошибаешься. Можно подумать, что пять линий означают тяжелые потери, а если таких линий совсем нет, то нет и потерь. Но это неверно. Наименее опасными кажутся спектры с одной и двумя линиями. Три тоже неплохо, но тут отмечены потери. При отсутствии линий почти столько же потерь, как при трех».

На какое-то время я даже подумал, что ученые Корпорации заслужили свою оплату. «Тогда почему бы не отправлять корабли только туда, где линии свидетельствуют о безопасности?»

– Мы в сущности не уверены, что они безопасней, – сказал Мечников, снова терпеливо для себя. Тон его звучал гораздо безапелляционней, чем слова. – К тому же в бронированном корабле можно справиться с большими опасностями, чем в легком. Прекрати задавать глупые вопросы, Броудхед.