Текст книги "Славянский кокаин"

16

Мишин не узнавал ни жену, ни любовницу, ни собственных детей. Близился решающий разговор.

– Марина Алексеевна, – обратился Денис к жене Мишина. – Нам нужно очень серьезно с вами поговорить. Это касается выздоровления вашего мужа.

– Я вся – внимание.

– Вспомните, пожалуйста, были ли в жизни вашего мужа такие ситуации, которые потрясли бы его так сильно, что он помнил бы о них всю жизнь.

– Не понимаю, – пожала плечами Мишина.

– Что же тут непонятного, – удивилась Лада, ей не нравилась Мишина, особенно после того замечания, сделанного специально для соперницы. – По-моему, очень простой и понятный вопрос.

– Нет, я не поняла, к чему вы задали его?

– К тому, что ваш муж находится в тяжелейшем состоянии, – продолжил Денис. – А вылечить его всетаки можно. Причем моментально. Вы слышали о шокотерапии? Если ваш муж вновь испытает сильнейшее потрясение, возможно, он выйдет из того состояния, в котором он находится сейчас. Вот к чему, собственно, был мой вопрос.

– Но я не знаю, боюсь, что сейчас даже и не припомню. – Она нахмурила брови и стала перечислять совершенно рядовые происшествия, какие бывают у каждого человека. – Наше знакомство, свадьба, рождение Алика, Леночки…

– В жизни не встречала такой тупости и эгоизма, – шепнула Лада Денису на ухо, а громко сказала: – Вы, возможно, не поняли вопроса. Нас интересует не то, что поразило вас, а что поразило вашего мужа. И не такие обыкновенные факты, а что-нибудь из ряда вон выходящее.

– Но что? – пожала плечами Мишина.

– Ваш муж никогда не рассказывал вам о некой автокатастрофе, в которой по его вине разбилась девушка?

– Ах, это… Да, рассказывал.

«До чего же женщина может дойти в своей ревности… Даже ради спасения жизни своего мужа она не захочет вспомнить то, что может его действительно спасти. Будет обманывать себя и других в своей уверенности, что спасти его может только она и все, что с ней связано», – со злостью подумала Лада.

– Мы слушаем. Расскажите нам эту историю, – попросил Денис.

– Ну это было еще в школе. Коля был влюблен в девушку одного хулигана, якобы очень страдал, ну, знаете, первая любовь, мальчишеские переживания, все такое. И однажды, уж не знаю, за какие заслуги, этот хулиган подарил ему эту свою девушку…

– Как? Вот так просто взял и подарил? – удивилась Лада. – А как же она сама?

– Вот уж не знаю. И ко всему прочему, этот хулиган дал Коле свою машину покататься. Авария. Девушка погибла. И Коля до сих пор считает себя виноватым.

– Как звали эту девушку, не помните? – поинтересовался Денис.

– О боже мой. Кажется, Люда. Да, Люда Романова. Но как все это может помочь? Она же умерла!

– Большое спасибо. Вы нам очень помогли, – Лада дала понять, что разговор окончен.

– И все-таки?

– Мы еще сами ничего не знаем. Как только мы соберемся предпринять какие-нибудь действия, мы вас известим, – отчеканил Денис.

Мишина пожала плечами, неторопливо встала и гордо удалилась.

– Ну что, какие мысли? – спросила Лада Дениса, недовольным взглядом провожая Мишину.

– Мысль только одна. Нужно найти девушку, похожую на эту Люду.

– Ты не телепат? Читаешь мои мысли.

– Но это же будет сложно сделать. Все равно точного двойника мы не найдем. Да и надо было у Мишиной тогда фотографии попросить…

– Угу, конечно. Ты думаешь, эта грымза дала бы тебе ее фотографии! Да она, если они и были, небось, сожгла их давным-давно. Терпеть не могу таких женщин. Они не оставляют мужчине право на выбор и делают их жизнь невыносимой. Врут всем и, самое главное, себе, что они – одни-единственные и любимые у мужа, а бедных мужей от них уже тошнит.

Денис с удивлением и уважением посмотрел на свою подругу, а она продолжала:

– Можно предположить, что кто-то из родственников той девочки может быть на нее по крайней мере похож. Согласись, Денис, что бегать по улице в поисках похожей на эту Люду девочки или объявлять своеобразный конкурс двойников уже нет времени.

– Ты права. Надо найти кого-нибудь из родственников этой Романовой и переговорить с ними по этому вопросу.

17

Макс закинул ноги в огромных ботинках на свой компьютерный стол и хмуро слушал Дениса.

– Дэн, ты хоть представляешь, сколько в Москве людей с фамилией Романова?! Наверняка даже из императорской фамилии найдутся.

– Макс, ты заставишь меня перестать тебя уважать. Ты компьютерный гений или нет, в конце концов?! Я выдаю тебе море информации: девчонку звали Людмила Романова, жила она в одном доме с Мишиным, училась в соседней школе. Ищи. Мне нужны ее ближайшие родственники. Через сколько примерно зайти?

Макс почесал щеку.

– Я тебе сам все притараню, когда найду.

– Но это хоть сегодня будет?

– Ну, может, где-то часа через полтора…

Через пару часов Макс появился в кабинете Грязнова.

– Что делаешь?

– В пасьянс режусь, – сказал Денис, отрываясь от компьютера. – Ну что, нашел?

– Нашел. И тебе очень интересно будет узнать…

– Что там такое? – Денис с интересом наклонился к распечатке в руках у Макса.

– Улица Бориса Галушкина, дом десять, квартира семьдесят девять, – стал читать Макс. – Но самое интересное, что квартира записана на Романову Людмилу Владимировну, которая когда-то жила в Мытищах и училась в соседней с Мишиным школе. Парадокс?

– Странно. Ты… хочешь сказать, что эта Романова – та самая покойная Романова?

– Какими сложными фразами ты изъясняешься!

– Может быть, тезка и однофамилица?

– Денис, ты мне не доверяешь? Нет, конечно, я тоже могу ошибаться…

– Ладно, ладно, разберемся. Просто очень странно все это… В любом случае, все предстоит выяснить.

18

Ровно в шесть вечера Лада и Денис стояли перед дверью в квартиру номер семьдесят девять, по улице Бориса Галушкина, десять. Лада звонила уже несколько минут, прежде чем за дверью послышались шаги.

– Кто там? – спросил за дверью приятный женский голос.

– Это из милиции, – вздохнул Денис.

Дверь слегка приоткрылась, и из-за нее выглянуло обеспокоенное женское лицо с волосами, обмотанными полотенцем. Лада издалека продемонстрировала свое удостоверение.

– Что случилось? – спросила женщина.

– Собственно, ничего такого страшного, что могло бы вас обеспокоить. Мы из уголовного розыска, расследуем дело, в котором вы могли бы нам помочь.

– Я? Но почему? Я ничего такого подозрительного последнее время не видела…

– Скажите, кем вам приходится Романова Людмила Владимировна?

– Это я и есть.

Денис и Лада многозначительно переглянулись.

– Постойте. По нашим сведениям, Людмила Владимировна Романова погибла в 1981 году в автокатастрофе.

– Что? – Женщина открыла дверь. – На меня есть такие сведения?

– Собственно говоря, уголовный розыск не интересовался вашей личностью до тех пор, пока нам не пришлось расследовать дело некоего Николая Николаевича Мишина.

Женщина заметно вздрогнула.

– Вам это имя о чем-нибудь говорит?

Она сказала коротко:

– Проходите.

– Нам действительно очень нужна ваша помощь, – доказывал ей Денис. – Я не понимаю, чего вы боитесь.

Женщина вытирала глаза носовым платком. Можно было без труда догадаться, что в молодости она была очень красивой. Сейчас она была интересной, но не более того. Мелкие морщинки, усталые погасшие глаза, белые тонкие волосы, вытравленные всякими перекисями (полотенце она сняла), неплохо сохранившаяся фигура, закутанная в махровый банный халат.

– Я боюсь, что против меня заведут дело, – всхлипывала она.

– Да какое еще дело! Никто не собирается заводить на вас дело. Мы вас вообще не в милицию, а в больницу приглашаем. Перестаньте. Вы можете спасти человека!

– Кого? – еще больше испугалась Романова.

– Мишина.

– Но как?! Каким образом?

– Сейчас мы вам все объясним, – пообещала Лада. – Только сначала и вы нам… Как это вы сумели оказаться живой и невредимой?

Женщина опять затрясла головой и заплакала:

– Вы обещаете…

– Да успокойтесь вы. Обещаем! Мы гарантируем, что никто не будет заводить на вас уголовное дело. Итак, вы едете с Мишиным в машине, потом авария. И он находит вас бездыханной, то есть мертвой…

– Я тогда встречалась с одним…

– Местным хулиганом, – подсказала Лада.

– Да, можно так сказать. Он занимался всякими там темными делишками, и у него всегда водились деньги…

– Да, машина у восемнадцатилетнего парня в то время – это, конечно, не хухры-мухры, – пробормотал Денис.

– Я была влюблена по уши, – продолжала Людмила. – А ему зачем-то понадобился Мишин. Говорил, что этот химик ему пригодится. Нужно было как-то поймать его на крючок. И вот Сева придумал эту идиотскую подставу, как сейчас говорят… Мишин был влюблен в меня до умопомрачения. И вот Сева якобы меня ему подарил. Дал свою машину для всяческих наших увеселений. Машина была испорчена с самого начала, Сева сделал что-то с тормозами. Я должна была спровоцировать как-то эту аварию. Сева сказал, что самое безопасное – это съехать на полной скорости в кювет, только не забыть пристегнуться. И когда мы сели в машину, я пристегнулась тут же, Коля был настолько очумевшим от свалившегося на него счастья, что сам не пристегнулся. Еще мы подвыпили. В общем, когда он снизил скорость, я дернула руль на себя. Тормоза были сломаны, и мы свалились в кювет. Я тогда сильно ударилась головой, но и только. Я отстегнула ремни безопасности, проверила, жив ли Коля, он что-то бурчал в бессознанке. Я вылезла из машины и улеглась на траве, как мертвая. Вот и все.

Лада была поражена:

– Как же вы на такое согласились? Вам не было его жаль?

– Да я себе этого простить не могу! Каждый день много лет потом говорила себе: надо найти его телефон, позвонить, сказать, что я жива, но не могла, не могла, боялась, очень боялась. Только сяду у телефона, и такая на меня жуть нападает. Да и что я ему могла сказать…

Дениса интересовало другое:

– Но ведь были же натуральные похороны, нам жена Мишина говорила…

Люда только махнула рукой:

– Да не было никаких похорон. Это все Севка придумал: подослал кого-то к Мишину, чтобы на похороны, дескать, шел. Он верно, гад, рассчитал, что тот не сможет.

В крематории Сева заплатил кому надо… А меня в Москву перевез. С родителями моими тоже договорился, он это умел… а они и помалкивали… рады были меня с рук сбыть… А Сева меня бросил через полгода…

Лада, однако, не унималась:

– А вы знаете, что Мишин себе из-за этого вены резал? Вы представляете, какая это травма и как он жил с постоянным чувством вины?

Людмила заплакала.

– Так как же вы на это решились?

– Не знаю. Как-то не особо раздумывая. Я тогда очень любила Севу. А потом он так грамотно все объяснил, разложил по полочкам, что я ничего не боялась, а воспринимала это как очередное приключение. Мозговто не было совсем. Хотелось только приключений. Тогда был бум на все эти американские боевики и приключения. И я представляла себя героиней какого-нибудь фильма. Я же хотела быть актрисой. Собиралась поступать в театральный. И то, что нужно было проваляться на сырой траве, притворяясь мертвой, я воспринимала как определенный экзамен: выдержу, стану актрисой, не выдержу, значит, и соваться незачем.

– Поступили? – поинтересовалась Лада.

– Нет. Провалилась на втором туре. Жизнь и выступление перед огромной комиссией, оказывается, совершенно разные вещи. Я больше и не пыталась никогда.

– Ну а о том, что сам Мишин в этой аварии мог погибнуть, вы не думали?

– Нет. Сева так хорошо все объяснил, как и что нужно делать. Я была уверена, что все обойдется.

Лада почти с ненавистью смотрела на нее.

– Это вы? – спросил Денис, разглядывая фотографию молодой девушки за стеклом шкафа – в майке и расклешенных джинсах.

– Да. Как раз в те времена.

– Вот что, – сказал Денис. – Вы говорили, что жалеете обо всем, что случилось, что вас до сих пор преследует чувство вины. Так?

Она молча кивнула.

– Тогда вы можете спасти Мишина.

– Но как? Объясните наконец!

– Он находится в эмоциональном шоке. Ничего не помнит. Но его можно вывести из этого состояния другим потрясением, по силе равным тому, что с ним уже произошло. Мы думаем, что, если он увидит перед собой вас, живую и невредимую, для него это будет настоящим потрясением, и он придет в себя.

Людмила помолчала некоторое время.

– Ничего не получится, – сказала она.

– Но почему? Вы же… Вы не хотите ему помочь? – чуть не задохнулась Лада.

– Нет, вы неправильно поняли. Я очень хочу. Я… может быть… сделаю все от меня зависящее. Я пойду к нему в больницу… Но из этого ничего не получится. Он меня не узнает.

Все замолчали, понимая, что это действительно так.

– Я сильно изменилась. Посмотрите на фотографию и сравните. Ну, что вы скажете?

Денису очень не хотелось признавать этот факт, но это действительно было так. Перед ним стояла совершенно другая женщина, нежели на фотографии.

Раздался звонок в дверь.

– Извините, – сказала Людмила и пошла открывать.

– Ну все, – сказал Денис Ладе. – На этот раз – все! Полный провал.

– Мама, я на десять минут, – раздался в коридоре звонкий голосок.

– Как это на десять!

– Ну у нас там туса идет. Меня ждут, короче. Я только переоденусь.

– Никаких тус! Мы же с тобой договорились, что ты сегодня наконец-то побудешь один вечер дома!

– Ну вот еще, размечталась! А у нас че, гости, что ли?

В комнату заглянуло веселое личико с всклокоченными рыжими волосами. Денис замер. Это был натуральный двойник фотографии, той, что стояла в шкафу. Времени на раздумья не было, к тому же девчонка могла в любую минуту улепетнуть на свою тусовку. И он бросился в коридор:

– Людмила Владимировна! Нам срочно нужна ваша дочь! Вы только посмотрите на нее и на свою фотографию!

Романова механически так и сделала.

– Чего-чего? Чего это я нужна? Я ухожу! Если хочешь, пошли со мной. – Девочка задорно подмигнула Денису. – Кому это я вдруг понадобилась?

– Милиции, – спокойно произнес Денис.

Девчонка изменилась в лице. Ее за руку ввели в комнату.

– Расскажите все, – обратилась Лада к Людмиле.

– Она же меня возненавидит, – шепнула та ей на ухо.

– Неужели!

Но Денис взял все в свои руки:

– Видишь ли… Как тебя зовут-то?

– Женя.

– Видишь ли, Женя. Одному человеку очень нужна твоя помощь…

– Мужчине, – добавила Лада.

– Да ну! – прыснула Женя.

– Ты слушай внимательно. Этот человек находится в эмоциональном шоке. Ничего не помнит, не узнает своих детей. Чтобы его вывести из этого состояния, он должен испытать какое-то очень сильное потрясение…

– Клин клином вышибают, – перебила его Женя.

– Именно. А этот человек когда-то очень давно любил твою маму. Но почему-то подумал, что она умерла. Он не знает, что она жива, до сих пор.

– А че это он? – выпучила глаза Женя.

– Ну так жизнь сложилась. Так вот, для него потрясением будет, если он увидит перед собой ту девочку, которую когда-то любил, живой и невредимой. Но твоя мама уже не похожа на ту девочку, которой была…

– Это точно. – Женя окинула мать критическим взглядом.

– Зато ты похожа, – напомнил Денис. – Поможешь нам?

– Так че, я должна перед ним вместо матери предстать?

– Угу.

Женя почесала затылок, но думала недолго.

– Ну и ладно. Мне не западло человеку помочь.

– У вас очень хорошая дочь, – жестко произнесла Лада Людмиле.

Та молча опустила голову.

19

– Как ты думаешь, почему этот Сева подставил Мишина? – сказала Лада, когда они ехали в больницу.

Денис даже вздрогнул и посмотрел на нее с некоторым испугом.

– Мысли читаешь… Я тоже сейчас об этом думаю. Если выяснится, что этот Парфенов сыграл потом в жизни Мишина некоторую роль…

– Можешь не сомневаться, – перебила Лада, – уже ведь ясно, что сыграл, да еще какую – такое потрясение испытать…

– Нет, я имею в виду, если окажется, что они потом еще пересекались и имели какие-то отношения, то это может значить только одно: что он, Всеволод Парфенов, делал все это с дальним прицелом, он имел над Мишиным некую власть.

– Ладно, не будем забегать вперед, – снова оборвала Дениса Лада. – А то я уже нервничать начинаю. А пока что не с чего.

…Мишин сидел на кровати. Он походил на человека, который плохо слышит, – он как будто был одурманен и с трудом воспринимал окружающий мир. Он теребил в руках уголок простыни и что-то негромко бормотал или напевал.

– А он не псих? – спросила Женя у Дениса.

– Это последствия шока.

– Он со мной ничего не сделает?

– Возможно, он даже не обратит на тебя никакого внимания, – вздохнул Денис. – Но ты не волнуйся, я рядом. Давай подержу твой букетик.

– Нет. Это я специально для него собрала. – Она сжала в руке несколько ярко-желтых и бордовых кленовых листьев. – Как его называть?

– Коля, – ответил Денис. – Ну давай, смелее.

Девочка шагнула по направлении к нему, остановилась и обернулась на Дениса:

– Что, так прямо и называть – Коля?

– Да.

– Я… не могу. Он мне в отцы годится.

– Вот же ж, какая вежливая! – не удержался Денис. – Он ровесник твоей матери, а ты сейчас выступаешь от ее лица. Поняла?

Она медленно подошла к его кровати.

– Привет, – тихо сказала она.

Мишин продолжал сидеть все в той же позе.

– Помнишь меня? Я же… тьфу ты, Люда…. Я Люда, Коля.

Ноль внимания, ноль реакции. Она обернулась на Дениса. Тот сделал ей жест рукой, мол, будь посмелее.

Она кивнула головой.

– Можно я присяду рядом? – Она уселась рядом. – Что это у тебя, простыня? Зачем ты ее теребишь? На лучше вот, смотри, какие листья, я специально для тебя собирала, – она протянула ему букет.

Мишин отрешенно посмотрел на него. Тогда она взяла его руку и вложила листья в нее. Он уставился на листья.

– Красивые, правда? Я вообще люблю осень. Она такая грустная и непонятная… Как ты… Коленька. – Она гладила его руку.

Мишин долго смотрел на это, потом его взгляд поднялся вверх по руке, к Жениному лицу. Она удивленно посмотрела на него. Он не отрываясь смотрел в ее глаза.

– Ну что ты на меня так смотришь? Узнаешь?

Денис успел заметить, что взгляд Мишина словно изменился, стал осмысленнее. В его глазах вдруг мелькнула растерянность.

– Привет, Коля! – Она робко улыбнулась.

Мишин вздрогнул. Грязнов с напряжением и с надеждой следил за происходящим. И тут Женя начала плести всякую околесицу:

– Мне химичка двойку вчера влепила. Ну да, ну не сделала я домашнего задания, ну поставила ты мне двойку и успокойся! Че орать-то? А она у нас вообще бешеная, истеричка. А мне так обидно стало. Я ей и говорю, что она не имеет права на меня орать. А ей хоть бы что! Подлетела, схватила мои вещи и за дверь выкинула. Вот дура, а?! Я маме рассказываю, а она мне говорит, что я сама виновата. Ну никакой поддержки! Маме вообще плевать! Я ушла на улицу и ходила под дождем. Целый вечер, представляешь. Ой, а ты чего плачешь? Тебе меня жалко, да? Мне самой себя жалко. Ну хватит! А то я сейчас тоже расплачусь! Лучше давай на листья смотреть, они успокаивают. Эх, была бы я такой же красивой, легкой и беззаботной, как этот листок.

Плечи Мишина содрогались в немом плаче, по щекам текли слезы. Он смотрел на Женю и гладил своей рукой ее щеку. Женя сначала испуганно дернулась, но потом поняла, что он ничего страшного не сделает. А Мишин, всхлипывая, тихонько, но очень отчетливо произнес:

– Люда, Людочка, неужели…

20

Когда настала заветная пора комсомола, без особого обдумывания и сомнений Бакатин перешел в чин комсорга класса, а потом и школы, тем самым обеспечив себе золотую медаль и безболезненное поступление в Бауманское училище, где также не сторонился комсомольской работы.

Через полгода старательной работы в комитете комсомола Бакатин открыл для себя новые заманчивые стороны невиданной доселе жизни. Оказалось, что комсомольские работники умели развлекаться. Старшее звено – уже лысеющие и обрюзгшие комсомольцы – веселилось по-крупному: с финской баней, девочками, морем выпивки и запрещенными пластинками. Днем они читали доклады на комсомольских слетах о тлетворном влиянии Запада на неокрепшие мозги отдельных представителей советской молодежи, а вечером под звуки разлагающей капиталистической музыки совращали невинных комсомолок в банях трудовых лагерей. Молодняк же, комсомольские работники среднего звена, пока ограничивался только обильными возлияниями. Но каждый мечтал как можно скорее проползти, проникнуть, просочиться повыше, туда, где удовольствия становились все более и более ощутимыми, а власть приобретала физические черты и открывала двери в большое будущее. Бакатину первому из молодых удалось достичь цели. Он стал своим, посвященным, избранным и с головой кинулся в новый увлекательный мир. Там было все: лучшие женщины, власть, слуги, не хватало только одного – денег. Они оседали в карманах первого звена, слабым ручейком достигая чиновников ранга Бакатина.

Финансовое неблагополучие сильно ударяло по самолюбию Валентина. Он уже привык быть первым везде и получать все. Деньги были необходимы. Бакатин быстро сообразил, что они приносят с собой девяносто процентов жизненного успеха. Он метался, как голодная собака в поисках куска мяса, пытаясь хоть где-нибудь найти неиссякаемый живительный денежный источник. И такой конечно же нашелся.

Сева Парфенов – первый мытищинский хулиган, не доучившийся все в той же одиннадцатой школе, – по странному стечению обстоятельств являлся одним из близких друзей положительного кристального Бакатина. Он был хорош собой, пользовался сумасшедшим успехом у противоположного пола, занимался сомнительными делами, всегда был при деньгах и в окружении многочисленной свиты. Вокруг него вились какие-то сомнительные типы, смотрящие ему в рот и готовые выполнить любое приказание. Парфенов был жутким модником и на общем сером фоне выглядел, как английский аристократ, случайно в легком подпитии забредший в портовый бар. У него всегда была лучшая одежда и дорогие американские сигареты. Он всегда заказывал лучшую выпивку и имел самых красивых женщин. Никто не понимал, чем он занимается и как зарабатывает на жизнь. Люди, знающие его, разделялись на две равных части. Одна половина искренне восхищалась им, другая люто ненавидела, равнодушных не было. Вокруг него все время возникали сплетни, слухи и домыслы. Рассказывали о какой-то несчастной девушке, дочери высокого номенклатурного работника, наложившей на себя руки из-за несчастной любви к Парфенову. Знающие люди туманно намекали на немыслимые Севины связи и влиятельные знакомства. Парфенов не пытался ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи – хранил молчание. Только иногда, если кто-то заводил подобный разговор в его присутствии, загадочно и многозначительно улыбался.

Дружба Севы и Бакатина была странной. Никто не понимал, что может их связывать. Они были полными противоположностями друг друга, имели разные интересы, положение в обществе и круг знакомых. Но в одном они, пожалуй, все же были похожи – оба считались первыми и лучшими в своем окружении. Впрочем, дружба их была не явной, внешне казалось, что их связывают небрежно-приятельские отношения. И даже ближайшие друзья Валентина – Груздь и Коля Мишин – не были осведомлены о том, насколько тесные отношения связывают Бакатина с Севой. На этой конфиденциальности настоял Сева, Бакатин не понимал зачем, но пожал плечами и перечить не стал: ну что ж поделать, раз у его приятеля такой бзик. Если бы Валентин оказался тогда чуть проницательней и сообразил, что происходит, если бы он был чуть меньше зациклен на себе, любимом, если бы он заметил, что Сева уже поймал на крючок Мишина, то кто знает, в каком бы направлении повернула эта история…

И еще была одна особенность. Подобные же отношения связывали Парфенова с Никитой Доморацким, еще одним недавним приятелем Груздя и Мишина.

А пока что, хоть дружба молодых людей и держалась в тайне, но Бакатин частенько бывал в компании «морально разлагающейся молодежи» и, надо заметить, получал от этого удовольствие не меньшее, чем во время комсомольских слетов.

– Знаешь, – разоткровенничался однажды Бакатин. – Я никогда не думал, что где-то существует такая жизнь. Я смотрел на своих родителей, и мне становилось жутко от сознания того, что я также могу прожить всю жизнь. Радуясь нищенской зарплате в сто двадцать рублей и покупая раз в месяц батон сырокопченой колбасы. Ходить раз в две недели в кино, встречаться с друзьями по воскресеньям, расписать жизнь на двадцать лет вперед и радоваться от возможности стабильного существования. Застрелиться можно, правда? Мне повезло, что я оказался в комсомоле, здесь совсем все по-другому. По-настоящему.

– Дело не в твоем вшивом комсомоле, – презрительно усмехнулся Парфенов в ответ.

– А в чем же? Кем я был до этого? Отличником Бакатиным? Председателем комсомольского собрания? Большая честь! А сейчас у меня есть почти все. Я многое могу и многое получаю. В чем же еще может быть дело?

– Есть такое сладкое слово – «власть». Понимаешь меня? – начал Сева, и глаза его загорелись нехорошим огнем. – Это слово делает из людей королей и слуг. Если у тебя есть власть, будь уверен, будет и все остальное. Все вокруг будут стелиться ковровой дорожкой у тебя под ногами. Сотни людей станут умолять оказать им услугу и обещать отблагодарить. Будут деньги, будет положение в обществе, будут друзья. Все будет, одним словом. Но главное не это. А знаешь что?

– Что? – прошептал Бакатин, завороженный Севиным монологом.

– Страх. Тебя будут бояться. Будут трястись при одном только упоминании твоего имени, дрожать от случайного взгляда, обращенного в их сторону.

– Так что хорошего в том, что тебя боятся? – недоумевал Валентин.

– Ох, Валя, – снисходительно улыбнулся Парфенов. – Страх – это страшная сила. Страх делает из людей рабов, безмолвное, бестолковое стадо, которое молится на тебя, подчиняется тебе, готово выполнить любое приказание. А это здорово. Но есть одна опасность…

– Какая? – Парфенов начинал пугать Валентина.

– Опасность сдать позиции, потерять контроль, упустить бразды правления из рук. Стадо не прощает своего страха. Оно почувствует твою слабость, даже минутную, и сметет с лица земли, затопчет копытами, разотрет в порошок. Так что шагай осторожно, Бакатин, потому как дело тут не в месте работы, а во внутренней силе человека, в его личностных ресурсах, магнетизме, если хочешь. Вот такая теория. – Сева дал понять, что разговор окончен.

Бакатин не до конца воспринял Парфенова, но этот разговор надолго засел в его голове. Он часто думал о нем, и мороз пробирал Валентина до костей, когда в его памяти всплывал странный горящий взгляд Севы.

Однажды Сева, прослышав про финансовые трудности приятеля, предложил Бакатину схему, простую, как теорема Пифагора, и выгодную, как патент на изобретение колеса. Всего лишь одно слово несло в себе и златые горы, и реки, полные вина. И слово это было просто и тривиально до неприличия – «фарцовка». Это было рискованно, опасно, попахивало статьей, но Валентин согласился не раздумывая, целиком положился на более опытного приятеля и приготовился быть лицом исполнительным.

Парфенов быстренько разыскал несколько единомышленников, составил из них цепочку, каждое звено в которой прочно цеплялось за следующее, но понятия не имело о других. Затем Сева определил круг клиентов и запустил механизм. Он, сначала тяжело вращая лопастями, постепенно разошелся и вскоре завертелся как бешеный.

Бакатину в этом механизме была уготована скромная, но ответственная роль. Он был винтиком, договаривающимся с проводниками поездов западного направления, водителями аэропортовских автобусов и мелкими работниками посольств дружественных нам стран. Проводники за определенную сумму пускали Валентина в вагон с иностранными туристами за пару остановок до Москвы, водители автобусов останавливали машину в пятистах метрах от здания аэропорта, давая Бакатину возможность договориться с пассажирами о покупке вещей, а посольские уборщики и электрики предлагали хозяевам выменять сигареты, зажигалки и прочую штампованную ерунду на русские сувениры. Валентин тоннами скупал матрешек, деревянные ложки, шапки-ушанки и даже валенки. Путем несложных манипуляций получал взамен их французские духи, ношеные американские джинсы, женские нейлоновые колготки и всякий западный ширпотреб. Еще двое брались за реализацию товара. Оптовых покупателей (случались и такие) каким-то образом находил сам Парфенов. А вылавливание состоятельных дамочек, охотившихся за модными тряпками, богатеньких старушек, рыскающих по магазинам в поисках подарка для любимого внука или мужа-генерала, ложилось на плечи других.

Дело было рискованное, но приносило неплохие доходы. Сева умело делил барыши, не обижая себя, но и не обделяя сообщников. Вскоре денежный поток, текущий в карманы приятелей, превратился в мощный финансовый водопад.

Был и еще один вариант получения товара. Водитель автокара, везущего багаж иностранных пассажиров от самолета в здание аэропорта, притормаживал возле чахлых кустов, его напарник молниеносным движением руки скидывал в них пару буржуйских чемоданов, и машина ехала дальше. Содержимое их опять же поступало на реализацию к Севе. Выручка делилась. Но от этого способа в дальнейшем пришлось отказаться, поскольку водители, напирая на повышенную опасность их части работы, обнаглели и стали требовать чуть ли не всю прибыль себе. Вскоре до Бакатина дошли слухи, что одного из их цепочки взяли в крупном универмаге, когда тот попытался продать женские туфли милиционеру в штатском. Пойманный за руку делец начал сдавать всех, кого знал, и молодые люди испытали несколько неприятных моментов. Они временно залегли на дно и каждый день с содроганием в душе ждали визита непрошеных гостей. Но в тот раз все обошлось благополучно, приятелей никто не побеспокоил, хотя Бакатин искренне недоумевал, не понимая, как такое могло случиться.

Сначала Валентин был предельно осторожен. Попросту говоря, он трясся каждый раз, идя на дело. Но постепенно шальные заработки и полная безнаказанность вскружили голову. Бакатин стал швыряться деньгами, носить дорогую одежду и даже подумывал о покупке автомобиля, но Парфенов отговорил его от этого шага, пригрозив лишить доли в совместном предприятии.

Валентин вновь ощущал себя королем, чувствовал незыблемую уверенность в себе и своих силах и был убежден в собственном всемогуществе. Проводил каждый вечер в ресторанах в компании сомнительных приятелей и девиц, перестал появляться в институте, а отметки за зачеты и экзамены выменивал на кубинский ром и французскую косметику.

Предусмотрительный и расчетливый Парфенов не раз предупреждал друга о возможных последствиях, но тот только отмахивался от ненужных ему советов и размахивал в воздухе красной корочкой райкома комсомола.

Но однажды произошла катастрофа. В валютном магазине Бакатина, расплачивающегося долларами за японский транзисторный приемник, окружили какието люди, заломили руки, надели наручники и отвезли в отделение милиции.

Там молодой и индифферентный следователь с блеклыми рыбьими глазами бесцветным голосом пообещал засадить его на много-много лет за незаконные операции с валютой и спекуляцию. Он долго и монотонно рассказывал Бакатину о всех прелестях, ожидавших того в дальнейшем, запугивал, угрожал, уговаривал сознаться во всем. Валентин молчал. Но вовсе не из-за чувства порядочности, не позволяющего продать друга. Просто на Бакатина напал какой-то животный ужас, в голове помутилось. Он не понимал смысла вопросов, физически не мог говорить и даже свалился в обморок.