Текст книги "Свиданий не будет"

В первые дни трудоустроительного бума девушки отказывали было несовершеннолетним выпускникам школ и старшеклассникам, но потом, очевидно, руководство «Стабильности» решило оказать доверие им тоже и позволить приобщиться к работе с устойчивым будущим.

В первый момент приходившим на собеседование казалось, что их обманули. Доверия не вызывали ни узкий пенал бывшей хлеборезки на фабрике-кухне, ни каморка в обшарпанном коридоре первого этажа общаги, ни выгородка с едва ли не фанерными стенами в «Ветерке», за которыми аборигены пытались цивилизованно распивать вновь появившиеся в продаже «Жигулевское» и «Ячменный колос».

Но потом оказывалось, что от пришедшего требовалось совсем немного. Он (или она) получали шариковую ручку и стандартный разлинованный лист, куда вписывали свои имя, отчество, фамилию, паспортные данные и домашний адрес. Затем брали у любезных парня и девушки чистую почтовую открытку, адресовали ее себе же (для получения ответа) и, возвратив ручку, собирались идти, после чего слышали одно и то же: «А ручку оставьте себе как сувенир от нашего общества. Желаем успеха. До скорой встречи». Редко кто из приходивших уходил после такого приема без вдохновенных надежд.

Если у посетителей возникали вопросы о характере будущей работы, им внятно и при этом совсем недлинно разъяснялось, что это собеседование первое, количество рабочих мест и профессии определяются центральным офисом общества, который находится в Санкт-Петербурге, после получения собранных в Булавинске заявок. Но никто внакладе не останется, потому что в число учредителей фирмы входят Кировский завод и Адмиралтейское объединение (говорилось жителям кварталов оборонки), ведущие академические институты (во втузгородке), пивзавод «Балтика» (эту радостную весть узнавали те, кто регистрировался в Собачьей слободке).

Очередей не было, молодежь работала четко, а слух о грядущем преуспеянии по городу пошел. Но вдруг однажды утром, когда в три названных места стали приходить уже без предварительных телефонных договоров, невзрачные внешне, но манящие «офисы» оказались закрытыми, и на всех трех дверях висели приблизительно одинаковые объявления, сообщавшие, что в связи с завершением первого этапа прием заявок на получение работы временно прекращается. О новом наборе будет объявлено в городской печати и по радио.

Россиянин терпелив. Записавшиеся стали ждать приглашений выйти и приступить к выгодной работе, опоздавшие – новой записи с вручением сувенира.

Однако прошел месяц, начался следующий, а фирма «Стабильность» все не подавала никаких признаков жизни. Наконец почта стала приносить жаждущим потрудиться себе на благо почтовые открытки, в строчках адреса на которых получатель узнавал собственный почерк. А вот на обороте уже другим почерком – очень старательным – сообщалось, что данному кандидату присвоен идентификационный номер в единой картотеке (следовали две буквы и семизначное число) и его заявка включена в список первой очереди специальной реабилитационной программы для Булавинска.

Суровые будни не позволяют долго помнить о невыполненных посулах, во всяком случае, мало кому придет в голову сидеть целыми днями, таращась на открытку, отчасти написанную самому себе.

Так что прошло больше года до того времени, как об этих открытках стали вспоминать вновь. В недели, когда Булавинск готовился к выборам мэра и депутатов городской думы.

Глава 18. ИЗБИРАТЕЛЬНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ КАК ПРИЕМ

Веселость нас никогда не покидала.

М. Зощенко. Голубая книга

Начало девяностых годов внесло немалое оживление в круги партийных и комсомольских функционеров среднего и нижнего звена, мучительно и страстно искавших свое хлебное место на зыбкой ниве экономики, переходящей от тотального обобществления к тотальному же рынку.

В страну, где, казалось, не осталось ни одного предмета, ни одного продукта, который был бы в достатке, где даже национально-эмблематическую жидкость – водку – стали выдавать по талонам, две поллитры в месяц, где и талоны эти оставались пустыми, так что Президент Ельцин в специальном предновогоднем обращении к нации должен был дать обещание о личном контроле за обеспечением алкоголя на праздничном столе, в страну, объявившую себя независимой Россией, сытые и вальяжные европейцы, а также представители некоторых других континентов стали отправлять гуманитарную помощь. Поэты еще воспоют путешествие этой гуманитарной помощи от границ во глубину России и фантастические приключения, которые с нею в этих глубинах случались.

Здесь же следует сказать, что и на поприще перераспределения гуманитарной помощи и обращения ее в твердый доход Елизов Антон Михайлович вновь не преуспел. Молодой совсем человек, бывший сотрудник райкома партии, а теперь, после явления ГКЧП народу, сменивший несколько мест работы, одно другого хуже, и ставший наконец заместителем директора булавинского филиала некоего всероссийского благотворительного фонда, длина названия которого была обратно пропорциональна его финансовым успехам, он дошел до того, что уже подумывал об эмиграции. Но поскольку все его родственники проживали в пределах пространства бывшего СССР, причем без учета прибалтийских республик и Закавказья, а навыков и физических возможностей брачного афериста Антон не имел, и эта думка едва ли имела шанс реализоваться. Попросить политического убежища в Северной Корее или хотя бы на Кубе ему почему-то не пришло в голову.

Перелом в жизни Елизова произошел в тот день, когда вчерашний десятиклассник Витя Лушин, принятый в филиал как родственник директора и числившийся референтом, притащил в комнату, арендуемую фондом, две не очень большие запечатанные картонные коробки.

Кроме Елизова, в этот момент в фонде никого не было. Он сидел за столом и с тоской читал очередное «журналистское расследование» в «Известиях». Было понятно, что провернутая афера пахнет миллионами долларов, а также то, что, несмотря на усилия газетчиков, никто за эту аферу наказан не будет, а деньги останутся в тех карманах и на тех счетах, которые они обрели не так давно.

Кажется, Витя не ожидал увидеть в фонде и Елизова. Но поскольку получилось так, как получилось, он, недолго думая, сделал Антону Михайловичу чистосердечное признание. Эти коробки, пока еще с невыясненным содержимым, он попросту утащил, если не использовать более откровенных слов, на городском пункте распределения гуманитарной помощи, куда наведался в расчете выяснить, не пришло ли что-нибудь подобное сигаретам «Вест-Пойнт» с набивными гильзами, которые были получены в прошлом месяце.

Те сигареты не были почему-то истолкованы как предложение «Давай закурим!» от вояк стран НАТО солдатам страны, бывшей недавно лидером Варшавского Договора. То есть разворовать импортные табачные изделия ротным старшинам не дали. Разделили между своими.

Вите тогда почти случайно досталось всего чуть, но он был рад и этому. Родственник-директор взял получение гуманитарной помощи, положенной фонду, исключительно на себя и постепенно засекретил это дело от остальных сотрудников до степеней, сравнимых с обстоятельствами создания советской атомной бомбы.

А на этот раз, воспользовавшись заминкой кладовщика, Витя свистнул первые попавшиеся ему под руку коробки и бежал.

Теперь обстоятельства заставляли делиться скромным трофеем с Елизовым. Но Витя был юный молодой человек с щедрым сердцем. Решительно вскрыл он первую коробку – и что же?

Она оказалась доверху наполнена аккуратно уложенными, но простенькими шариковыми ручками.

В нетерпении вскрыл Витя вторую коробку… Тот же результат! Шариковые ручки в разноцветных корпусах, но со стержнями одного и того же фиолетового цвета вызвали у взволновавшегося было Елизова глубокое разочарование. Его убогая фантазия не подсказывала ему ничего более подходящего, как оптовую реализацию подвернувшегося товара какому-нибудь киоскеру или палаточнику.

Витя тоже подвял на некоторое время. Рассеянно поместившись за столом начальствующего родственника, он вертел в руках несколько ручек, довольно фальшиво насвистывая известную мелодию «Все пройдет: и печаль, и радость…»

Но, как видно, Витя недаром принадлежал к новому поколению, которое не только «выбрало пепси», но и не было засушено многолетним изучением марксизма-ленинизма…

«Нашел!» – завопил Витя и тут же изложил Елизову свой план использования гуманитарных ручек, на каждой из которых неведомый дизайнер начертал неплохо звучащее слово «Stabilo».

– «Стабильность»! – вновь завопил Витя.

– Что стабильность? – не понял Елизов.

– Надо организовать общество «Стабильность»! Смотрите, здесь написано что-то подобное, и мы сможем выдавать нашу ручку за фирменную.

– Ну и что? – продолжал недоумевать Елизов.

– Очень просто: мой дядюшка, прикрывшись благотворительным фондом, торгует по селам гуманитарной помощью. – Значит, утечка информации все же была. – И мы с помощью этих ручек сможем получить от населения некоторое количество денег.

– Да, я подумал о том, чтобы их продать, – обрадовался Елизов.

– Нет же! Их не продавать надо, а использовать как сувенир, – возразил Витя. – Например, мы будем проводить запись на льготное получение какого-нибудь товара, выдавать записывающимся номер и ручку как своего рода гарантию честности, а взамен брать какую-то сумму денег, побольше чем цена ручки, ну, скажем, на оплату грузчиков и транспорта. Поедем, как дядька, в села…

И здесь Елизов, неожиданно для самого себя, проявил инициативу. Идею вояжа по селам он отверг, как непосредственно соприкасающуюся с определенными статьями Уголовного кодекса.

Но вспомнил, что некоторое время назад один его знакомый по комсомолу предложил подработать, собирая подписи в поддержку общественного объединения «Всенародная республика», мечтающего стать партией. Померзнув несколько дней в людных местах Булавинска, Елизов добыл всего восемь подписей, пять из которых принадлежали подвыпившим мужикам в обмен за удовлетворение собирателем их просьбы «Дай закурить!». Еще две поставили подружки-старушки, взявшие с него обещание, что партия, образовавшись, первым делом станет добиваться переноса автобусной остановки ближе к их, старушек, дому. Восьмая подпись, естественно, была его, елизовская.

Сейчас, вспомнив свои муки, неудачник предложил, сохранив Витину идею ручки как сувенира, организовать небольшое предприятие, собирающее по заказу клиента подписи избирателей, поддерживающих, сочувствующих и т. д. и т. п.

Витя, который тоже понимал, что незаконный сбор денег – акция куда более серьезная, чем одноразовое их умыкание, без долгих размышлений согласился.

Теперь предстояло выработать саму технологию, которая в итоге обернется не только солидными, но и респектабельными заработками.

Известно, что любой идущий во власть должен быть готов к тому, что ему придется покупать голоса избирателей. Надо только найти форму, как это сделать. Естественно, такие формы находятся. Но сама процедура довольно драматична. Ведь до того, как имя желающего стать народным избранником занесут в соответствующий бюллетень, ему придется еще добиваться права на внесение в этот бюллетень. То есть вначале надо просить у народа разрешение на право быть вычеркнутым из бюллетеня, при неблагоприятном стечении обстоятельств, разумеется.

Вот эта предварительная добывание-продажа-покупка голосов и увлекла Елизова, а следом за ним и Витю. Связавшись со своим знакомым, обеспечивавшим поддержку «Всенародной республики», Елизов узнал, что перспективы у его задумки есть, и получил «добро» на действия, а именно был принят на работу инженером крытого рынка, выстроенного не так давно на оживленном для любого города месте, близ автостанции. Витю на постоянную работу не взяли, но пообещали заплатить аккордом – в случае его старательности и инициативного участия в разработке избирательных технологий. К умыкнутым ручкам Елизов прибавил свою лепту сходного происхождения: когда после ГКЧП спешно был закрыт горком партии, где Елизов тогда работал, он сумел разжиться только некоторым канцбумом – утащил с места работы мешок с почтовыми открытками. Трофей был не ахти какой: Елизову особенно некому было отправлять открытки – как и многие в наше телефонное время он не любил писать вообще. Тем более что во всех открытках на стороне, предназначенной для письма, наверху было напечатано «Уважаемый ____________________!», а внизу стояла линейка для подписи.

Теперь эти открытки, уже много месяцев стареющие в елизовском сарае, оказались готовыми для важного дела. Новые начальники Елизова, выслушав его предложения, указали им места, где они будут собирать подписи. Все, кто работал в затрапезных комнатках, получили твердые указания: при появлении милиции и любых проверяющих вести себя вежливо, рекомендоваться исполнителями, техническими работниками и предлагать связаться с руководством (был назван телефон).

На этом телефоне сидел, говоря советским языком, персональный пенсионер Стомахов, бывший первым секретарем горкома партии в брежневские времена. Административная выучка у него была под стать звездам Художественного театра первого призыва. «Стомахов слушает», – произносил этот довольно уже ветхий старик начальственным баритоном, и милиционер, державший телефонную трубку, мгновенно переменял стойку «вольно» на «отдание чести на месте», благо правая рука с трубкой уже находилась в соответствующем положении. Политического долгожителя, дедушку Стомахова, в Булавинске знали все; и хотя в горбачевские годы его отправили на пенсию в возрасте, далеко перевалившем за семьдесят, народ, или те, кто себя им называет, это волновало очень мало. Неожиданно для него самого Стомахова объявили жертвой перестройки, и постепенно он вошел во вкус этого нового своего общественного положения. Два или три звонка, которые были ему сделаны за все время, впрочем не очень долгое, кипучей деятельности общества «Стабильность», позволили заслуженному партийцу оттянуться по полной. Он начинал с кратких, но очень целенаправленных рассуждений о том, что милиция должна ловить бандитов, а не мешать людям, которые пытаются бороться с безработицей. Затем Стомахов объявлял о своей готовности приехать и разобраться во всех проблемах на месте, если такие звонившему в чем-то видятся. И наконец, он просил только одно: назвать имя непосредственного начальника бдительного постового. После чего несчастный, наконец осознавший главное: «Великий Стомахов по-прежнему у руля!» – чистосердечно извинялся и оставлял сотрудников «Стабильности» наедине с их клиентами.

Внук Стомахова, носивший скромную фамилию его зятя – Лихарев, один из бывших вожаков булавинских комсомольцев, вовремя ставший организатором молодежного досуга, а затем бизнесменом, доходчиво разъяснил деду, что общество «Стабильность» прибыло в Булавинск для подготовки материалов к слушаниям в Государственной Думе и выяснения нынешнего состояния занятости и безработицы булавинцев. Естественно, посвящать деда в то, что нигде никакое такое общество «Стабильность» зарегистрировано не было, внук не собирался.

И по-своему он был прав. Условная реальность этого общества, заключавшаяся, казалось, лишь в том, что в конурках-офисах висели картонные плакатики со словом «Стабильность», впрочем, изображенным весьма красиво, вскоре обернулась вполне весомыми результатами.

Само собой, как положено весомым результатам, они не сразу были оценены по достоинству. Списки потенциальных сторонников некоего россиянина, который изъявит желание войти во власть, Елизовым были подготовлены в темпах, заставляющих вспомнить легенды о первой пятилетке. Затем они с достоинством, о котором необходимо помнить, когда работа сделана качественно, были сданы заказчикам.

Но хотя Елизов, вошедший во вкус, рвался к следующим высотам, его довольно долго новыми специальными программами не занимали. Только, очевидно, в порядке утешения зарплату инженера крытого рынка платить продолжали.

Впрочем, этот рынок его интересовал мало. Гораздо более острый интерес вырастал у Елизова к фантастически развивавшемуся российскому рынку, или, может быть, точнее: к тому, что стали называть этим словом, долженствующим самим собой цивилизовать то, что еще цивилизация, скорее всего, не видела.

Елизов днями просиживал в своей холостяцкой квартире, которую успел получить от горкома, и читал всякие умные книжки по социологии и экономике. В то время как его напарник Витя Лушин распоряжался полученным заработком по-другому. Купив двухнедельную турпоездку в Париж и Францию, он улетел из Булавинска в Москву, далее – по курсу.

В родной город любитель гуманитарной помощи так и не вернулся.

Глава 19. ВИНТОВКА ОКАЗАЛАСЬ ПИСТОЛЕТОМ

«Новость» и «неожиданность» – это, по существу, одно и то же…

Д. С. Лихачев. Поэзия садов

Надо признать, что, в противоречии с установившимся мнением, поговорить любят не только представительницы прекрасного пола. Умением производить неостановимые словесные извержения славятся и мужчины, причем имена наиболее выдающихся празднословов и демагогов мужеского пола попадают как в историю человечества, так и в историю книгоиздания – достаточно вспомнить пятьдесят пять синеньких томов, наполненных злонамеренным словесным сливом и существовавших во многих миллионах экземпляров только на языке, который считался для их автора родным.

Однако, рассказывая Гордееву истории из новейшей политической жизни Булавинска, Лариса Матвеевна Баскакова не преследовала провокационно-пропагандистских целей, как ее, что ни говори, а коллега, если вспомнить полученное им экстерное образование.

Уже несколько лет изучая то, что происходит в городе, где прожила около четверти века, она надеялась, что это когда-нибудь пригодится если не судебным инстанциям, то хотя бы историку. Будучи женщиной трезвомыслящей, Баскакова понимала, что ее собственные инициативы по распутыванию булавинского клубка не дадут никаких реальных результатов, а для нее обернутся, мягко говоря, очень крупными неприятностями. Но она терпеливо ждала случая, который бы помог ей не оказаться одиночкой на челноке в бурном море. И хотя обстоятельства этого случая оказались совсем не такими, как она ожидала, Лариса, что называется, взяла свое оружие на изготовку.

Узнав об аресте Бориса, она первым делом рванулась было в прокуратуру. Но до нее было идти несколько кварталов, и на полдороге Лариса поняла, что успеха сейчас ей не добиться. Их бурный и страстный роман с Андреевым для окружающих протекал почти незаметно, однако нельзя было исключить возникновения самого дикого компромата против нее после фантастического и невозможного по всем юридическим нормам ареста знаменитого в городе адвоката.

Зная немало о политических закулисах Булавинска, она понимала, что дело здесь не во взятке, а в том, что Новицкий каким-то образом натолкнулся на нечто, грозящее смертельной опасностью властям предержащим, и сообщил об этом нечто своему адвокату, Андрееву.

Вернувшись домой с полдороги и затаившись, Лариса стала ждать проявления инициативы от своих коллег по юридической консультации, а сама продолжала, как она любила говорить Борису, «вынюхивать».

К ее удивлению, другие адвокаты отнеслись к аресту Андреева почти равнодушно. Разумеется, она могла предположить, что у каждого из них тоже были свои причины, чтобы не бросаться на помощь, что и другие решили понаблюдать за развитием событий, подбирая факты, которые могут представить интерес при расследовании обстоятельств дела. Но так или иначе, все выжидали.

«Лида была в Москве, жена Андреева – в санатории. Их появления, что ли, мы ждали? Или надеялись на то, что Борис сам станет защищать себя?» – эти вопросы Лариса повторила в разговоре с Гордеевым.

– Наверное, мы все предполагали ваш приезд, Юрий Петрович, и посему даже не мычали, не то чтобы телиться, – наконец с желчной иронией произнесла Баскакова и предложила выпить по рюмочке ликера за успех дела.

Гордеев не отказался.

Как убедилась Лариса за время своего «вынюхивания», открытие древних мудрецов о всеобщей взаимосвязи в природе и обществе остается непоколебленным. Однако аксиома о всеобщей взаимосвязи требует еще подкрепления фактами частных связей, которые порой спрятаны поистине виртуозно и никак не хотят заявить о себе в отличие от звездного неба, которое над нашей головой, и нравственного закона внутри нас.

Рассказанная Гордееву история специфического сбора данных для избирательных кампаний была восстановлена ею, разумеется, без многих подробностей, но, по-существу, достаточно точно. Но и подробности тоже были – собственно, благодаря подробностям, Лариса Матвеевна и узнала о несколько странной работе общества «Стабильность».

Ее пригласили адвокатом по одному делу по статье 112 УК. Обвиняемый – сантехник, как гласили материалы, находясь в состоянии алкогольного опьянения, беспричинно нанес телесные повреждения средней тяжести, не опасные для жизни, коменданту общежития номер пять политехнического института. Однако это привело к частичному расстройству здоровья потерпевшей.

Обвиняемый, поначалу глухо молчавший, как будто с ним говорила не адвокатесса, а прокурор, в какой-то момент все же сорвался.

– Эх, – воскликнул он, – да рази ж я б ее поучил, ежели б не знал, что она с них деньги берет!

И затем рассказал следующее.

Некоторое время назад в общежитии стала работать организация под названием «Стабильность», трое симпатичных, как сказал сантехник, ребят: парень и две девушки. С утра до вечера записывали они желающих получить работу с хорошим окладом. Естественно, что и сантехник тоже записался. После работы «ребята» запирали дверь и уходили.

Правда, однажды задержались двое – парень и одна из девушек. Эту задержку сантехник объяснил просто и без какого-либо возмущения: «Может, им поцеловаться покрепче захотелось, дело молодое. Ведь у нас в городе особо не разгуляешься! В кафе пойти дорого, да там и не поцелуешься, в парке где-нибудь сейчас холодно, а по подъездам торчать тоже не каждый сможет!»

Комендантша это уединение заметила и стала колотить в запертую дверь. Несколько смутившаяся молодежь вышла, а комендант продолжала на них кричать.

Все это сантехник, занимавшийся в это время починкой подтекавшей коридорной батареи, видел. Проштрафившийся парень (девушка мигом убежала) убедил наконец комендантшу пройти в ее кабинет и «договориться» там. И, как видно, договорился, ибо вскоре покинул кабинет вполне спокойным. Нетрудно было догадаться, что там произошло, ибо следом вошедший сантехник застал комендантшу застегивающей свое большое портмоне и прячущей его в сумку. Она немного растерялась, но сантехник, как он сказал, не стал «заострять вопрос», а повел речь о злополучной батарее.

Прошло некоторое время. «Стабильность» из общежития уже съехала. Однажды из Усть-Басаргина за каким-то делом прикатил на грузовике тамошний дальний родственник сантехника со своей подружкой, как поняла Лариса, существовавшей у того наряду с законной женой. Решение дела затянулось, к тому же родственники на радостях выпили, и тем самым вопрос о возвращении в ночь отпал. Появляться родственнику с подружкой дома у сантехника было никак нельзя, и последний повел их в общежитие, надеясь договориться с комендантшей. Ладом вопрос решить ему не удалось, а в ответ на прямой вопрос «За сколько поселишь?» комендантша начала кричать. Тут-то отчаявшийся сантехник, разгоряченный спиртным и позором в глазах подружки, и нанес начальнице – в стремлении заставить ее замолчать – «телесные повреждения», которые «причинили средней тяжести вред здоровью, не повлекший серьезных последствий для потерпевшей».

При этом, показав достаточно здравое понимание основ юриспруденции, сантехник, которого комендантша немедленно сдала милиции и следом обратилась в поликлинику «для снятия побоев», отказывался каким-либо образом поднимать в суде вопрос о взятке и об условиях квартирования «Стабильности» в общежитии. «Я ничего не докажу, – говорил он. – Не пойман – не вор. Тем паче она женщина».

В этом пустяковом, мелком деле Ларису насторожило то, что, когда она пыталась при встрече с комендантшей найти какой-то всех устраивавший компромисс, громогласная домоуправительница вздрагивала и бледнела, только услышав слово «Стабильность». Это показалось Баскаковой интересным, и через своих людей в городском финансовом управлении она смогла выяснить, что, разумеется, официально никакой аренды комнаты никакой «Стабильностью» не проходило. И это было бы еще ничего, но тут выяснилось, что фантомная «Стабильность» объявлялась не только во втузгородке… Словом, когда любящий справедливость сантехник получил – усилиями Ларисы – всего полтора года условно и вернулся к своей привычной повседневности: общежитским засоренным унитазам и разбитым раковинам, она уже знала об истории со «Стабильностью» несколько больше, чем хотелось бы, например, Елизову.

Теперь она обсуждала свои полученные знания – не только о трудоустроительной организации – с Гордеевым, пытаясь найти здесь не всеобщие, а те самые прямые, этого времени и этого места, связи, которые и организуют в итоге мир, в котором мы живем.

– Но все же, – спросил Гордеев, – кто использовал эти голоса для своей политической карьеры? Кто от вас депутат Государственной Думы?

– Вопрос не только в Москве, Юрий Петрович, – печально улыбнулась Баскакова. – Вы это понимаете не хуже меня. Москва тоже сильно зависит от России, от того, как здесь и повсюду в глубинке развертывается эта наша постперестройка. А что касается собранных голосов, дело здесь обстоит несколько тоньше: не «кто-то» собрал и использовал эти голоса для себя, а другие «кто-то» собирали эти голоса, одновременно думая, кому они могут понадобиться.

– Так-так, – оживился Гордеев. – Кое-что начинаю себе представлять, но, с вашего позволения, пока что оставлю свои догадки при себе. Думаю, что у вас, в отличие от меня, есть в связи с этим вполне реальные сведения.

– Есть кое-что, – кивнула Лариса. – Но прежде чем продолжить, не хотели бы вы пообедать со мной? Все-таки любая изба, даже моя, должна быть красна прежде всего пирогами, а не речами.

– Не против, – согласился Гордеев. – Но, если можно, я помогу вам.

– Ну, тогда пойдемте на кухню. – Лариса поднялась с дивана. – Неостановимо я буду повествовать вам о тайнах города Булавинска, впрочем, опасаюсь, вполне типичных для всей России. Так вот: собрав голоса и осмотревшись, ребята поняли…

В этот момент в прихожей раздались два осторожных звонка.

– Сейчас мы узнаем, что все это время наш разговор прослушивался и темные силы прислали киллеров, чтобы не дать мне рассказать вам главное, – несколько нервно пошутила Лариса. Жестом показав Гордееву, куда ему отойти, она встала сбоку от входной двери и, не заглядывая в глазок, спокойно произнесла:

– Кто там?

– Это я, Иноземцев, – раздался уже знакомый Гордееву голос с лестничной площадки.

Через мгновение перед ними предстал взволнованный Володя.

– Что? – спросил Гордеев строго, хотя вместе с тем ощутил неподдельное уважение к этому парню, который уже и по своей профессии делал достаточно для того, чтобы его совесть не болела. – Опять проявили инициативу?

– Никакой инициативы, – развел руками Володя. – Я всего-навсего пошел в больницу, точнее, в морг, чтобы узнать результаты вскрытия Николаева, как вы велели. Несколько изловчившись, смог это сделать. И – как хотите, но винтовка оказалась пистолетом.

– Что вы имеете в виду? – не сразу сообразил Гордеев.

– Да то, что пуля, которую извлекли из тела Николаева, оказалась пистолетной.

– Как? – не сдержал изумления Гордеев. – Ведь Живейнов вполне определенно сказал нам, что по ним стреляли из снайперской винтовки. Откуда-то сверху.

– Конечно, я это помню. Тем не менее, именно пистолетная пуля, патрон калибра 7,65, фигурирует в записи. Вот, я сумел списать фрагмент из акта судебно-медицинского исследования трупа: «Смерть наступила от огнестрельного повреждения, причиненного пулей, выстреленной из нарезного оружия». – Он протянул Гордееву сложенный листок бумаги. – Тот, развернув так, чтобы было видно и Ларисе Матвеевне, стал читать, в то время как Володя продолжал рассказывать.

Оказалось, что судебно-медицинское исследование трупа, а попросту вскрытие погибшего Николаева, было проведено ночью. Им занимались не обычный судмедэксперт, а некие неизвестные люди в белых халатах, которые появились около одиннадцати вечера в морге. Их привезли с собой должностные лица, очевидно, из прокуратуры, милиции и ФСБ, так как соответствующие документы дежурному врачу были предъявлены. Было сообщено, что в связи с особой опасностью совершения данного преступления требуется немедленное вскрытие трупа, исследованием которого займутся военные эксперты в присутствии следователя.

Уехав, эта группа товарищей оставила копию акта судебно-медицинского исследования трупа Николаева, где особо было указано, что смерть наступила в результате огнестрельного ранения пулей калибра 7,65, выпущенной предположительно из пистолета иностранного производства «зауэр»…

– «Зауэр»… – произнесла Лариса Матвеевна задумчиво. – Это мне что-то напоминает…

– Ну, это известная немецкая фирма, – начал было почти снисходительно пояснять Гордеев: женщина все-таки есть женщина!

Однако Баскакова прервала его одним только своим взглядом.

– Дело не в общеизвестной фирме, а в том, что в одном из не очень давних дел, с которыми мне довелось знакомиться, пистолет такой системы уже фигурировал. Но точно не вспомню… Нет, не вспоминается. Ну, отвлечемся от этого.

– Но соль ведь не в «зауэре»! – вскликнул Гордеев. – Ведь здесь указано, что выстрелы были произведены с близкого расстояния, возможно, с двадцати – тридцати метров, и пули вошли в тело едва ли не под углом в девяносто градусов, то есть стреляли не с крыши, а с поверхности земли, к примеру, из автомобиля, с телеги, велосипеда, верблюда! Оттуда, откуда стрелять не могли. Живейнов не мог ошибиться – стреляли сверху, и стреляли из винтовки. Кстати, об этом же говорил и водитель, который нас вез, – со слов своего приятеля, который оказался очевидцем. Был снайпер. Был.

– Ребята, давайте наконец сядем! – предложила Лариса Матвеевна. – И обсудим все спокойно.

– Конечно, давайте сядем. – Гордеев устремился в комнату. – Ну и городок у вас!

– Городок как городок, – протянула Лариса Матвеевна. – Можно подумать, в Москве вы с подобным не сталкивались.

– Слов нет, мы там со всем сталкиваемся, но вы-то куда за столичными гонитесь! – уже полушутливо произнес Гордеев, усаживаясь на диван, как раз на то место, где прежде возлежала Лариса. Баскакова еле слышно хмыкнула и села в одно из двух кресел.