Текст книги "Свиданий не будет"

Глава 34. ПОТОМОК ЦЕЛИТЕЛЕЙ ЭПОХИ ИВАНА ГРОЗНОГО

Есть трава кудреватая дягиль бе сердца, та трава добра от еретиков.

Древнерусский травник

Пока Гордеев изучал особенности жизни воздушных ворот Усть-Басаргинской области, его новым друзьям в Булавинске тоже скучать не приходилось.

Баскакова, будто состязаясь с Пантелеевым в количестве своих негласных помощников, разыскала старого, уже на пенсии, надзирателя булавинского СИЗО. Этому самому Кондратию Парменовичу она помогла более десяти лет тому назад, когда на него попытались свалить вину за самоубийство в камере изолятора заключенного. Старый капо, сам некогда сидевший, Парменыч, конечно, не был положительным героем ни советского, ни постсоветского времени, но в том происшествии он не был виноват, и Баскакова, расследовавшая дело как следователь прокуратуры, немало попортила себе нервов, а начальству – крови, чтобы установить истину, которую скрывали по каким-то высшим причинам. А именно – самоубийца состоял в родстве с партийным начальством области, но если бы пришлось искать на его теле место для клейма, то у Парменыча таковое отыскалось бы наверняка, а вот у его якобы жертвы – навряд ли…

Парменыч свое обещание сдержал и получить весточку из камеры, где сидел Новицкий, сумел. И вот теперь то, что на специфическом языке завсегдатаев пенитенциарных заведений называется малява, лежало перед Баскаковой, вызывая у нее несколько вопросов.

На клочке бумаги, вероятно от сигареты, тончайшим почерком был нарисован прямоугольник, а в нем – два кружка с точками по центру и написано: «М».

Но как раз это было Ларисе Матвеевне почти понятно. Очевидно, кассета, отснятая Новицким, уже была передана в Москву.

Не было исключено, что два кружка обозначали: кассета у женщины.

Но далее следовали несколько строчек, разобрать смысл которых она не смогла, хотя с помощью сильной лупы аккуратно скопировала все буквы и сделала текст читаемым.

Но не прочитываемым.

Очевидно, это была тайнопись. Или фразы, переведенные на другой, неведомый Баскаковой язык. Она просидела над бумажкой несколько часов, но так ничего разгадать и не смогла. Пришлось отложить.

Больший успех принесла ей к этому моменту вчерашняя встреча с председателем местного общества филателистов Павлом Адольфовичем Бацвиновым. Хотя пока она еще только раздумывала, как этим успехом воспользоваться.

Скромную комнатку в Доме культуры горкома профсоюзов этот валторнист булавинской филармонии на пенсии давно уже превратил в клуб нужных встреч, которые далеко уходили от филателистических проблем.

Лариса познакомилась с ним давным-давно, когда ей понадобилось получить консультацию о марках в связи с ограблением квартиры секретаря сельского райкома, недалеко от Булавинска. Во время консультации Лариса быстро поняла, что у Бацвинова кроме марок есть еще одна страсть, но ради интересов дела она позволила уже тогда пожилому джентльмену расточать ей комплименты, что, правда, сильно замедляло получение ею необходимой информации.

С тех пор она время от времени встречалась с главой булавинских филателистов и ни разу не пожалела о потраченном времени. Ну а слушать сальности Лариса Матвеевна привыкла и от других, притом не получая ничего взамен.

На этот раз Павлу Адольфовичу были поставлен один вопрос: может ли православный священник быть безбородым, то есть, точнее, гладко выбритым?

И хотя трудно было предположить, что отставной валторнист принадлежит к какой-либо конфессии, кроме всемирной секты собирателей марок, однако вопрос его, как, впрочем, и никогда прежде, совсем не смутил, и он отважно ответил, что в православии бритый священник – нонсенс, вещь невозможная, такая же, как женщина-митрополит.

– А что, есть тенденции? – правда, следом за своим уверенным ответом, спросил он.

– Тенденций нет, но факт есть, – хмыкнула Баскакова. – Одна моя подруга уверяет, что на отпевании в Преображенском соборе видела на днях бритого священника.

– Ну и ну! Я, правда, Ларочка на отпеваниях, как, впрочем, и на крестинах, не присутствовал, но могу предположить, что этот бритый священник эти самые ритуалы не производил.

Павел Адольфович задумался.

– Да, вы знаете, все эти метафизические дела от меня довольно далеко. Конечно, что-то я могу знать…

Чувствовалось, что старый селадон явно медлит.

– Если помните, в «Булавинских ведомостях» одно время активно печатали всякую рекламу специфическую – нетрадиционное лечение, экстрасенсы… Даже специальную страницу они ввели – «Седьмое чувство»…

Лариса Матвеевна пожала плечами:

– Я, увы, ко всему этому отношусь довольно скептически и никогда ничем таким не интересовалась… А вы что, считаете, что этот странный священник как-то связан с экстрасенсами?

– Ларочка, я не очень-то силен в Евангелии, но, кажется, там сказано: бойтесь лжепророков и лжехристов. В конце концов, что видела ваша, как вы ее назвали, подруга? Только священническое одеяние… Если она к тому же может отличить рясу от епитрахили, а клобук от тонзуры…

– Не уверена. – То есть Лариса была уверена, что с этим священником что-то не так, поскольку на самом-то деле он появлялся не в соборе, а в морге, когда забирали, а точнее сказать, выкрадывали оттуда тело Николаева. В морге он нужен был для того, чтобы создать впечатление… Не исключено, что у этого священника были вполне офицерские брюки…

Однако из того, что Павел Адольфович тянул разговор, он почувствовала: собиратель городских сплетен знает что-то не совсем обычное.

И тогда Лариса применила свое, по отношению к этому любителю женского общества, безотказное средство.

Она встала и начала прощаться.

– Ну что же, спасибо вам! Не буду больше занимать ваше время на пустяки. Мало ли что примерещилось моей подруге… До свидания, Павел Адольфович, может, загляну как-нибудь ближе к осени…

По лицу валторниста пробежала тень тоски, его полные, все еще выглядевшие упругими губы скривились в страдальческой гримасе.

– Эх, Ларочка, Ларочка! – вздохнул он. – Ведь мы знаем друг друга не один год и даже не пять лет. Это я бескорыстно готов проводить с вами время… вечность… Если помните, в один период даже добивался вашей руки… хотя тщетно, тщетно…

«Начинается, – подумала Баскакова, внутренне собираясь. – Теперь только вылавливай в этом словесном извержении то, что тебе может понадобиться…»

– Я ведь, Ларочка, прекрасно помню не только то, где вы служите сейчас, но и где служили прежде… – Музыкант всегда говорил не «работать», а «служить». – Конечно же ваша подруга ни при чем, что-то натворил этот господин в облачении священника…

Он сделал паузу, словно раздумывая, продолжать ли говорить дальше или все же промолчать.

– Вы знаете, как я вас уважаю, какие, можно сказать, нежные, весенние чувства испытываю при встречах с вами…

– Рада, что даю вам возможность хотя бы изредка соприкоснуться с миром прекрасного. – Кокетство никогда не было сильной стороной баскаковской натуры, фраза прозвучала двусмысленно, не без издевки.

– Не смейтесь, не смейтесь, Ларочка! Ради вас я готов на многое! Бог бы с ним, с этим лжесвященником…

– Так вы считаете, что он все же ряженый?

– Это почти философский вопрос, Ларочка, – отвечал Павел Адольфович после некоторого раздумья. – Мы могли бы назвать этого заблудшего, присвоившего себе священнические одеяния, ряженым, если бы вокруг все остальные ходили без личин на лице!.. Но ряженых много! Не мое это дело туда вмешиваться, но разве в самой церкви, которая сейчас столько твердит о возрождении и духовном воскресении, все пастыри праведны? А эти драки в алтаре, эта коммерческая деятельность, эти освящения казино и тому подобных заведений!..

– Не хочу, честно говоря, в это углубляться, – вполне искренне призналась Баскакова. – Как вы верно подметили, я служу в таких организациях, где стараются избегать обобщений. Распространять частный вывод на все – это, знаете ли, чревато большой кровью. И так уже бывало… Мне бы о бритеньком этом что-нибудь узнать… – прибавила она просительно.

– Выйти на него хотите?

– А почему бы нет?

– Да, он молод, крепок, – завел свою песнь песней Павел Адольфович.

– Нужен он мне! – почти ненаигранно возмутилась Лариса. – Мне бы выяснить кое-что…

– Ну хорошо! – Валторнист-филателист прихлопнул ладонью по альбому для марок, который лежал перед ним. – На вашу честность – и я буду честно. Не знаю я его!

Выдержал паузу. Но и Лариса тоже умела держать паузу.

– Только догадываюсь. И недаром про «Булавинские ведомости» у вас спросил. Его, священника безбородого, должен знать завсегдатай рубрики этой… Вот…

Павел Адольфович полез в ящик стола и вытащил оттуда нечто, похожее на небольшой кляссер. Но когда раскрыл, оказалось – это альбом для визитных карточек. Полистав его, он извлек оттуда прямоугольник невероятного сиренево-фиолетового цвета с золотыми буквами.

– Держите. Этот человек обязательно знает… А уж сумеете разговорить его… своими чарами воспользоваться… так – попутного ветра! Или, как сейчас шутят, ветер вам в карму!

Баскакова с небольшим изумлением вчитывалась в золотящиеся на фиалковом фоне строчки…

«Доктор энергоинформационных наук… региональный президент Межконтинентальной Академии развития и репродукции человека… Руководитель Центра нетрадиционной медицины…» Далее на визитке значилось и вовсе умопомрачительное и вместе с тем рассчитанное на какую-то почти интимную доверительность: «…потомок врачевателей эпохи Ивана Грозного…»

– Виктор Сергеевич Вантеев, – произнесла она вслух имя неведомой ей фигуры, оснастившейся такой фантастической визиткой. Внимательно посмотрела на филателиста: – Шарлатан, конечно?

– Ах, Ларочка! Не заставляйте меня делать то, чего я страшно не люблю, – рассказывать бородатые анекдоты! Помните обезьяну на берегу реки, которая приговаривала: «Дура не дура, а свои деньги каждый день имею!» Можно ли назвать шарлатаном человека, который построил себе недавно роскошный особняк совсем недалеко от парка – самый центр Булавинска, как вы понимаете! Свои деньги он имеет! Очень неплохие деньги.

– А где его можно ухватить? Не в особняк же к этому энергоинформационнику заявляться? Можно и не выйти!

– Думаете, погрузит вас в астрал? – не очень хорошо улыбнулся Павел Адольфович. – Он и на людях появляется… Насколько помню, послезавтра вечером выступает в Доме культуры «Геолог». По своей программе… И билеты совсем недорогие – от пятнадцати до сорока.

– Ничего себе! – вырвалось у Ларисы. – Неужели дураки найдутся?!

– Будьте уверены. Я вам даже посоветовал бы купить билеты загодя. С рук-то, накануне представления, будет дороже!

– Ну спасибо за совет. Значит, вы считаете, что проще всего будет поймать его после концерта…

– Ну или в антракте. Как сумеете! Вы женщина-бой!

– Понятно. В переводе на привычный язык: бой-баба! И на том спасибо. А других каналов, чтобы как-то этого священника ухватить, больше нет? А то слишком замысловато получается…

– Я ничего больше вам подсказать не могу. Вантеев этого священника знает. Должен знать.

– Ну хоть как его зовут?

– Ларочка, я старый человек с хрупкими уже костями. Я очень бы не хотел оказаться с переломанными руками и ногами. И хотя знаю, что вы хорошая девочка и сохраните наш разговор в тайне, все же я должен умолкнуть. Более того, если бы я не был знаком с вами так долго и не представлял ваш железный характер, я бы и вам порекомендовал свернуть это дело. В части, касающейся священника.

– А если я осторожно? – несколько растерянно спросила Лариса Матвеевна.

– Ну разве что осторожно. Но до каких пределов должна эта осторожность доходить, вам, наверное, лучше меня расскажет, если вы, конечно, найдете с ним общий язык, репортер «Ведомостей» Кушнарев. Алексей Иванович. Он, кстати, пытался подготовить статью о Вантееве.

– Почему – пытался?

– Вот он вам и расскажет, если захочет…

Павел Адольфович пристально посмотрел на Ларису.

– Эх, Ларочка! Вы же понимаете, насколько способны сделать со мной все, что угодно!

– Павел Адольфович! – укоризненно произнесла Баскакова в ответ на эту не совсем складную фразу. – У меня еще молодая память, и я не давала вам повода…

– Ларочка, Ларочка! Ведь есть еще и мое воображение, а оно неукротимо, – проговорил приторным голосом старый нахал, но, предупреждая ее возмущение, быстро закончил: – Этого, в рясе, кличут отец Эдуард. Он не булавинский, из области. А теперь уходите, иначе я не совладаю с собой…

Не стремясь разобраться, что имеет в виду ее престарелый ухажер-консультант, Лариса так и сделала, как он просил.

Но затем, несколько раз прокрутив в памяти этот разговор, она так и не смогла все-таки ухватить направление, куда тянутся нити от этих новых фигур.

С одной стороны, последние фразы валторниста показывали, что дело с Николаевым не ограничивается только Булавинском. Эти фразы проясняли многое и в том, почему так жестко – а с профессиональной точки зрения топорно – обошлись вначале с Новицким, а затем с Андреевым. С другой стороны, намек многословного знатока местных сплетен на то, что писавшаяся статья о Вантееве была спрятана ее автором в ящик, если вовсе не разорвана на мелкие клочки, тоже говорил о немалом.

Лариса знала Кушнарева по редакционным посиделкам у Льва Чащина. Он был лет на десять их старше, сам себя называвший младшим шестидесятником, человек довольно неуравновешенный, на которого нередко накатывало, как любил шутить Лева, состояние вселенского плача. Тем не менее Кушнарев всегда сохранял ясную позицию справедливости по отношению к тому материалу, который шел для статьи. Он страшно не любил всякие скандальные разоблачения, сенсации – все то, на чем его младшие и менее щепетильные коллеги делали себе имя, а зачастую и славу. Кушнарев предпочитал, как он говорил, раскопки. Лариса вспомнила, что в одном из разговоров кто-то упомянул о юношеских мечтах Кушнарева стать писателем. «Литературные неудачники – страшная вещь», – тогда подумала Баскакова.

Вчера, бегая по городу от Парменыча к Адольфычу, затем пытаясь встретиться с автором несостоявшегося журналистского расследования, она в конце концов так и упустила Гордеева.

Однако зато сегодня ей уже было что сообщить Юрию Петровичу, когда он возвратится. Хотя главным делом оставалась, конечно, расшифровка письма из камеры.

Но и от предстоящей встречи с Кушнаревым Баскакова ждала немало интересного.

Глава 35. ТУДА-СЮДА

А по пустой сцене проскакали выпряженные из кареты лошади и исчезли, оставив на сцене россыпь конских яблок.

В. Карев. Катарсис

– А, вы опять здесь? – почти не удивился заместитель генерального директора авиакомпании «Сибирь – Европа» Егор, увидев в своей приемной Гордеева. – Неужели опять с какими-то новостями?

– К счастью, нет, – развел руками Гордеев. – К счастью, у меня больше нет для вас эдаких новостей. – Он выразительно скосил глаза на секретаршу: мол, зачем при ней обсуждать что-то?! – У меня небольшая просьба.

– Личная? – весело спросил Егор.

– Индивидуальнейшая! – Гордеев взмахнул портфелем. – Помогите улететь в Булавинск!

– Поиздержались в дороге? – довольно жестко, хотя и шутливым тоном спросил Егор.

– Представьте себе. Со времен замены овса бензином и керосином цены расти не перестали, – не стал заниматься словесной дипломатией Гордеев. – Но вопрос у меня не столько в деньгах, как в том, что на утренний рейс в Булавинск я, естественно, опоздал, а до вечернего еще уйма времени, и я бы не хотел его терять…

Глядя в темные глаза Егора, Гордеев почему-то предположил, что этот парень догадывается о подлинной причине его просьбы. Господин адвокат надеялся попасть в вялинскую вотчину, не регистрируясь в аэропортовских списках. А возвращаться обратно автомобилем или поездом не очень было с руки по многим причинам. В конце концов все, что можно было сделать в Басаргине, он, кажется, сделал, и даже купил в аэропортовском ресторане две бутылки «Басаргинской крепкой». Правда, «Анисовой» у них не нашлось, а вьетнамская анисовая водка, которую предложили господину адвокату, почему-то ему не подошла.

– Ну, что же, будем думать, – сказал Егор, распахивая дверь в знакомый уже Гордееву кабинет. – Проходите…

Лида тоже не сидела сложа руки. Еще в понедельник она сходила в отдел доставки их почты и выяснила, что всю корреспонденцию им перестали носить после того, как на почту пришла милая девушка и, представившись секретарем юридической консультации, попросила от имени Бориса Алексеевича, якобы уехавшего в срочную командировку, до его возвращения все оставлять в почтовом отделении. Лиде, которая сказала, кто она, довольно большой ворох газет выдали без особых расспросов. Это, конечно, ее немного удивило, ведь даже паспорта не спросили.

Впрочем, когда вечером они с Гордеевым обсудили эту ситуацию, возник еще и вопрос: почему же те, кто арестовал Бориса Алексеевича, не наложили ареста на почтово-телеграфную корреспонденцию и не удосужились проверять его почту. Значит, они были уверены в том, что там не было ничего для них важного?

В конце концов Лида предложила сходить во вторник к Кочерову и потребовать у него ключи от квартиры. Гордеев поддержал эту идею – в ней, ему показалось, есть какие-то надежды…

И вот Лида сидела в коридоре перед кабинетом Кочерова, ожидая, когда он освободится и пригласит ее.

Но Кочеров все был занят, к нему то входили работники прокуратуры, то выходили. Лида пыталась читать газету, но, конечно, у нее ничего не получалось. Тогда она стала убеждать себя, что Кочеров умышленно поступает с ней так, что он подвергает ее пытке ожиданием, похожей на ту, которую мы ощущаем, сидя в очереди к стоматологу. И хотя Лида по молодости лет и по крепости зубов еще не знала по-настоящему, что такое бормашина, она все-таки, живо представив себе Игоря Вадимовича Кочерова в виде страшного зеленолицего субъекта с окровавленными щипцами, даже вздрогнула от отвращения и ненависти.

Она умела разозлиться, и поэтому, когда ничего не подозревавший Кочеров пригласил ее войти, перед ним предстала юная фурия, бледность лица которой передавала лишь то, что она налита белым гневом.

Лида не удостоила Кочерова ответом на вопрос о здоровье (он посетовал на ее бледность) и сразу спросила о вещах, которые были отобраны у отца при аресте и, в частности, о квартирных ключах.

– Все приобщено к делу, – не моргнув глазом ответил Кочеров.

– А ключи-то при чем?! – распаляясь, воскликнула Лида.

– В этом тоже есть следственная необходимость.

– Значит, у вас в руках ключи от нашего жилья, и мне никто не гарантирует, что в него никто не влезет!

– Какие вам еще гарантии! Все вещдоки в сейфе, пакет опечатан.

– Это незаконно. Значит, если я вдруг потеряю свои ключи и обращусь к вам, вы все равно не выдадите мне папин комплект?

– А вы вначале потеряйте.

– Это противозаконно! – с жаром повторила Лида.

– А вот о том, что законно, а что незаконно, проконсультируйтесь у своего адвоката. – Кочеров развалился в кресле, победно глядя на второго человека, который сидел поблизости от стола. – Кстати, что-то я его не вижу? Обычно вы сопровождаете его, а он сопровождает вас.

Лида не знала о неудачном нападении на Гордеева накануне, но сейчас это было даже к лучшему.

– Юрий Петрович не будет унижаться до того, чтобы повторять вам дважды свои законные требования. Но будьте уверены, скоро вам все придется делать по закону.

– По закону? А отец твой все по закону делал?!

– Не тыкайте мне! Я пришла к вам не затем, чтобы выслушивать хамские обвинения! Верните мне ключи от нашего дома!

– Я вам ответил.

– Тогда я буду писать жалобу прокурору!

– Бумагу дать? – издеваясь, спросил Кочеров, протягивая ей белый лист.

Но Лида как ни в чем не бывало лист взяла и полезла в сумочку за ручкой.

И тут неожиданно человек, который доселе неподвижно сидел возле Кочерова, молнией вскочил со своего места и выхватил лист, на котором собралась писать Лида.

– Извините, Игорь Вадимович, извините! – воскликнул он довольно высоким голосом. – Я уже битый час наблюдаю, как вы деликатничаете с этой госпожой, и полагаю, что это пора прекратить!

Лида с изумлением смотрела на кричавшего. Он был явно младше Кочерова и вообще походил на худого долговязого мальчишку. Однако старший следователь не сделал никаких попыток взять инициативу в свои руки. Более того, он бессильно развалился в кресле и слушал, что неслось из уст его непрошеного помощника.

Однако и у Лиды был достаточен запас ярости, чтобы не отступать.

– Что?! – в свою очередь закричала она. – Кто вы такой, чтобы здесь командовать? Я пришла к следователю Кочерову, согласно табличке, которую он привинтил на двери этого кабинета. Я знаю, кто он, и он знает, кто я. А вас я не знаю! Госпожа! – Да, я госпожа, а вы невоспитанный… мальчишка… Она хотела было сказать «мужлан», однако до мужлана этому сопляку, которого действительно соплей перешибешь, еще было расти и расти! Казалось, попадись Лиде этот наглец на улице, она бы ему уши открутила, глаза выцарапала!

«Мальчишка» подействовал. Но не на блюстителя строгости в служебных кабинетах – он только позеленел от злобы. Опомнился Кочеров, правда, лишь для того, чтобы произнести с наивозможнейшей внушительностью:

– Это не мальчик, а следователь нашей прокуратуры Константинов Вячеслав Васильевич.

– Ах вот оно что! – Лида помнила, что Константинов ведет дело Новицкого. Его тетя говорила о его нахальной, наглой манере разговора, об уверенности, с которой он лгал… – Ну и что из этого?! Что, я не имею права написать жалобу прокурору?

– Какую жалобу?! Впрочем, понятно. Каков отец – такова и дочь!

– А какова дочь?! Может быть, вам не нравится, что мой папа научил меня уважать законы, знать их и уметь ими пользоваться?! В отличие от…

– Нет, ты посмотри на нее, – почему-то на «ты» обратился Константинов к Кочерову. – Да мне плевать на то, чего там плел тебе папаша… Яблоко от яблони недалеко катится… Отец здесь блядовал, мамаша – на югах, а дочка – в Москве оттягивается…

Дурнота подкатила к Лидиному горлу, у нее потемнело в глазах, куда-то вокруг нее исчез воздух…

Как сквозь вату слышала она визгливый голос Константинова: «Чего молчишь? Лучше спроси, чем твой отец здесь занимался… Как малолеток трахал… Ты нам еще расскажешь… и Баскакову мы тоже на чистую воду выведем… и лесбиянок ее…»

Но когда Лида услышала фамилию Ларисы Матвеевны, ее вдруг стал душить смех. Она догадывалась, почти знала о том, что у ее отца роман с бывшей однокурсницей, но та ахинея, до которой довизжался Константинов, вызвала у нее истерику. В смехе и в слезах выскочила она из кабинета и побежала, спотыкаясь о расстеленную дорожку, по коридору к выходу…

Не терял времени и Пантелеев. Засев в квартире своего приятеля, который на лето уехал с семьей в Россию, как у них в Булавинске называли европейскую часть страны, он принялся за изучение содержимого конверта, который в пятницу утром сунула Живейнову в автобусе какая-то женщина. И чем больше он вникал в смысл того, что было в ксерокопиях договоров, чеков, накладных, тем чаще чесал свою и так начинающую редеть макушку.

Он прекрасно помнил уже двухлетней с лишком давности историю убийства директора местного рынка и его водителя. «Вялинского рынка» тогда еще не было и в помине, и вся основная торговля в городе происходила на рынке старом, еще советских времен, который по привычке называли колхозным. Тем не менее директора, носившего легкомысленную фамилию Ковряжкин, все в городе именовали Барином. То ли это была его кличка, привезенная из мест не столь отдаленных, ибо как настоящий хозяйственник советской эпохи Ковряжкин совершил в зону две ходки, то ли кто-то из народа, острый на язык, разглядел нечто владетельное в этом огромном толстобрюхом человеке, время от времени прогуливавшемся среди торговых рядов вверенного ему объекта, не мог точно сказать и все знающий Пантелеев.

Когда началась перестройка, Барин довольно быстро смог раскрутиться, а уже во времена Ельцина рынок стал на глазах преображаться. То есть внешне он выглядел, как и прежде, довольно затрапезно, но товаров становилось все больше, Ковряжкин устроил закупку какой ни есть, а сельхозпродукции из булавинских окрестностей, стал завозить продукты из Средней Азии…

Его «ауди» расстреляли на заднем дворе рынка, когда Ковряжкин утром приехал на работу. Убийца выпустил в своих жертв целый рожок из «калашникова», причем с не меньшей яростью, чем тела Барина и водителя, он изуродовал свинцом автомобиль – одну из первых классных иномарок в Булавинске.

Дело это расследовали, но как-то спокойно, не торопясь, словно не ожидая успеха. У народа Барин как человек, по сравнению с ним, народом, богатый особого сочувствия не вызвал. Пожалели водителя, попавшего под пули, вздохнули и вскоре позабыли. Следствие, хотя и получило от киллера или киллеров вместо сувенира автомат, из которого было совершено преступление, легко согласилось с тем, что это была месть бандитов, под «крышу» которых не захотел встать Барин. Впрочем, кто эти бандиты конкретно, тоже установить не удалось.

Пантелеев вспоминал, как он барахтался, пытаясь помочь своим ребятам раскрутить это дело, но ничего не удавалось, кроме установления того простого факта, что «калашников» уже года три как числился в розыске по Северо-Кавказскому военному округу. Делом занимался по оперативной линии начальник горуправления ВД Степной, затем его передали по подследственности в прокуратуру…

Теперь, разбирая бумаги, припрятанные Пашей в том Ленина, Пантелеев видел, каким новым светом озаряется все дело об убийстве Барина.

Согласно договорам и распискам оказывалось, что одним из главных компаньонов Барина по бизнесу был не кто иной, как Сергей Максимович Вялин. Впрочем, компаньоном вполне своеобразным, так как он получил от Барина, непонятно за что или на что, крупные суммы денег. Кроме того, среди бумаг находился подготовленный к регистрации – в частности, с подписью Вялина – договор, по которому владельцем рынка становился Вялин, а Барин довольствовался лишь должностью старшего администратора. При этом Пантелеев очень хорошо помнил, что при расследовании убийства Барина фамилия Вялина не всплывала вовсе. Возможно, старый комбинатор вел с будущим мэром какую-то свою игру, может быть, не хотел оформлять передачу рынка до возврата Вялиным долгов…

Почувствовав, что история с конвертом могла обернуться бедой не только для Живейнова, Пантелеев позвонил в отдел происшествий «Булавинских ведомостей», где у него был в лучших приятелях еще со времен службы в угро репортер Артем Самарин. Он спросил, не было ли каких-либо несчастных и тому подобных случаев с женщинами в конце прошлой – начале этой недели.

Артем включил компьютер и добросовестно стал читать все, что было в него занесено.

– Так… так… дальше… – несколько раз повторил Пантелеев и вдруг воскликнул: «Стоп! Прочти еще раз это, пожалуйста! Только помедленнее…»

И Самарин стал терпеливо читать снова: «В субботу рано утром на тридцать втором километре шоссе Булавинск – Усть-Басаргино под откосом обнаружен полусгоревший автомобль «ВАЗ-21099», принадлежавший гражданке Борисовой Елене Валентиновне. Сильно пострадавшее в огне возникшего после аварии пожара тело Борисовой находилось в салоне. По предположению судмедэксперта, пребывая в состоянии средней степени опьянения, Борисова во время ночной поездки не справилась с управлением или заснула за рулем…»

– Мы не стали это давать в сегодняшнем номере, – пояснил Самарин. – Какая-то топорная информация… Да и о чем тут особенно писать? Не садитесь пьяными за руль? Кому надо, тот и выпьет, и сядет… Еще и горе тому принесет, кто ему на шоссе попадется…

– Девчонку жалко, – проговорил Пантелеев. Он прекрасно помнил, что Барина звали Валентином. – Слушай, а кто она, что она?

– Не знаю. Это вся информация.

Поблагодарив и дав отбой, Пантелеев набрал номер загса. И здесь у него был свой человек. Даже пояснять особо не пришлось, чего он хочет. Катерине Ивановне Посошковой было далеко за семьдесят, но она продолжала быть хранительницей памяти о рождениях и смертях булавинцев.

Увы, он не ошибся. Погибшая Борисова оставила эту фамилию мужа после непродолжительного брака, а в девичестве она была Еленой Ковряжкиной. Катерина Ивановна помнила и то, что Елена была у Ковряжкина от первой жены, а вторая исчезла из города сразу после убийства Барина…

Конечно, многие подробности оставались неясными, но то, что Барин был крупным кредитором Вялина, было совершенно очевидно. Еще раз внимательно просмотрев расписки, Пантелеев мог сделать предположение и на тот счет, почему именно в прошедшую пятницу эти бумаги были переданы Павлу Живейнову.

Он обнаружил, что последняя расписка Вялина, самая крупная, была датирована несколькими годами ранее. Возможно, Елена, пытаясь получить у нынешнего мэра старые долги, дала ему определенный срок. Когда он истек, а никаких денег она не получила, конверт оказался у Живейнова. Теперь оставалось лишь гадать, что произошло с ней после этой мимолетной встречи с Павлом в автобусе. Возможно, она действительно хотела покинуть Булавинск, но, скорее всего, ее перехватили и, ничего не добившись, убили, инсценировав аварию.

Пантелеев мог понять и то, почему Елена не сопроводила собранные ею документы какой-либо запиской. Вероятно, она уже понимала, что денег ей не получить никогда, и хотела лишь попытаться отомстить, понадеявшись на то, что Живейнов, которому она, судя по всему, доверяла, раскрутит дело и изобличит убийц.

Впрочем, как опытный сыщик он не очень поддавался тем версиям, которые выстраивались у него после размышлений. Опыт показывал, что истина – или то, что разрушало все «правильные» версии, – всегда возникала словно на пустом месте. Требовалось немало времени для понимания. Кроме арифметической логики складывания фактов есть еще логика их соударения. Эта логика не постигается умственными усилиями, а дается в вознаграждение лишь тем, кто смиренно готов к невознаградимому труду, кто не подготавливает собственный успех.

Пантелеев, сидевший на приятельской кухне, закурил и в который раз за эти два дня стал рисовать план той части проспекта Устинова, где было совершено убийство Николаева.

Он еще не знал о результатах визита Дмитро Лукича туда, куда ему, во всяком случае в рабочее время, путь был заказан – в буфет городского управления внутренних дел.