Текст книги "Похищение казачка"

У вас неизбежно возникнет вопрос: почему я обращаюсь в Генеральную прокуратуру? Почему не обращаюсь, например, непосредственно на Лубянку?

Возможно, с этого стоило бы начать, но согласитесь, что, не сделав этого, я поддержал интригу. Хотя возможно, ответ вы уже и сами поняли. Узнав то, что узнал, я оказался не в состоянии определить, кому можно доверять в собственном «профсоюзе».

Как это ни печально, в нашем обществе долго складывались тепличные условия для коррупции. Гигантский, неоправданно громоздкий класс – я настаиваю именно на этом определении – чиновничества и лентяев (что не тождественно, надо признать) оказался питательной средой для такого рода преступлений. Бюрократов и бездельников объединяет потребительское отношение к обществу. И еще – агрессивное поведение, когда намечается ущемление их интересов. Возникает, конечно, и корпоративная солидарность, если замахиваются на номенклатурные реалии.

Очень долго и упорно людям инициативным и предприимчивым ставили в пример исполнительных, послушных и безвольных. Очень долго и упрямо мы делали ставку на плакатно-торжественную массовость, забывая, что в этой впечатляющей массовости растворяется индивидуальность. В безликих «крепко спаянных» рядах начисто исчезала личность. Но зато такими раздавленными легче командовать.

Помните ли вы, что сегодня борьба с коррупцией на всех этажах власти – одна из приоритетных задач? Ее поставил перед нами президент России. А руководить операциями по борьбе с коррупцией необходимо из Москвы. Нельзя доверять проведение операций местной милиции и чекистам. Служебный статус разрабатываемых «объектов» оказывается высоким. И есть опасения, что неминуемо включится административный ресурс, то есть противодействие борьбе с коррупцией со стороны областной администрации, а также руководства органов правопорядка: милиции, прокуратуры и ФСБ. А участие в операции сотрудников из центра неминуемо отобьет все соблазны коррупционеров применить «телефонную защиту».

И напоследок сегодня. Законы подобны паутине. Мелкие насекомые в ней запутываются, крупные – никогда. Так считается. Таково общее мнение. Я попытаюсь его изменить».

…Турецкий выключил компьютер.

Что Веснин в самом деле собирается сказать? Может, он просто развлекается, сидя в своем убежище? Крупное насекомое – это, понятно, Тяжлов. Но дальше-то что?

Помимо этого была еще приписка от Меркулова. В ответ на запрос Турецкого он сообщил, что до Тяжлова Волжским УФСБ рулил некий генерал-майор Пьяных, который ныне исполнял обязанности чрезвычайного и полномочного посла России в африканской стране, название которой Турецкий слышал впервые. В настоящий момент он пребывал в отпуске – уехал на сафари. Связаться с ним пока не представлялось возможным. В общем, час от часу было не легче.

В дверь постучали.

Горничная принесла конверт. Турецкий дал ей на чай и отпустил. В конверте оказалось приглашение от господина Леоновича посетить его в любое удобное время, а именно – как можно скорее.

Через час с небольшим Турецкий встретился с кандидатом в мэры у него в офисе. Правда, пришлось некоторое время подождать в приемной.

Леонович сидел за огромным, не меньше трех метров в ширину, столом. Стол был старинный, резной, орехового дерева. Стены кабинета обиты красным дамаском, потолок был сводчатым. Письменный стол, кресло и стул, на котором сидел Турецкий, – вот и вся обстановка. Турецкий смотрел на Леоновича: он был в темном костюме, темном галстуке, белой сорочке. На столе перед ним лежало яблоко и перочинный нож. В кабинете была только одна дверь – та, в которую вошел Турецкий. Значит, Леонович заставил его ждать почти полчаса по какой-то особой причине, а отнюдь не потому, что, скажем, писал или принимал посетителей. Например, чтобы продемонстрировать свою занятость и значимость в ситуации.

– Я не вовремя? – спросил Турецкий.

– Разумеется, я рад видеть новых людей. Вы хорошо сделали, если пришли с каким-либо предложением… – И Леонович посмотрел выжидательно.

«Потешается гад, – подумал Турецкий, – сам же меня позвал». Однако принял правила игры:

– А если нет? Впрочем, понимаю, вы очень заняты…

Леонович посмотрел на Турецкого, довольный собой, торжествующе и одновременно иронически улыбаясь. Потом вытащил из недр стола папку и подвинул ее Турецкому:

– Там – все.

– Слушайте, а нельзя было это сделать как-нибудь по-другому?

– Например?

– Например, просто прислать мне в гостиницу?

– А может, мне хотелось, чтобы в городе все знали, что мы с вами общаемся, – сказал Леонович.

– Да уж не сомневаюсь, – буркнул Турецкий. В машине он посмотрел содержимое папки. Там

были фотографии молодого человека двадцати четырех лет, которого звали Дмитрий Валентинович Головня – это Турецкий узнал из надписи на обороте. Игроки в казино регистрируются, и видеокамеры ведут круглосуточное наблюдение, – происхождение фотографий понятно. На двух из них господин Головня сидел за столом рядом с Олегом Весниным.

Лицо Головни показалось знакомым. Турецкий задумался. Видел он его совсем недавно. И определенно не в Москве. Кто же это мог быть… Было ощущение, что не только видел, но и общался… Кто же это?

Одну за другой Турецкий выкурил две сигареты. Снова посмотрел фотографии. В поезде из Москвы? В издательском доме? В каком-нибудь ресторане? В автосалоне? В яхт-клубе? В гостинице? Нет… Нет…

Ба! Да это же пляжный фотограф с обезьянкой Магдой. Волжск определенно небольшой город. А не узнал сразу, потому что на пляже парень был в бан-дане и плавках, а на фотографиях – в костюме, за карточным столом. Турецкий закрыл глаза, пытаясь восстановить лицо фотографа. Открыл и еще раз посмотрел на снимки. Да, определенно это он.

Турецкий достал телефон и позвонил Агафонову:

– Аркадий Сергеевич, есть для вас клиент.

«В юности я нескольких лет занимался карате, это мне нравилось. Там был парадокс. С одной стороны, бессмысленное накачивание мускулов меня мало привлекало, мне всегда больше нравились игровые виды спорта, где одновременно развивается интуиция, реакция, контроль над ситуацией, где управление внутренним состоянием было важнее физических усилий. Однако была иллюзия, что в карате я это найду в полной мере.

Для меня было необъяснимой загадкой, почему человек должен уподобляться животному. Почему, для того чтобы победить, нужно отказаться от всех желаний, даже от желания победить? Почему желание жить устранялось тоже? И самое удивительное, что большего успеха в бою достигал тот, кто проходил обряд умирания и смерти и на момент боя считал себя умершим…

Я посещал разные секции, потому что в некоторых преподавали обыкновенный «мордобой». Довольно скоро я понял, что для драки достаточно хорошо выучить один прием, довести его до автоматизма, и тогда можно уложить на улице даже специалиста. Но поскольку в концепции боевых искусств психологической подготовки не было, то у тех, кто пытался подойти к боевым искусствам как к философии, все постепенно вырождалось в культ силы.

Я узнал, что различие стилей и школ боевых искусств на Востоке заключалось в различии философских подходов. Новая концепция рождала новую школу, и качество философии достаточно быстро подтверждалось или опровергалось практикой, то есть боевые искусства являлись инструментом философского познания мира. Чем сильнее было стремление человека к познанию мира, к религии, философии, обобщению, тем более высокого уровня в конечном счете он или его ученики добивались в боевых искусствах. Поэтому лучшие школы существовали при тибетских монастырях. Там были разработаны уникальные техники духовного и физического развития. Самое главное – не отделять духовное познание мира от физического. Без постоянных духовных практик боевые искусства вырождаются.

Я долго не мог понять, почему без достижения абсолютного внутреннего спокойствия невозможно значительное повышение уровня и достижение мастерства.

На Востоке это состояние называлось «спокойная вода». Потому что не нужно думать, анализировать во время схватки. Это называлось «пустой ум».

По преданию, один мастер настолько останавливал сознание во время схватки, что потом, через некоторое время, не мог вспомнить, как называлось оружие, которым он пользовался, и как зовут его самого.

В боевых искусствах традиционно начиналось с силы. Большой рост, мощные мышцы были идеалом для тех, кто только начинал процесс познания. Постепенно стала побеждать другая тенденция. Ловкий противник гораздо быстрее побеждал сильного, но примитивного. Техника, скорость реакции стали целью, а сила удара, вес и рост отошли на второй план. Прошло время, и оказалось, что те, кто разрабатывает приемы и комбинации, побеждает просто ловких и быстрых. Ум оказался выше способностей. Способности и ум должны перейти в принципы и идеи, и постепенно приемы и техники складывались в общий стиль. И мастер, освоивший этот стиль, побеждал противника, часто превосходящего его в скорости и силе.

Воля есть реализация желаний, связанная с философским пониманием мира. И отдельные стили, объединяясь, превращались в школы. Основатели школ работали на философско-волевом принципе. Чем больше духовности, душевного благородства имел основатель школы на подсознательном и внешнем уровне, тем масштабнее были достижения его школы.

В буддистских школах боевых искусств кроме игр на выносливость, реакцию, коллективное сознание применялся любопытный прием. Ученик отождествлял себя с каким-то героем или известным мастером и, полностью перевоплощаясь, проводил схватку в этом состоянии. Отождествление себя с каким-то животным позволяло также связать свое сознание и добиться большего эффекта. В современных школах карате система обучения построена противоестественно. Начинающего сначала учат удару, потом защите. Чем большее количество приемов показывает преподаватель, тем выше считается его уровень. И сознание ученика делает целью удар или защиту. При таком отношении он никогда не станет мастером. Помню, как я старательно разучивал блоки, жестко отбрасывая руку или ногу нападающего в сторону. Потом выяснилось, что такие блоки неэффективны, что блок должен быть скользящим. Рука или нога нападающего как бы затягивается на себя и отводится в сторону.

Потом один из ведущих тренеров, у которого я занимался, выразился очень просто: «Первое, что вы должны сделать, – это уйти с линии атаки». Потом он задал вопрос: «Когда противник наиболее уязвим?» Все начали гадать: когда провел прием или в момент проведения приема… Оказалось, что противник максимально уязвим перед атакой. Истинные мастера на полсекунды опережали противника, когда подготовка атаки переходила в саму атаку. Максимально уязвим человек тогда, когда он не думает о защите, а это происходит перед атакой.

Но здесь появляется одна проблема. Для того чтобы атаковать, перед атакой нужно почувствовать состояние противника и точно определить момент начала атаки. Чтобы провести скользящий блок, нужно определить, каким будет удар и каково будет его направление. Значит, главным становится не удар и защита, а оценка движения противника, повышение контроля над ситуацией, умение увидеть движение в его зачатии.

Многие учителя в Тибете на несколько лет превращали своих учеников в послушных рабов до тех пор, пока их «я» не растворялось в желании соединиться с Высшим. В тибетских монастырях один из экзаменов в школу боевых искусств был весьма необычен. К испытуемому подходил преподаватель и неожиданно с размаху бил его по лицу. Если ученик падал без сознания, как подкошенный, его принимали в школу. Если же он оставался стоять после удара – его не принимали. Ориентация на свое «я», на защиту своего «эго» была слишком сильной, и к настоящему обучению такой человек был непригоден.

Наше сознание, наше «я» все время на что-то нацелено. Чтобы в момент обучения не зацепиться за способности, интеллект, волю, ученикам давали задание, непосредственно не касающееся схватки. Допустим, сначала ученики входили в определенное состояние, затем, при отражении ударов, пытались сохранить это состояние. Сначала результат был гораздо хуже, чем у тех, кто думал только об отражении удара, а потом шло продвижение далеко вперед.

Один из учителей брал ложку, в которой лежало яйцо, и, держа ее одной рукой, проходил сквозь строй нападающих на него учеников. Он отражал все удары, но яйцо не ронял. Так мог сделать только человек, для которого удары, защита и нападение раз и навсегда перестали быть целью. Главным для него было достижение внутреннего состояния полной отрешенности и независимости. И удержать яйцо в ложке можно было при исключительной внутренней стабильности. И боевые схватки работали на усиление этого состояния. Чем меньше значимость ударов, атак и защиты для нашего сознания, тем меньше мы от них зависим и тем большего успеха можем добиться.

Как-то в видеофильме я увидел тренировку по кун-фу. На земле сидел человек с завязанными за спиной руками, и в лицо ему каждые полсекунды тыкали концом палки, обмотанной тряпкой. Как он уворачивался при этом, было совершенно непонятно. Здесь могла спасти только мгновенная оценка движения. Главное в боевых искусствах – это не удар, атака и защита, а распознавание и контроль движения или ситуации или в самом начале, или до их возникновения. Есть присказка: «Что делает нин-дзя, когда чувствует опасность? Когда ниндзя чувствует опасность, он не выходит из дома». Это изречение, при всей внешней комичности, достаточно справедливо. Я был удивлен, когда узнал, что техника ударов и нападений, при всем своем совершенстве, в искусстве ниндзя стояла на последнем месте. После определенных тренировок достаточно было посмотреть человеку в глаза, чтобы парализовать его волю. Один из экзаменов у ученика внешне был достаточно прост: нужно было войти в клетку к голодному тигру, глядя ему в глаза, и либо усыпить его, либо заставить отступить…»

«Все-таки издевается, – подумал Турецкий. – Хихикает. Стебется. Но умный, гад, до ужаса. В каждой фразе чувствуется. И внимание мастерски держит, прямо драматург. Однако же, снова ничего конкретного из того, что обещано, – ни про Тяжлова, ни про себя самого».

Турецкий позвонил Меркулову.

– Зачем он это делает, как считаешь? – спросил Турецкий.

– Делает – что? Саша, я иду на совещание к генеральному, говори быстрее и яснее.

– Почему кота за хвост тянет? – рявкнул Турецкий. – Чего ждет?

– Возможно, он нам пока не доверяет – после того, как был убит его курьер… Он мог предположить или допустить, что утечка произошла с нашей стороны. Он же аналитик, не забывай. Он горячку пороть не станет. Хочет посмотреть, как мы себя дальше поведем.

– Что ж, это вполне вероятно. – Турецкий выключил телефон, чтобы не сказать лишнего и откровенно не нахамить, потому что еле сдерживался.

Ситуация была идиотская. Езжай туда, непонятно куда, и ищи того, непонятно кого. Не говоря уж о том, что его выдернули из отпуска. А мог бы лежать сейчас на песочке и даже ногами не шевелить…

Ногами…

Стоп. Стоп!!

Насчет шевеления конечностями. Как он там написал? «Что делает ниндзя, когда чувствует опасность? Когда ниндзя чувствует опасность, он не выходит из дома». Не выходит из дома. ОН ИЗ ДОМА НЕ ВЫХОДИТ! Да это же прямая подсказка, елки-палки. Надо только понять, как же он туда…

Зазвонил телефон.

Турецкий невольно улыбнулся. Наверно, Меркулов сейчас рассуждал так же, как и он.

Но это оказался Агафонов. Правда, с неутешительными пока что новостями.

– В серьезных играх ваш парень не замечен. Из моих коллег его никто толком не знает. Вчера и сегодня он в казино не появлялся. Так что, Петр Петрович, вы уж потрудитесь сами – сперва найдите его, а потом сведите нас вместе, если хотите, чтобы я из него что-то вытащил.

– Ладно, Аркадий Сергеевич, – сказал Турецкий.

Спорить с профессионалом бессмысленно. Тем более что он прав.

Вот только где искать этого самого Дмитрия? Пожалуй, стоило проветрить мозги.

Турецкий проигнорировал лифт и спустился на первый этаж по лестнице. На самом деле он не прочь был бы и поехать, но перед лифтом стояла парочка – смущенный мужчина и чем-то взбешенная женщина, которая выговаривала ему:

– Если у мужчины нет кредитной карточки, он не мужчина!

Турецкий почувствовал приступ солидарности к несчастному мужику, но не лезть же в чужой монастырь, – вот и пришлось топать по лестнице, дабы не смущать мужика еще больше и не бесить еще сильнее его прекрасную и ужасную половину.

Турецкий кивнул портье и уже двинулся было к выходу, но заметил, как уборщик, одетый в фирменную робу гостиницы, выбрасывает в мусорную корзину огромную охапку разноцветных флаерсов. Турецкий вопросительно посмотрел на портье, тот виновато развел руками. Оказалось, кто-то из посетителей бара, уходя, разбросал рекламные листки по всему первому этажу. Турецкий полюбопытствовал – сунул себе один в карман, а прочитал уже на улице, когда прикуривал, стоя возле своей машины.

Как часто вам приходилось слышать фразу: «Добро пожаловать в наш мир»? Трудно даже представить, не то что сосчитать. А ведь довольно страшно звучит, если вдуматься. Самое худшее безумие – видеть жизнь такой, какая она есть, забывая о том, какая она должна быть или какая она была! А ведь она была прекрасной! Прошлое всегда лучше настоящего, потому что все ужасное в нем уже стало частью истории, а все прекрасное греет вас и сегодня.

Надпись на обороте все объясняла.

Приходите в клуб «Ретро-нау» на презентацию новой коллекции неподражаемой Елки Евстигнеевой и на вечеринку «Олимпиада-80 и другие воспоминания». Вход – строго в советских шмотках! (Если их нет – тоже не страшно.)

Отлично. Елка – дизайнер одежды. И, кстати, какая-то Елка была в тату-салоне. Вряд ли это такое уж распространенное в Волжске имя. Но самое существенное, что на бандане фотографа и игрока Дмитрия была эмблема Олимпиады-80. Оставалось дождаться вечера.

В девять часов вечера на вечеринке «Олимпиада-80 и другие воспоминания» ряженных в «советские» шмотки было достаточно. Правда, почти все они смущались и липли к барной стойке. Повод был, а веселья – ни капельки. Столики сдвинуты к окнам, освободившееся место – танцпол, но танцевать, похоже, никто не хотел. Публика загружалась алкоголем.

Турецкий никого и ничего примечательного в клубе «Ретро-нау» не обнаружил, решил вернуться позже и не прогадал.

Второй его заход состоялся в половине двенадцатого, и это уже было совсем другое дело. Публика раскрепостилась, и пол ходил ходуном. Музыка была соответствующая – «АББА», «Ласковый май» и «Мираж».

В баре Турецкий подслушал примечательный диалог пары мужчин:

– Все как уроды в спортивных костюмах. В чем кайф демонстрировать на себе чудеса отечественного клонирования?

– Это не они уроды, а мы, потому что приперлись в пиджаках. Боже, у тебя еще и галстук, и запонки?! Ты, конечно, выделяешься, не спорю, но треники были бы лучше.

Александр Борисович не форсировал события, лениво слонялся по залу, попивая пиво.

Вечеринка же явно удалась – весь вечер возле единственного сортира была очередь, и туалетной бумаги в кабинке не оказалось. Все как в старые добрые (или все же недобрые?) времена.

Следующий диалог, свидетелем которого Турецкий оказался, происходил между мужчиной средних лет и молодой женщиной.

– Елка, как ты стала такой красивой, богатой и знаменитой?

Турецкий вздохнул с облегчением. Вот, значит, та самая Елка. Что ж, возможно, он не зря потратил время.

– Тебе не дала, вот и стала! – совершенно спокойно ответила Елка.

Мужчина, впрочем, тоже не особо нервничал.

– Может, дашь? Станешь еще богаче.

– Хрен тебе. После этого они чокнулись стопками с текилой

и выпили.

У Елки была круглая голова, коротко остриженные волосы, живые голубые глаза и кожа почти оливкового цвета. На плече был выколот талисман Олимпиды-80 – олимпийский мишка.

Турецкий подошел к ней, обнажил голову, продемонстрировал свою татуировку и сказал:

– Мы с вами клиенты одного заведения. Разрешите вас угостить?

– Ну вы даете! – захохотала Елка, явно пребывая в отличном настроении. – Это я здесь сегодня всех угощаю!

– Тогда позвольте полюбопытствовать, что все это значит?

– Вы о чем?

– Об одежде в первую очередь. О музыке – во вторую, ну и так далее.

– Все очень просто. Страна переживает острый приступ ностальгии по восьмидесятым.

– Неужели?

– Объясняю, – авторитетно объяснила Елка. – Сегодняшняя мода – явление, характерное только для столиц. Отъехав от Москвы на сотню километров, вы попадаете в натуральный Советский Союз, с его расшатанными, как парадонтозные зубы, заборами, бабушками в резиновых сапогах и синих трениках, грязно-серыми курами и всем прочим, таким же грязным и серым.

Турецкий иронично улыбнулся:

– Вы так полагаете?

– Уверена, – безапелляционно заявила Елка.

– Что-то я не представляю себе политиков, актеров и прочий бомонд, одетых в старые тренировочные костюмы. Жириновский и Павел Буре точно будут против.

Но Елку трудно было поколебать в выбранном эстетическом направлении.

– Ну и пусть катятся подальше, если ничего не шарят! Конечно, Москва слезам не верит, и… правильно делает. Скромное обаяние восьмидесятых мыслимо только в сочетании с вульгарным шиком девяностых!

– Вот как?

– Само собой. Олимпийка, бриджи, кепка, сапоги на шпильках и гроздья золота – вот что надо носить! В сочетании с вашей татуировкой, кстати, выглядеть будет круто.

– Я учту, – пробормотал Турецкий. – А как насчет золотой фиксы? Мода еще не пришла?

Елка посмотрела на него с удивлением и медленно сказала:

– Слушайте, товарищ, офигенная же идея… Это же можно нехилые бабки сделать! Черт! Черт!! Ну вы даете!

– Бабки сделать можно, надо только сперва на стоматолога выучиться.

– А… – Она махнула рукой. – Ладно, ближе к телу давайте. Что вы хотели от меня? Я же вижу, дело какое-то есть.

– Я ищу молодого человека по имени Дмитрий Головня. Думаю, вы могли бы мне помочь.

– Интерсна-а, – протянула Елка. – Вы за кого меня, собственно…

Турецкий сообразил, что его не так поняли, но извиняться не стал, решил не суетиться и не мельтешить. Главное – сидеть спокойно на крылечке, и тогда увидишь, как мимо проплывут трупы твоих врагов. Кто это сказал? Какой-нибудь Лао-цзы? Неважно.

– Елка, мы с Дмитрием приятели. Ну так как, скажете что-нибудь?

– А чего говорить попусту. Бог нам дал только один рот – чтобы говорить меньше. И два уха – чтобы слушать больше.

– Так и вам вроде слушать нечего – я-то ничего не рассказываю, только спрашиваю.

– Это-то и плохо. – Елка кивнула бармену на бутылку с текилой.

– Уверен, вы его знаете, – не отставал Турецкий, подвигая ей стопочку. – Он классный фотограф и у вас одевается. Не можете не знать. Димка расстроится, если мы не встретимся.

– Да зачем мне этот геморрой? И Димону зачем свинью подкладывать? – Елка лихо опрокинула текилу.

– Да Димон вам только спасибо скажет. Я ему деньги должен.

– Так давайте, я передам! – засмеялась Елка.

– Ладно. – Турецкий открыл бумажник и протянул ей сто долларов. – Жаль только, что повидаться с ним не получится. Я-то в городе проездом. – Он непритворно вздохнул.

Елка удивилась, но деньги взяла. Почесала затылок.

– Короче, записывайте адрес. А уж дома он или нет – это как повезет. Только про эту фатеру никому. Идет? Он ее про запас держит. Вообще-то он неделями из клубов не вылезает. Когда на пляжах не работает и не играет… ну в смысле…

– В казино?

– Вот теперь вижу, что вы реально с Димоном знакомы! – с облегчением рассмеялась Елка, делая знак бармену, чтобы налил еще. – Димон вчера в «Дырявом блюдце» тусовался.

Теперь необходим был помощник. Турецкий мог торчать в клубах и развлекаться, но шастать по жилому сектору города было просто глупо – он все же на виду, и таким действиям легального объяснения не найти.

Как уже не раз в подобных ситуациях, Турецкий позвонил в частное детективное агентство «Глория». В «Глории» в подобных тактических вопросах, как ему казалось, лучше всего подходил Сева Голованов. С Головановым в равной степени хорошо было мерзавцев отлавливать и на кухне за жизнь общаться. Они были почти ровесниками, и Александр Борисович чувствовал некоторую родственность душ.

Но к большому разочарованию Турецкого, Сева оказался занят поиском угнанной машины какой-то шишки, важной настолько, что даже не смог назвать его фамилию. Зато он тут же порекомендовал Пушкина, который сейчас был в отпуске. Турецкий обрадовался. Он начисто забыл про Пушкина, а это был в не меньшей степени подходящий вариант. Позвонили Пушкину. Пушкин, к счастью, действительно оказался свободен и помочь согласился. Турецкий попросил его вылететь немедленно – все накладные расходы будут компенсированы.

Оперативник Иннокентий Михайлович Пушкин был заслуженным работником МУРа, которым безмерно гордился Вячеслав Иванович Грязнов, еще в его бытность главой московской «уголовки». Пушкин по-прежнему работал в МУРе, но не раз в частном порядке помогал сыщикам из «Глории» в разнообразных «деликатных» вопросах. Кстати, вместе с тем же Севой Головановым они некогда вместе ловили жуликов и прочих нехороших граждан, но дальше их дороги отчасти разошлись: Пушкин, в отличие от Севы, наотрез отказался уходить с государственной службы в частную детективную контору. С Севой же они оставались близкими приятелями. Почти как в гоголевском «Ревизоре», острил по этому поводу Голованов. «Бывало, часто говорю ему: „Ну что, брат Пушкин?“ – „Да так, брат“, отвечает, бывало: „так как-то все…“ Большой оригинал».

Оценив интерьер «Дырявого блюдца» и заглянув в меню, Турецкий понял, что это один из тех бессмысленно дорогих баров, которые появились при небольших новых отелях. На темных стенах тускло поблескивали огромные алюминиевые диски, напоминавшие злобные глаза какого-нибудь фантастического чудовища из новомодного фильма. Турецкий сидел под одним таким глазом, неподалеку от освещенной ниши. Периодически пил и ел. Думал о вечном и повседневном. Коротал время, как мог.

В результате прождал четыре часа. Димон Головня так и не появился.

Александр Борисович задрал голову – глянул на зеркальный потолок и подумал, что, наверно, у него тоскливый вид человека, занимающегося бесполезным делом. И для модного клуба совершенно неподходящий.

Девушка за соседним столиком вертела в руках пачку сигарет и искоса поглядывала то на Турецкого, то на входную дверь. Турецкий не удержался и подмигнул ей, девушка тут же привстала, но Турецкий предостерегающе погрозил пальцем: не надо. Не надо. К сожалению. Она пожала плечами и села на место. Он заказал виски «Ред лейбл» три раза подряд, выпил, расплатился и пошел к выходу.

…Он бродил по городу, пока не стемнело. Оказалось, что ночью жизнь в Волжске замирает. По крайней мере, затаивается. Все же не столица. Состоятельный и беспечный люд гудит в увеселительных заведениях, в основном поближе к реке, а остальные граждане уже не первый час пребывают в объятиях Морфея – утром на работу. Ведь не всякому дано быть бизнесменом и издателем.

Вдруг Турецкому показалось, будто кто-то за ним идет. Но кто – вот вопрос. Он оглянулся пару раз и никого не увидел. А ощущение не проходило. Что-то такое неприятное разлилось в воздухе и струилось по тротуару и мостовой у него за спиной. Турецкий почувствовал себя неуютно, главное – незащищенно. Сто пятьдесят граммов сыграли свою роль? Вряд ли. Хотелось куда-то скрыться, но он шел дальше, поеживаясь от смутных предчувствий.

Неожиданно из подворотни выскочил человек и пошел вперед прямо у него перед носом. Некоторое время они двигались в одном темпе – и не было сил обогнать, и отстать было почему-то невозможно. Через несколько минут видеть постоянно эту спину стало противно, раздражение перешло в психическую пытку, и, разозлившись, минуты через три Турецкий все же обогнал этого типа. Но можно ли было таким образом от него отделаться? Нет и нет. Теперь он шел за Турецким по пятам, разглядывал его спину и громко дышал. Турецкий свернул за угол (он запомнил, это была улица Шаляпина) и принялся изучать номер ближайшего дома (17а), ожидая, пока этот тип пройдет мимо.

Но он не прошел. Он вообще больше не появился.

Ну и ну. Странный город. Странные люди…

«А может, это я не совсем нормальный бизнесмен, – подумалось Турецкому. – Тьфу ты, то есть следователь».

Турецкий снова выбрался на улицу Шаляпина – никого. Он присел на бордюр, ожидая, пока появится какая-нибудь машина. Ждать пришлось не меньше четверти часа.

Через тридцать минут он был у себя в номере. Внимательно все осмотрел. Кажется, за время его отсутствия никто тут не появлялся. Да бог с ними со всеми.

Турецкий выпил и завалился в постель. Бессонница мучила недолго, он умел с ней мирно сосуществовать. Турецкий дал ей немного поглумиться над своим уставшим телом, а потом взял свое – проспал пять часов кряду и был как новенький. Не вставая с постели, выкурил сигарету натощак, ну да, вредно, натощак вредно особенно, но что поделаешь, когда без этого – совершенно никак. Потом еще немного усугубил здоровье с самого утра – влил в себя две чашки крепчайшего «нескафе». Потом еще одну сигарету, потом, наконец, принял душ, и вот уже там, возможно вместе с водой, стали приходить кое-какие мысли. А что, как знать, может, она тут целебная.

Ладно, играть в бизнесмена – так играть по правилам. Он присел к столу, поковырялся в ноутбуке. Посмотрел свежую почту. По работе не было ничего. А вот жена написала, что у дочери что-то вроде нового бойфренда. Ей так кажется. Ну и на здоровье. Какой там бойфренд в четырнадцать-то лет? Вечно Ирка фантазирует невесть что… Хотя… Турецкий задумался. Кто знает, кто знает. Он попытался вспомнить себя в схожем возрасте – вышло так себе. Ничего не вышло. Помнилось только, что о девчонках он думал, и не просто думал, а и совершал некоторые не совсем приличные телодвижения. Но кто ж их не совершал наедине сам с собой в четырнадцать-то лет?! А вот первая любовь… нет, она пришла значительно позже… «Впрочем, что я вру, – одернул себя Турецкий, – а Люська из старшей группы детского сада? Та самая, которой я оборвал замечательные пушистые помпончики с зимней шапочки! Какого же они были цвета? Может, красные? У фотографа была бандана синего цвета. У загадочной соседки с соседнего балкона футболка – красного. Ольга Вязьмикина, кажется, предпочитает зеленый. Ольга… Что-то давно мы не виделись. Ладно, всему свое время».

С Пушкиным встретились в аэропорту, куда Александр Борисович приехал на частнике, поймав машину в глухом переулочке, долго и «беспечно» при этом пошатавшись по центру города.

При виде Турецкого Пушкин слегка поднял брови, но ничего не сказал – отреагировал на смену имиджа сдержанно. Значит, так надо. А Турецкий в который уже раз подумал, что Иннокентий Михайлович похож на хладнокровного индейского охотника на службе у тупоголовых бледнолицых. Тупоголовый бледнолицый – это, разумеется, он сам, помощник генпрокурора и… бизнесмен.