Текст книги "История моей жизни"

Глава вторая
Моя Боярка. Любимые люди

В Боярку меня отправили вместе с дядей Мишей и Павликом. В последние годы дядя Миша постоянно проводил свой отпуск у родителей. Он любил заниматься на отдыхе живописью, поэтому взял с собой только все самое необходимое. Семилетнего Павлика уже вполне можно было брать с собой. Он был очень любознательным, воспитанным и милым мальчиком. Все подробности того далекого прошлого мне помогают припоминать фотографии, которые делали на память дядя Миша и дядя Толя, а также переписка их с родителями и со мной, которая хранится у меня вот уже более пятидесяти лет. После долгой разлуки с любимыми мной людьми я ехала и предвкушала радость встречи, свободу от учебы, домашних забот и постоянных нравоучений отца и его молодой жены, с которой, в общем-то, мои отношения складывались по мере необходимости, без сердечной привязанности. Нас с нетерпением ждали и были очень рады приезду сына и внуков. Бабушка смотрела на меня уже как на взрослую, удивлялась моему взрослению, рассматривала меня с головы до ног и одобрительно улыбалась. Разговоры не прекращались с утра до вечера, она всем интересовалась и находила, что я, в общем, живу в неплохих условиях, хотя без материнской ласки. Я заметила, что за два года здоровье бабушки ухудшилось, она стала менее подвижная и ниже ростом, хваталась за сердце. Мы опять вместе ходили на базар покупать продукты к обеду, я уже стала помогать готовить на кухне, рубила тяпкой мясо для котлет, мыла посуду, полы, носила из колодца воду. Мне хотелось все в доме перестирать, перемыть, но бабушка, как и раньше, прятала от меня белье, приговаривая, что еще успею настираться. Я впитывала солнечный животворный воздух Украины, любовалась зелеными палисадниками и садами, бегала к подругам сообщить о своем приезде.

В Боярке за два года произошло много изменений. Стала отстраиваться привокзальная площадь. Появились различные лавки и магазины с товарами и продовольствием. Отремонтировали клуб на улице Тараса Шевченко. Похорошели некоторые дома. По всему было видно, что после оккупации Украины немцами постепенно стала восстанавливаться экономика. 10 июня 1952 года у дяди Толи отмечали день рождения, на который пригласили и нас. Бабушка приготовила песочный пирог с клубникой, которой в этот сезон было очень много. Дедушка остался дома, а мы поехали поздравлять дядю в Киев на улицу Саксаганского, где он жил у тети Сони. Я была в своем голубом штапельном платьице с крылышками и туфельках на каблучках. Когда мы приехали, гости уже сидели за круглым столом, накрытым белоснежной скатерью. В основном это были близкие знакомые со стороны тети Сони. Одна из них пришла со своим сыном, моим ровесником, который учился в Суворовском училище. Он был в форме воспитанника училища. Гости обратили внимание на нас и переключились на разговоры о том, какая мы юная и красивая парочка, что нам необходимо завязать дружбу, которая, несомненно, должна перейти со временем в более серьезные чувства. Эти светские разговоры и улыбки, хотя и доброжелательные, мне сразу не понравились. Я еще больше прижалась к бабушке и почувствовала себя, как говорится, не в своей тарелке. До еды я не дотрагивалась, хотя стол по тем временам был роскошный. Тетя Соня умела искусно готовить самые разнообразные блюда и особенно печь пирожки, пирожные и торты, которые редко кому удавались.

Бабушка очень переживала, что я отказываюсь от вкусных угощений, тем более дома таких угощений не будет. Особенно огорчило бабушку то, что я не попробовала торт, который поставили на стол к чаю. Великолепный торт представлял собой произведение искусства. Он был круглый, огромный, высокий, в виде многоярусной пирамиды, украшен розами из сливочного крема и источал нежный аромат кондитерской. К сожалению, мне и его не хотелось. Когда торт порезали на кусочки и положили изящными щипчиками на тарелки, то я свою порцию отодвинула, так как угощение показалось очень приторным. По дороге домой бабушка меня ругала, что так себя вести нельзя, что это неуважение к хозяйке, а главное, что не часто нам представляется такая возможность вкусно покушать. Спустя небольшое время я и правда об этом очень сожалела.

Целыми днями я проводила дома с бабушкой, занималась рукоделием, читала, ухаживала за палисадником или суетилась на кухне. Мылись, как правило, в пристроенном к веранде сарайчике. Там стояли корыто, тазы, ведра и скамейка. Грели в ведре воду, а затем становились в корыто и поливали на себя из ведра ковшиком. В тазике мыли голову. В сарае мыться было удобно, вода попадала на пол и уходила сквозь деревянный настил в землю. Пахло вениками из целебных трав, чабрецом и мятой. Когда я мылась, бабушка украдкой заглянула в сарай через окно веранды, посмотреть на меня. Мне стало как-то неловко, но потом я подумала: ведь это же моя бабушка. Тихими летними вечерами мы любили сидеть на крыльце веранды и разговаривать. Обсуждали события дня, что на завтра готовить, что купить. Слушали передачи по радио, которые доносились из открытого окна. Воздух наполнялся ароматом клубники, а к концу лета – яблок, груш и слив. В палисаднике вечером открывались граммофончики душистого табака, ночной красавицы и матиолы. Упоительный аромат цветов насыщал атмосферу и благотворно действовал на наши чувства и ощущения. На улице становилось безлюдно, только лай собак да кваканье лягушек нарушали тишину ночи. Иногда доносились украинские мелодичные песни и красивые женские голоса, их исполняющие. После сумеречного отдыха шли спать в комнаты. Спали мы с бабушкой, как и раньше, на широкой деревянной кровати, я у стенки, а она с краю, так как рано вставала. У бабушки было больное сердце, поэтому она делала себе высокое изголовье и возлегала на постели полусидя. Она мне говорила, что ее сердце стучит как старый будильник, а затем вдруг останавливается и через какое-то время начинает опять стучать. У бабушки было предчувствие, что ей жить осталось от силы два года, поэтому хотелось еще что-то сделать для меня.

Однажды бабушка сказала, что хочет меня подготовить к новому учебному году и кое-что сшить из одежды. Мы пошли с ней на станцию и в магазине купили ткани. Она перешила из американских вещей, полученных в качестве гуманитарной помощи, различную одежду для меня: платья, сарафаны, кофточки. Из новой ткани сшила белье и блузки. Затем повела меня к портнихе и заказала ей перешить из американского бостонового платья темно-синего цвета школьное платье. Платье вышло очень удачное, портниха связала к нему кружевной белый воротничок. Это платье я носила в школу два года. Бабушка выполнила свой долг и одела меня на некоторое время вперед, тем самым облегчив проблемы моего отца. Когда за мной приходили подруги, я надевала обновки, и мы вместе ходили смотреть кино в сельский клуб или на станцию, где была оборудована летняя эстрада для показа концертов и кинофильмов. Бабушка радовалась, что у меня наступает девичий возраст и что она дождалась этого и любуется мною.

В то лето дядя Миша решил написать портрет бабушки, то есть своей мамы. Бабушка надела темный сарафан и белую блузку с воротником стоечкой. Дядя Миша посадил ее на венский стул в комнате около двери, чтобы дневной свет падал из окон с западной стороны. Окна были открыты, я стояла во дворе и через окно заглядывала в комнату. По всему было видно, что бабушке не нравится позировать. Вначале она отгоняла муху, затем начала дремать, ее клонило ко сну, и веки сами закрывались. Я любовалась ею и на мгновение представила: неужели моей бабушки может скоро не стать? У меня навернулись слезы на глаза. Бабушка увидела, что я пла́чу. Она спросила меня, почему я грущу, но я отвернулась и ответила, что это просто так получилось само собой. А на самом деле все вышло пророчески – и написание портрета, и печальные мысли, и слезы. Чтобы бабушку как-то развеселить, я начала ей строить всякие рожицы в окно, у нее и сон пропал. Дядя Миша воспринимал все помехи терпеливо, как и полагается художнику. К написанию портрета он возвращался несколько раз. Ему как нельзя точно удалось выражение лица матери, и особенно мастерски он уловил проницательный взгляд, говорящий о нескончаемости и философии жизни.

Из-за болезни бабушки и занятости дядя Миша в то лето не закончил портрет. Работу он отложил до следующего отпуска. Когда ко мне недавно приезжала сестра Светлана, она рассказала, что видела бабушкин портрет в Боярке, но куда он делся, не знает, хотя часто думала о нем. Летом 1953 года у бабушки и дедушки должна была быть «золотая» свадьба – 50-летний юбилей совместной жизни. Дядя Миша, тетя Зоя и Павел приезжали в Боярку на юбилей родителей, но бабушка была уже очень больна, и портрет так и не удалось окончательно закончить. Его увезли в Москву, где он пролежал на антресолях более тридцати лет. Незадолго до своей смерти дядя передал мне холст, на котором изображен портрет моей бабушки. Чуть позже он написал мне из Москвы в Балашиху письмо об истории создания портрета матери. Я заказала раму для портрета, и вот он уже лет десять висит на стене в моей квартире. Я с бабушкой часто разговариваю, как с живой. В то далекое лето дядя Миша писал и мой портрет, я ему тоже позировала. Видимо, бабушка его попросила об этом. На портрете дядя изобразил меня – четырнадцатилетнего подростка с косичками и кудряшками, в клетчатом платье из шотландки, с задорными глазенками. Но, к сожалению, портрет мой не сохранился.

По выходным приезжали гости из Киева – дядя Толя со своей женой Соней. Бабушка возилась на кухне, я ей помогала накрывать на стол. Надо было стараться хорошо принять гостей. Стол к обеду застилали белой скатертью и обязательно ставили в вазочку цветы. По традиции подавали к обеду салат вместе с кусками отварного мяса, затем борщ, на второе жаркое, а на десерт – компот из свежих фруктов или чай по желанию. К приезду гостей бабушка с утра пекла пироги с начинкой по сезону: из щавеля, клубники, вишни, яблок и обязательно с творогом, а иногда и с мясом. После обеда принято было ложиться отдохнуть часика полтора, но молодежь шла на прогулку по окрестностям Боярки, на ставок или в лес. Во времяя прогулки фотографировались, купались на ставке, отдыхали в лесу на полянах, собирали лесные и полевые цветы. Когда возвращались домой, бабушка, немного отдохнув, накрывала к чаю, ставила на стол пироги. Во время чая делились впечатлениями о прогулке, сыновья рассказывали о службе, вспоминали общих знакомых, отдельные эпизоды из времен войны, часто вспоминали о жизни в Средней Азии. Дядя Толя любил вспомнить свои юные годы и друзей по Кавказу или Ашхабаду. Он начинал весело разговаривать на грузинском или туркменском языках со своеобразным акцентом и так чисто, что, казалось, перед нами сидит не наш славянский родственник, а гость из далеких южных краев. Его понимали дедушка и бабушка, а также брат Михаил, так как они в тех местах долго прожили. Дядя Толя был боевым летчиком и очень интересно умел рассказывать о схватках с немцами в воздушном бою. Как он лавировал и ускользал на своем штурмовике ИЛ-10 от фашистских истребителей в небе и как внезапно настигал врагов, сбивая их самолеты. Он летал на боевые задания и на бомбардировщике. В одном из боев под Сталинградом дядя Толя был тяжело ранен и чудом выжил. Ему тогда было всего 34 года. Тут начинал свои воспоминания дедушка о гражданской войне, как они, оборванные, в обмотках вместо сапог, месяцами немытые и голодные солдаты, кормили вшей в окопах и умирали от брюшного тифа. В Туркмении, куда он призван был в царскую армию, ему пришлось воевать с басмачами. Он видел резню и кучи трупов после набегов басмачей. Верил в Советскую власть, которая принесла народам Среднего Востока культуру и избавление от феодального рабства, нищеты и безграмотности. Дедушка считал себя большевиком и гордился этим. Он любил вспоминать, как ему в Московском Кремле по Указу Президиума Верховного Совета сам Михаил Иванович Калинин вручал документы о присвоении высокого звания Героя Социалистического Труда и памятный подарок – серебряные карманные часы с брелоком и надписью: «Ольховенко Тимофею Андреевичу – Герою Социалистического Труда. Москва, Кремль, 1934 год».

Мы все гордились дедушкой, он был для нас примером для подражания, и дети похожи на него. Дядя Миша тоже внес большой вклад в победу над фашистской Германией. Он был разведчиком и шифровальщиком секретных военных донесений. Еще он рассказывал, как во время призывного возраста попал в английскую армию, которая квартировала в Средней Азии до присоединения азиатских республик к Советскому Союзу. Но в беседе дядя Миша больше любил слушать других, а свои заслуги он считал само собой разумеющимися. Скромный в свою мать, он предпочитал больше молчать, но где нужно, умел вставить веское слово, и его за это все уважали. Бабушка любила порассуждать о текущей политике. Тогда все вступали в жаркий разговор о последних сообщениях министра иностранных дел, председателя Совнаркома, обращении Генерального Секретаря ЦК КПСС И. В. Сталина. Переходили на конкретные примеры, что сделано в Москве, в Киеве, что восстановлено, что построено, какие продукты появились в свободной продаже, по каким ценам и прочее. После чая и полезного общения провожали гостей в Киев, бабушка и дедушка до калитки, а я с Павликом и дядей Мишей до переезда или до Боярского вокзала. Возвратившись домой, помогали бабушке убрать со стола и садились в палисаднике отдохнуть. После гостей наступала приятная тишина. Вечерняя прохлада располагала к спокойному разговору. Иногда играли в карты или шашки. Дедушка первый уходил спать, за ним дядя Миша, позже всех мы с бабушкой.

Проснувшись утром, взрослых дома уже не заставали, так как все уходили заниматься своими делами. Дедушка, как всегда, рано утром убирался в палисаднике, что-то мастерил у верстака, а затем шел в лавку Кучменко за свежим хлебом. Бабушка уходила на базар подкупить что-нибудь к столу. За крупными покупками она брала с собой меня или дядю Мишу. Дядя Миша с утра уходил с мольбертом на природу, там он купался в ставке, делал зарядку, а затем занимался набросками своих этюдов. В десять часов собирались к завтраку и пили чай. В небольшом саду, посаженном дедушкой в 1946–1947 годы, появились первые плоды. Вишни, которые росли напротив окон, были сплошь усыпаны ягодами. Они рдели на солнце и быстро, буквально на глазах, наливались прозрачным соком. Стали синеть крупноплодные сливы-венгерки, покрываясь сизым налетом. Несколько тяжелых груш висело на тонких ветках молодых деревьев. Поздние яблоки сорта «семеренко» с глянцевой темно-зеленого цвета кожурой, покрытой белыми крапинками, не вызывали пока соблазна сорвать их, так как они должны зреть на деревьях до осени, а затем вылежаться в стружках или соломе до начала зимы в прохладном месте. Единственная ранняя яблоня «белый налив» была усыпана плодами светло-зеленых, с желтыми бочка́ми яблок, у которых семечки, казалось, просвечивают на солнце сквозь тонкую кожуру и сочную мякоть. Только дотронешься губами до яблочка, мякоть тает во рту. Мы с Павликом лакомились этими яблоками, выбирая самые спелые. А на другой день поспевали следующие.

Бабушка любила расспрашивать меня о моих учителях, с кем я дружу и как относятся ко мне в школе. Она говорила еще раньше, что вот если бы приехала в Боярку моя учительница Мария Константиновна с дочкой Оленькой, то им бы понравилось отдыхать, для чего были бы созданы все условия. Просила, чтобы я передала Марии Константиновне приглашение приехать на Украину в любое время и что они об этом не пожалеют. Она уж расстарается все сделать для них как нельзя лучше.

В конце июля того лета по настоятельному приглашению бабушки и дедушки в Боярку приехали тетя Леля со Славиком. Бабушка очень хотела познакомиться с моей мачехой. Нас стало много, но все как-то размещались и жили очень дружно. Славик подружился с Павликом. Они были одногодки. Славик понравился бабушке, да и все его любили. Он был красивым и умным мальчиком. Однажды бабушка вышла с нами за калитку прогуляться. Мальчики стали ловить бабочек, которых было много в траве на обочине дороги. Славик поймает бабочку, посмотрит и отпустит. Павлик же поймал на траве бабочку и задушил ее. Шла мимо какая то старушка, увидала, что Павлик задушил бабочку, и стала его бранить, что он жестокий мальчик, а жестокость начинает прививаться с малого и потом может перейти в более серьезные проступки. Бабушка наша заступилась за Павлушу, так ласково она его называла. Она сказала, что поступок с бабочкой еще ни о чем не говорит, что на самом деле он добрый и сердечный мальчик. Павлик и правда вырос добрым и с благородной душой человеком, но с неудачной судьбой.

Вскоре дядя Миша и Павлик уехали в Москву. А мы с тетей Лелей остались у бабушки. Погода стояла теплая, и мы бол́ ьшую часть проводили на ставке. На выходные, как всегда, приезжали дядя Толя с тетей Соней, и мы все уходили далеко в лес на прогулку. Бабушка поручала нам захватить из лесу еловых шишек для утюга. В углу сарайчика уже была целая куча шишек про запас. Тетя Леля помогала бабушке по хозяйству, я тоже не отказывала в помощи. Позднее, когда мы были в Балашихе, тетя Леля сказала мне, что ей в Боярке не понравилось, так как приходилось мыть много посуды и постоянно заниматься грязной утомительной работой на кухне. Возможно, она была права. Условий действительно в частном секторе в то время не имелось. Тетя Леля – в то время молодая красивая женщина, и ей неинтересно было возиться с закопченными на примусах кастрюлями и жирными тарелками. Приготовление пищи и мытье посуды изнуряло хозяек, а бабушка стала уже старая и больная, поэтому тетя Леля вынуждена была участвовать в работе по кухне. Тем не менее, ради Славика тетя Леля провела весь отпуск на Украине. Ему там было хорошо. Он окреп и поправился.

Бесконечные гости подействовали на здоровье и без того больной бабушки. Как-то после обеда, когда мы уже убрали со стола посуду и решили с бабушкой опустить в погреб оставшиеся продукты, она вдруг покачнулась и стала медленно оседать на кучу шишек, которая лежала в углу сарая. Я вначале ничего не поняла и подумала, что бабушка решила пошутить и разыграть меня. На лице ее было изображено что-то в виде улыбки, рот перекосился набок, и она упала. Только тогда я поняла, что бабушку парализовало. С нею случился первый удар, кровоизлияние в мозг. Все, кто был дома, помогли ее перенести в комнату на постель. Пришла соседка Анна Фоминична, посмотрела и сказала, что после заката солнца бабушке должно стать легче, и паралич пройдет. Действительно, к вечеру самочувствие ее улучшилось, рот отошел, она начала, хоть и не совсем членораздельно, разговаривать. На другой день бабушке вызвали врача, который назначил ей покой. Вскоре мы стали собираться домой, у тети Лели кончался отпуск, а мне и Славику нужно было идти в школу. Бабушка суетилась, собирая нас в дорогу. Главное, чтобы мы ничего не забыли. На вокзал пошли все вместе. Наверняка у бабушки было предчувствие, что это наша последняя встреча и проводы. У нее такая была тонкая душа… Дедушка, как всегда, бодрился и решил проводить нас на киевский вокзал, посадить в вагон. Бабушка по состоянию здоровья не могла подняться на железнодорожный мост, поэтому она сидела на скамейке противоположного перрона, у билетных касс. Мы смотрели друг на друга молча. Нас разделял перрон и железнодорожные пути. Бабушка была в белом платочке, ссутулившаяся и грустная. Я не сводила с нее глаз. Такою она мне запомнилась на всю жизнь, такою буду помнить ее до конца моих дней…

Мы вошли в вагон проходящей электрички. Сели с правой стороны по ходу поезда. Я рядом с дедушкой, тетя Леля и Славик напротив. Всю дорогу, пока мы ехали до Киева, у меня из глаз ручьем текли горькие слезы. Я ничего не могла с собой сделать. На меня смотрели посторонние люди. Тетя Леля недоуменно глядела то на меня, то на дедушку. Ей было неловко. У дедушки ходили желваки на скулах – это первый признак того, что он волнуется или сердится. Я поняла, что дедушка переживает мое состояние души. Меня никто не утешал и не уговаривал, чтобы я перестала плакать. Это было бесполезно. Когда мы сели в вагон поезда «Киев – Москва», и платформа перрона киевского вокзала медленно поплыла назад, а вместе с нею и дедушка, машущий нам шляпой, тяжелое чувство разлуки, давящее мою грудь, стало меня покидать. Я постепенно начала приходить в себя, внутренне осознавая, что все, чем я была привязана к Боярке, уже далеко позади, и больше ко мне никогда не вернется и не повторится. Тетя Леля определенно осталась мною недовольна, потому что ей было стыдно перед дедушкой, с каким чувством я возвращаюсь к отцу и прежнему образу жизни в нелюбимой мною Балашихе. Лето осталось позади. Началась учеба и повседневные будни дома.