Текст книги "Кукла-любовь"

Глава 9

Маша цокала каблучками по служебному коридору в сторону кабинета экспертов. Как начать разговор и заставить занятых с головой экспертов сделать для нее работу, она не знала. Не потому, что не обладала авторитетом, как майор Чекалин – тому никто не мог отказать. Просто среди экспертов был один молодой сотрудник, который с некоторых пор не давал ей прохода и делал это коряво, невежливо.

– Добрый день, – произнесла она, открывая дверь.

Небеса услышали ее молитвы: на месте был только Иван Иванович Денисов, пожилой, добрый дядька. Он всегда очень тепло ей улыбался, уступал место в столовке, отдавал отбивную, если она оставалась последней.

– О, Машенька! – обрадованно воскликнул Иван Иванович, поднимая голову от микроскопа. – Заходи, заходи.

Она вошла, плотно прикрыла дверь.

– Ты к Даниле? А его нет, – повел рукой Иван Иванович. – На выезде.

– А я к вам, Иван Иванович.

И она помотала в воздухе большущей шоколадкой, которую прятала за спиной. Все знали, что непьющий и некурящий Иван Иванович был страшным сластеной. В столе у него постоянно лежала горсть конфет – тогда он пребывал в прекрасном настроении. Или горсть фантиков от конфет – вот тогда он брюзжал.

Маша подстраховалась и сразу пошла с шоколадкой.

– Ум-мм… – протянул Денисов мечтательно, глядя на нее поверх очков. – С миндалем? Горький? Мой любимый?

– Ага, – кивнула она с улыбкой.

– Ты моя умница. Решила порадовать старика. Ой, спасибо! А то у меня с утра в ящике одни фантики. Данилка, мерзавец, вчера после службы задержался и все схомячил.

Иван Иванович встал со стула, шаркая подошвами теплых ботинок, двинулся в дальний угол, где на столе стояла посуда. Он долил воды из графина, включил чайник. Взял в руки два стакана, посмотрел на свет, дунул в каждый и проворчал, что пыль не может быть вредна, это органика, организму не навредит, тем более что кипятком будет залита. Попутно указал Маше на стул у стола. Та послушно села, положила шоколадку.

– Ну-с, милая барышня, что привело вас к старику? Да еще с шоколадкой? – Иван Иванович тяжело опустился на стул напротив. – Что-то важное или так себе? А дай угадаю?

Она кивнула, замирая.

– То, с чем ты пришла, к делу не пришьешь. Это всем кажется полной ерундой, но тебя беспокоит. И ты спать не можешь, не зная, как правильно поступить, – с улыбкой рассматривая ее лицо, медленно говорил Денисов. – Вроде и бурю в стакане воды поднимать не хочется, за это не похвалят. Но зудит! И мысли всякие лезут. А если выстрелит? Вдруг это зацепка? На первый взгляд ничего такого, но… Так ведь, Машуня?

– Так, Иван Иванович, – умилилась она. – Вы прямо в самую точку. Как вам это удалось?

– Что? – прикинулся он.

– Угадать?

– А-а-а… – тихо рассмеялся Денисов. – Знаешь, сколько до тебя тут сиживало на этом стуле с подобными идеями и такими же глазами?

– Какими глазами?

– Азартными, Машуня. Азартными, – вздохнул Денисов.

Чайник щелкнул, отключился. Денисов разлил кипяток по пыльным стаканам, швырнул в них по пакетику и принялся шуршать упаковкой с шоколадки, бережно распеленывая ее как ребенка.

– Это хорошо, Машуня, что глаз у тебя горит. Очень хорошо. Хуже, когда все безразлично. День прошел и ладно. Здесь… – он снова обвел руками кабинет, – так нельзя. Надо работать на совесть, душу вкладывать. Тогда все будет получаться. Ну? Что там у тебя? Прячешь в левом внутреннем кармане, а?

– Письмо, Иван Иванович, – выдохнула Маша, достала листок и положила перед экспертом. – Вот оно.

– Ну, ну. – Он осторожно взял письмо, упакованное в пакет для вещдоков. – И что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? Стиль написания проверил? Отпечатки снял?

– Все! Все сразу, Иван Иванович.

Маша искупала чайный пакетик в кипятке, выудила, швырнула в картонную коробку на столе. Там уже лежало пять чайных мумий. Она глянула на эксперта, любовно ломающего шоколадку на кубики.

– Если на письме есть отпечатки, а они должны там быть, я хочу знать обо всех. То есть все образцы, которые…

– Понял я, не горячись, – улыбнулся Иван Иванович, забрасывая шоколадный кусочек в рот. – Может, на этом письме окажутся отпечатки из базы. Такое может быть?

– Может! Запросто! Женщина, которая обнаружила эти письма в квартире матери, дочь этого человека. – Маша ткнула пальцем в письмо. – Она поехала его разыскивать и пропала.

– Думаешь, папочка ее того? Пригрел? – Взгляд у Ивана Ивановича сделался мечтательным – шоколад растворялся на языке.

– Я не знаю. Но она поехала за Урал. – Маша назвала город. – А вышла через двести километров от Москвы на какой-то богом забытой станции.

– Думаешь, папочка ее с поезда снял?

– Не знаю, – призналась Маша. Она, кстати, об этом не подумала. – Если он преступный элемент, то запросто. Но я больше склоняюсь к версии с любовником. Решила сбежать от мужа – он у нее строгих правил, – вот и придумала всю эту возню с письмами. Якобы нашла, надо съездить. Чекалин считает, что история с письмами за уши притянута.

– Для мужа?

– Ага… – Маша отхлебнула чай. На вкус он оказался очень даже ничего. – Поэтому мне так интересны отпечатки на этом письме.

– Много писем-то было, Машунь? – уточнил Денисов, лопая шоколад и попивая чаек.

– Вот такая стопка. – Она раздвинула большой и указательный пальцы на два сантиметра.

– И все на такой бумаге? – заинтересованно рассматривал письмо сквозь пластик эксперт.

– На такой.

– И этими вот чернилами написаны?

– Ну да, вроде.

– Гм-м… Ладно, посмотрим. А ты ступай, Машуня, ступай. Как что будет, сообщу, сам или через Данилку. Больно нравишься ты ему, Маша. Все уши мне прожужжал.

Маша поспешила поблагодарить и ушла. Слушать про Данилу она категорически не желала. Он ей никак, ну вот нисколечко не нравился.

Весь день она пыталась встретиться с Алексеем Чекалиным. Собиралась рассказать о своих сомнениях и о том, что уговорила Ивана Ивановича Денисова взять письмо на экспертизу. Ни для кого не было секретом, что такие вот факультативные просьбы начальством не приветствовались, а она уговорила. Вот какая молодец! Это она так сама себя хвалила. А еще хотелось, чтобы похвалил и Чекалин. Его похвала дорогого стоила, особенно для нее.

– А майор где? – спросила она у Женьки, сунувшись к ним в кабинет около трех часов дня.

– О, Маша, привет, – сладко заулыбался капитан. – Заходи, заходи.

– Некогда мне, – заупрямилась она, стоя в дверях. – Майор нужен.

– О майоре, товарищ старший лейтенант, забудьте. Все, нет его ни для кого. И меня уже завтра не будет, – как будто с сожалением проговорил Женя. – Дело важное. На контроле наверху. Подключили всех.

– А что за дело? – заинтересовалась она и шагнула в кабинет, прикрыв дверь послушно, потому что капитан сделал ей знак рукой.

– На свалке в пригороде найден труп парня. Со следами насильственной смерти, разумеется.

– В пригороде? А мы при чем? – изумилась она.

– А при том, что мы, как главное управление, должны этим заниматься.

Вид у капитана Голубева сделался чрезвычайно загадочный.

– Этим – чем? – округлила глаза Маша.

– Серийными убийствами, – потупился он.

Он не имел права так говорить: преждевременные выводы и все такое. Чекалин осудил бы. Но чтобы завладеть вниманием прехорошенькой Маши, Женька готов был немного поболтать.

– Маньяк?! – ахнула Маша и маленькими шажками двинулась в его сторону. – Женька, рассказывай! Интересно же!

– Сам толком ничего не знаю. Но разговор идет, что не первый труп в области именно с такими следами пыток обнаруживают.

– Пыток?! – снова ахнула она, бледнея.

– Ну да, парня пытали. Эксперт даже не смог установить без вскрытия причину смерти, столько на нем колотых ран и гематом. Предположил даже, что парень мог скончаться от болевого шока.

– Ужас какой!

Маша прижала кончики пальцев к губам, помолчала и вдруг подумала, что вся ее история с письмами и сбежавшей женой Игната Гришина – такая ерунда! Она совершенно не имеет права забивать голову майору Чекалину своими пустяковыми достижениями. Сделалось обидно и горько. Почему она не рядом с ним? Там, на передовой? Могла бы быть ему полезна. Она сообразительная и наблюдательная. Она бы…

– Машка, ты чего застыла? – окликнул ее капитан Голубев и кивком указал на чайник. – Чай будешь?

Чаю она не хотела, напилась у Денисова из пыльного стакана, но уходить было еще рано, она ничего не узнала интересного. Без чая Женька слова не молвит.

– Наливай, – произнесла она со вздохом и двинулась к стулу у подоконника.

Женька засуетился, нашел чистую чашку, – без следов чайных потеков, – и две конфетки в яркой шуршащей упаковке.

– Прошу, – пододвинул он ей чай и конфеты. – Кстати, как твои дела с пропавшей женой?

– Да никак, – поморщилась она. – Все чисто. Муж вне подозрений.

– Алиби?

– Ну да. Дома спал. Один, что характерно, – сострила она, криво ухмыльнувшись. – Жену на вокзал проводил, в поезд посадил и домой поехал.

– А она…

– А она через двести километров взяла и слезла с поезда. И укатила в неизвестном направлении.

– Н-да… – многозначительно протянул Женька, с шумом хлебнув из своей чашки. – Мой тебе совет: откажи ты этому Гришину в возбуждении.

– Да мне кажется, он и сам уже все понял, – вздохнула Маша, поигрывая конфетой в шуршащем фантике. – Не особо настаивает. А может, правды боится.

– Как Чекалин! – брякнул Женька и тут же прикусил язык.

Он коснулся запретной темы: если Алексей узнает, он его зароет к чертям. Но Машка уже насторожилась и пригрозила, что, если он не скажет, она больше в жизни к ним не зайдет. Пришлось в двух словах рассказать, так, без особых подробностей. Конечно, он делал упор на то, что Лешкина Алена попала в сложную ситуацию, – скорее всего, это секта, а не просто адюльтер. Но старший лейтенант Проворова услышала только одно и выдохнула, остановив взгляд на его переносице:

– Он разводится?!

– Не знаю, это не обсуждалось. Рано еще об этом говорить, – начал вилять Женька.

Но Маша не была дурой. Она все поняла и странно повеселела. Встала, одернула юбку, сидевшую на ней так тесно, что он слышал трение капроновых колготок при ходьбе. Или представлял? Ответа у Жени не было.

– Пока, пока, – она жеманно шевелила пальчиками. – Спасибо за чай.

– Не выпила же, – проворчал он. – И конфеты не взяла.

– Возьму. Забыла.

Маша протянула руку – пришлось встать и вложить ей в ладошку конфетки. Женька тут же приложил палец к губам.

– Ты понимаешь, да? – глянул он строго. – По всем темам!

– Могила! – стукнула она себя кулачком в грудь и открыла дверь. – Да, забыла поблагодарить. Ходатайствовать в возбуждении дела по исчезновению Ларисы Гришиной точно не стану. Напишу отказ и сообщу Игнату Федоровичу лично.

– Лично? Зачем? – Женя мотнул головой. – Можно позвонить. Или вообще ничего не делать. Сам придет и узнает.

– Сообщу лично, – повторила она настойчиво и ушла.

Идя к себе, Маша думала: капитану Голубеву совсем не обязательно знать, что у нее имеются кое-какие сомнения и дело сбежавшей жены не кажется ей таким банальным. Причем отказать в возбуждении дела она желает не в своем кабинете, а в неформальной обстановке. Да и еще…

Она так и не поговорила с той самой соседкой, которую семейство Гришиных невероятно раздражало. Майор Чекалин успел, а она нет. Маша считала это упущением и сегодня вечером собиралась его устранить.

Глава 10

Что он видел за свои двадцать два года? Что понял? В чем находил удовольствие? Валяться в луже собственной мочи под городским мостом, перебрав дешевого алкоголя – это удовольствие? Не слышать при этом осуждающего ворчания отца и тихого плача матери – это кайф? Или все же удовольствие для него всегда было в другом, а он просто запутался? Просто когда-то сбился с нужного направления, свернул не там и покатился под горочку. Быстро так, с ускорением. И совсем позабыл, как замечательно выйти после душа в чистом белье, сесть за стол, на котором стоит вкусная еда в красивой посуде.

Позабыл…

И голоса своих родителей тоже. А теперь уже не вспомнит. Никогда. И не услышит. Их нет больше. Так сказал ему старший. Они погибли, с его слов, отдыхая на даче.

Валера почувствовал, что лицу снова сделалось горячо и мокро. Он опять плакал. Что-то за последние дни он слишком часто плачет. Расслабился или…

Или оживает? Возвращается к нормальной жизни его испохабленная собственной низостью душа? Может, с этих самых слез и начнется его возвращение? Подъем туда, откуда он так стремительно скатился.

Он завозился, поняв, что замерз. Сунул голову под куртку, принялся часто и глубоко дышать, пытаясь нагнать внутрь больше теплого воздуха, чтобы согреться. Начал с силой разжимать и зажимать пальцы, шевелить ногами. Кровь побежала по венам, тело закололо, – стало чуть лучше. Но он не остановился, продолжил возиться, словно ехал на велосипеде.

У него, кстати, был велик. Дорогой, модный. Родители купили в подарок на Новый год перед окончанием школы. Он очень сдержанно поблагодарил их тогда, – было стыдно показывать радость. Он же пацан! Не на шею же им кидаться. Мама даже немного обиделась, отец был обескуражен. Но не упрекнули. Отец просто сказал:

– Катайся, сынок.

А сынок взял и пропил его уже через полгода, и не потому, что деньги срочно были нужны на опохмелку – просто из куража какого-то сволочного. Типа, на хрен от вас ничего не надо. Не нуждаюсь.

Идиот! Какой же он идиот! Полжизни бы отдал, чтобы вернуть то время, прощения попросить. Опоздал! Он опоздал с прощением. Родителей больше нет.

Валера почувствовал, что согрелся, осторожно разгреб солому и выглянул наружу. Стог сена, который он выбрал для ночевки, стоял возле самой кромки поля. Вчера с вечера он очень аккуратно пробирался к нему, не оставляя следов – за ним могла быть погоня. Все еще могла, хотя он надеялся, что они отстали.

Два дня он отчаянно путал следы, пытаясь оторваться от преследователей. Их было двое. Он их не знал, даже ни разу не видел в общине. Знакомой была лишь машина, – та самая, на которой они с Игорем возили в лес загнувшихся наркоманов и алкашей. Машина та, а люди чужие: два здоровенных, широкоплечих парня, молчаливых и суровых. Они искали его не очень умело и совершенно не умели читать следы. В первую ночь Валера отошел от поселка, где располагалась община, всего на полкилометра, – наследил до леса и повернул обратно, четко ступая по своим следам. Спрятался в заброшенной высоковольтной будке примерно в пятидесяти метрах от ворот в поселок. Он прекрасно все слышал, – как перед выездом машины за ворота кто-то отдает распоряжения молчаливой мускулистой парочке. Звучало завуалированно, но смысл был ясен: живым он в поселке не нужен.

Машина вернулась часа через три. Немногословные парни отчитались, что потеряли след в лесу.

– Да-а-а… – громко протянул тот самый старший, который навещал его в день гибели Игоря. – Там его хрен найдешь, он каждую тропку знает. Ладно… Из леса ему тоже выйти надо – на дорогу. Завтра будете курсировать по трассе. Авось найдется пропажа.

Именно по этой причине Валера не вышел на дорогу, а шел ночами по кромке леса, по полям, старательно огибая деревни. Но сегодня не получится, – он очень хочет есть. Те несколько сухарей, которые завалялись в их домике, кончились. Желудок болел от голода. Он слабел. Жрать мышей, которых в полях были полчища, он не мог, – брезговал и боялся заразы. Он должен был выжить. И отомстить этим чудовищам, провозгласивших себя спасителями.

Он просидел в стоге сена еще час, пока совсем не стемнело, выкатился из стога наружу, присел и прислушался. Тишина гробовая. Ни звука шагов, ни рокота автомобильного мотора. Только ветер чуть подвывает да мыши пищат. Он глянул влево – там была деревня. Он не дошел вчера до нее с полкилометра – стало светать, и он спрятался в стогу. Сейчас на небе снова звезды, в деревне зажглись огни, пора идти.

Валера шел и считал шаги: так было легче передвигаться. Если не считать, то можно сойти с ума от всяких поганых мыслей. От угрызений совести. От ощущения собственной никчемности.

Как можно было стать тем, кем он стал?! Безвольное животное, до седьмого пота работающее на горстку преступников и хоронившее безвременно ушедших от пагубных привычек людишек. Еще и радовались с Игорьком, как последние дураки, что их кормили баландой, давали крышу над головой и одевали во что-то. А то, что они отрабатывали свой скудный харч, и даже сверх того, в голову не приходило. Подписывали какие-то бумаги, как та тетка, чей адвокат нарисовался в общине, и в результате остались ни с чем. Опять же, это у Игоря ничего не было в прошлой жизни. У родителей Валеры как раз имелась та самая недвижимость, за которую могли убить. И если он – лох проклятый – подписал именно генеральную доверенность на совершение всех сделок с недвижимостью, то теперь, после смерти родителей, он, вступив в наследство, автоматически всего лишался. И еще вопрос: как именно умерли его родители? Никто им не помог? К примеру, та самая молчаливая парочка, что пасла его сейчас на трассе.

– Семьсот тридцать восемь, семьсот тридцать девять…

Надо было считать шаги, иначе от мыслей можно было умереть прямо в поле. Ведь если его родители умерли не своей смертью, получалось, что по его вине!

– Сука! – всхлипнул он, сбившись со счета. – Отомщу, сука!..

Первый дом в деревне был обнесен глухим забором, крыша новенькая, дорогая. Валера прошел мимо. Мимо второго и третьего тоже прошагал, а вот на четвертом остановил свой выбор: повалившийся плетень с огорода, старенькая изба, в маленьком окне тусклый свет. Стараясь не трещать сухими ветками, он подкрался и заглянул внутрь. Старушка в платочке, длинной цветастой юбке и теплой кофте только что отошла от стола и вышла, видимо, в другую комнату. Больше никого.

Койка панцирная в углу под расшитым вручную покрывалом. Гора подушек под кружевной накидкой. В другом углу сундук. В центре тесной комнатки круглый стол под яркой клеенкой, на нем чугунок с половником, из которого валит пар. Рядом тарелка с ложкой и блюдце с большими ломтями хлеба. Значит, старушка живет. Может, пустит? Не испугается? Он ей ведь всю правду, как на духу, выложит, не соврет ни слова. Устал в себе носить. Неподъемная ноша.

Валера отступил от окна, повернулся, чтобы пойти к входной двери, и не смог – в грудь ему уперлось дуло старенькой винтовки.

– Стоять! – приказала нервно та самая старушка, которая только что топталась возле стола.

– Стою, – спокойно ответил Валера и даже обе руки поднял. – Я не вор, не убийца.

– Тогда кто? Чего в окно заглядывал?

Ее морщинистое лицо было очень строгим и жестким – такую на жалость не возьмешь, до слез не доведешь своей стремной историей. Он со вздохом признался:

– Есть я хочу. Очень! Два дня в пути. Желудок подводит.

– Где же ты спал в пути-то? – Дуло винтовки не опустилось ни на сантиметр.

– В стогах. Не очень тепло, но не замерзнешь до смерти.

– Ты кто вообще?

– Беженец, – ответил он.

И подумал: может, побежать? Ну ее к черту, еду эту! Мышь можно сожрать, если поджарить маленько. Он передернулся от этой мысли и решил не торопиться.

– С тюрьмы, что ли, сбежал? – Дуло винтовки поднялось выше, на уровень его груди.

– Почти, – грустно хмыкнул Валера и неожиданно осел на землю. – Простите. Не могу стоять. Сил нет.

– Что значит – почти?! – Ее голос стал крепче. – Я сейчас участкового вызову. Он с тобой…

– С общины я сбежал, бабуля. Тут от вас километрах в ста. Братство. Слыхали?

– Слыхала. Секта это поганая, а никакая не община. Прелюбодеи и убийцы там, а не братья, – отозвалась она с ворчанием. – И секта эта от нас чуть подальше будет.

– Может, и так, – не стал он спорить. Валера давно уже сбился со счета шагов и точно рассчитать расстояние не мог. – Сбежал я оттуда. За мной была погоня.

– Вернуть хотели?

– Это вряд ли, – его голова моталась из стороны в сторону, шея сделалась словно пластилиновой, в ушах странно шумело. – Я не нужен им живой. Зачем? После того, что я узнал. Кое о чем догадался. Зовите уже, бабуля, своего участкового. Иначе помру я прямо тут, на ваших грядках…

Она снова принялась ворчать, он слышал и понимал смутно. Участковому позвонить никогда не поздно, тот тоже какой-то странный стал – не иначе в секту собрался. Нормальный-то участковый разве станет ее с собственной земли гнать да еще и каким-то законом прикрываться! Она же понимает, что клок этот в тридцать соток ему понадобился – либо ему, либо кому-то из знакомых. А она тут одна живет совсем, заступы за нее нету. И силы уже не те, оттого и нет тут никаких грядок, уже три года все с города везет.

– Сам-то дойдешь? – подол ее цветастой юбки заметался возле его коленок. – Вставай, в избу идем.

– А как же участковый? – Валера вцепился в ее морщинистую руку и с трудом поднялся.

– Да успеется с участковым, – проворчала старушка, ружье уже болталось на ремне у нее за спиной. – Сначала сама посмотрю, что ты за беженец такой, а там видно будет.

С трудом переставляя ноги, поддерживаемый бабушкой, оказавшейся очень даже крепенькой, Валера пошел в избу и едва снова не расплакался прямо на пороге той самой комнаты, которую он рассматривал через маленькое окошко.

Пахло едой! Горячей, вкусной! И еще хлебом!

– Можно хлеба? – Он поднял на бабушку умоляющие глаза.

– Погоди, мил человек. Руки давай сначала помой да лицо. На тебя же глянуть страшно. Идем за мной, идем…

Он шагнул за ней куда-то влево и очутился в тесной комнатке без окна. Старомодный умывальник с зеркалом и с ведром под ним. Два ведра с водой на скамейке рядом. Чистое полотенце на крючке. И дюжина душистых пучков из засушенной травы.

– Умойся, – приказала бабушка и подтолкнула его в спину. – А потом и поешь.

Валера шагнул к умывальнику, глянул на себя в зеркало и не узнал. Даже рукой по нему мазнул, за что тут же получил выговор от хозяйки.

– Это я?! – ахнул он, рассматривая незнакомое посеревшее лицо.

– Ты что, себя в зеркале не видел? – фыркнула бабушка за его спиной.

– Нет… Уже давно не видел, – признался Валера и поднял штырь умывальника – по пальцам потекла теплая вода.

– Ты мылься, мылься, воду-то зря не лей, – тут же заворчала она.

Он послушно намылил руки, потом лицо, долго смывал. Захотелось вдруг почистить зубы, но пасты он не увидел. Ладно, потом спросит. Смочил волосы, непривычно отросшие, причесал их пальцами. Вытерся полотенцем.

– Идем уже. Щи стынут, – строго окликнула его хозяйка. – Да, и сними с себя это барахло вонючее. Сейчас я тебе найду че-нить.

В комнате обнаружилась еще одна узкая дверь, за ней старушка и исчезла. Что там было, Валера не рассмотрел, и даже не пытался. Он сидел за столом, уронив голову на руки, и дремал.

– На вот, переоденься, – ткнула она его под локоть и скинула на колени гору мужской одежды.

Переодеваться заставила в сенцах. Там было прохладно, и Валера зябко ежился, раздевшись до трусов. Он натянул на себя футболку и чей-то спортивный костюм, – почти новенький, приятно пахнувший стиральным порошком. В его сторону полетели мужские тапки.

– Надевай, – последовал приказ. – И идем уже. Щи стынут…

Ели молча. Она – аккуратно и мало. Он – шумно и много. От тепла и еды его клонило ко сну, но бабушка не велела спать. Сказала сесть ровно, порылась в складках широкой длинной юбки и достала мобильный телефон. Не последней модели, конечно, но достаточно современный. Валера дар речи потерял, когда бабушка наставила на него мобильник и сфотографировала.

– Что вы делаете?! – ахнул он, когда, подслеповато щурясь, бабушка принялась тыкать узловатым пальцем в экран.

– Портрет твой сыну отправляю.

– Зачем?! Кто у вас сын?!

Он попытался подняться, но ноги были ватными.

– Просто хочу узнать, не беглый ли ты каторжник, – она хихикнула, прикрывая беззубый рот морщинистой ладонью. – Если нет, останешься. Поживешь, пока окрепнешь и уйти не соберешься. Гнать не буду, если ты путевый. А если тюремщик, сынок уж тут через полчаса будет. Успеешь уйти…

– Обалдеть, – ахнул Валера. – То есть если я нормальный человек, могу пожить. А если преступник, вы даете мне возможность уйти? Так?

– Так, так. – Она сунула телефон в карман широкой цветастой юбки. – Я ведь тебе не судья. Не прокурор. Пусть ловят и сажают. Мое дело тебя от голодной смерти спасти, что я и сделала. Так как? Будем ответ от сына ждать или сам все честно расскажешь?

– Да я уж почти все рассказал. – Валера грустно улыбнулся. – Не соврал я ни слова. Из общины сбежал, чтобы не убили.

– А собирались? – Ее глаза исчезли в морщинах, бабушка прищурилась. – Или тебе так показалось?

– Мы с другом там были, Игорем. Он вроде на повышение пошел. Его в город собрались вывезти, какой-то тренинг или еще что, я толком и не понял. Я попросил родителям моим позвонить.

– Из общины нельзя? – спросила неожиданно бабушка.

– Можно, но я не стал, – признался он. – Там все подслушивают. Да и… не хотел я сам с ними говорить. Было стыдно. Просто попросил, чтобы Игорь сказал им – со мной все в порядке.

– И Игорь не сказал?

– Погиб он, в тот же день. То есть два дня назад. – В глазах закололо, в горле – не продохнуть. Валера мотнул головой. – Я работал весь день, к ночи вернулся, а в домике старший. Так, мол, и так, погиб под колесами машины твой друг, когда неосторожно дорогу переходил. И про родителей еще сказал моих.

– Что сказал? – Она подперла кулаком ввалившуюся щеку, смотрела внимательно, но без жалости или недоверия.

– Нет их уже, мол, померли при неизвестных обстоятельствах на даче. Типа, несчастный случай.

– И тогда ты собрался бежать?

– Не тогда. Под утро. Старший мне с вечера еды принес – картошки тушеной с луком. А у меня кусок не полез в горло от таких новостей. Я на койку упал и уснул. Проснулся от странных звуков. А это кошка… – он передернулся, вспомнив ужас, который заморозил его душу в тот момент. – Старший, когда уходил, дверь неплотно прикрыл. Кошка вбежала и наелась картошки.

– И что же?

– И подохла: то ли отравилась, то ли подавилась. Сказать не могу, не эксперт я. Но рисковать не стал, сбежал. День следы путал, они за мной людей отправили. Потом ночами шел, днем спал в стогах. Сегодня понял, что все – не могу больше. Либо замерзну, либо от голода подохну. К вашей избе и подошел. Все правда. Клянусь!

Валера поискал взглядом образа, не нашел и просто перекрестился, честно глядя в лицо старушке.

В кармане широкой юбки запел телефон. Она достала, потыкала пальцем, принялась что-то читать, потешно шевеля губами, Валера почти все понял.

Сын писал ей, что такого беглого нет, и в базе таких не значится. То есть не преступник. Но советовал быть осторожнее, а он через пару дней приедет. А еще советовал матери прекратить чепухой заниматься.

Послание было длинным. Читала его хозяйка долго и осталась довольна. Телефон убрала в карман, глянула на Валеру другими глазами.

– В комнате сына тебе постелю, – сказала она, вставая.

– Вы же говорили, что у вас никого нет. Участковый потому и донимает, – хмыкнул Валера, проходя за ней в комнату, оказавшуюся вдвое больше и обставленную современной, пусть и не новой мебелью.

– Тут у меня никого нет, – пояснила она, доставая из шкафа подушку и одеяло. – А в городе у меня сын, в прокуратуре служит, потому все еще и живу на этой земле. А так бы участковый давно меня уже съел. Все, спи. Утро вечера мудренее.