Текст книги "Время тлеть и время цвести. Том второй"

«Видишь, как хорошо, что ты послушалась совета папы и вышла замуж за Дональда. Конечно, тебе только шестнадцать, но так даже лучше – сейчас ведь такое время, что кругом сплошной разврат. Я тебя растила, как порядочную, чтобы ты со всякой этой гадостью даже и не встречалась, поэтому так очень прекрасно, что у тебя законный муж. И что деньги у него хорошо – сейчас и не уважают, кто без денег. Ты Майю Сергеевну помнишь? Помнишь, я как-то тебя с собой в фитнесс-клуб брала, и еще тебе говорила, что у них сын в Англии учатся? Она так всегда нос задирала – мы, мол, самые-пресамые, да что ни на есть. А как я ей рассказала, что ты у меня за миллиардера вышла, так у нее от зависти даже лицо подернулось»

Странное безразличие, владевшее Настей в последнее время, мешало спорить и возмущаться. Не хотелось ни о чем думать, но иногда случались минутные вспышки отчаяния, сердце разрывала мысль об Алеше.

Забывшись, она подняла голову и громко сказала:

– Я не знаю, что делать, не знаю!

– Что случилось, Настя, ты не знаешь, как решать? – подходя к ней, спросила Ирина Владиславовна. – Успокойся, возьми себя в руки. Что тебе неясно?

– Нет-нет, я сейчас…

Заставив себя думать о заданиях, Настя торопливо начала решать прямо в беловике – двойном листке со штампом школы. Зачеркнула случайную описку, равнодушно подумала:

«Ну и пусть будет грязно. Мне теперь все безразлично, и как же это хорошо, когда все безразлично!»

– Настя! – словно издалека донесся до нее умоляющий шепот Пети Соколова.

Лера, отвечавшая у стола, запуталась в вычислениях, получила «четыре», и с недовольным видом поднялась. Ирина Владиславовна спросила:

– Настя, ты готова? Иди. Лера, скажи, чтобы заходили.

Лера, открыв дверь, шепнула нерешительно топтавшемуся на пороге Гоше:

– Бери Лизкин билет, он легкий – они его справа сверху положили.

– Как там Петька? – встревожено спросила уже позвонившая и вернувшаяся староста Лена. – Что, помочь никто ему не могли, козлы дремучие?

Лера презрительно прищурившись, вздернула голову.

– Только мне и дел, что этому придурку решать. Сама козлиха, – она уселась рядом с Артемом на подоконнике и, оглянувшись, спросила у него: – А Лизка где? Сейчас Гошка ответит, и нам нужно на репетицию ехать – нас Глеб в два ждет.

– Лиза все со своей историей бегает, – Артем выглянул в окно и присвистнул: – Концерт, ребята, смотрите – папа и мама Соколовы на джипе прикатили.

Все носы немедленно прилипли к стеклу. Лера презрительно фыркнула.

– Спонсоры приехали. Сейчас к директрисе пойдут – за своего бэби просить.

Ребята с интересом наблюдали, как отец Соколова, представительный широкоплечий мужчина, распахнул дверь школы, пропуская вперед жену, и оба скрылись внутри здания. Лена, издав короткий звук, напоминавший всхлипывание, сорвалась с места и побежала вниз, а Артем, махнув рукой, лениво заметил:

– Ну их к лешему, я есть хочу – подыхаю. Лера, в буфет пойдешь?

Лера потянулась и зевнула, потом отрицательно мотнула головой.

– Темушка, если что вкусное будет – принеси, а? Мне страсть, как посмотреть хочется, какой будет спектакль – сейчас, наверное, директриса начнет Ирину за уши тянуть, чтобы Петьке зачет поставить, а та будет брыкаться.

Действительно, не успел Артем спуститься в буфет, как откуда-то прибежала запыхавшаяся староста Лена и, заглянув в класс, где шел зачет, торжествующим голосом громко сказала:

– Ирина Владиславовна, вас директор просит немедленно подойти.

– У меня сейчас зачет, я подойду чуть позже, а ты пока выйди и не мешай, – холодно ответила учительница и повернулась к отвечавшей в этот момент Насте: – Хорошо, с системой мне понятно, расскажи, как ты считала первообразную.

Лена, пожав плечами, нерешительно потопталась на пороге кабинета и снова куда-то побежала. Надежда Михайловна с присущим ей добродушием заметила:

– Ладно, Ирина Владиславовна, хватит, наверное, мучить эту девочку – она знает, я вижу.

– Иди, Настя, – сухо кивнула учительница, – отвечала ты хорошо, но много пропускала, поэтому «пять» никак не могу поставить, ты уж извини.

Настя поднялась и, собрав свои листки, молча направилась к двери. Надежда Михайловна негромко – чтобы никто, кроме сидящей рядом коллеги, не мог слышать – заметила:

– Девочка, по-моему, неплохо знает, что ты так строго, Ириша?

Та холодно пожала плечами.

– Очень много пропускает. Отец – политик, так куда бы они ни ехали, обязательно нужно тащить ее с собой. Три самостоятельные и две контрольные у нее пропущены, как я могу поставить «пять»?

– Да-да, я вспоминаю – они и в пятом классе, когда она у меня училась, все ее таскали за собой. Говорят, у матери были какие-то проблемы, это единственный ребенок, вот они и сходят с ума. Я почему говорю – она ведь лучше Легостаевой отвечала, а ты и той, и той «четыре» поставила.

Ирина Владиславовна поморщилась.

– Лера живет в тяжелых условиях – одна мать работает, девочка иногда даже недоедает. А эти… – взгляд ее стал неприязненным. – Мать Воскобейниковой постоянно по всем этим клубам ездит, строит из себя даму высшего света. Так хоть понять могла бы, что девочка должна учиться. А то в школу на белом «Мерседесе» привозят, а элементарных вещей не понимают. Видели, какая машина каждый день за углом стоит – поджидает ее?

Надежда Михайловна со вздохом кивнула.

– Прежде-то ее на другой машине возили, а теперь папа, говорят, депутатом стал.

– Могли бы и поскромней себя вести, к чему так все это демонстрировать?

– Ну, Ириночка, у них своя жизнь, свой менталитет, что поделаешь? Настенька-то не виновата. Я вела у них в средней школе, помню – она толковая.

– Да в этом классе все ребята толковые, – лицо Ирины Владиславовны подобрело, но взгляд ее скользнул по мрачному лицу Соколова, и она тотчас же неодобрительно добавила: – Кроме некоторых, конечно. Некоторые родители не хотят понять, что способности к математике в супермаркете не продаются. Нет, ну скажи, зачем этого мальчишку сунули в математический класс?

Надежда Михайловна с присущим ей добродушием покачала головой.

– Престиж, ничего не поделаешь. Что ты так всегда из-за него кипятишься, Ирочка? Родители ведь, они и есть родители. В пятом классе, я помню, мать его всегда бегала – всем учителям подарки дарила к праздникам, суетилась. Отец тоже старается – компьютеры школе купил. Ты не помнишь, ты тогда еще у нас не работала. Сама, когда станешь матерью, то поймешь, как за своего ребенка сердце болит. Меня вот сколько раз назад в институт звали, а я из-за дочки так и застряла в школе – если ребенок слабенький, то лучше, когда мать постоянно рядом.

Она собиралась в десятый раз рассказать историю о том, сколько раз ее дочка болела ангиной, и что советовал гомеопат, но в это время дверь опять приоткрылась, и в класс заглянула сама директриса. На лице ее горели красные пятна, голос слегка дрожал:

– Ирина Владиславовна, я вас очень прошу – она сделала многозначительное ударение на слове «очень» – прерваться на несколько минут и подняться ко мне.

Гоша, который как раз в этот момент поднялся, чтобы идти отвечать, вновь сел на место, но Ирина Владиславовна, невозмутимо ему кивнула:

– Иди отвечать, Гоша, – она чуть повернула лицо к директрисе: – Извините, Софья Петровна, я сейчас не могу оставить класс – провожу зачет по рекомендации окружного методиста.

Румянец директрисы из красного стал багровым, а Надежда Михайловна, переглянувшись с директрисой, торопливо сказала:

– Идите, Ирина Владиславовна, идите! Я прослежу, чтобы все было в порядке.

– Сейчас, – математичка нарочито долго просматривала листок Гоши, но потом ей все же стало неловко оттого, что пожилая директриса в ожидании топчется на месте, и она с нарочитым спокойствием произнесла: – Ладно, Гоша, иди, пять. Петя Соколов, ты уже давно сидишь, должен был все написать. Так что дай мне твои листки – пойдешь отвечать, когда я вернусь. Надежда Михайловна, вы пока спрашивайте остальных, а с Соколовым я хочу поговорить лично.

Забрав у Пети с парты все бумаги, Ирина Владиславовна с независимым видом направилась в кабинет директора. Ребята, стоявшие у двери, проводили ее взглядом, и Лера повернулась к Гоше.

– Сколько у тебя?

– Пять баллов, – ответил тот немного удивленным голосом – словно не верил самому себе. – Совсем ничего не спрашивала.

– А Петька чего? – нервно спросила его вновь подошедшая Лена. – Сидит? Как он?

– Сидит, а что ему делать? Лицо кающегося грешника, хоть икону с него пиши.

– Нет, вообще, и никто человеку помочь не может, – ярилась Лена. – Когда его отец компьютерный класс сделал, вы первые туда побежали!

Лера вспыхнула.

– Да я на этот компьютерный класс с высокого потолка плевать хотела, знаешь! Ходишь тут, ноешь со своим Соколовым.

– Не ссорьтесь, девочки, я пирожков принес, – сказал подошедший Артем и, подмигнув, поставил на подоконник увесистый пакет с пирожками. – Налетай, братва. Настя, ешь.

Лена, обиженно фыркнув, отошла в сторону, Лера с ленивым видом откусила кусочек и, пожевав, озабоченно спросила:

– Темочка, ты уверен, что мы не отравимся? Они не на машинном масле жарились?

Настя тоже взяла пирожок, и вдруг почувствовала, что страшно голодна. Артем, набив рот, весело приговаривал:

– Ладно, ребята, двум смертям не бывать. Нет, как я сдавал, а? Сначала вообще поехал – производную от константы стал считать. Ирина смотрит и окосела даже. Говорит: «Так чему же производная от трех равна?» Я стазу допер, врубился, говорю: «Конечно, ноль, это я просто пошутил». Хорошо, она у нас все-таки с юмором баба – снижать не стала, пятак поставила.

– А Насте ни за что «четыре» влепила, – сочувственно заметил Гоша. – Я вообще даже возмутиться хотел. Настя, ты чего ей ничего не сказала? Она всегда к тебе придирается.

Настя торопливо дожевала пирожок, взяла другой и равнодушно пожала плечами:

– Ладно, мне все равно.

– Ой, так-таки и все равно? – с привычной ехидцей пропела Лера. – Кстати, завтра концерт, ты не забыла? Кто-то хотел похуже выглядеть. Или твои планы изменились?

Настя почувствовала, что начинает раздражаться.

– Какое тебе вообще дело до моих планов? – спросила она.

– Понятно, – Лера весело выпятила нижнюю губу. – Ты больше для виду ноешь, а в действительности – себе на уме. Зря я только ножницы и машинку притащила.

– Ножницы?

– Конечно, – Лера с насмешливым видом вытащила из сумочки большие парикмахерские ножницы и выразительно щелкнула ими в воздухе. – Хотела твои пепельные кудри обкорнать – облегчить тебе жизнь. Но ты, видно, только болтаешь. Забыла, о чем мы договаривались?

Недоумение на лице Насти внезапно сменилось решительным выражением. Соскочив с подоконника, она направилась к лестнице, коротко бросив через плечо:

– Пошли. Только побыстрее.

– Куда это? – с веселым интересом спросила Лера, догоняя ее.

– В туалет на третий – будешь меня стричь. Ты же этого хотела? Чего встала? Идем!

Когда Лиза, исправив, наконец «двойку» по истории, вернулась к кабинету математики, в коридоре уже никого из ребят не было – лишь Артем с Гошей терпеливо ждали, сидя на подоконнике. В ушах у каждого из них было по наушнику, и они в такт музыке одновременно постукивали ногами.

– Явление Христа народу, – хмыкнул Гоша, вытаскивая наушник. – Ты где пропадала? Разобралась с историей? «Три»? Ладно, бери пирожок, утешься.

– «Три» – не «два» все-таки, я потом на «четыре» исправлю, – философски заметила Лиза и присела на подоконник. – А где остальные – все сдали?

– Один Соколов сидит, его Надежда Михайловна стережет, а Ирину директор вызвала. Петькины родители приехали.

Глаза Лизы даже вспыхнули от любопытства.

– Во, здорово! Нет, я досижу – посмотрю, чем кончится. Давно Ирина с ними дискутирует?

– Уже полчаса, наверное, или больше – они ее или покупают, или силой берут. Досматривай, если интересно, а мы с Гошкой спустимся в буфет попить – тут, наверное, еще долго.

Действительно, разговор Ирины Владиславовны с директором и родителями Пети Соколова затянулся. Родители молчали, решив пока не вступать в беседу, а директриса, все более нервничая, говорила:

– Мальчик очень неуравновешенный, состоит на учете у невропатолога, родители представили справки. Сегодня у него уже второй день сильно болит голова. Думаю, стоит успокоить родителей, Ирина Владиславовна – они полагают, что если Петя не сдаст зачет, то его могут перевести из математического класса.

Математичка упрямо наклонила голову вперед и пожала плечами.

– Таковы были указания методиста, Софья Петровна, вы сами их слышали, – вызывающе сказала она.

Директриса взяла журнал одиннадцатого класса и полистала.

– Тут вот, я смотрю, у Пети стоят две тройки, потом три двойки. Но тройки, все же, стоят – он, значит, что-то делает, старается.

– Тройки, это там, где он смог списать, а я махнула рукой и не стала доказывать, что он ничего не знает, – устало ответила Ирина Владиславовна. – Сейчас он сидит на зачете, засунул в брюки учебник и за два часа сумел переписать из него несколько формул, не решив ни одной задачи. Вот, полюбуйтесь, я специально забрала у него листки, – она протянула родителям Пети его писанину. – Только это зачет, а не контрольная работа, и, если даже он с чьей-то помощью что-то и напишет, то потом ему придется объяснять написанное, а этого он никогда в жизни не сумеет. Никогда! – голос математички звучал очень ровно и спокойно, но под конец в нем против ее воли проскользнули нотки торжества, и директриса, обиженно поджала губы.

– Не понимаю, почему вы так злорадствуете, Ирина Владиславовна. В конце концов, если ученик что-то не допонимает, то это в какой-то мере и вина преподавателя. Вы могли бы объяснить дополнительно, если он не все понял на уроке.

Ирина Владиславовна вспыхнула.

– Ему нельзя объяснить, почему я должна это повторять! Он не готов к уровню математического класса. В гуманитарном классе ему будет гораздо легче учиться.

– Но я ведь говорила, – теперь уже не только лицо, но и шея директрисы были в багровых пятнах, – я объясняла, что мы в выпускных классах не травмируем детей, переводя их из класса в класс.

– Обычно, конечно, но в этом случае были особые рекомендации методиста, вы сами слышали, – Ирина Владиславовна торжествующе поджала губы, бросив быстрый взгляд на расстроенное лицо матери Соколова, и немного мягче сказала ей: – Класс идет по усложненной программе. Тем, кто не может освоить материал, это попросту ни к чему, а сидеть просто так, ничего не понимая… Это ведь хуже, прежде всего, для самого Пети – он только зря тратит время. Возможно, ему было бы лучше углубленно заняться географией, литературой, иностранным языком. Может, из него в будущем выйдет великий писатель.

Последние слова математички произнесла с некоторой ехидцей, и мать Пети, вспыхнув, затеребила свой надушенный дорогими духами платочек.

– Мы уж сами решим, кем быть нашему сыну, – высокомерно ответила она, – вы просто не любите Петю и хотите обязательно убрать его из этого класса.

– Прекрати, пожалуйста, – сердито одернул ее муж, но Ирина Владиславовна неожиданно весело улыбнулась.

– Вашего сына я не люблю, не скрываю. Ведет он себя по-хамски, но убрать я его хочу не из-за этого. Дело в том, что материал для него слишком сложен, ему скучно, он ничего не понимает и мешает другим.

– Потому что учить нужно нормально, – оскорблено воскликнула Соколова, отмахиваясь от мужа, – не умеете учить, потом говорите, что мой ребенок тупой! Вы не имеете права оскорблять детей! Я буду в округ писать заявление!

На лице математички не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах мелькнуло победное выражение.

– Можете писать – методист из округа уже приезжала, она лично разговаривала с Петей, так что мне и объяснять ничего не придется. Если же я такой плохой педагог, как вы говорите, то Пете, думаю, будет гораздо лучше в параллельном классе – там математику ведет Надежда Михайловна, она сможет найти с ним общий язык. А в математическом пусть останутся те дети, которые меня понимают. Теперь же, извините, но мне нужно идти – у меня зачет.

Директриса с ненавистью подумала:

«Стерва наглая, так и норовит меня рассорить со спонсорами. Специально все это подстроила, чтобы убрать мальчишку из математического. И ведь сообразила – заранее заручилась поддержкой методиста и своих приятелей с мехмата, чтобы к ней никто не мог придраться, теперь ее и не напугаешь! Если попробовать ее прижать, то они шум поднимут, а мне потом со всем этим разбираться. И нога все ноет – опять ревматизм проклятый. Ладно, пусть Соколовы сами попробуют с ней договориться».

С непривычным для нее проворством она поднялась.

– Я пройду в ваш кабинет и посмотрю, чтобы все было нормально, а вы все же закончите разговор с родителями Пети, Ирина Владиславовна, убедительно вас прошу! – тон ее был строго-настойчивым, и привставшая Ирина Владиславовна вынуждена была опуститься обратно на стул.

Директриса, поспешно и тяжело ступая на ногу, ноющую от осеннего обострения болезни, вышла из кабинета, оставив на столе журнал одиннадцатого класса. Соколов старший бесстрастно посмотрел ей вслед.

– Так вы считаете, что у моего сына нет способностей к математике? – спокойно и негромко спросил он, постучав ногтем по столу. – В пятом классе его Надежда Михайловна всегда хвалила, не знаю. Я хотел после школы послать его учиться в Штаты, изучать менеджмент. Язык-то он знает, а вот с математикой… Конечно, нехорошо, что он мешает на уроках, и я с ним строго поговорю. Но если он отстал, то вы, может быть, с ним подзайметесь? За отдельную плату, конечно. Дополнительно, так сказать.

Ирина Владиславовна, чувствуя неловкость, отрицательно качнула головой.

– Поймите, у Пети нет способностей к математике, и ни за какую отдельную плату они не появятся. Точно так же, как я не смогу стать великим художником – ни за какие деньги, потому что талант рисовать дается от рождения. Почему вам так далась эта математика, разве мало других наук? Пушкину тоже не давалась математика.

Лицо Соколова оставалось невозмутимым.

– Ну, Пушкин Пушкиным, а мы хотим, чтобы он учился в математическом классе, – тон его внезапно стал жестким, вокруг рта пролегли тяжелые складки. – Пусть работает, ничего, пусть тянется. Так как – вы могли бы с ним позаниматься и подтянуть его до уровня, как вы говорите?

– Нет-нет, увольте! Я в десятом классе с ним несколько раз позанималась, если вы помните, но это ничего не дало. К тому же, он постоянно пропускал занятия, и я его, в общем-то, понимаю – ему неинтересно, скучно.

– Пропускал? – брови Соколова-старшего сердито шевельнулись, и он всем своим массивным телом повернулся к жене. – Почему ты меня не поставила в известность, что Петр пропускает дополнительные занятия?

– Так ведь… так ведь он болел, ты знаешь, – ее голос звучал растерянно.

– Болел. Понятно, – его ногти продолжали постукивать по столу. – Теперь, однако, он здоров и будет регулярно посещать занятия.

– Вряд ли, – сухо возразила Ирина Владиславовна.

– Будет, я сам лично за этим прослежу. Думаю, ему нужно заниматься не менее двух раз в неделю. И никаких пропусков! Не волнуйтесь насчет оплаты – я оплачу занятия вперед, и если он будет их пропускать, то это уж будет наша с ним проблема.

– Ради бога, я даже и слышать об этом не хочу!

Однако папа Соколов, словно не расслышав, продолжал негромко рассуждать и считать вслух:

– Разумеется, я прекрасно понимаю, что занятия по углубленной программе стоят намного дороже обычных – не меньше пятидесяти долларов в час, и заниматься он будет не менее двух часов за раз и два раза в неделю. В неделю, стало быть, двести долларов, за месяц – восемьсот. Ноябрь, декабрь, январь…

– Но на Рождество мы собирались отдохнуть, – робко пискнула его жена, – слетать на Канары, поэтому Пети три недели…

– Никакого отдыха! – сурово отрезал ее муж. – Отдых ему, видите ли, лоботрясу! Без праздников и каникул! Значит, январь, февраль, март, апрель, май. И в июне вы с ним еще позанимаетесь до половины. Так что, всего мы должны шесть тысяч долларов.

Он открыл свой кейс, достал пачку стодолларовых купюр и, взяв оставленный директрисой журнал, не спеша полистал страницы и аккуратно вложил между ними деньги. Потом захлопнул журнал и положил его перед Ириной Владиславовной. Она сидела неподвижно и, устремив взгляд на синюю обложку, думала:

«Шесть тысяч баксов. За триста долларов можно купить хорошую дубленку вместо моего задрипанного пальто. За сто долларов – костюм. Сто долларов – моя месячная зарплата, я больше четырех лет могла бы не работать. Или поехать летом куда-нибудь путешествовать. И еще я могу… Или нет, я не могу! Потому что взять у таких хамов… Ведь эта наглая мамаша будет считать, что она меня купила!».

И, словно угадав ее мысли, Соколов дружелюбно произнес:

– Вы уж мою супругу извините за резкость, но сами понимаете – мать.

Его плотно сжатые губы неожиданно дрогнули, растянувшись в улыбку, и Ирина Владиславовна невольно улыбнулась в ответ.

«В конце концов, что страшного случится, если один придурок, не умеющий решить даже элементарное квадратное уравнение, будет сидеть в математическом классе? Да ради бога, если его родители готовы платить такие деньги. Во имя чего – престижа?»

– Хорошо, – равнодушно произнесла она и встала, взяв журнал, слегка распухший от вложенных денег, – я попробую позаниматься с вашим сыном – посмотрим, что из этого получится.

Когда Ирина Владиславовна вошла в класс, Петя Соколов с понурым видом сидел все там же – у окна. Надежда Михайловна мельком взглянула на коллегу и поднялась.

– Я уж вас заждалась, Ирина Владиславовна, – громко сказала она, – пойду, вы не возражаете? Все ваши ответили и достаточно прилично – я выставила оценки тут на листке. Один Петя сидит – ждет вас. Хотя мы с ним тоже немножко побеседовали – он, вроде бы, понимает материал. Он тут еще решал сидел – я дала ему задание.

Она вышла, а Ирина Владиславовна, положив перед собой журнал, негромко спросила:

– Готов отвечать, Соколов?

– Я? Д-да…

– Хорошо. Иди, потолкуем. Ты тут еще что-то решил, я вижу?

Он поднялся, опустив голову, и обреченно шагнул к столу. Математичка небрежно взглянула на протянутые им листки, измятые потной рукой, и отложила их в сторону.

– Ладно, вижу, ты готовился к зачету. Иди, «четыре».

Не веря своим ушам, Петя поднялся и, ступая на негнущихся ногах, двинулся к двери.

– Сдал? – любопытная Лиза бросилась к нему, едва он ступил через порог.

– Сдал, «четыре», – в горле у него вдруг пересохло, и начала кружиться голова.

– Круто, поздравляю, – Лиза ободряюще шлепнула его ладошкой по плечу и побежала в буфет искать ребят.

– Парни, хотите новость? Петька на «четыре» сдал!

– Обалдеть! – восхитился Гоша. – Значит, они с Ириной договорились.

– Сдал и сдал, нам-то что? – поморщился Артем. – Лизок, ты лучше скажи, где Лерка, нам ведь скоро на репетицию. Куда-то они с Настей ушли и пропали.

– С Настей? – изумилась Лиза. – Ладно, допивайте свою колу, и ни шагу отсюда, а я поскачу искать, далеко они уйти не могли.

Лиза торопливо заглянула в актовый зал, где уборщица подметала пол после концерта для малышей, потом побежала в туалет на третий этаж.

– Лерка, Настя, вы здесь? – крикнула она, заглянув внутрь.

– Заходи, будь, как дома, – раздался веселый голос Леры из-за дверцы вечно засорявшейся кабинки. – Мы тут важным делом занимаемся.

Лиза дернула дверцу и ахнула – Настя сидела верхом на покрытом досками унитазе лицом к стене, и весь пол был усеян ее пушистыми пепельными кудряшками. Лера, уже состригшая основную массу волос, работала машинкой, от усердия чуть высунув кончик языка.

– Вот и все, – она слегка подалась назад, любуясь своей работой, – как в лучших салонах Парижа!

– Лерка, балда, что ты наделала! – в отчаянии закричала Лиза, с ужасом глядя на полностью лишенную растительности голову подруги.

Лера пожала плечами и, убрав машинку с ножницами в висевшую на ручке сумку, начала застегивать заевшую молнию.

– Опять заело, черт! Чего ты кричишь, Лизочка, это же твоя идея была, ты забыла?

– Я сама захотела, – холодно возразила Настя, поднимаясь с унитаза и поворачиваясь.

Лиза всплеснула руками:

– Ты дура? Я ведь не это имела в виду! Как ты теперь по школе пойдешь с такой башкой?

– Сейчас я ей шапку какую-нибудь найду, – деловито сказала Лера, справившаяся, наконец, с молнией, – подожди, Настя, не выходи никуда – я сейчас.

Она побежала в раздевалку, а Лиза обняла Настю и всхлипнула.

– Это я виновата, дура я несчастная! Я же видела, что ты все это время была не в себе, и забегалась с этими репетициями. Господи, а что тетя Инга скажет?

– Они с папой вчера уехали, – равнодушно ответила Настя, – раньше, чем через три недели не вернутся. Да ладно тебе, что ты стонешь, мне вообще до лампочки. Пусти, я выйду отсюда.

Она попыталась высвободиться из объятий Лизы, но та в ужасе запихала ее обратно в кабинку.

– Сиди здесь, глупая, пока Лерка шапку принесет! Не дай бог, кто зайдет и тебя увидит!

– Да мне до фени – пусть видят.

Все же Настя уселась обратно на унитаз, а Лиза, положив руки на плечи подруги, стояла рядом, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– А знаешь, тебе так очень даже неплохо, – с некоторым удивлением произнесла она. – Ты знаешь, на кого похожа? На Патрисию Каас.

– Плевать, на кого я похожа, если я никогда больше… если я никогда больше его не увижу, – впервые за все время голос Насти дрогнул, а голова горестно поникла.

Лиза отчаянно встряхнула ее за плечи.

– Да ты что, дурочка, как это не увидишь? Очнись! Увидишь ты его, чтоб мне сдохнуть, и я буду не я! Только очнись!

– Чего вы тут орете? – спросила Лера, заходя в туалет и потряхивая красной вязаной шапкой. – В коридоре слышно, сейчас народ сбежится. На, одень.

Настя поспешно натянула шапку и с облегчением поднялась с унитаза.

– Все, пусти, Лиза. Пойдем в буфет, пить хочется.

– Точно, – весело подтвердила Лера, – я только надкусила этот пирожок, и до сих пор рот горит, а ты целых два слопала.

Жажда мучила Настю так сильно, что в буфете она выпила две бутылки колы, и живот у нее так надулся, что когда ее привезли домой, обедать совершенно не хотелось. Ее немного знобило, голове было зябко, и совершенно не было никакого желания спускаться к обеду, но Дональд позвонил по селектору.

– Настья, я тебя жду в столовой.

«Ну и жди! – хотелось ей ответить. – Жди, я вообще не желаю тебя видеть!»

Однако Настя тут же вспомнила о своем намерении предстать перед Дональдом с остриженной наголо головой – не зря же ей пришлось отказаться от пушистых кудряшек. Она полюбовалась на свое отражение в зеркале, натянула старые джинсы, нацепила широкую пеструю рубашку и в таком виде спустилась в столовую.

Дональд, увидев ее, привычно поднялся, какое-то время пристально разглядывал, потом улыбнулся.

– Добрый день, Настья, как твой зачет?

Он пожирал ее глазами. Настя оттолкнула тарелку, потому что после школьных пирожков один вид еды и фруктового сока вызывал у нее отвращение.

– Зачет, как зачет. Мне долго еще нужно будет тут сидеть перед тобой? А то я поела в школе и сыта.

Дональд с легкой улыбкой наклонился вперед и ласково спросил:

– Ты решила изменить прическу?

– Это? – она небрежно ткнула пальцем в лысину. – Это меня остригли. Была медицинская комиссия, у меня нашли педикулез.

– Это болезнь? Тогда я немедленно попрошу врача…

– Да ладно тебе, какого врача – обычные вши. Вши, понимаешь? Бегают, прыгают, очень опасное заболевание, поэтому ты старайся ко мне не подходить – заразишься. Так что я пойду, ладно?

Она не успела подняться, как Дональд оказался рядом и, взяв ее за плечи, долго вглядывался в лицо, потом провел рукой по стриженой головке.

– Вши, говоришь? – с улыбкой произнес он, наконец. – Это серьезно, они кусают очень больно. А знаешь, тебе эта стрижка очень идет – у тебя изумительная форма головы. Кстати, ты не забыла, что завтра вечером мы едем на концерт – слушать, как поют твои подруги?

Внезапно его руки с силой стиснули ее плечи. Вскрикнув от неожиданности, Настя откинулась назад и уперлась кулаками ему в грудь.

– Я помню, про концерт. А сейчас я пойду, ладно?

– Иди, – его пальцы разжались, руки упали вниз.

Дональд не сделал попытки ее задержать, и Настя стремглав выскочила из столовой. Глядя ей вслед сияющими глазами, он вытащил из кармана пульт и нажал кнопку вызова секретаря. Тот вошел буквально через несколько секунд и на миг оцепенел от изумления – так непривычно было видеть улыбку на лице молодого Капри. Впрочем, уже через мгновение это лицо вновь приняло обычное – холодное и высокомерное – выражение. Глядя чуть в сторону, словно обращаясь к пустому месту, Дональд спросил:

– К концерту, который просила организовать моя жена, все готово, Мейсон? Прошу вас лично еще раз все проверить – когда имеешь дело с русскими, нужна осторожность во всем. Когда начало?

Мейсон почтительно наклонил голову.

– Все готово, сэр, но я, конечно, проверю. Начало в семь вечера. Будут еще какие-то указания, сэр?

Он ждал с напряженно-почтительным видом, но его господин лишь отрицательно качнул головой и, чуть отвернувшись, небрежным движением руки показал, что секретарь может идти.