Текст книги "Мученики науки"

«25 марта 1655 года, – говорит Гюйгенс в своем прекрасном труде «De Saturni Luna», – наблюдая Сатурна в диоптрическую трубу (в 12 фут. длины), я заметил по сю сторону кольца Сатурна, на западе и в расстоянии трех скрупулов (минут), звездочку, лежащую в плоскости кольца Сатурна. У меня явилась мысль, что эта звездочка легко может оказаться небесным светилом в роде четырех лун Юпитера, – и я отметил взаимное положение ее и Сатурна. Я не ошибся: на другой день звездочка передвинулась, а наблюдения последующих дней дали мне возможность определить ее положение в каждый данный момент».

С тех пор были открыты еще шесть спутников Сатурна. Но, тем не менее, Гюйгенсу принадлежит честь проложения дороги для последующих наблюдателей. Ему же принадлежит заслуга первого указания, что тонкое и плоское кольцо Сатурна не соединяется с самой планетой, а отделено от нее кольцеобразным пустым пространством. Не лишен интереса тот способ, который был употреблен Гюйгенсом для опубликования результатов своих наблюдений. Следуя укоренившемуся обычаю, астрологи почти постоянно изъяснялись загадочным языком и любили скрывать смысл своих писаний под формой непонятного ребуса. Такой способ применил и Гюйгенс к своему исследованию о кольце Сатурна. Он предложил ученым, своим современникам, на разрешение следующую анаграмму: ааааааа ссссс d еееее g h iiiiiii llll mm nnnnnnnnn оооо рр q rr s tttt uuuu.

Никто не решил этой загадки, и только три года спустя сам Гюйгенс дал ее объяснение в своей «Sistema Satur. ninum» Вот что означала эта анаграмма:

Annulo cingitur tenui, plano nusquam cohoerente, ad eclipticam inclinato, т. e. она (звезда) окружена тонким кольцом, не соединяющимся с звездою ни в одной точке и наклоненным к эклиптике.

Из этого эпизода явствует, что у ученых той эпохи не вышли еще из употребления единственные в своем роде способы опубликования их работ. Но такой светлый ум, как Гюйгенс, не мог переносить равнодушно существования всякого старья и хлама в науке. После открытия туманного пятна Ориона, он издает в свет замечательный труд «Cosmotheoros», где он дает полный простор полету своей мысли. В этом труде он описывает последовательно все небесные светила и задается целью доказать, что они обитаемы. Его ум никак не мог помириться с господствовавшею в то время идеей, что весь свет существует единственно для нашей планеты, и он сумел привести в доказательство своей гипотезы поражающие своею гениальностью доводы.

«Согласно ли с здравым смыслом, – восклицает Гюйгенс, – думать, что все небесные светила, среди которых наша планета занимает такое ничтожное место, созданы были только для того, чтобы мы, маленькие человечки, могли пользоваться их светом и созерцать их положение и движение?»

Сделав астрономию, заключенную до того времени в четырех стенах обсерваторий, доступною для всех, наш великий ученый задался мыслью популяризовать ее путем сравнений. С этою целью он опубликовал замечательную таблицу вычисления времени, необходимого для того, чтобы пушечное ядро, делая по 100 туаз (шестифутовая сажень) в секунду, попало с планеты на солнце.

Работы Гюйгенса по математике и физике замечательны не менее его астрономических изысканий. Ему ученый мир обязан прекрасными мемуарами о вычислении вероятностей, об отражении и преломлении, света, а также знаменитой Теорией кривых.

Кроме того, Гюйгенс изобрел инструмент для измерения видимого диаметра небесных светил (микрометр), усовершенствовал пневматическую машину и барометр, дал верную теорию увеличительных стекол и соорудил планетник (изображение планетной системы), который привел его к открытию одного весьма важного свойства непрерывных дробей.

Но что в особенности сделало популярным имя Гюйгенса, – это изобретение часов с маятником. До него единственными измерителями времени были только водяные и песочные часы. Приспособив маятник Галилея к системе часовых колес, Гюйгенс оказал астрономии и человечеству вообще услугу, важность которой не требует доказательств.

С 1655 по 1663 г. Гюйгенс бывал часто и во Франции, и в Германии. Кольбер, только что основавший Академию Наук, вызвал его в Париж, где он не замедлил принять участие в трудах французской Академии. Помимо этого, Людовик XIV назначил ему пенсию в награду за его обширные труды и дал превосходное помещение в королевской библиотеке.

К несчастию, он был протестант и потому оставил Францию тотчас после отмены Нантского эдикта. Тщетно Академия, двор и сам король просили его вернуться. Гюйгенс, возмущенный бедствиями, постигшими его единоверцев, прекратил всякие сношения с Парижем. С этого времени он стал посылать свои труды в Лондонское Королевское Общество и даже сам переселился в Англию, где познакомился с Ньютоном, некоторые положения которого он пытался оспаривать.

Гюйгенс умер шестидесяти шести лет. Подобно своим современникам, Декарту, Лейбницу и Ньютону, он никогда не был женат. Последние его минуты были крайне печальны. В 1695 году его постигла полная потеря сил и способностей. Жалко было смотреть на когда-то знаменитого ученого, в это время совершенно разбитого, вплоть до самой смерти у него было только несколько светлых проблесков. Гюйгенс всегда владел порядочным состоянием по своему происхождению, как принадлежащий к высшему кругу, он мог блистать там своим умом, но он предпочел уединиться в тиши деревенской жизни, где он и провел большую часть своей жизни, предаваясь размышлениям и труду.

Н. Лемери[91]91
  Родился в Руане в 1645 г.


[Закрыть], простой аптекарский ученик, явился в Париж для изучения химии. Он обратился к Глазеру, профессору-демонстратору в Королевском саду, и поселился у него, вскоре однако ученик оставил Глазера, намереваясь составить себе правильное понятие о науке без посторонней помощи: три года прожил он в Монпеллье у одного аптекаря и здесь давал уроки химии, имевшие неожиданный успех: все профессора факультета и масса любопытных стремились попасть на его лекции.

В 1672 году Лемери возвратился в Париж, где тотчас стал во главе ученых обществ и был замечен принцем Конде, который взял его под свое покровительство. Желая иметь для себя лабораторию, наш молодой химик добился звания аптекаря и тотчас открыл лекции в улице Галянд. Его лекции имели громадный успех. Даже женщины увлекались ими и посещали его чтения. Дом его был переполнен учениками, по всей улице жили одни только его слушатели. Весь Париж сбегался в его лабораторию; вечером же у него открывалось нечто в роде общего стола для его учеников, которые считали за величайшую честь получить приглашение к ужину Лемери.

Успех Лемери объясняется весьма легко. До него в химии царил загадочный и варварский язык, затемнявший науку, проповедовались самые невероятные нелепости под покровительством таинственного мрака, которым они были окружены. «Лемери первый, – говорит Фонтенель, – очистил химию от всего, что было в ней действительно темного и что было нарочно затемнено. Он свел ее к наиболее простым и ясным понятиям и вывел из употребления ни к чему не ведущую туманную фразеологию, не дававшую возможности надеяться на получение от химии того, что она могла и была в состоянии исполнить. Вот в чем заключается вся тайна громадного успеха Лемери»[92]92
  Fontenelle: «Eloge de М. Nicolas Lemery» 1715.


[Закрыть].

Чтобы расширить свою известность, Лемери в 1675 г. издал в свет свой «Курс Химии», издания которого повторялись из года в год и приобрели огромную славу. «Эта книга в течении слишком ста лет была авторитетом в химии. Выдержавшая двадцать изданий во Франции, переведенная на большую часть современных языков, она стала обязательным кодексом и руководством для химиков XVIII столетия, – и даже после возрождения науки, после знаменитой реформы в химии, отметившей конец этой эпохи, еще долгое время в книге Лемери искали указаний химических процессов и имеющих практическое значение частностей, которых в другом месте нигде нельзя было найти и которые ценились высоко за их ясность, точность и верность»[93]93
  Р. А. Cap.: «Eloge de Lemery» в «Etudes biographiques pour servir а l’histoire de France».


[Закрыть].

Слава Лемери, котораго уже прозвали Великим, достигла своего апогея. Слава его никем не оспаривалась, а аптека давала ему богатые средства к жизни. Но такое благополучие продолжалось не долго: какие-нибудь десять лет.

«Перенеситесь на десять лет вперед, – говорит М. Дюма,[94]94
  М. Dumas: «Leсon sur la philosophie chimique. 2 еd. Paris», 1878.


[Закрыть] – и вы увидите улицу Галянд пустою. Лемери исчез его аппараты проданы или уничтожены. Исчез всякий признак прежнего оживления, не стало прежнего блеска, даже слава не спасла от наказания за непростительное преступление: Лемери был протестант!» Вынужденный, в 1681 году, оставить занятия аптекой и свою профессорскую деятельность, он удалился в Англию. Но снедаемый тоской по родине, в 1683 году, он снова вернулся во Францию. Здесь, лишенный за свои религиозные убеждения возможности продолжать прежние занятия аптекаря и преподавателя, он сделался медиком, что было для него единственным исходом, но что однако спасло его ненадолго. В 1685 году последовала отмена Нантского эдикта, врачебная деятельность была запрещена протестантам, – и вот в сорок лет, без всяких средств к существованию, Лемери очутился в безысходном положении, обремененный семьей, которой еще так недавно судьба сулила завидную будущность.

Удрученный нуждой, Лемери, вместе с семьей, перешел в католичество, с этих пор жизнь его стала спокойнее. Он был принят в Академию Наук членом-сотрудником, издал в свет исследование о сюрьме и готовился к новым работам, когда его поразил паралич. После одного из ударов, он умер в 1715 году. «Почти вся Европа училась у него химии, – говорит Фонтенель. – Этот человек не знал отдыха в работе, он ничего не хотел знать кроме камеры своих больных, своего кабинета, лаборатории и Академии Наук. Лемери служил живым доказательством того, что кто не теряет времени – всегда будет иметь его достаточно».

Оливье-де-Серр (род. в 1539 г.), которого можно назвать творцом агрономии, был одной из последних жертв отмены Нантского эдикта. В своем, имеющем громадное значение, труде «Thеatre de l’Agriculture», он дал вполне верные основы науки сельского хозяйства и заявил себя поборником рациональной и научной земледельческой культуры; позже он вводит во Франции производство шелка и одно это должно было бы упрочить ему вечную благодарность потомства. С 1675 года имя Оливье вдруг перестало появляться, в нем кальвинизм мешал успехам агрономии. Прежние льготы для протестантских писателей были уничтожены и в течении 120 лет «Thеatre de l’Agriculture» не печатался во Франции, где печать стала исключительно достоянием католиков. Оливье-де-Серру под конец его жизни выпало на долю видеть, как иностранцы отомстили его родине за несправедливое забвение, которому он подвергся со стороны своих сограждан.

Читатель уже видел в предыдущих главах, что основатели астрономии, в большинстве случаев, дорого заплатили за пагубный дар гения. Если мы остановим свой взгляд на творцах современной химии, то увидим, что и их жизнь была сопряжена с большими или меньшими неприятностями.

«Около 1773 года, – говорит М. Дюма, – на мировой арене явились три человека, которым предназначено было, дать новое направление науке. Разница в национальности, возрасте, положении, уме и степени гениальности не мешала им всем, троим, работать для одной и той же цели, с одинаковым мужеством, в одно и то же время, но неодинаково счастливо». Это были: Шееле, Пристлей и Лавуазье.

Шееле родился в Штральзунде, в Шведской Померании, 9-го декабря 1742 года. Двенадцати или тринадцати лет он поступил в ученики к одному аптекарю и пробыл у него в этом звании два года.

Жизнь Шееле полна всевозможных неприятностей и лишений. Можно подумать, что его преследовал какой-нибудь злой гений. Смирный и тихий, он доводил свою скромность до крайности, вследствие чего служил предметом шуток для товарищей. Он был настолько трудолюбив, что занимался даже по ночам. Однажды один из его товарищей, в виде школьнической шалости, подложил пороху в те вещества, над которыми тот производил опыты. Когда Шееле, поздно вечером принялся за продолжение своих опытов, произошел сильный взрыв, перепугавший всех жильцов дома, – и наш бедный экспериментатор прослыл за недалекого малого и опасного соседа.

Спустя некоторое время, Шееле оставил Стокгольм и поселился в Упсале, где с таким блеском читал химию Бергман[95]95
  Родился в Катеринеберге, в Швеции, 9-го марта, 1735 года.


[Закрыть]. Этот ученый принадлежал к числу тех избранных натур, которым обязаны своим прогрессом все отрасли человеческого знания. Работа сгубила Бергмана. Его слабое здоровье было в конец расстроено усиленными занятиями. Катаясь на лодке, он упал в воду и, не будучи в силах перенести последствий простуды, умер (49 лет) от сильной горячки.

Когда Шееле находился в Упсале, он жил у Бергмана. Этот последний, заметив дарования своего ученика, сделался его покровителем и много способствовал ознакомлению Европы с весьма важными трудами, которыми Шееле обогатил науку.

Но если Шееле был счастлив в своих открытиях, то вчастной жизни его постоянно преследовали неудачи. В то время, как его имя гремело во Франции, в Англии, в Германии, – он был совершенно неизвестен в своем отечестве. Когда шведский король, во время своего заграничного путешествия, услыхал, что про Шееле говорят, как про замечательного химика, он захотел оказать знак уважения ученому, так блистательно прославившему свою нацию, – и потому велел причислить его к числу кавалеров ордена своего имени. Министр был крайне изумлен, увидав имя Шееле на бумаге, подписанной королем.

– Шееле! Шееле! – говорил он про себя, – кто это такой?

Тем не менее, приказ ясен и Шееле был награжден орденом. Но вот что весьма невероятно! Крест получил не Шееле – знаменитый химик, а какой-то другой Шееле, крайне удивившийся неожиданной награде.

Немного спустя после этого приключения, Шееле отправился в Кенсинг с целью жениться на одной вдове, имевшей аптеку и небольшой капитал. «Когда дела приведены были в ясность, оказалось, что наследство обременено долгами и что у бедной вдовы нет ничего. Таким образом, вместо счастливой будущности, вместо тихого и спокойного существования Шееле предстояла тяжелая трудовая жизнь. Это его не остановило, и он без ропота понес свой крест, находя, что если считаешь себя достойным получить что-нибудь, то должен быть готовым и отдать. Он засел за работу и, деля свое время между наукой и аптекой, все доходы с дома употреблял на погашение долгов. Из 600 ливров, зарабатываемых им ежегодно денег, Шееле оставлял на личные потребности сто ливров, а остальное тратил на занятия химией. И этой ничтожной суммы самоотверженному труженику было вполне достаточно для совершения работ, которые приобрели ему такую славу»[96]96
  «Leсons sur la philosophie chimique, par Dumas».


[Закрыть].

Во всем Шееле проявлял замечательную сноровку: при помощи нескольких реторт, склянок и пузырей для добывания газов, он сделал множество настолько важных открытий, что каждое из них было бы в состоянии прославить жизнь любого ученого. Не было вещества, которое он не исследовал бы. В одном из своих ученых мемуаров об окиси марганца, Шееле перечисляет три неизвестные тела: марганец, хлор и барит, и указывает на присутствие в данном случае кислорода.

Шееле открыл множество новых кислот, из числа которых мы назовем, как наиболее полезные в обыденной жизни: виннокаменную, плавиковую, лимонную, дубильную, и др. «Если бы вы захотели познакомиться со всеми его открытиями, – говорит Дюма, – вам необходимо было бы пройти с ним все отрасли химии, и тогда вы поняли бы вполне, насколько гибок был его гений, плодотворен метод, верна рука и проницателен ум, приводивший его всегда к верному заключению и останавливавшийся там, где нужно…»

И в то же время какая страсть к работе! Раз, представители Вирли и Эльгюйарта (Elhuyart) посетили Шееле уже в конце его короткой карьеры. И что же? Они нашли ученого, слава которого гремела по всей Европе и которому они пришли засвидетельствовать свое уважение, за прилавком в белом переднике, когда же он узнал причину их посещения, то с трогательною простотой возвратился к своим занятиям. Наконец Шееле достиг цели своих трудов: уплатив последние долги своего предшественника, он устроился и женился на вдове, разделявшей с ним его судьбу. Но тут его неожиданно похитила смерть. В день своей свадьбы он заболел скоротечной горячкой. Через четыре дня высокопочитаемого и знаменитого химика не стало (22 мая 1786 года). Ему тогда было сорок четыре года.

В то время как в Швеции Шееле был занят выполнением своих обширных работ, в Англии способствовал выработке основ современной химии один ученый, обладавший поразительной эрудицией. Это был Пристлей, родившийся в Фильгаде, возле Лидса, в Иоркшире, 30 марта 1733 года. Отец его, суконный фабрикант, хотел себе сделать из сына преемника по своей профессии, но молодой человек обнаруживал больше наклонности к богословским вопросам и проявлял с самых ранних лет сильно развитую религиозность. Он рано потерял мать и нашел полное удовлетворение своим стремлениям у одной из своих теток. Эта добрая женщина сделала из своего дома сборный пункт для представителей всех вероисповеданий и вероучений! Таким образом, Пристлей рос среди постоянных религиозных споров и прений. Он с жаром принял в них участие, занялся изучением Священного писания, для чего выучился языкам халдейскому, сирийскому и арабскому. При этом он выказал необыкновенные способности как к изучению языков, так и математики.

Он решил всецело посвятить себя священнической карьере и, как только достиг этого звания – тотчас сделался проповедником духовной общины в Суффолке. Но отчасти сухость, отчасти недостаток красноречия оттолкнули от него прихожан. Не унывая, Пристлей стал пытать счастье в другом приходе в графстве Честер, в Найтвиче здесь он заведовал школою и путем строгой экономии сумел приобрести несколько физических приборов, в том числе – электрическую и пневматическую машины, действие которых он показывал своим ученикам. Это было первым лучом света, озарившим ум нашего химика.

Тем не менее богословские вопросы продолжали занимать его, и именно в это время он издал в свет книгу, в которой пытался доказать, что одной смерти Христа было недостаточно для полного искупления грешников.

Известность Пристлея началась с кружка его приближенных. В 1761 году он был приглашен учителем древних языков в одно небольшое учебное заведение в Варингтоне; в это-то время он женился на дочери владельца железоделательных заводов, мисс Вилькинсон, и стал серьезно заниматься наукой.

Сделанное Пристлеем путешествие в Лондон окончательно решило его участь. Случай помог ему сойтись здесь с Бенжаменом Франклином, а беседы с этим великим философом внушили ему идею заняться изучением истории открытий в области электричества. Не прошло году и Пристлей уже приготовил весьма важный труд «Историю электричества», в котором начало и развитие этой отрасли физики были изложены ясно и в строгой системе. Опыты же, произведенные самим Пристлеем, создали ему известность в ученом мире: он получил степень доктора и двери Лондонского Королевского Общества открылись перед ним. В 1767 году Пристлей покинул Варингтон для того, чтобы стать во главе диссидентской общины в Лидсе, где он продолжал свои научные изыскания наряду с богословскими спорами. Соседство пивоварни навело его на мысль позабавиться (его собственное выражение) производством опытов над углекислым газом, выделяющемся во время брожения пива. Опыты эти привели его к замечательным выводам, которые, в 1772 году, он решился сообщить Королевскому Обществу в мемуаре под заглавием: «Наблюдения над различными видами воздуха». До Пристлея знали только два газа: углекислоту или, как тогда называли, огнеупорный газ и водород или горючий газ. Пристлей подверг подробному исследованию оба эти газа и открыл много других: азот, один из составных элементов атмосферного воздуха, окись азота, в числе особенностей которой Пристлей открыл свойство ее противодействовать гниению, хлороводородный газ и аммиак. Закись азота, сернистая кислота, даже самый кислород стали известны только благодаря ему. 1 августа 1774 года он добыл кислород из окиси ртути, но только в следующем году ему удалось открыть свойство этого газа – поддерживать дыхание. Если к этому присоединить открытие плавиковой кислоты, окиси углерода, сернистого водорода, маслородного газа, – то ясно будет, что великий гений Пристлея открыл все те главные газы в химии, свойствами которых наука и промышленность пользуются каждый день. Замечательно, что все эти важные открытия совершены так легко человеком, который любил повторять, что он не химик и что все, что он ни сделал – сделал чисто случайно. Но что не договаривает сам Пристлей, то за него договаривают его биографы: «Пристлей, – говорит Томсон, – обладал знанием, побеждавшим всякое препятствие, и таким талантом исследования, который облегчал донельзя обобщение наблюдаемых явлений среди общей их массы. Он был так точен, что отмечал самые малейшие подробности опытов. Совершенно искренно, чуждый всяких корыстных целей, он неустанно стремился к одной цели во всех своих работах, а именно – к раскрытию истины».

Когда капитан Кук предпринимал свое второе кругосветное путешествие, он собирался взять с собой в качестве каппелана Пристлея, но, к счастью для науки, Адмиралтейство нашло, что религиозные мнения нашего проповедника недостаточно церковны для такой миссии.

Положение великого химика, обремененного семейством, было крайне неопределенно, как вдруг он получает место библиотекаря у лорда Шельбурна, маркиза Лансдоуна, с жалованьем свыше 2000 рублей в год. Пристлей нашел в этом великодушном вельможе могущественного покровителя, который воодушевил его в работах и дал ему средства к их продолжению. Пристлей не замедлил посетить, вместе с ним, Францию, Германию и Нидерланды. В Париже он был принят с почетом учеными и философами, и это было единственное в своем роде зрелище – рассказывает сам Пристлей – видеть среди атеистов по профессии – человека, за которым признавали некоторую долю ума и который тем не менее не стыдился быть христианином.

Пристлей оставался у графа Шельбурна до 1780 года. В течении этого времени он издал в свет первый том своих «Исследований и наблюдений над различными видами воздуха». Он готовился выпустить последний, пятый, том этого труда, как вдруг оставил своего покровителя. Что его привело к мысли проститься с такой легкой и спокойной жизнью – неизвестно. Как бы то ни было, Пристлей захотел быть снова свободным. Он переселился в Бирмингем и стал там заведовать главною церковью диссидентов. Переходя от Кальвина к Армению, от Ария к Социну, увлекаясь и оставляя по очереди все наиболее распространенные вероучения, Пристлей кончил тем, что создал из религии, так же как из физики, особое учение, которого он держался упорно. Не смотря на все это, наш единственный в своем роде богослов, одаренный обширным и свободным умом, вел борьбу с верующими, философами и сектантами, горячо стоял за диссидентские общины и написал по этому поводу не менее 20 томов, причем он никогда не требовал для протестантов более того, что было предоставлено католикам. Пристлей хотел свободы совести для всех вероисповеданий. Высшее духовенство в его веротерпимости усмотрело преступление, и известные фанатики-министры поклялись отмстить неутомимому ученому. Любовь к свободе заставила Пристлея приветствовать во Французской революции начало обновления его труды в пользу прогресса веротерпимости и в особенности его «Ответ» на известные размышления Борка о вероятных последствиях революции, доставили ему честь попасть в список кандидатов в Национальный Конвент.

Ему поднесли звание французского гражданина и один департамент (Орнский) выбрал его своим депутатом.

Пристлей отказался от сделанной ему чести, но всегда с удовольствием указывал на это трогательное доказательство уважения к нему со стороны людей первой революции.

14 июля 1791 года некоторые из друзей Пристлея по политическим убеждениям задумали отпраздновать в Бирмингеме годовщину взятия Бастилии. Наш великий ученый решился не присутствовать на банкете но, не смотря на это, ему приписали и идею, и выполнение его, причем подстрекаемая англиканскими епископами и приверженцами правительства толпа ожесточилась против Пристлея.

Произошла возмутительная сцена. Сборное место участников в празднестве было окружено и разгромлено. Пристлея там не оказалось. Тогда толпа кидается в его дом, бывший очагом столь полезных открытий и новых истин; главное участие в данном случае приняли бирмингемские рабочие, ослепленные политическою враждою. Они бросились на библиотеку, разнесли в клочки книги, переломали инструменты, изорвали манускрипты, обратили все в порошок и подожгли дом. Спрятавшись в соседнем доме, Пристлей испытал тяжелую долю быть свидетелем всей этой ужасной картины. Он созерцал ее невозмутимо и с спокойствием философа. Свое несчастие он перенес без всяких жалоб, и оно нисколько не омрачило его душу.

Но оставаться долее в своем отечестве для него было невыносимо. 7 апреля 1794 года Пристлей переселился в Америку и поселился там в Нортумберланде, у истоков Сусквеанны (Susqueannah), где он приобрел в свою собственность 200 000 акров земли. Но и переплыв море, злосчастный ученый не мог найти себе покоя. Обвинения со стороны англичан продолжали преследовать его и нарушать обычное течение его жизни до самого конца его существования самыми нелепыми подозрениями. Дошло до того, что Пристлея стали выдавать за тайного агента, состоящего на жаловании у Французской республики. Конец его жизни полон драматизма. Потеряв жену и младшего сына, он был отравлен на одном обеде. Никто из обедавших с ним не пострадал от яда, но упавшие силы престарелого и измученного Пристлея не выдержали и он сошел в могилу. «Его последние минуты, – говорит Кювье, – были ознаменованы проявлением тех добрых чувств, которыми полна вся его жизнь и которые, будучи неверно направлены, часто приводили его к заблуждениям»[97]97
  «Eloge de Priestley, lu le 24 juui 1805, а l’Institut».


[Закрыть]. Умирая, он слушал чтение Евангелия и воздавал хвалу Богу за то, что тот помог ему прожить с пользою. «Я сейчас засну так же, как и вы, – говорил он своим внукам, которых привели к нему, – но мы проснемся все вместе, и я надеюсь, для вечного счастья». Это были его последние слова[98]98
  Iohn Corry: «Life of Priestley, Birmingam», 1805.


[Закрыть].

Первые работы Пристлея помечены 1770 годом. В это же время опубликовал результаты своих первоначальных исследований и Шееле. По странной случайности, в этот же год появилось и первое сочинение Лавуазье, так что 1770 год может считаться началом эры для новейшей химии, основанной тремя учеными различных характеров и национальностей. Сходство между этими бессмертными творцами новой науки проявляется только тогда, когда речь идет об их великих открытиях или об их не менее великих несчастиях.

Лавуазье, этот неоспоримо главный основатель новейшей химии, родился в Париже 26 августа 1743 г. Отец его, богатый негоциант, не останавливался ни перед какими жертвами, чтобы только дать своему сыну наилучшее воспитание и самое основательное образование. Молодой Лавуазье был одним из лучших учеников в коллегии Мазарини. Кончив классическое образование, он стал слушать лекции Лакайля в обсерватории, работая в то же время в лаборатории Руеля (Rouelle) в Ботаническом саду и сопровождая Бернара Жюссье в его ботанических экскурсиях. Единственным удовольствием Лавуазье было заниматься вместе с означенными учеными знаменитостями поэтому, имея только 21 год от роду, он уже решился сам явиться соискателем на экстраординарную премию Академии Наук, предложившей разработать вопрос «о лучшем способе освещения улиц в большом городе». Лавуазье отдался этой работе с необычайным жаром. Он обил свою комнату черной материей и для того, чтобы лучше определять степень напряженности различных световых источников, пробыл в этом искусственном мраке шесть недель, после чего представил замечательный труд, доставивший ему от Академии Наук золотую медаль. Целый ряд мемуаров «О горных породах», «Об анализе гипса из окрестностей Парижа», «О громе», «О северном сиянии», открыл ему двери этого ученого учреждения уже тогда, когда ему едва минуло 25 лет.

С самых ранних лет Лавуазье задался целью преобразовать ту науку, которой он решился посвятить себя. Чтобы выполнить свою первую работу по химии: «О мнимом превращении воды в землю», Лавуазье применил весы к производимому им химическому анализу введя в науку этот инструмент, он разоблачил заблуждения своих предшественников и доказал, что все химические явления в сущности ничто иное, как последствие превращения одного вещества в другое, перемещения материи. «Ничто не создается, ничто не исчезает» – вот закон, начертанный им неизгладимыми письменами на монументе новейшей химии.

Ставши членом Академии Наук, Лавуазье удвоил свое рвение к науке, так страстно им любимой. Все свое время и все свое достояние он тратил на производство часто весьма дорогих опытов и потому вскоре задался мыслью, для увеличения средств на производство разорительных изысканий, добиться места генерального откупщика, что ему и удалось сделать в 1769 году. В тот же год он женился на дочери тоже генерального откупщика Польца (Paulze).

С этих пор, большую часть своих доходов Лавуазье ассигновал на расходы по лаборатории. Он занимался химией утром и вечером, а время после полудня посвящал делам службы. Благодаря замечательному порядку во всем и удивительным способностям ума, Лавуазье хватало на все: и на открытия, и на составление мемуаров, и на финансовые служебные дела. Он благосклонно приветствовал молодых людей, посвящающих себя химии, привлекал в свой дом французских и иностранных ученых и окружал себя артистами, содействие которых ему было необходимо для более точного приведения в исполнение своих целей. Таким образом, в доме Лавуазье образовалась своего рода академия здесь происходили заседания, на которых первое слово принадлежало хозяину, здесь он пробивал брешь в источенном здании старинной химии и просвещал своих слушателей, проливая свет новых идей.

При министерстве Тюрго наш великий химик был приглашен для заведывания производством пороха и селитры: он принялся в Эссоне производить замечательные опыты, которые скоро привели его к возможности в сильной степени увеличить взрывчатую способность этих веществ. Франция обязана ему уничтожением закона, на основании которого чиновникам порохового ведомства предоставлялось право, в ущерб общественному спокойствию, беспрепятственно проникать во все погреба для извлечения оттуда земли, содержащей в себе селитру. Лавуазье ввел в употребление доселе не употреблявшийся способ добывания селитры путем промывания, из обломков и отбросов штукатурки и щебня, и учетверил добычу селитры.