Текст книги "Поднебесная"

– Почему? – только и спросила она.

Тай втянул воздух, чтобы прийти в себя.

– Потому что здесь еще двадцать солдат, и не все они неумелые, а некоторые – с луками. И вы находитесь в городе, в котором правлю я.

Голос, донесшийся с площади за спиной Тая, звучал уверенно и насмешливо. Он медленно обернулся.

Полдюжины факелов горело возле паланкина с задернутыми шторками. Маленькая площадь была пуста, людей на нее не пускали солдаты, перекрывшие все улицы. По крайней мере, двадцать человек. С этой стороны занавески паланкина были открыты, так что сидящий внутри человек мог видеть происходящее – и его было видно при свете факелов.

Тай все еще чувствовал в себе гнев, подобный горячему камню. Он боролся с тошнотой, которая может возникнуть вслед за насилием. Теперь оба лежащих на земле человека молчали. Он не знал, убил ли он их. Первого, вероятно да, подумал Тай. Он медленно подошел к паланкину и факелам.

– Зачем вы это сделали? – спросил он требовательно, слишком вызывающим тоном. Он сознавал это, но ему было все равно. Он был совершенно уверен в том, с кем говорит.

– Ты похож на отца, – произнес худой, очень высокий человек на носилках. Сошел вниз и остановился, глядя на Тая и опираясь на толстую палку.

И теперь сомнений не оставалось. «Город, в котором правлю я».

Тай поклонился. Это было необходимо, как бы он ни был разгневан. Он прочистил горло:

– Господин, я сказал вашим офицерам у города, что почту за честь нанести вам визит утром.

– И у меня нет сомнений в том, что ты бы так и сделал. Но я – человек нетерпеливый и не склонен уступать первенство префекту в подобных делах. Тебе пришлось бы сначала посетить его.

«В подобных делах».

Теперь кони всегда будут на первом месте, подумал Тай.

Губернатор Сюй Бихай, командующий как Вторым, так и Третьим военным округом, улыбнулся ему. Улыбка была холодной.

Тай вложил меч в ножны.

– Эта каньлиньская женщина-воин, – произнес губернатор тонким, как бумага голосом. – Ее нанял ты?

Он не терял времени. Тай кивнул:

– Да, господин.

– И ей было поручено охранять тебя сегодня ночью?

– Ей поручено охранять меня всегда, – он понимал, о чем идет речь, и вдруг опять испугался.

– Она шла не с тобой.

– Воины Каньлиня бросаются в глаза, господин. Я предпочел остаться незамеченным. Она находилась недалеко. Как вы видите.

Снова холодная улыбка. Военному губернатору на вид было лет шестьдесят, его длинная и узкая бородка и волосы были седыми, но его поза и манеры – властными, несмотря на палку в руке.

– В таком случае ей будет дарована жизнь. Ты не станешь возражать, если ее побьют палками? Двадцать ударов?

– Я буду возражать. Я сочту это за личную обиду и оскорбление.

Поднятые брови. Факелы мигнули под порывом ветра.

– Она обнажила оружие против солдат моего города, господин Шэнь.

– Она обнажила клинки против людей в темноте, которые, по-видимому, напали на меня, губернатор Сюй. Я говорю это с уважением. У меня был бы повод уволить ее, или еще хуже, если бы она этого не сделала.

Молчание.

– Я уступлю тебе в этом вопросе, – в конце концов произнес Сю Бихай. – В память о твоем отце, которого я знал. Я служил под его началом на западе.

– Я это знаю. Он часто говорил о вас, – сказал Тай. Это была не совсем ложь. Он действительно знал, как губернатор получил рану ноги. – Спасибо, – прибавил он. И снова поклонился.

Губернатор имел полное право, и даже был обязан приказать казнить Сун или избить и превратить в калеку. Это базарный город, полный пьяных чужестранцев и проезжих людей, ожесточившихся после долгого пути. Солдаты обязаны поддерживать порядок. Из этого вытекают определенные правила.

– Вэй Сун, вложи оружие в ножны, пожалуйста! – крикнул Тай. Он не оглянулся, но с облегчением выслушал двойное «вжик», когда она повиновалась.

– Спасибо, – сказал он еще раз, на этот раз ей. Она была воином Каньлиня. Они не слуги, чтобы им так приказывать.

И он тоже.

– Я польщен, конечно. Я не стою того, чтобы губернатор выходил из дома ночью с целью побеседовать со мной. Я с нетерпением ждал от вас совета и новостей утром. И все еще жду. Когда вам было бы удобно?

– Сейчас, – ответил Сюй Бихай. – Ты меня не слушал. Я сказал, что не намерен принимать тебя после префекта.

– Я вас слушал, господин. Но не я пишу протоколы нашей славной Девятой династии, губернатор. И я не склонен позволить кому-либо назначать мои встречи на день – или на ночь, – с каким бы уважением я к ним ни относился.

Казалось, седобородый губернатор это обдумывает. До них доносились далекие звуки, музыка и смех; кто-то гневно повысил голос, но они были одни на площади с солдатами и Вэй Сун.

– Не вижу для тебя другого выхода, – в конце концов заметил Сюй Бихай, – хотя я отметил твое нежелание. Не буду извиняться за то, что защищаю интересы этого военного округа, но могу предложить тебе вино из винограда сорта «сосцы кобылицы» в моей резиденции и сопровождение в квартал развлечений потом.

Тай вздохнул. Ему необходимо решать, и быстро, как далеко он может пойти – и как далеко готов пойти губернатор.

Он все еще злился. Его отцу нравился этот человек. Элементы нужно уравновешивать. Принцесса в Ригиале изменила его жизнь. Такие моменты, как этот, были частью этой перемены. Непохоже, что он будет последним.

– Я не пробовал это вино больше двух лет, – ответил он в конце концов. – И я должен быть польщен возможностью стать вашим гостем. Пригласим и префекта тоже?

На мгновение худое лицо губернатора выдало его изумление. Потом он запрокинул голову и рассмеялся. Тай позволил себе улыбнуться.

– Не думаю, – сказал Сюй Бихай.

Как потом понял Тай, губернатор хотел сказать ему только одну вещь, но хотел сказать это срочно. И сделать это до того, как кто-нибудь другой поговорит с молодым человеком, который сейчас владел достаточным количеством сардийских коней, чтобы повлиять на равновесие сил к концу долгого правления императора.

Вино, приправленное шафраном, оказалось роскошным. Тай честно попытался вспомнить, когда в последний раз пробовал такое вино, и не смог.

Две молодые женщины, которые им прислуживали, были дочерьми Сюй Бихая, незамужними. Каждая одета в безупречные шелка: одна в бледно-зеленый, вторая – в голубой. Платья с низким вырезом, по моде, которая, очевидно, появилась после того, как Тай покинул Синань.

Аромат их духов, у каждой свой, опьянял. У обеих были тонкие, нарисованные брови, подкрашенные сине-зеленым цветом, волосы зачесаны на бок и заколоты экстравагантными шпильками. Они носили туфли с закрытым носом, усыпанные драгоценными камнями, золотые кольца и нефритовые серьги, их глаза смотрели уверенно и насмешливо.

Тай подумал, что это нечестно.

Губернатор сидел, скрестив ноги, на возвышении напротив, одетый в черные одежды, в черной шляпе и с красным поясом. Казалось, он не замечал, какое впечатление производят его дочери на гостя, но Тай был совершенно уверен, что и вино, и освещенная лампами комната, и две изящные, надушенные женщины – все это тщательно спланировано.

Вэй Сун осталась во внутреннем дворе вместе с солдатами. Надеялись, что те двое, которых ранил Тай, выживут. Он спросил об этом, когда они прибыли сюда. Конечно, это хорошо, но напомнило ему о том, что его мастерство уже не то, каким было прежде: ведь он намеревался убить обоих.

Они ели высушенную в пяти специях речную рыбу с тремя соусами, ранние фрукты, поданные в вазах из слоновой кости дочерьми, а не слугами. Они пили приправленное шафраном вино, которое непрерывно подливали в чашки. Говорили о весенних посевах у стен города и вдоль реки, о грозах и о комете, явственно наблюдавшейся на востоке в начале этого месяца, и о том, что она может предвещать. Две женщины принесли воду и полотенца, чтобы они вымыли и вытерли пальцы, которыми ели. Нагнувшись вперед к Таю и подавая ему лакированную чашу с ароматной водой, та, что в зеленом, позволила волосам (в продуманном беспорядке ниспадающим с одной стороны) коснуться его рук. Стиль такой прически – «водопад» – ввела в моду Синаня сама Драгоценная Наложница Вэнь Цзянь.

Это было очень нечестно.

Дочь Сюя чуть-чуть улыбнулась, выпрямляясь, словно почувствовала его реакцию и обрадовалась. Ее отец оживленно произнес:

– Комендант Линь пишет, что предложил тебе должность высокого ранга в кавалерии Второй армии. При этом некоторое количество сардийских коней останется в твоем распоряжении, а подчиненных офицеров ты выберешь сам.

Конец вежливому обсуждению звезд, проса, времени его созревания и наиболее подходящей почвы.

Тай поставил чашку.

– Комендант крепости Линь от имени своего военного округа проявил щедрость, которой я не заслужил, и безупречную учтивость к гостю.

– Он и должен был поступить так. Ведь он честолюбив и достаточно умен, – ответил Сюй Бихай.

– Мне кажется, он хорошо послужит округу, получив повышение по службе. – Тай решил, что обязан сказать это в качестве благодарности коменданту.

– Возможно, – равнодушно бросил Сюй. – Впрочем, его не слишком любят и не боятся, что мешает карьере. Твой отец согласился бы со мной.

– Действительно, – уклончиво ответил Тай.

И получил в ответ взгляд собеседника. Две его дочери отошли к двери и встали по обеим сторонам от нее, до того эффектные, что не передать словами. Ему очень понравилась та, что в зеленом. Ее глаза, эта понимающая полуулыбка…

– Вероятно, дальнейшие уговоры с моей стороны не заставят тебя снова подумать о его предложении?

– Я польщен тем, что вы считаете меня достойным уговоров, – тихо ответил Тай. – Но я уже сказал коменданту Линю, – человеку, который мне, между прочим, понравился, – что с моей стороны было бы безумием планировать свои действия до того, как я поговорю об этом при дворе императора.

– С первым министром Вэнь Чжоу?

– Действительно, – повторил Тай.

– Твой старший брат – его советник?

Тай кивнул, вдруг ощутив неловкость.

– Два человека, не любить которых, как я понимаю, у тебя есть причины.

– Мне будет жаль, если вы будете и впредь понимать это так, – осторожно произнес Тай. Его пульс участился. – Мой долг перед Сыном Неба, да правит он тысячу лет, конечно, требует, чтобы я обратился в Синане к его советникам.

Воцарилось молчание. На это утверждение невозможно было возразить, и оба это понимали. Губернатор Сюй поднял чашку, задумчиво сделал глоток. Поставил ее. Посмотрел на Тая, уже с другим выражением:

– Мне тебя почти жаль.

– Я тоже сожалею об этом, – согласился Тай.

– Ты понимаешь, что я имею в виду?

Тай посмотрел ему в глаза.

– Я мог бы выбрать более простую жизнь, если бы решение зависело от меня. Но если мы признаем учение Священного Пути, то мы также признаем…

– Правда? Ты следуешь этому учению?

Обсуждение стало таким личным, что вызывало неловкость. Тай сказал:

– Я пытаюсь. Равновесие. Мужчины и женщины, горячее и холодное, понимание всех пяти направлений. Неподвижность и движение, полярности. Взаимное перетекание подобных вещей больше соответствует моей натуре, чем определенности Учителя Чо, каким бы мудрым он ни был.

– Ты научился этому на горе Каменный Барабан?

Любопытно, как много людей знает о том, что он там был.

Тай вспомнил, как Капель говорила ему об этом – и что еще она сказала. Насколько это может быть полезным. Это окутывает его таинственностью.

Он покачал головой:

– Раньше. Из книг. По этой причине я и поехал туда, – он не видел причины лгать, до определенного момента. Это действительно было одной из причин.

Сюй Бихай кивнул, словно получил какое-то подтверждение.

Еще одно долгое мгновение он смотрел на Тая, потом, словно опять говорил всего лишь о возделывании полей или о дождях в начале лета, тихо произнес:

– Я понимаю, что ты должен проконсультироваться во дворце перед тем, как начать действовать, но я скорее убью тебя сегодня ночью и допущу потерю всех этих коней для империи, а потом отправлюсь в ссылку на смертоносный юг или совершу самоубийство по приказу чем позволю отдать их Рошаню. Это тебе необходимо знать, господин Шэнь Тай…

Обещанные солдаты сопровождения доставили его на носилках губернатора в квартал развлечений. Он уже давно не бывал в подобных местах. Подушки были мягкими, в них стоял аромат алоэ. Тай почувствовал, что слегка пьян.

Носильщики остановились. Тай раздвинул занавески и увидел довольно красивый вход в Павильон удовольствий Белый Феникс. Павильон имел новую крышу и крытый портик, фонари висели у входа, наверх вела широкая лестница, а двери были распахнуты в теплую ночь.

Начальник охраны Тая поднялся по лестнице и переговорил с немолодой женщиной у входа. Тай понял, что ему не позволят здесь платить сегодня ночью, но ничего не мог с этим поделать, иначе проявил бы неучтивость.

Солдаты знаками показали, что подождут его. Он хотел их отпустить, но это было невозможно, если они получили приказ от губернатора, а Тай понимал, что они его получили. Потом они отнесут его назад, в гостиницу. Если он проведет здесь всю ночь, они останутся с носилками снаружи до утра. Теперь так и будет. Люди вкладывали в него капитал. Он мог бы попробовать отнестись к этому с юмором, но это оказалось трудным.

«Я лучше убью тебя сегодня ночью. Это тебе необходимо знать».

Убийство как альтернатива вложению капитала, криво усмехнулся Тай. И учитывая последствия, такие неотвратимые и такие суровые даже для губернатора, – поскольку сообщение уже отправлено в Синань и там очень скоро узнают о конях, – заявление Сюя имело свой собственный бескомпромиссный смысл.

Рошаню нельзя позволить получить коней.

Рошань – это прозвище, данное давным-давно солдатами и принятое двором. Настоящее имя этого человека – Ань Ли. Некогда он был варваром-кавалеристом, потом офицером, генералом, а теперь стал военным губернатором и сам командовал армиями Седьмого, Восьмого и с недавних пор – также и Девятого округа. Человек, за которым все наблюдали. И которого боялись.

Тай слишком долго отсутствовал. Существовали элементы – соотношения сил, которые ему необходимо знать, а времени у него было совсем немного.

«Мне тебя почти жаль» – вот еще одна фраза Сюй Бихая. У Куала Нора, среди призраков, тагур с синими татуировками сказал ему почти то же самое.

Он видел Рошаня всего один раз, в парке Длинного озера, когда тот наблюдал за игрой в поло принцев и аристократов. Генерал, приехавший на время со своей базы на северо-востоке в Синань, чтобы получить еще одну награду (и дворец в городе в подарок), сидел в группе приближенных императора. Его невозможно было ни с кем спутать, эту громадную тушу, одетую в блестящие, ярко-красные одежды. Его смех разносился по всему лугу.

Он не всегда был таким толстым, но только человек старше Тая мог помнить те дни, когда Ань Ли еще сражался. Сегодня он бы раздавил своим весом коня.

Говорили, что он все время смеется, даже когда убивает людей. Что он так и не научился читать. Что ему дает советы степной демон. И что он подарил императору какие-то снадобья для наслаждений во тьме, когда стареющий Тайцзу обратил свой взор на юную красавицу Вэнь Цзянь и отдал ей свое сердце.

Еще говорили, что единственным человеком, которого боялся Рошань, – и боялся его очень сильно, как и все остальные, – был бесконечно коварный, расчетливый, ныне покойный первый министр Цинь Хай.

После смерти Цинь Хая появился новый первый министр, и пусть Вэнь Чжоу был любимым двоюродным братом Драгоценной Наложницы, обязанным своим назначением этому факту не меньше, чем чему-либо другому, Рошань также был любимцем императора. К тому же давно поговаривали, что он не менее близок к изысканной Цзянь, – а возможно больше, чем просто близок, в зависимости от того, какому слуху вы поверили.

На ночной улице у дома куртизанок в квартале удовольствий Чэньяо Тай вспоминал тот летний день в парке и то, как смотрел издалека на тучную фигуру военного губернатора, внутренне содрогаясь, представив себе такого мужчину, сжимающего в тисках сокрушительных объятий самую прекрасную женщину их века. К тому времени Цзянь уже прославляли в стихах и называли одной из четырех великих красавиц Катая, если начать счет от Первой династии и императрицы Нефритовая Жемчужина, ныне пребывающей среди бессмертных.

Сюй Бихаю Тай просто сказал, что постарается посоветоваться с как можно большим количеством людей прежде, чем решит, что ему делать. А потом выразил готовность вернуться на запад и встретиться там с губернатором, снова выпить и поужинать, – может быть, в присутствии его очаровательных дочерей.

Одна из них, по прежнему стоящих у двери, хихикнула при этих словах. Но не та, что в зеленом. Та просто посмотрела на Тая, и выражение ее лица вдруг стало трудно прочесть.

Вспомнив о них обеих, он вернулся мыслями к дому, перед которым стоял. Тай был не в самом лучшем состоянии, выпив столько вина с шафраном, чтобы решать вопросы двора и соперников-губернаторов. Неужели нельзя на одну ночь отложить эти вопросы? В конце концов, он впервые в городе после двух лет отсутствия.

Двери дома были широко раскрыты. Он видел свет внутри. Распорядительница улыбалась ему из-под двух красных фонарей. Конечно, эта улыбка приглашает его войти. Это ее работа здесь, и ее только что поставили в известность, что все – все, что угодно, – что бы ни пожелал этот молодой человек, следует ему предоставить, а счет оплатит губернатор.

Для начала «этот молодой человек» хочет еще вина, решил Тай. «Мудрость – в чаше», говорили поэты. Остальное может последовать, когда весенняя ночь будет в разгаре и взойдет поздняя луна.

Он услышал внутри голос, декламирующий стихи, поднялся по широким красивым ступеням между фонарями, сунул женщине у двери монету и вошел в Белый Феникс.

Глава 8

Смехотворное преклонение катайцев – а другим словом это и назвать нельзя! – перед поэзией и чтением стихов пьяными поэтами остается неразрешимой загадкой для Эмбер и глубоко ее раздражает. Эмбер родом из Сардии, у нее волосы медово-золотистого цвета, отсюда и ее имя[5]5
  Amber (англ.) – янтарь (Прим. переводчика).


[Закрыть]. Не особенно изобретательно, но имена куртизанок всегда такие.

Она красива (зеленые глаза!). У нее длинные ноги, идеальная кожа, и она очень молода. Красоты оказалось достаточно, чтобы обеспечить ей приток клиентов с тех пор, как она появилась здесь, и даже очень увлеченных ею, хотя она не умеет петь и играть ни на одном из их инструментов, а поэзия нагоняет на нее сон.

Не каждый торговец шелком или офицер в увольнении, которому нужна женщина на один ветреный вечер или на одну летнюю ночь, желает, чтобы девушка рассуждала о философии или наигрывала «Бандиты из ущелья» перед тем, как он поведет ее наверх и бросит поперек кровати.

Эмбер обязательно хихикает, когда они так с ней поступают. Мужчин это возбуждает. Пускай она необразованна, но кое в чем разбирается.

В постели (или на полу рядом с ней) она точно знает, что делает. У нее талант, особенно если мужчина молод, не слишком уродлив и не ведет себя агрессивно.

Некоторые из женщин, которые прожили здесь дольше нее, постоянно убеждают ее внимательнее прислушаться к стихам и даже запоминать кое-какие из них, а также усерднее заниматься музыкой. Они вечно указывают ей на то, что мужчины с большими деньгами, – те, кто оставляет для девушки дополнительные суммы денег (им разрешают брать себе половину этой суммы), – обычно люди светские. Именно так обстоят дела в Катае, даже в западном торговом городе.

Умница Эмбер (надо заметить, ей нравится данное ей имя) им не возражает. Но она также знает, что торговец, только что проделавший долгий путь, будет щедр к хорошенькой девушке с гладкими ножками, беззаботным смехом и зелеными глазами. И что многим из этих мужчин безразличны (или даже скучны, как и ей) назязанные различия между восьмистрочными правильными стихами и любой другой из безнадежно надуманных форм, которые принимает здесь поэзия.

Поэзия! Помилуй ее Божественный бык! Здесь необходимо быть поэтом даже для того, чтобы продвинуться по службе. Может ли существовать более явный признак заблудившейся культуры? Эмбер думает, что нет, когда размышляет обо всем этом, хотя и соглашается с доводом Нефритового Цветка: если Катай заблудился, почему он контролирует такую большую часть мира?

Может быть, в домах удовольствий Синаня или Яньлина, куда ходят аристократы, все иначе. Может быть, там она бы согласилась, что стоит тратить свое время на изучение других искусств. Но Эмбер счастлива в Чэньяо и уже подумывает об одном или о двух торговцах и об одном очень красивом офицере из кавалерии Второго округа.

Ее вполне устроит, если она проведет год-два в Белом Фениксе, а потом уговорит или упросит нужного человека выкупить ее и сделать своей наложницей. Для девушки такой жизненный план ничем не хуже других.

В конце концов, она пришла из жестокого мира. В то лето, когда разразилась чума, она осиротела, и в двенадцать лет старшая сестра продала ее хозяину борделя. Там Эмбер заметил один купец, направляющийся на восток, и выкупил на продажу. Тут ей повезло, нет сомнений. В Катае она отличается от других, а Белый Феникс – лучший дом в Чэньяо. У нее есть еда и собственная постель, очаг зимой, два дня в месяц у нее выходной, и еще половина праздничных каникул. Жизнь обошлась с ней не так уж плохо.

Эмбер не чувствует никакого желания продвинуться вглубь страны дальше Чэньяо. В домах удовольствий на востоке читают еще больше стихов, кроме всего прочего. Ей достаточно часто говорили об этом. Нужно притворяться, что слушаешь, и восхищаешься, и понимаешь, подбирать аккомпанемент на пипе, иначе мужчины, тоже одетые в тонкий шелк, будут смеяться не так или будут полностью тебя игнорировать. И красота девушки, с точки зрения Эмбер, пропадет зря.

Пусть женщины постарше, которым необходимо каждый день тратить время на закрашивание морщин и пытаться найти способ удержать внимание клиентов, аплодируют и улыбаются пьяному чтению стихов, держа пипу на стратегически выгодном месте перед своими обвисшими грудями. А Эмбер знает, что достаточно встать определенным образом, а потом просто посмотреть на мужчину через всю комнату.

Однако в данный момент почти что летней ночи, в большой, искусно освещенной приемной Белого Феникса, полной разных людей и надушенных женщин, обстановка совсем другая.

Никто не смотрит на Эмбер, хотя она расположилась возле своей любимой лампы под аркой и знает, что ее волосы сегодня ночью очень красивы.

Даже один из ее постоянных клиентов, кавалерийский офицер, на счет которого у нее свои планы, стоит среди людей на центральном возвышении. На нем сильно пьяный мужчина – плохо ухоженный, с мягким животом, уже довольно пожилой, читает стихи о – насколько могла разобрать Эмбер – жене и ее отсутствующем муже.

Эмбер сильно подозревает, что они возмутительны.

Чтение идет медленно – отчасти потому, что поэт прерывает его после каждых нескольких строчек, чтобы выпить. Это стихотворение (увы!) – не одно из коротких, официальных стихов. Это, объявил чтец (голос у него не низкий, но звучный), – баллада. Интересно, что это такое?

Ну, Эмбер знает только одно: это проклятое стихотворение очень длинное.

Тут она заставляет себя улыбнуться. Никто не замечает этого. Одна из девушек, у которой был такой вид, словно она на самом пике экстаза, выдохнула слово «бессмертный», когда этот поэт недавно пришел к ним.

Изгнанный Бессмертный.

Это смехотворно! Эмбер хочет рассмеяться, но понимает, что, если сделает это, у нее будут неприятности. Там, откуда она родом, бессмертный, низвергнутый с небес по какой бы то ни было причине, должен гораздо больше походить на человека, умеющего обращаться с мечом, который сейчас лежит рядом с поэтом. И, несомненно, он должен иметь чувство собственного достоинства, которое не позволит ему так явно демонстрировать неспособность удержаться от того, чтобы пить чашу за чашей их лучшего виноградного вина.

Пока этого не произошло, но она ждет, что его речь скоро станет неразборчивой – если он умудрится устоять на ногах. От этого мужчины будет мало толку, когда девушка отведет его наверх, – и ему самому, и девушке, думает Эмбер. Иногда, если мужчина слишком пьян и не может использовать девушку, как положено, он оставляет даже больше денег, чтобы та держала язык за зубами насчет его конфуза.

Впрочем, Эмбер кажется, что этому мужчине, этому «бессмертному» в пыльной, залитой вином одежде, глубоко плевать на условности.

Он продолжает декламировать стихи в неестественно тихой комнате и по-прежнему выпивает по чашке вина после каждых нескольких строк. По крайней мере, этим он производит большое впечатление, признает Эмбер. Две девушки, стоящие возле возвышения, явно взволнованы и торопливо по очереди доливают ему вина в чашку. Интересно, думает Эмбер, твердые ли у них соски? Ее одолевает искушение изобразить приступ кашля или перевернуть лампу, так ее раздражает это зрелище. Никто не смотрит на нее, никто не разговаривает, даже шепотом, никто не уводит ни одну из женщин в соседнюю комнату, а хозяйку, похоже, это ничуть не беспокоит.

Эмбер едва верит своим глазам, когда видит у некоторых девушек – и у многих мужчин – слезы. Слезы! Красавица Эмбер родом из страны, прославившейся конями и женщинами и мужчинами, которые полуобнаженными дерутся на кинжалах и гордятся своими шрамами.

Ей семнадцать с половиной, она уже прожила в Белом Фениксе немного дольше двух лет. Но, если честно, думает она, она может прожить среди этих катайцев до тех пор, пока не высохнет, как виноградина в конце осени, согнется дугой, как колесо телеги, запряженной быками, но так и не поймет их, как и того, почему Небесная империя правит тем миром, который они знают.

Она размышляет об этом в ярости и обиде, когда другой мужчина тихо входит в комнату через открытую дверь вслед за женщиной по имени Лотос. Лотос теперь только дежурит у входа, приветствуя гостей, она слишком стара, и мужчины больше не приглашают ее в отдельную комнату. Ее руки скрючены и болят в дождь и ветер, она даже не может играть на пипе как следует. А когда-то она была лучшей из всех.

Эмбер видит, как Лотос кланяется этому мужчине, так низко, как только может, дважды, пятясь назад, на крыльцо. Конечно, это обычный знак для них всех: это важный гость, с деньгами.

Никто, кроме Эмбер, даже не смотрит.

Она быстро проводит ладонью по светлым волосам, проверяет шпильки, удерживающие их. Готовит улыбку на тот момент, когда его взгляд найдет ее возле лампы.

Но он не смотрит на нее. Он замирает на месте. Открывает рот. Он пристально смотрит – это ее тоже огорчает – на поэта на возвышении. Лицо вновь прибывшего полно благоговения, он не верит своим глазам.

Лотос подала сигнал, что у него есть деньги. Он молод, прилично одет. Можно даже назвать его красивым (необычные, глубоко посаженные глаза). Эмбер хочет, чтобы он смотрел на нее с таким же потрясенным выражением, когда она распустит свои золотистые волосы и медленным, дразнящим движением сбросит шелковые одежды в отдельной комнате, а потом грациозно опустится на колени, чтобы обслужить его.

У нее вырывается проклятие, и даже не очень тихое. Две старшие женщины сердито оглядываются на нее. Эмбер отвечает им наиболее подходящим в данный момент жестом: она высовывает язык.

* * *

Из учения о Пути, которому Тай пытался следовать, хоть и не всегда, он знал, что совпадение, случайную встречу, следует воспринимать сдержанно.

Если эта встреча зловещая или неприятная, ее следует понимать как урок, который нужно усвоить. Если приятная, то это дар, который нужно принять со смирением.

Иногда нет очевидных признаков, склоняющих часу весов в ту или иную сторону, а просто этот момент, событие, поражает своей неожиданностью.

По этому поводу между учителями существовали разногласия. Некоторые говорили, что задача путника – трактовать значение этого момента, как он сумеет, и действовать соответственно. Другие учили, что в жизни бывают моменты, которые позволяют понять их только гораздо позже. Такие моменты, советовали они, нужно просто проживать, а осознавать – лишь по истечении времени.

То, что Сыма Цянь, Изгнанный Бессмертный, самый почитаемый поэт империи, оказался в приемной дома удовольствий Белый Феникс в Чэньяо, где читал одну из поэм, которую Тай любил больше всех, он сразу же воспринял как один из моментов, смысл которых не поддается пониманию. Не было смысла даже пытаться. «Останься в этой комнате, – сказал себе Тай. – Прочувствуй все это. Впитай в себя».

Однако, прежде всего, имело смысл закрыть рот, который открылся, как у ребенка, наблюдающего за фейерверком на Празднике Хризантем.

Он осторожно сделал несколько шагов вперед. В дорогом доме женщины, похожие в своих разноцветных шелках на бабочек или на цветы, хорошо обучены. Изысканно надушенные, они пропустили его, хорошо или не очень хорошо понимая, как он реагирует, что ему нравится.

О таких девушках и о вине, которое они предлагают, и об их игре на флейте или пипе Тай мечтал все два года. А теперь они почти не интересовали его.

Он еще немного прошел вперед, среди других мужчин вокруг возвышения. Торговцы и солдаты, провинциальные бюрократы в подпоясанных одеждах. А вот студентов в этом приграничном городе, или в таком дорогом доме, не было.

У самого возвышения Тай встретил сопротивление, когда попытался подойти ближе к поэту. Он увидел, как гибкая, точно тростинка, со стильно зачесанными наверх волосами девушка наклонилась, демонстрируя выпуклости идеальных грудей, и налила Сыма Цяню вина, когда он сделал паузу Поэт подождал, пока она нальет, улыбнулся, выпил всю чашку Поколебался, потом продолжил:

 
Я помню время беззаботного девичества.
Мир представлялся мне загадочным, покуда
За милого с Большой реки не вышла замуж.
Теперь я перемены ветра жду.
 
 
Когда попутные в начале лета ветры,
Я думаю: мой муж, ты будешь скоро.
Приходит осень, ветер западный лютует.
Я знаю, что не можешь ты прийти.
 

Сыма Цянь снова замолчал и взял свою чашку. Ее опять наполнила, с другой стороны, другая девушка, такая же гибкая, как и первая, и ее темные волосы, рассыпавшиеся в красивом беспорядке, слегка коснулись плеча великого человека.

Он улыбнулся ей, и Тай увидел, – впервые с такого близкого расстояния, – знаменитые широко расставленные тигриные глаза поэта.

Даже можно сказать, опасные. Глаза, которые знают тебя и мир. С другой стороны…

Поэт икнул, потом хихикнул:

– О, боги! – произнес он. – У меня есть друзья в Синане… У меня все еще есть друзья в Синане… Я бы разочаровал их тем, что такое небольшое количество хорошего вина заставило меня потерять нить собственных стихов. Может, кто-нибудь…

Он с оптимизмом оглядел окружающих.

Тай услышал свой голос раньше, чем понял, что заговорил: