Текст книги "Поднебесная"

Потому что именно к этому подводит эта ночь, осознал он.

Она сказала:

– Я очень сожалею об этом, мой господин. И это меня радует. Дозволено ли мне одновременно чувствовать и то, и другое?

– Конечно, – ответил он.

Она без всяких усилий соскользнула в ту смесь официального и интимного, которая была характерна для нее в Павильоне Лунного Света. Он пытался подражать ей. Но не сумел.

– Почему ты пришла сегодня ночью? – спросил он.

Она тряхнула головой, внезапно потеряв терпение. Это он тоже помнил.

– Неверный вопрос, Тай! Ты хочешь, чтобы я стыдилась своего ответа?

Он посмотрел на нее.

– Прости меня…

Теперь она рассердилась, он это видел.

– Я пришла потому, что Возлюбленная Спутница прислала мне записку, в которой советовала не ложиться сегодня спать, и она процитировала стихотворение о мраморных ступенях.

– Понимаю, – он думал об этом. – Она сказала мне, что тебя предупредили о моем приходе. Она задержала Вэнь Чжоу в Ма-вае. Дала мне охрану и пропуск в город после наступления темноты.

– Так мы оба делаем то, что нужно ей? – за горечью он услышал насмешку. – Как это услужливо с нашей стороны…

Он улыбнулся:

– Капель, я бы сказал, что ощущение твоих губ, их вкус – это именно то, что мне нужно.

Она посмотрела на него долгим взглядом. Потом отвела глаза в темноту, а потом решительно произнесла:

– Я не могу быть твой любовницей, Тай. Для этого нет ни одного приличного пути. И я послала к тебе каньлиньскую телохранительницу не для этого.

– Я знаю, – ответил он.

Печаль в темной тишине. Ошеломляющая правда этой женщины, гордой и соблазнительной, более проницательной, чем он. Ей необходимо быть более проницательной в той жизни, которую она ведет, подумал он.

– Я мог бы обвинить Чжоу в попытке убить меня, – сказал Тай. – Это почти было сказано сегодня в Ма-вае, но не мной. Он действительно приказал убить Яня и Луня. Это могло бы изменить твою…

– Ты бы обвинил первого министра Катая, правящего этой империей, в убийстве студентов или мелких гражданских служащих? И чего бы ты этим добился, Тай? Кого бы это взволновало? Как бы ты это доказал?

– Другие бы доказали. У Вэнь Цзянь тот человек, который убил Луня.

– Что? Фэн?

Он увидел, что ее это испугало.

– Он направлялся на юг, в семью Вэнь Чжоу. Она нам всем сказала, что этот человек у нее. В комнате присутствовали важные люди, в том числе принц Шиньцзу. – Он не упомянул императора. О таких вещах не говорят. – Я думаю… мы думаем… что она хотела предостеречь своего кузена. У него неприятности, Капель, в основном из-за Рошаня.

Она подошла к скамье, села, задумчиво глядя на него. Мошки мелькали вокруг единственного фонаря. Воздух был холодным. Тай помнил эту ее особенность, как внезапно мог включаться ее мозг.

– Мы – это кто? – спросила она. Не тот вопрос, которого он ждал.

– Я нашел друга по пути сюда. Сымя Цянь ехал вместе со мной от Чэньяо.

Она изумленно уставилась на него. Потом склонила голову, словно в знак покорности.

– Изгнанный Бессмертный? О, боги! Как может простая девушка, певица из Девятого квартала, надеяться сохранить интерес к себе мужчины со столь блестящими связями?

Тай тихо рассмеялся:

– Во-первых, она совсем не простая. Во-вторых, она давно уже не в Девятом квартале. А ее собственные связи еще влиятельнее моих, – он усмехнулся. – Чем еще я могу быть тебе полезен?

На этот раз она ответила ему улыбкой:

– Если я скажу: «Ты мог бы еще раз меня поцеловать», это будет неправильно, не так ли?

Он сделал один шаг, разделявший их, и сделал это. Ее губы потянулись к его губам. На этот раз отстранилась Капель. И отвела глаза:

– Это было неправильно, – сказала она. – Прости меня.

Он сел на скамью рядом с ней. Понял, что она намеренно оставила для него место.

– Капель, твоя жизнь изменилась. Мои мечты были глупостью.

– Мечты большинства из нас глупы, – ответила она, все еще глядя в сторону. – Беда случается, когда мы выпускаем глупость из нашей мечты.

– Капель, послушай меня! Если я прав, если Цзянь предостерегает своего кузена, и это имеет отношение ко мне, это опасно для тебя?

Она подумала.

– Не думаю. Есть один слуга, который мог бы меня погубить, но он этого не сделает. Если бы тебя увидели здесь, меня бы убили. – Она произнесла это без всяких эмоций. – Но Вэнь Чжоу сейчас волнует Рошань, а не ты. Ань Ли покинул город несколько дней назад, и его старший сын тоже.

– Знаю, – ответил Тай. – Я говорил с ним у дороги по пути сюда.

Он увидел, что это опять ее потрясло. Он был достаточно молод, чтобы на мгновение почувствовать прилив гордости, и достаточно стар, чтобы понять, что это дешевая гордость.

Капель сказала:

– Тай, что все это значит? Ты попал в быструю реку.

– Да, – согласился он. – Из-за коней. Только поэтому.

– И из-за призраков, – возразила она. – Из-за того, что ты сделал.

– Кони появились из-за того, что я сделал. Это одно и то же…

Она помолчала, обдумывая это, затем сказала:

– Сардийские кони.

– Второе из этой страны, что изменило мою жизнь.

Она улыбнулась:

– Я не изменяла твоей жизни.

– Ты могла бы, – ответил он. – Капель, мы не можем знать, что принесут нам ближайшие дни. Сыма Цянь считает, что происходит нечто серьезное.

Он видел, что она размышляет над этим.

– У меня теперь есть дом в городе, в этом квартале. Если тебе понадобится прислать мне весточку, кто-нибудь может это сделать?

Она повернулась и посмотрела на него.

– Если мне понадобится? Или если я захочу?

Настала его очередь улыбнуться. С каждым произнесенным ими словом возвращались частицы прежних отношений, словно шаги еще одного танца. Это внушало тревогу.

– Ты всегда лучше меня все понимала. Ты поймешь, грозит ли тебе опасность, и нужно ли сообщить мне о чем-то.

Она взяла его за руку. Посмотрела на переплетение их пальцев.

– Думаю, я уже не намного лучше тебя все понимаю, Тай. Если когда-то понимала.

– Ты понимала. И понимаешь. И ты рисковала жизнью. Что я могу сделать? Скажи мне, пожалуйста.

Он гадал, сколько мужчин говорили этой женщине «Я тебя люблю», поздно ночью. Думал о том, что говорил ей Чжоу.

Голова Капели осталась опущенной, словно ее завораживали их сплетенные пальцы на ее коленях. Она не надушилась. Он сразу же понял почему, но у нее был свой запах – запах ее близости после такой долгой разлуки, – и он вызывал желание, раздувая его пламя.

Она сказала:

– Я попрошу кое-кого узнать, где находится твой дом. Если мне нужно будет послать тебе весточку, я пошлю. Тому человеку у стены можно доверить послание. Оно попадет ко мне. Здешнего слугу, к которому можно обратиться, зовут Хвань. Больше ни к кому. – Она замолчала, все еще сжимая его руку. Когда она снова заговорила, у нее изменился голос: – Я думаю, Тай, тебе нужно уходить, иначе я забуду свою гордость. Это труднее, чем я думала.

Он вздохнул:

– И для меня. Мне очень жаль. Но… Капель, я и рад тоже. Дозволено ли мне одновременно чувствовать и то, и другое?

За это она сильно сжала его руку. Это было больно, потому что ее кольцо вонзилось в его кожу. Тай понял, что она знала об этом и хотела сделать ему больно за то, что он так точно повторил ее недавно сказанную фразу.

– Как остроумно! Вы, студенты, все одинаковые!

Она отпустила его руку. Сжала свои ладони на коленях. Ее глаза были по-прежнему опущены, с притворной покорностью. Но Тай знал, что она совсем не покорна. И понял, что ему не хочется уходить.

Среди деревьев послышался шорох, потом за пределами круга света прозвучал голос:

– Уважаемая госпожа, господин Шэнь. Какой-то человек идет мимо озера. Мы можем его убить, но это было бы неразумно.

Это произнес командир каньлиньских воинов.

– Где Вэй Сун? – быстро спросил Тай.

– В глубине сада, ждет распоряжений.

– Скажите, этот человек несет вино? – спросила Капель.

– Да, уважаемая госпожа.

Она встала.

– Это Хвань. Не трогайте его. Тай, я говорю серьезно… Тебе надо идти.

Он поколебался, потом сделал движение, которое не могла видеть ни она, ни командир воинов. Встал, посмотрел на нее при свете фонаря.

Она сложила перед собой ладони, официально поклонилась.

– Мой господин, вы были очень любезны, что посетили вашу служанку.

– Я увижу тебя снова? – ему трудно было говорить.

– Мне бы этого хотелось, но трудно знать извивы путей. Как вы и сказали, мой господин. Сегодня мы встретились… не так, как мне бы хотелось.

Она до сих пор хорошо знала, что сказать, чтобы у него сильно забилось сердце.

– Мне тоже, – ответил Тай.

– Мне приятно это слышать, – произнесла Весенняя Капель, скромно опустив глаза.

– Пора, господин! – позвал каньлиньский воин.

Тай повернулся и пошел от нее прочь.

Капель смотрит, как он спускается по ступенькам и уходит в темноту. Она даже не видела этого каньлиньского воина, только слышала его голос в ночи. Она смотрит на свою пипу, лежащую на перилах, видит мотыльков, все еще трепещущих крылышками. Потом замечает то, что он оставил на скамейке, где они сидели. Берет это в руку. Разглядывает при свете лампы. И у нее начинают дрожать пальцы.

Она громко произносит ругательство, голосом, который шокировал бы многих мужчин, когда-то ценивших ее спокойное изящество в Павильоне Лунного Света. И поднимает взгляд. Телохранитель сказал…

Она зовет:

– Вэй Сун! Вы еще там?

Проходит мгновение, ничего не слышно. Женщина не появляется из темноты. Потом слышится голос:

– Здесь, госпожа. Чем вам может быть полезна ваша служанка?

– Идите сюда.

Из ночного сада возникает женщина-воин. Та, с которой она встречалась здесь в начале года, наняла и послала на запад. Она кланяется и предупреждает:

– Слуга будет здесь очень скоро.

– Я знаю. Он уже видел вас раньше.

– Я помню.

Капель смотрит на нее. Маленькая женщина, в капюшоне. Капель протягивает ей кольцо, которое оставил Тай.

– Возьмите это. Отдайте его обратно господину Шэню. Скажите ему, что я никогда не смогла бы его ни продать, ни носить, ни даже разрезать его и продать, не подвергаясь риску. На ободке кольца есть надпись! Оно от императора, не так ли?

– Я никогда его не видела, – отвечает другая женщина. – Он его не надевал, когда мы ехали. – Ее голос звучит странно, но Капели некогда разбираться в этом. – Думаю, император мог быть там…

– Действительно. Это кольцо дает основания предположить, что был или прислал кого-нибудь. Скажите Таю, что оно должно принадлежать ему, что его должны видеть с этим кольцом. Он должен его носить. Оно защитит его. Ему нужно знать такие вещи. Он не может делать такие подарки. Возьмите его.

Кольцо потрясающе красиво, даже при таком освещении, оно бы гармонировало с ее глазами. Она полагает – в сущности, она уверена, – что Тай подумал об этом. Не поэтому он его ей подарил, но отчасти это было причиной.

Телохранительница колеблется, потом опять кланяется и берет кольцо.

– Простите, что подвела вас, – говорит она. – Я не добралась до Куала Нора, и я…

– Господин Шэнь мне рассказал, – перебивает ее Капель. – Он еще сказал, что вы дрались за него. И он жив. Вы никого не подвели. Должна ли я заплатить вам еще, чтобы вы продолжала его охранять?

Каньлиньская телохранительница, которая еще меньше ростом, чем запомнила Капель, выпрямляется.

– Нет, – отвечает она. – Не должны.

– Почему? – спрашивает Капель.

– Нас наняла госпожа Вэнь Цзянь. Десять человек. Его охраняют.

– Она это сделала? Понимаю. Тогда он ушел из моих рук, – говорит Капель. И не совсем понимает, почему говорит именно так. Она вглядывается в Вэй Сун, но свет слабый, а у женщины на голове капюшон.

Кажется, женщина хочет что-то сказать. Но не говорит. Она спускается по ступенькам и идет на восток через сад, туда же, куда ушли другие.

Капель остается одна. Надолго, и она это знает. Она берет свою пипу, настраивает ее. И в этот момент слышит, как ее окликает Хвань, чтобы дать ей знать – как и требуют приличия, – о своем приближении.

Он входит в беседку с круглым подносом, на котором стоит маленькая жаровня с подогретым вином и чашка.

– Зачем ты пришел? – холодно спрашивает она.

Слуга останавливается, потрясенный ее тоном. Кланяется, осторожно держа поднос.

– Моя госпожа. Уже стало холодно. Я подумал, что вы можете захотеть…

– Я оставила распоряжения, не так ли, Хвань?

Она понимает, почему он здесь. В этом вопросе следует установить равновесие, как и во всем остальном. Ей необходима его преданность, но ему нельзя позволить усомниться или возомнить о себе. Следует подвести черту, которую нельзя переступать.

– Моя госпожа, – смиренно произносит он. – Простите меня. Ваш слуга только подумал, что вы можете…

– Что я могу захотеть вина. Очень хорошо. Оставь его и уходи. Тебя не накажут, но ты помнишь, что господин приказал, чтобы слуг наказывали палками, если они не выполняют указаний. Он сказал, что наша задача следить за этим.

Она знает, что Хвань ожидал не такого ответа. Но это ничего, думает она. Он снова кланяется, поднос слегка дрожит.

– Поставь его и иди, – повторяет Капель и позволяет себе смягчить тон. – Это была добрая мысль, Хвань. Скажи моей женщине, что я скоро приду. Мне нужен будет огонь, ночь холодная.

– Конечно, госпожа, – отвечает он и пятится. – Желаете, чтобы вас проводили через сад?

– Нет. Я только что дала тебе указания, Хвань.

– Да… да, госпожа.

Она улыбается, убежденная, что он видит ее улыбку. Она стоит на свету.

– Об этом никто не узнает. Ты – верный слуга, и я ценю тебя за это.

– Моя госпожа, – опять повторяет он и покидает ее, дважды поклонившись.

Как вести себя с мужчинами из любых слоев общества и любого ранга, знать их желания и тревоги… – разве не это должна уметь делать девушка из Северного квартала, особенно из одного из лучших домов?

Ей действительно хочется выпить вина, которое он принес. Капель снимает крышку с теплой бутылки и наливает вина в чашку. Обученные девушки умеют разливать вино, это один из привитых им навыков.

Кажется, она все-таки плачет.

Она делает глоток пряного вина и ставит чашку. Берет пипу и начинает играть. Для себя, но она знает, что один человек будет ее слушать, а она в долгу перед ним.

Кольцо с изумрудом, думает она. От императора. Возможно, с его собственной руки. В этом есть своя утонченность. Мир – это исключительно странное место, думает она. А затем вспоминает, неизвестно почему, о своем потерянном доме на западе…

Цинь увидел, как мужчина и его телохранители перелезли через стену. Изнутри труднее подняться на стену и выбраться на улицу: человека необходимо подсадить на стену, а идущий последним должен быть исключительно искусным скалолазом. Последней была женщина. Цинь увидел, что она легко справилась с задачей.

Этот человек казался рассеянным, он даже не знал, в каком направлении идти. Каньлиньские телохранители увели его, ушли и те двое, которые ждали здесь, на улице. Этот мужчина – явно какой-то аристократ, хотя он и не был одет, как аристократ, – задержался на несколько секунд, чтобы дать Циню еще две серебряные монеты. Теперь их было четыре, и это больше денег, чем кто-либо давал ему здесь.

Он увидел, что последняя каньлиньская телохранительница догнала мужчину и отвела его в сторону. Увидел, как они разговаривают, увидел, как она передала ему что-то маленькое. Они пошли дальше, в глубину квартала, и пропали из виду в конце улицы.

Цинь ухитрился встать на ноги и отвесить то, что у него называлось поклоном, когда ему давали деньги, но он не был уверен, что тот мужчина это заметил. Он снова сел, глядя на четыре монеты. Серебро! Налетел ветер, подняв пыль. Цинь думал о личи, и когда они появятся на базаре. Потом перестал об этом думать, потому что из сада полилась музыка. Звуки пипы слабо доносились до него, потому что играющая находилась далеко от того места, где несчастный калека сидел у стены в своей маленькой хижине, которую она приказала построить для него.

И все же она играла для него! Цинь знал, что для него. Музыка, более драгоценная, чем любые монеты, которые могли ему дать. В дрожании струн он слышал печаль, сладкую и медленную, и думал о том, как прекрасная женщина из своей защищенной, легкой жизни в роскоши и могуществе в весеннюю ночь жалела его за то, что с ним сделали.

Цинь слушал, целиком отдавшись любви. Он представлял себе, что даже звезды замерли и слушают над туманом и огнями Синаня. В конце концов музыка смолкла и ночная улица стала тихой. Где-то вдали залаяла собака…

Глава 20

Как Мешаг ей и обещал, они видят катайскую крепость до восхода солнца. Даже ночью и издалека она выглядит внушительно.

Это еще один тревожный момент для Ли-Мэй, среди многих: смотреть под звездами на то, что построили здесь ее собственные соплеменники, на это тяжелое, вызывающее строение среди травы. Нечто прочное, с высокими стенами. Утверждение постоянства в мире, где присутствие человечества – временное явление, где оно легонько лежит на поверхности земли. И все носит с собой, куда бы ни двигалось.

В чем его значение: в желании провозгласить это постоянство? Не лучше ли и не мудрее ли – новая для нее мысль – быть народом, который понимает, что постоянства не существует?

Кажется, думает она, глядя на крепость, построенную ее народом, будто какой-то гигантский небесный чиновник взял свою печать для документов, – печать знаменующая, что документ им прочитан, – но уронил ее в траву, да там и оставил.

Есть что-то настолько необычное, настолько инородное в обнесенной стенами крепости среди травы, что ускользает нечто важное.

Мешаг это замечает. Он бормочет что-то рядом с ней, самому себе, на своем языке, а потом произносит более четко:

– Она пустая.

Ли-Мэй бросает на него быстрый взгляд.

– Откуда ты знаешь?

– Нет факелов. Никого нет на стенах. Пастбища, там должны ночью дежурить сторожа, охранять лошадей. Что-то случилось. – Он пристально смотрит вперед. Они стоят на возвышении, крепость лежит в неглубокой долине.

Мешаг издает какой-то звук, обращаясь к своему коню.

– Поехали, – говорит он девушке. – Я должен посмотреть. – Со страхом, ненавидя этот страх, Ли-Мэй следует за ним вниз.

Крепость еще больше, чем ей казалось, и значит – дальше. Небо уже начинает сереть, когда они наконец подъезжают к ней. Ли-Мэй смотрит налево и направо, и теперь она видит их волков.

Вблизи она замечает странность крепости – то, что Мешаг сразу же понял. Здесь нет ни души. Ни на стенах, ни над воротами, в квадратных угловых башнях. Это пустое строение. Безжизненное. Она вздрагивает.

Мешаг спешивается. Идет к огороженному пастбищу перед ними. Подходит к воротам, створка которых висит, открытая, не запертая на щеколду. Она скрипит на ветру, периодически ударяясь о столб. Пронзительный звук. Ли-Мэй видит, как он опускается на колени, потом проходит немного на юг и снова опускается на колени. Встает и смотрит в том направлении.

Мешаг поворачивается и идет к главным воротам крепости. Они довольно далеко, и Ли-Мэй теряет его из виду на фоне высоких стен, в темноте за пастбищем. Она сидит на своей лошади, рядом с волками, и чувствует, как страх пронизывает ее, подобно ветру.

Через долгое время она видит, что Мешаг возвращается своей размашистой, скованной походкой. Снова садится на коня. Выражение его лица всегда нелегко прочесть, но ей кажется, что сейчас она видит на нем озабоченность. Впервые.

– Когда они ушли? – спрашивает Ли-Мэй. Она понимает, что именно это он пытался узнать.

– Всего два дня назад, – отвечает ее спутник. – К Стене. Я не знаю почему. Теперь нам нужно ехать быстро.

Они едут быстро. Галопом скачут вверх, из долины, вдоль южной гряды. Вот-вот взойдет солнце. И в этот момент их атакуют.

В степи это время называют «часом разбойника», хотя Ли-Мэй не может знать об этом. Нападения под покровом темноты становятся беспорядочными, хаотичными, случайными. Дневной свет лишает нападение неожиданности. Рассвет и сумерки – лучшее время для любой охоты.

Ли-Мэй способна лишь по частям составить картину событий, и то лишь после. Нападение запомнилось ей, как отдельные картинки, образы, оборвавшиеся крики, ржание коней.

Она оказалась лежащей на земле, даже не успев понять, что на них нападают. Должно быть, Мешаг вытолкнул ее из седла. Она смотрит вверх из высокой травы, прижимая ладонь ко рту. Три, нет, уже четыре разбойника падают, не успев даже приблизиться.

Движения Мешага такие же плавные, как тогда, когда он застрелил лебедя. Теперь он стреляет в людей, и все происходит так же. Прицелиться, спустить тетиву, наложить другую стрелу, выстрелить. Он не дает коню остановиться, поворачивает его в разные стороны. Она видит, что у всадников тоже есть луки, вот почему он столкнул ее на землю. Их не меньше дюжины, или, по крайней мере, столько было сначала. Падает еще один, прямо у нее на глазах. Другие приближаются, с криками, но с их конями происходит нечто странное: они поднимаются на дыбы и кружатся, не слушаются поводьев.

Ли-Мэй лежит в траве. Нападающие видят только коня, а ее – нет. Она не знает, кто они такие. Шуоки? Или преследователи богю, догнавшие их? Идет бой, у нее есть время подумать. Это был мир ее отца, всю его жизнь. Мужчины погибают в бою. И женщины, если окажутся не в том месте.

Конь все же выдает ее местонахождение Два всадника мчатся к ней, хлеща своих лошадей, чтобы справиться с ними. Ли-Мэй чувствует, как дрожит земля. Они уже близко. Она сейчас закричит. Это не богю. У них короткие волосы, подбритые с двух сторон и длинные посередине, лица разрисованы желтой краской. Они так близко, что она это видит и понимает, что эти раскрашенные лица могут стать последним, что она видит под девятью небесами.

Затем из травы поднимаются волки.

Они встают с поросшей травой земли, которой они правили до того, как пришли люди со своими семьями и стадами, легко ступая по ней или пытаясь – безуспешно? – поставить деревянные строения, чтобы они стояли, как печать, на этой земле.

И когда волки появляются из своих укрытий, она видит, насколько их количество больше, чем она думала во время всего их путешествия. Она видела только самых близких к ней – вожака и нескольких других. Их скрывала высокая трава, но теперь уже не скрывает.

Они бросаются на коней шуоки, отчего те впадают в панику, испускают дикое ржание и резко останавливаются на полном скаку. Кони мечутся, лягаются, но это ничего не дает, так как уже осталось меньше десяти всадников, а волков в два раза больше. К тому же есть еще человек (если он человек), который непрерывно осыпает их смертоносными стрелами, снова и снова. И это его волки.

Ли-Мэй видит, как раскрашенный желтой краской шуоки падает совсем рядом с ней. Она слышит какой-то треск, когда он ударяется о землю. Человек вопит от боли, охваченный смертельным страхом. На него бросаются четыре волка.

Она отводит глаза, зарывается лицом в землю. Слышит, что человек перестал кричать, но не смотрит, как это случилось. Слышит сопение, рычание. Потом другой звук, которого она никогда не забудет: хруст разрываемой на части плоти.

Ничто так не пугает ее, как волки…

Ее бы убили или захватили в плен, если бы их здесь не было…

Мир невозможно понять. Самонадеянность, иллюзия даже пытаться это сделать…

Она лежит и дрожит всем телом, не в силах подавить эту дрожь. А потом, так же внезапно, как раздались первые крики и появились эти ужасные всадники, снова наступает тишина. Утренний свет. Предрассветный ветер. Ли-Мэй слышит пение птиц, это поразительно!

Она заставляет себя сесть, но тут же жалеет об этом.

Рядом с ней, слишком близко, пожирают мертвого шуоки. Он – это кровь и мясо. Волки огрызаются и ворчат, отрывают от тела куски и скалятся друг на друга.

Ли-Мэй боится, что ее сейчас стошнит. Стоит ей подумать об этом, как она понимается на колени и ее выворачивает наизнанку в приступе рвоты.

Падает тень. Она быстро поднимает голову.

Мешаг протягивает ей флягу с водой. Ли-Мэй садится. Берет флягу, откупоривает ее. Набирает в рот воды и сплевывает, повторяет это еще раз, позабыв о чувстве собственного достоинства, об изяществе, обо всех подобных понятиях из другого мира. Она снова прикладывается к фляге и на этот раз глотает воду. Потом наливает ее в ладонь и обмывает лицо. Повторяет это еще раз, почти с вызовом. Не все потеряно, твердит она себе. Если ты этого не допускаешь…

– Поехали, – говорит ей Мешаг. – Мы возьмем четырех коней. Можем их менять, ехать быстрее.

– Будут… будут еще такие налеты?

– Шуоки? Возможно. Солдаты ушли. Шуоки пришли узнать почему.

– А мы знаем почему?

Он качает головой и повторяет:

– Поехали.

Протягивает руку, и она отдает ему закрытую флягу Мешаг берет ее и вешает на плечо, но потом опять протягивает руку, и Ли-Мэй понимает, что он хочет помочь ей подняться.

Он выбирает еще двух коней для каждого из них. Лошади шуоки разбежались, но они хорошо обучены и не ушли далеко. Ли Мэй ждет возле своего коня и наблюдает за спутником. Сначала он собирает свои стрелы, потом подходит к одному коню шуоки, осматривает его и отходит к другому. Она совершенно не понимает, как он делает свой выбор.

Вокруг нее волки поедают мертвых, и это отвратительно.

Она помнит, как в другой жизни Тай рассказывал отцу (она пряталась за деревьями и слушала), как богю выкладывают своих покойников в траву, вдали от стоянок племени, чтобы их съели под открытым небом, а души таким образом вернулись обратно.

Небо ярко-голубое, ветер сегодня стал теплее.

Он оставил ей флягу. Она снова пьет. Но очень немного, чтобы убрать дурной привкус во рту. И смотрит, как Мешаг возвращается. К его коню привязаны остальные лошади, одна за другой. Незаметно, чтобы он что-то сказал, но волки вскакивают и уносятся прочь, пропадая в высокой траве.

Ли-Мэй берет повод и вскакивает на коня (не очень изящно). Она научилась садиться на коня без его помощи. Когда теряешь возможность быть гордой почти во всем, ты обретаешь гордость где-то в другом месте, не так ли? Она спрашивает:

– Не привязать ли двух коней к моему, чтобы было легче?

– Легче не будет. Мы должны ехать.

– Подожди. Пожалуйста!

Он ждет. Солнце заливает землю утренним светом. У него темные глаза, в них ничего не отражается.

– Прости меня, – говорит она. – Я тебе говорила, что когда я не понимаю, мне становится страшно. Мне лучше, когда я знаю.

Он ничего не отвечает.

– Ты можешь… ты управляешь волками? Они следуют за тобой?

Он смотрит вдаль, на север, туда, откуда они приехали. Ничего не отвечает так долго, что Ли-Мэй думает: он решил не отвечать, но Мешаг и не трогается с места.

Она слышит пение птиц. Смотрит в небо, почти непроизвольно, в поисках лебедя.

И в это время он произносит:

– Не все. Одна стая. Вот эта.

Вожак снова рядом с ними; он всегда недалеко от Ли-Мэй. Она смотрит на него. Борется с новым ужасом и старым страхом. Потом поворачивается к Мешагу, к его черным глазам. Глаза волка намного ярче. Мужчина ждет. Она произносит только одно слово:

– Спасибо.

Он дергает повод, и она скачет вслед за ним на юг, оставив мертвых позади, под птицами и под небом.

Под звездами, в ту же ночь. Они скакали весь день, с двумя короткими остановками. Никаких костров для приготовления пищи, только ягоды, но на этот раз они остановились у пруда. Ли-Мэй снимает одежду и купается в темноте: ей необходимо смыть воспоминание о том, как разрывают плоть, какой при этом слышен звук.

Снова одевшись, она спрашивает у Мешага:

– Что ты сказал раньше? О волках? Это из-за того, что они с тобой сделали?

Ночью легче задавать вопросы.

Он присел на корточки в траве, напоив коней. Она видит, как он отводит глаза. Говорит:

– Прости меня. Ты не обязан…

– Шаман на севере превращал меня в существо с душой волка. Послушное ему. Его приказам. Тяжелая магия, плохая. Не… не законченная. Волк – его тотемное животное. Он вызвал волка. Твой брат убил его, когда он это делал. Я был… я застрял между.

– Между?

В пруду живут лягушки. Ли-Мэй слышит, как они квакают в темноте. Мешаг отвечает:

– Человеком и волком. Этим телом и другим.

Другим. Она смотрит туда, помимо своего желания. Предводитель волков лежит в траве, серая тень. Она видела, как он рвал плоть на восходе солнца и кровь капала с его клыков.

В ответ зверь смотрит на нее, в упор. Она едва различает его, но глаза волка, в отличие от глаз Мешага, сверкают. Пугающее чувство охватывает Ли-Мэй, и еще понимание того, что было бы неправильно с ее стороны и дальше настаивать, расспрашивать спутника.

Она опускает голову. У нее мокрые волосы, она чувствует, как вода стекает по спине, но ночь теплая. Она говорит:

– Мне очень жаль. Возможно, было бы лучше, если бы Тай не…

– Нет! – с силой отвечает Мешаг. Ли-Мэй быстро поднимает взгляд, пораженная. Он встает, силуэт на фоне горизонта и звезд. – Лучше так, чем то, чем я бы стал. Я… у меня есть выбор. Если бы тот шаман меня привязал к себе, я принадлежал бы только ему, а потом умер. Шандай дал мне это.

Она смотрит на него снизу вверх. Он продолжает:

– Я сделал выбор – и пришел за тобой. Я сделал это ради Шан… Шэндая.

– А после? После этого? – Она только что решила больше не задавать вопросов.

Он пожимает одним плечом:

– Теперь едем?

У него это звучит как вопрос.

– Спасибо, – отвечает Ли-Мэй. Встает, подходит к коням и садится на своего, самостоятельно.

Они меняют коней на каждой остановке. Перед самым восходом солнца он сбивает второго лебедя, но третий, летевший следом, поворачивает на запад, на большой высоте.

У кого-то тотемом был волк, думает она. У кого-то – лебедь…

Можно уснуть верхом на лошади, но только не тогда, когда она скачет галопом. Ли-Мэй проваливается в мучительный, тревожный сон каждый раз, когда Мешаг разрешает сделать остановку. Она понимает, почему он так спешит после того, как убил второго лебедя, но ее тело и мозг предъявляют свои требования.

Теперь она лежит на спине в более низкой траве. Сознание то возвращается, то отступает. Ей снилось, что она качается на качелях – на качелях в саду их дома, – взлетает все выше и выше среди весенних цветов, взад-вперед. Она не знает, кто раскачивает качели, и не смотрит туда, но ей не страшно.

Толкает ее Мешаг, трясет за плечо.

Ли-Мэй открывает глаза. Бледный свет. Утро. Он дает ей флягу с водой, показывает на седельную сумку рядом с ней. Опять ягоды. Если и дальше не будет ничего, кроме них, думает Ли-Мэй, сырой сурок может показаться привлекательным. Затем она вспоминает волков и шуоки, и эта мысль ускользает.

Она пьет, плещет воду на лицо и руки. Берет горсть ягод, потом еще одну. Она научилась отличать неспелые ягоды, выбирает их. Она – катайская принцесса, не так ли?

Ли-Мэй слишком устала, чтобы оценить собственную иронию.

Потом поднимается. У нее болят ноги и спина. Мешаг уже сидит на коне и осматривает светлеющее небо. Она делает то же. Ничего не видно. Еще один свежий день, высокие облака. Она идет к коню, которого он для нее отвязал. Сгибает застывшие ноги и забирается в седло. Ей кажется, что это получается у нее уже лучше.