Текст книги "Поднебесная"

Семь коней вернутся к нему. Такое количество он выбрал по очень простой причине: раньше он обещал десять коней Цзянь (она хотела учить их танцам). Трех он оставил Бицану, осталось семь. Не считая двух для себя, у него были люди, которым он хотел подарить этих коней.

Его младший брат, его сестра. Комендант крепости у Железных Ворот. Поэт, если он когда-нибудь снова с ним встретится. Женщина, которую он любит, – это будет его свадебный подарок.

Если он когда-нибудь снова с ней встретится…

Кони действительно прибыли, вскоре после письма, в сопровождении двадцати солдат Пятого военного округа. Новые солдаты остались и образовали гарнизон в Ханду. Они были переданы в подчинение Четырнадцатой армии, базирующейся там, но более точно – самого Тая. Они привезли документы, в которых господин Шэнь назначался главнокомандующим Четырнадцатой кавалерии, в обязанность которой входило поддержание порядка в Ханду и окружающей сельской местности. Он подчинялся непосредственно губернатору, которому (а также префекту), господину Шэню предлагалось нанести визит, как только позволят обстоятельства.

Он попросил мать написать родителям Сун. Ответ стоил ему целого дня размышлений, когда он узнал, кто ее отец. В конце концов, вероятно, больше из почтения к этому человеку, чем по другой причине, Тай закончил свои размышления на берегу реки хохотом. То, кто она такая, многое объясняло. Он рассказал об этом Ли-Мэй, пытался заставить ее понять, почему это забавно, но она не смеялась, а, напротив, выглядела задумчивой.

Пришел ответ, адресованный его матери, в котором отец Вэй Сун давал официальное согласие на почетное предложение его дочери стать супругой члена семьи Шэнь. В этом письме выражалось личное восхищение генералом Шэнь Гао, но также отмечалось, что каньлиньские женщины, в соответствии с кодексом их ордена, всегда имеют право отказаться от подобного предложения и остаться в рядах воинов. Отец Вэй Сун обещал сообщить дочери о своем одобрении, но окончательное решение останется за ней.

На протяжении зимы, благословенно мягкой в их местности, когда начались разные неприятности, Тай посвятил себя делам префектуры.

Военные действия еще не добрались до их района, зато добрались беженцы, и все они испытывали лишения. Бандиты, вынужденно или пользуясь удобным моментом, стали проблемой, и солдаты Четырнадцатой кавалерии были заняты борьбой с ними.

Тай также принял решение (не очень трудное решение) и начал раздавать беднякам запасы зерна из тайного хранилища Лю. Он поручил это дело своему брату Чао, которому помогал Пан, человек из Ханду.

У семьи Шэнь было достаточно средств, хотя имущество самого Лю находилось в основном в Синане, и, наверное, после смерти Первого сына было конфисковано из-за его связи с Вэнь Чжоу. Слишком рано было заниматься этим, но Тай и сам стал теперь богатым, а Ли-Мэй получила много подарков, когда ее сделали принцессой. Их доставили сюда, так как не ожидали, что она когда-нибудь снова увидит Катай.

Тай подарил ей коня, а другого – Чао.

По вечерам, когда он не выезжал патрулировать вместе со своими кавалеристами, он пил вино, писал стихи, читал.

Еще одно письмо пришло однажды после обеда, его привез курьер с юго-запада: Сыма Цянь посылал другу привет и сообщал, что он по-прежнему находится у отца-императора. Там, где они живут, водятся тигры и гиббоны. Поэт совершил путешествие к ущельям Большой реки и остался при своем мнении, что в мире больше нет подобных мест. Он прислал три поэмы, которые написал.

Пришло известие о смерти Ань Ли.

После него вспыхнула надежда, но ненадолго. Восстание уже набрало силу и зажило своей жизнью, выйдя далеко за рамки жизни человека, который его начал.

Шел дождь, грязные дороги развезло, как и всегда зимой.

От Вэй Сун ничего не было слышно до весны. В это время года, когда в саду расцветали персики и абрикосы, цвели магнолии, а на павловниях распускались новые листья и они опять затеняли аллею, письмо наконец пришло.

Тай прочел его и подсчитал расстояние и время. Оставалось шесть дней до полнолуния. Он выехал на следующее утро вместе с двумя оставшимися каньлиньскими воинами и десятью своими кавалеристами. Он ехал верхом на Динлале и вел в поводу второго сардийского коня, самого маленького.

Они ехали на север вдоль реки, по этой дороге Тай ездил всю жизнь. Он знал все гостиницы вдоль нее, шелковичные рощи и шелковые фермы. Один раз они увидели лису, у обочины дороги.

Им встретилась одна шайка разбойников, но такой большой и хорошо вооруженный отряд, как этот, испугал их, и бандиты удрали назад в лес. Тай взял на заметку это место. Позже он отправит солдат на эту дорогу. Для местных жителей эти люди представляют опасность. Можно горевать по поводу того, что могло заставить этих людей стать разбойниками, но нельзя им потворствовать.

На пятый день они добрались до перекрестка с имперским трактом. К западу от него стояла деревня. К востоку было то место, где он сидел в карете, украшенной перьями зимородка, и разговаривал с Ань Ли, который разрушил Катай, а теперь умер, оставив после себя разруху и войну.

Дальше этого места стояла у дороги почтовая станция, где он встретил Цзянь. Один из кавалеристов Тая из крепости у Железных Ворот – его звали Уцзянь Нин – погиб здесь, защищая Динлала.

А Вэй Сун была ранена, защищая его, Тая.

Им не надо было ехать так далеко. Они находились там, где им нужно. Сегодня взойдет полная луна. Тай ждал в компании солдат и двух каньлиньских воинов. Они съели солдатский паек у обочины дороги. Он еще раз перечитал письмо.

«Я узнала от своего отца, что он одобряет мое замужество. Я также получила разрешение старейшин моего святилища покинуть ряды каньлиньских воинов и совершила необходимые для этого обряды. Я приеду на юг, в дом твоего отца, если это тебя устроит. Всю осень и зиму я просидела у открытого окна, и мне стали лучше, чем раньше, понятны стихи об этом. Иногда я сердилась на тебя за то, что ты заставил меня так себя чувствовать. А иногда хотела только видеть тебя, и чтобы мой прах смешался с твоим, когда я умру. Мне будет очень приятно, мой будущий супруг, если ты встретишь меня у моста через твою речку там, где она пересекает имперский тракт между Станем и Западом. Я буду там, когда наступит второе весеннее полнолуние. Может быть, ты будешь сопровождать меня домой от Чо-фу-Са?»

Луна взошла, пока он смотрел на восток вдоль дороги.

И вместе с ней, точно в момент ее восхода, приехала она. Прискакала по имперскому тракту, в сопровождении около дюжины товарищей и телохранителей. Он узнал ее только через несколько мгновений: Сун больше не носила черные каньлиньские одежды. А ведь Тай никогда не видел ее ни в какой другой одежде. На Вэй Сун не было элегантного наряда невесты: она путешествовала, и им еще предстояло проехать какое-то расстояние до имения семьи Шэнь. Брюки для верховой езды из коричневой кожи и светло-зеленая туника с короткой темно-зеленой верхней туникой, так как воздух был еще прохладным. Волосы аккуратно заколоты.

Тай спешился и отошел от своих людей.

Он увидел, как Сун перебросилась парой слов со своими сопровождающими, после чего тоже спешилась и пошла к нему, так что они встретились одни на арочном мосту.

– Спасибо, что приехали, мой господин, – сказала она. И поклонилась.

Он тоже поклонился.

– «Сердце мое опередило нас обоих», – процитировал он. – Зима без тебя была долгой. Я привел тебе сардийского коня.

Сун улыбнулась:

– Мне это понравится.

– Откуда ты узнала старое название этого моста? – спросил он.

– Чо-фу-Са? – она снова улыбнулась. – Спросила. Старейшины каньлиньских святилищ очень мудрые.

– Я это знаю, – согласился он.

– Я рада видеть тебя, будущий супруг.

– Хочешь, я покажу тебе, как я рад? – спросил Тай.

Она залилась краской, потом покачала головой:

– Мы еще не женаты, Шэнь Тай, и на нас смотрят. Я хочу появиться перед твоей матерью в пристойном виде.

– И перед моей сестрой, – сказал он. – Она тоже ждет нас.

Глаза Сун широко раскрылись:

– Что? Каким образом?..

– Нам еще несколько дней скакать. Я расскажу тебе эту историю.

Она заколебалась, прикусила губу.

– Я выгляжу приемлемо для тебя, вот так? Чувствую себя странно, без черной одежды. Как будто я лишилась… защиты.

Поднялся ветер. Вода кружилась внизу. Тай посмотрел на свою невесту, в сумерках. Широко расставленные глаза и широкий рот. Маленькая и смертельно опасная. Он знал, как грациозно она движется, и знал ее отвагу.

– У меня есть несколько дней пути, чтобы ответить и на этот вопрос. Чтобы дать тебе понять, как ты радуешь мой взгляд.

– Правда? – спросила она.

Он кивнул:

– Ты вызываешь у меня желание всегда быть рядом с тобой.

Она подошла и встала возле него на изогнутом аркой мосту – совсем близко. И сказала:

– Пожалуйста, покажи мне моего коня и отвези меня домой.

И они поскакали вместе под луной, на юг вдоль реки от Чо-фу-Са.

Иногда даже той единственной жизни, которая нам дана, бывает достаточно…

* * *

У легенд много нитей – меньших, больших. Случайная фигура одной истории переживает драму и страсть своей жизни и смерти.

В то время жестокого восстания в Катае, под угрозой насилия войны и голода, один юный каньлиньский воин ехал назад той самой весной из далекой Сардии. Он вез письмо от женщины к мужчине и историю, которую хотел с гордостью рассказывать.

Он уцелел во время обратного путешествия по пустыням, но был убит ради оружия, коня и седла, попав в засаду к северо-западу от Чэньяо по пути из крепости у Нефритовых Ворот. Бандиты обшарили его седельные сумки, забрали все ценное и разделили. Даже подрались из-за мечей, которые были великолепны. Также они поспорили, продать ли коня или убить его и съесть. В конце концов его съели. А письмо выбросили, и оно валялось в пыли, пока его не унес ветер…

* * *

Можно было предположить, что со смертью Рошаня восстание закончится. Это была обоснованная надежда, но она не сбылась.

Его сыну, Ань Рону, очевидно, понравилось быть императором. Он продолжал утверждать волю Десятой династии на востоке и северо-востоке, изредка вторгаясь на юг.

Ань Рон унаследовал отцовскую храбрость и аппетит, а также не уступал ему в жестокости, но у него и близко не было опыта Рошаня при дворе и вокруг него, и он не умел управлять своими собственными солдатами и офицерами. В его возрасте он и не мог иметь этих навыков, придя к власти так, как он пришел. Но объяснения только объясняют, они не предлагают средств исправить положение. Ань Рон оказался неспособным добиться согласованности или координации между отдельными группировками в руководстве мятежников. Это могло подготовить их поражение и возвращение мира в Катай, но увы – времена хаоса часто рождают еще больший хаос, и восстание Ань Ли подсказало другим возможность достичь своих целей среди этого хаоса.

Многие из военных губернаторов, префектов, предводителей разбойников и некоторые народы на западных и северных границах решили, независимо друг от друга, что час их славы пробил. Наступил момент возвыситься больше, чем они могли за десятилетия богатства и могущества Катая при императоре Тайцзу.

Тайцзу молился и горевал (как говорили) на юго-западе, за Большой рекой. Его сын вел войну на севере, призывая солдат из приграничных крепостей, вербуя союзников и добывая коней.

Когда дракон на свободе, появляются волки. Когда выходят волки войны, начинается голод. Годы восстания – а точнее, восстаний – привели к голоду такого масштаба, который не имел аналогов в истории Катая. Так как все мужчины, от безбородых четырнадцатилетних подростков до едва стоящих на ногах стариков, были насильно призваны в ту или иную армию по всей империи, не осталось фермеров, чтобы пахать и убирать просо, ячмень, пшеницу, рис.

Людей косили болезни. Жители империи не могли платить почти никаких налогов на продукты или землю, как бы ни свирепствовали сборщики. Некоторые районы, так как война катилась то туда, то сюда по их земле, сталкивались с необходимостью платить налоги двум или даже трем разным отрядам сборщиков. А так как армии нужно было кормить – иначе они сами могли взбунтоваться, – какая еда могла достаться женщинам и детям, оставшимся дома?

Если сам дом еще остался. Если дети выжили. В те годы детей продавали ради еды или продавали в качестве еды. Сердца ожесточались, сердца разбивались…

Один поэт-мандарин, переживший те годы, написал известную элегию о призванных на войну фермерах и их семьях. Он оглядывался на то черное время, после того как в третий и последний раз покинул двор и удалился в свои загородные поместья.

Он не входил в число великих поэтов Девятой династии, но его признавали искусным мастером. Известно, что он был другом Сыма Цяня, Изгнанного Бессмертного, а позже – также не менее прославленного Чань Ду. Он писал:

 
Отважные женщины тщетно стараются справиться
с плугом,
Но правильно зерна никак в непокорную землю
не лягут.
Зимой приезжают чиновники в наши деревни
И яростно требуют, чтобы мы уплатили налоги.
Но что можно сделать, о небо, на этой разбитой
земле?
Никогда сыновей не рожайте! Они вырастают
Лишь для того, чтоб под небом чужим умереть.
 

Со временем восстание закончилось. Истина в том, – это поняли и этому учат историки, – что почти все когда-нибудь заканчивается.

Но с этим не могли так легко примириться на сожженных, заброшенных фермах и в деревнях по всему Катаю в те годы. Мертвых нельзя успокоить или вернуть обратно при помощи философского взгляда на события.

Император Шиньцзу вернул себе Синань, ненадолго снова потерял его, потом захватил во второй раз и уже не отдал. Генерал Сюй Бихай опять занял перевал Тэн и отражал все набеги с востока. Дворец Да-Мин восстановили, пусть и не до того состояния, в каком он был прежде.

Отец императора умер и был похоронен в гробнице возле Ма-вая. Драгоценная Наложница, которую звали Цзянь, уже лежала там, ожидая его. И императрица – тоже.

Люди начали возвращаться в столицу и в свои деревни и на фермы или в новые, потому что множество людей погибло и осталось много бесхозной земли.

Постепенно возродилась торговля, хоть и не по Шелковому пути. Теперь он стал слишком опасным, ведь гарнизоны за Нефритовыми Воротами стояли пустыми.

В результате письма с запада, из таких мест, как Сардия, не доходили. Не приезжали танцовщицы и певицы. И уж конечно, военные курьеры уже не доставляли по имперским дорогам плоды личи с далекого юга в самом начале сезона. В те годы – нет.

Сам Ань Рон был убит двумя его же генералами, что можно было предвидеть. Эти двое поделили между собой северо-восток, подобно древним полководцам, оставив все имперские амбиции. Десятая династия закончилась, испарилась, как не бывало.

Число десять считалось несчастливым в Катае еще долго после этих событий, на протяжении многих поколений, которые понятия не имели почему.

Один из двух мятежных генералов принял предложение об амнистии императора Шиньцзу в Синане и выступил против второго, присоединившись к императорской армии в победоносном сражении у Длинной стены, недалеко от горы Каменный Барабан. Во время этого сражения двести кавалеристов, четыре дуи на сардийских конях, сыграли сокрушительную роль, промчавшись по полю боя с левого фланга до правого и обратно с такой быстротой и силой, о которой другие всадники могли только мечтать.

Три человека, двое очень высокие, а третий – с одной рукой, наблюдали это сражение с северного края вершины горы Каменный Барабан. Их лица почти все время ничего не выражали, разве что тот или другой поднимал руку и указывал на сардийцев, скачущих вдоль рядов, великолепных среди бойни. Когда три старика это видели, они улыбались. Иногда они тихо смеялись, в изумлении.

– Мне бы хотелось иметь одного из них, – сказал человек с одной рукой.

– Ты ведь уже не ездишь верхом, – возразил самый высокий.

– Я бы на него смотрел. Я бы наблюдал, как он бегает. Это доставило бы мне радость.

– Почему это он должен отдать тебе сардийского коня? – спросил второй высокий старик.

Однорукий улыбнулся ему:

– Он женился на моей дочери, не так ли?

– Это я знаю. Умная девочка. Хотя и недостаточно послушная, на мой взгляд. Ей было лучше нас покинуть.

– Возможно. А он мог подарить мне коня, как ты считаешь?

– Ты мог попросить. Ему было бы трудно ответить «нет».

Низкорослый человек посмотрел на одного спутника, потом на другого. И с сожалением покачал головой:

– Слишком трудно ответить «нет». Поэтому я не могу просить. – Он снова посмотрел вниз, на поле боя. – Кончено, – сказал он. – Это закончилось еще до того, как началось.

– Ты думаешь, теперь наступит мир?

– Здесь – возможно. Но не повсюду. Мы можем не дожить до мира в Катае.

– Ты этого не можешь знать, – предостерег самый высокий.

– Я доволен хотя бы тем, – сказал третий, – что прожил достаточно долго, чтобы получить ответ насчет волка. С его стороны было учтиво прислать нам весточку. Хотя это неожиданно.

– Ты думал, он сам умрет, когда умрет волк?

– Да. А теперь он пишет нам письма. Это доказывает, что мы можем ошибаться. И еще – необходимость смирения.

Маленький старик посмотрел на него снизу вверх и рассмеялся.

– Это доказывает, что ты можешь ошибаться, – поправил он.

Другие тоже рассмеялись. Учение Каньлиня гласит: вполне допустимо смеяться, когда сердце разрывается от жалости к человечеству.

А потом они повернулись и покинули то место, откуда открывался вид на поле боя.

Мятежный генерал, который принял предложение амнистии от Синаня, мог ожидать предательства, мог даже примириться с ним, но так как империя была в таком отчаянно разоренном состоянии, новые советники нового императора решили, что предложенную амнистию следует соблюдать. Генералу и его солдатам позволили жить и снова занять свои посты на защите Катая.

Солдаты срочно были нужны на Длинной стене, на западе и на юге, на всех границах, прогибающихся внутрь под волнами набегов варваров.

Усталость иногда скорее всего остального может покончить с войной.

Говорили, что в этом случае любимая жена императора, которую некоторые более поздние историки считали опасно проницательной и слишком влиятельной, сыграла свою роль и убедила его выполнить условия этого соглашения – чтобы обезопасить границы Катая.

Первый договор был подготовлен и подписан с Тагурами. Второй – с богю. Их нового кагана, сменившего Хурока, его народ называл Волком. Не совсем понимали почему, – и тогда, и потом, – но как могут цивилизованные люди понять имена варваров, не говоря уже об их обрядах?

Рассказывали истории и том, что та самая принцесса из семьи императора, которая также стала второй женой Шиньцзу, разбиралась в этих делах богю лучше, чем следовало, но подробности их – документы, столь важные для историков, – были утеряны.

Некоторые даже говорили, что их потеряли намеренно, но, по правде говоря, бедствия этих лет: сожжение городов и базарных поселений, передвижения людей и армий, появление бандитов и полководцев, вспышки болезней и смертей были такими большими, что едва ли стоило воображать или подозревать намерение с чьей-нибудь стороны, если исчезали документы.

И всегда трудно, даже с самыми лучшими в мире намерениями, оглянуться далеко назад и разглядеть там что-либо похожее на правду…

* * *

Времена года приходят и уходят, как и человеческие жизни и правящие династии. Мужчины и женщины живут и остаются в памяти – или о них остается неверная память – по стольким причинам, что на запись самих этих причин ушли бы целые месяцы.

Каждая повесть несет в себе много других, которые вскользь упоминают, на которые намекают или которые совершенно не замечают. В каждой жизни есть моменты, когда в ней происходят разветвления, важные (пусть только для одного человека), и каждое из этих ответвлений предложило бы другую историю.

Даже горы меняются по прошествии достаточно большого промежутка времени, так что говорить об империях? Как могут поэты и их слова не превратиться в прах? Разве не вызывает истинное изумление, когда что-то действительно уцелеет?

У Куала Нора времена года текли под солнцем и звездами, и луна освещала зеленую траву или серебрила снег и замерзшее озеро. В течение многих лет после описанных здесь событий (описанных неполно, как всегда бывает в подобных случаях) два человека встречались здесь каждую весну, вместе жили в хижине у озера и вместе трудились, предавая мертвых земле.

Птицы кричали по утрам и кружились над водой, призраки вопили по ночам. Иногда один голос умолкал. Оба они знали почему.

Потом настала весна, когда только один из двух приехал на берег озера. Он работал в тот сезон один, и следующей весной, а потом следующей. Но когда наступила еще одна весна, никто не приехал к Куала Нору. А призраки остались. И кричали по ночам под холодной луной или под звездами – зимой, весной, летом, осенью. И текло время, по широкой дуге лет.

И, в конце концов, – потому что даже мертвые не могут горевать вечно, забытые, – настала лунная ночь, когда у Куала Нора не закричала ни одна потерянная душа и у озера не было никого, кто слышал последний крик последней души. Он замер в ночи, в кольце гор, над озером, взлетел ввысь и исчез.

…мир нашим детям, когда они погибают на маленькой войне вслед за маленькой войной – до конца времен…

Роберт Лоуэлл

Переводчик и российский издатель книги выражают глубочайшую признательность кандидату исторических наук, старшему научному сотруднику Отдела истории Востока Института Востоковедения РАН Дине Викторовне Дубровской за помощь в работе над текстом.