Текст книги "Поднебесная"

Но она снова ошибется. Да, он подходит к ней, но не охваченный желанием или страстью. Он опускается рядом с ней на колени и начинает разминать ей мышцы спины. Его пальцы одновременно причиняют боль и снимают ее. Когда она напрягается, морщась, он легонько шлепает ее, как мог бы шлепнуть беспокойную лошадь. Ли-Мэй пытается решить, оскорблена ли она. Потом заставляет себя расслабиться под его руками. Сейчас не время и не место проявлять гордость: скоро ей предстоит снова ехать верхом. Да и что здесь может значить слово «оскорблена»?

Его движения остаются скованными, но очень сильными. Она один раз вскрикивает, потом извиняется. Он молчит.

Ли-Мэй внезапно спрашивает себя – может быть, это озарение? – не вызвана ли эта физическая сдержанность, это безразличие к ней, как к женщине, тем, что случилось с ним много лет назад? Возможно, его сделали неспособным ощущать желание или неспособным его осуществить?

Она так мало знает об этом, но, конечно, это возможно. И это объяснило бы…

Потом, в какой-то момент, когда его руки замедляют движение, потом еще раз, и задерживаются у ее бедер, она слышит, что его дыхание изменилось. Она уже ничего не видит к этому времени – просто лежит лицом вниз в траве и только ощущает его присутствие, его прикосновения.

И хотя Шэнь Ли-Мэй, единственная дочь почтенного семейства, никогда не делила ложе с мужчиной и ничего не знает даже о самых первых подходах к физической любви, она понимает – с инстинктивной уверенностью, – что не безразлична этому мужчине как женщина, наедине с ним, в темноте. А это значит, что если он сдерживает себя, то не потому, что не способен чувствовать…

И в это мгновение она понимает еще одну составляющую всего происходящего. Сейчас и с тех пор, как он пришел за ней между костров на привале, там, на западе.

Ли-Мэй закрывает глаза. Медленно вдыхает воздух.

Правда в том, что с его стороны это жест, рожденный широтой души, к чему она не была готова. Они же варвары! Все, кто живет за границами Катая, – варвары. Ты не ждешь от них… милости. Не можешь ждать, правда?

Она слушает его дыхание, ощущает его прикосновения сквозь одежду. Они одни в целом мире. Ткачиха, тоже одна, сияет на западе. Ли-Мэй осознает, что сердце ее успокоилось, хотя она чувствует в себе что-то новое.

Она думает, что теперь понимает больше. Это успокаивает ее, как успокаивало всегда. Это совсем другое дело. И «Шандай» было первым словом, которое он ей сказал. Это имя.

Она тихо произносит:

– Спасибо. Думаю, теперь я усну. Ты меня разбудишь, когда пора будет ехать?

Она поворачивается на бок, потом поднимается на колени. Он встает. Ли-Мэй смотрит на его силуэт на фоне звезд. Ей не видно его глаз. Волки невидимы, но она знает, что они недалеко.

По-прежнему стоя на коленях, она кланяется ему, положив ладони на землю. И говорит:

– Я благодарю тебя за многое, сын Хурока. От себя, недостойной, от имени моего отца и от имени моего брата Шэнь Тая, которому ты оказываешь честь тем, что охраняешь меня.

Больше она ничего не говорит. Некоторые вещи нельзя объяснить, даже в темноте.

Ночной ветерок. Мешаг ничего не отвечает, но она видит, как он один раз кивает. Потом отходит в сторону, не слишком далеко, но на достаточное расстояние, ближе к коням. Ли-Мэй ложится снова, закрывает глаза. Она чувствует ветер, слышит звуки, которые издают животные в траве и вода в пруду. И с удивлением чувствует, что плачет, – впервые с тех пор, как они были в пещере. В конце концов она засыпает.

* * *

С тех пор как Весенняя Капель покинула Сардию много лет назад, она не называла себя тем именем, которое дала ей мать, даже в мыслях.

Она приехала в Катай с маленькой труппой музыкантов и танцовщиц, которую послали императору Тайцу, Сыну Неба, в качестве дани. Сардийцы были осторожными людьми, они ежегодно отправляли дары в Катай, и в Тагур, и даже в государства, возникающие к западу от них. Если ваша маленькая родина лежит в плодородной долине среди гор, это необходимо. Иногда (не всегда!) этого достаточно.

Ее не продали в рабство и не похитили, но у нее был небольшой выбор в этом вопросе. Однажды утром проснешься, и руководитель труппы объявит тебе, что ты навсегда покидаешь дом. Ей было пятнадцать лет, ее уже выделяли за красивую внешность, за искусство пения и игры на пипе. Она исполняла все двадцать восемь мелодий, модных в Катае. Возможно, поэтому ее и выбрали.

Она провела с этой труппой два года в Синане. Все двенадцать ее членов привыкали к тому, что у великого и славного императора двадцать тысяч музыкантов. Они все жили в обширном квартале к востоку от дворца, он сам по себе был похож на город, более крупный, чем любой из городов Сардии.

За два года их вызывали играть три раза: дважды – на свадьбе мелких придворных, один раз – на пиру по случаю приезда послов с юга. Сам Сын Неба ни разу не появился там.

Можно было быть зеленоглазой и светловолосой, хорошенькой и гибкой, искусной в музыке, и все равно видеть, как текут годы и твоя жизнь уходит. Тебя может никто не увидеть и не услышать среди артистов дворца Да-Мин.

Возможно, ты невидимка для двора, но не для тех, кто следит за особым сортом женщин. Капель заметили, очевидно, на той, второй свадьбе. Ей к тому времени было семнадцать лет. Пора начинать чего-то добиваться, думала она. Хотя бы жизни.

Она приняла приглашение уйти в квартал развлечений и пройти обучение в одном из тамошних лучших домов – обучение многим вещам и на лучших условиях, чем для многих девушек (об этом она уже знала к тому времени, поскольку интересовалась такими вещами). Зеленые глаза и русые волосы все-таки сыграли свою роль. Покинуть квартал музыкантов можно было, подкупив евнухов, которые контролировали артистов Да-Мин. Такие случаи происходили часто.

Она должна была стать куртизанкой и не питала иллюзий по поводу того, что это значит. Ее научили быть хозяйкой стола – высший ранг среди женщин квартала удовольствий. Это их нанимали для выступления на пиршествах у аристократов или высших мандаринов. И также для выполнения других обязанностей – более интимных – после окончания пиршества.

А когда вечером или днем в павильоне Лунного Света не было богатых придворных, всегда находились студенты, которые готовилась к экзаменам – или не готовились (когда они развлекались в Северном квартале), а только надеялись получить ранг после сдачи экзаменов.

Весенняя Капель любила студентов больше, чем придворных, а это было не самым умным для девушки. Но их энтузиазм, их мечты задевали в ней какие-то струны, которых не трогали расточительность и высокомерие аристократов из Да-Мина; над ними она иногда смеялась.

Хотя гости из дворца дарили более богатые подарки.

Это была жизнь. По крайней мере, пока женщина оставалась молодой. Эта жизнь была лучше – хотя никто не мог знать этого наверняка, – чем та, которую она вела дома. Синань под управлением императора Тайцзу был центром мира. Только она иногда спрашивала себя, всегда ли центр мира – самое лучшее место для жизни?

Она помнила тот момент, много лет назад, когда они проехали крепость у Нефритовых Ворот и оказались в Катае. Когда она решила оставить в прошлом свое имя.

Девушка, рожденная с эти именем, исчезла, решила она тогда. Она почти наверняка никогда не вернется назад – домой, в семью, к виду на горы к северу от дома, гряда за грядой уходящие в небо. Девушка, уехавшая на восток, должна оставить свое имя вместе с воспоминаниями.

В пятнадцать лет это казалось способом идти вперед. Способом выжить.

Но если данное ей при рождении имя уже давно исчезло, это не означает, что она должна принять в душе то имя, которое выбрал для нее Вэнь Чжоу, будто он выбирал ткани или лошадей для игры в поло.

Она откликается в усадьбе на имя Линь Чан, потому что обязана, и делает это с улыбкой, с непринужденной грацией, но дальше она не пойдет. Это лишь поверхность озера.

Господин не может узнать, что она думает или чувствует. К этому моменту она овладела талантом обманывать любых мужчин. У нее было время научиться. Это мастерство женщина может освоить, как и любое другое: как музыку, беседу, занятие любовью, имитацию желания и бурной страсти.

Ей следует быть более благодарной, напоминает она себе много раз в день или лежа ночью – одна или рядом с ним. Благодаря Чжоу, ее участь подобна знамени, водруженному на вершине той судьбы, о которой мечтает каждая куртизанка в Северном квартале.

Ее господин обладает властью второго человека в империи, а это значит, и в мире. Она живет в огромной усадьбе, слуги готовы удовлетворить любой ее каприз по первому требованию. Носит самые тонкие шелка и украшения, оттеняющие ее глаза и сверкающие при свете ламп в ушах, в золотистых волосах. Развлекает его гостей музыкой и остроумными разговорами, смотрит, как он играет в поло в Оленьем парке, спит с ним на одной подушке много ночей. Она знает его настроения и даже некоторые его страхи.

Разумеется, он может в любой момент отказаться от нее. Вышвырнуть вон без средств к существованию или с таковыми – это тоже все время случается с наложницами, когда они стареют. Когда искусного использования массикота[8]8
  Желтая минеральная краска, закись свинца.


[Закрыть], палочек индиго для мушек, душистого базилика, выщипанных и накрашенных бровей, пудры и духов и изысканно украшенных волос уже не достаточно для поддержания нужной красоты.

Ее задача – сделать так, чтобы у него не было причин отослать ее от себя. Теперь или когда наступит день и зеркало мужских глаз расскажет печальную сказку.

С этой точки зрения она вела себя крайне неосторожно. Тайно нанимала воинов Каньлиня. Подслушивала на крыльце. В последние несколько дней была рассеянной и встревоженной и теперь боится, что другие это заметят. Ведь кроме его глаз в поместье есть и другие. Конечно, его жена славится тем, что не обращает внимания на женщин – взгляд ее обращен к небесам и тайнам алхимии. Но другие наложницы не дружат с Капелью, а у каждой из имеющих какое-то значение наложниц есть преданные ей слуги.

Такой дом, как этот, может стать полем битвы. Есть поэты, которые это видели, пережили и написали об этом.

События теперь развиваются быстрее. Поздним утром прибыл курьер из Ма-вая. Вскоре после этого Вэнь Чжоу и его жена уехали из усадьбы в карете. Во время поспешной подготовки к отъезду Чжоу, красный и сердитый, так и сыпал проклятиями.

Очевидно, двоюродная сестра потребовала его присутствия во второй половине дня и вечером. В отсутствие таких важных событий, как война или кризис, такое приглашение не мог не принять даже первый министр. В конце концов, именно ей он обязан своей должностью.

Можно было найти оправдание (и она знает, что Чжоу хотел бы это сделать), что они переживают момент кризиса, но растущие трения с Рошанем – не то оправдание, которое он может использовать в качестве предлога для отказа Цзянь. Только после того, как он будет готов открыть это, поставить в известность императора, а Капель знает, что он не готов. Пока не готов.

Слишком много опасностей, с ними необходимо разобраться.

Он уже связался со своим главным советником. Лю поедет в Ма-вай следом, в собственной карете. Чжоу всегда желает видеть его рядом, когда есть вероятность встречи с императором, а в Ма-вае эта вероятность велика.

Первый министр все больше зависит от Лю. Это знают все в его доме.

Чего Капель пока не знает, хотя изо всех сил пыталась выяснить, – посвящен ли Лю в определенные приказы (или даже является их исполнителем?), отданные в отношении того человека, который сейчас (по-видимому) возвращается с далекого запада, уцелев после всех покушений на его жизнь.

Возможно, он уцелел благодаря ей.

Это, конечно, было самым большим безрассудством с ее стороны. Чжоу убил бы ее, и она это знает. По крайней мере, один человек в Синане уже умер из-за этого дела за последние несколько дней. После того как пришло известие о приезде Тая. Его имя Синь Лунь, и его убили, чтобы сохранить тайну. Если Тай предпочтет рассказать о нем, то первый министр будет разоблачен. Она с этим примирилась. Ее преданность тому человеку, который привез ее сюда, уничтожило это покушение на убийство. Женщина, как и мужчина, имеет право на свое собственное понимание правильного поведения в этом мире.

Нет, сейчас она больше всего боится самой себя.

Курьер из Чэньяо привез сообщение. Это было несколько дней назад. Двигаясь с обычной скоростью, всадник из этого города может добраться сюда завтра или даже сегодня ночью. А Тай, если верить рассказам, скачет на сардийском жеребце. На «божественном коне» с ее родины.

Капель слишком хладнокровна и слишком хорошо владеет собой (всегда была такой), чтобы придавать значение этому факту. И она – не поэтесса, как многие куртизанки. Она поет песни, написанные другими. Но все-таки… сардийские кони?

И он жив, и уже почти здесь. После двух лет отсутствия…

Утро проходит: полуденная трапеза, отдых в ее комнатах, прогулка в саду у бамбуковой рощи. Время ползет убийственно медленно.

Когда она сидит на каменной скамье у искусственного озера, укрытая от солнца листвой сандалового дерева, ей приходит в голову: если Чжоу вызвали в Ма-вай на вторую половину дня, а потом на пир вечером, то сегодня ночью он не вернется домой.

Именно в это время приезжает второй курьер. Управляющий поместьем идет в сад в поисках госпожи Линь. Капели кажется, что управляющий не любит ее, но он никого не любит, так что это неважно.

Кажется, пришло еще одно послание из Ма-вая, на этот раз ей. Такого раньше не случалось. Она гадает, не вызывают ли ее поиграть для них… но нет, уже слишком поздно. И едва ли в Ма-вае испытывают недостаток в музыкантах.

Курьера провожают через ряд публичных комнат и внутренний дворик в сад. Разумеется, только после того, как управляющий предупредил ее о его приходе, чтобы она могла должным образом усесться и приготовиться на одной из скамеек. Она делает вид, что готова.

Курьер кланяется. В конце концов, она новая любимая наложница первого министра Вэня. Такая женщина может обладать властью. Он вручает ей свиток. Она ломает печать и разворачивает его.

Это послание тоже от Вэнь Цзянь, Драгоценной Наложницы. Оно очень короткое. «Не ложитесь рано сегодня ночью, если вы не слишком утомлены. Не во всякое окошко над мраморной лестницей нужно смотреть сквозь слезы».

Вторая строчка взята из знаменитой поэмы о женщине, надолго оставленной в одиночестве. Цзянь изменила несколько слов. Можно представить себе, как она улыбалась, когда писала или диктовала это. А впрочем, это не совсем правда: трудно представить себе эту женщину. Она слишком искусно ускользает и поэтому пугает.

Зато можно почувствовать, как твое сердце начинает слишком сильно биться, когда ты читаешь эти слова на свитке, отпускаешь курьера с серьезным лицом, приказываешь предложить ему еду и питье перед тем, как он отправится обратно в Ма-вай.

Во-первых, откуда Вэнь Цзянь известно о ее существовании? Во-вторых, почему она расположена помогать Капели в чем бы то ни было? А ведь она делает именно это Если это не ловушка или не проверка, конечно.

Капель чувствует себя как ребенок под грузом сложностей.

Управляющий ведет курьера мимо деревьев-пагод. Ее служанка остается, чтобы быть наготове, если ее позовут. Капель сидит одна и смотрит через воду на остров, который Вэнь приказал насыпать посреди озера, выкопанного также по его приказу. Легкий ветерок шелестит листьями над головой, касается ее кожи и волос.

Совсем маленькой девочкой она любила янтарь, абрикосы и музыку. Коней – немного позже, но только смотреть на них. Они ее пугали. Ее глаза привлекали внимание, еще в раннем детстве. Когда она родилась, мать назвала ее Заирой. Нежным именем, оставленным в прошлом, много лет назад…

Глава 17

– Я хочу, чтобы меня развлекали, – заявила Вэнь Цзянь. – Брат, сочини для меня поэму.

Ее двоюродный брат, первый министр, улыбнулся. Он был таким же, каким запомнил его Тай по Девятому кварталу, и когда видел его издали в парке Длинного озера: крупный мужчина, красивый и сознающий это. Он был одет в синий шелк с вышитыми серебром драконами. На левой руке – кольцо с лазуритом.

В окна с открытыми ставнями залетал ветерок, шевеля узкие флажки снаружи. Вечер только начинался. Они находились в Ма-вае, где императоры веками снимали усталость в горячих источниках и где так же долго дворы различных императоров играли в свои знаменитые развратные игры. Совсем недалеко отсюда, с северной стороны, возвышались гробницы Девятой династии.

Поэты писали о таком соединении символов, хотя это было рискованно и следовало проявлять осторожность.

Тай в данный момент не чувствовал желания проявлять осторожность, что было неразумным, и он понимал это. Он был напряженным, как натянутая тетива лука. И Вэнь Чжоу, и брат Тая тоже были здесь.

Они не знали, что он в этой комнате.

Цзянь ради забавы (а возможно, и нет) устроила так, что Тай пришел раньше ее гостей и уселся на скамью из слоновой кости за одним из двух расписанных домашних экранов (летящие журавли, широкая река, вздымающиеся горы, крохотная фигурка рыбака в лодке).

Он не хотел этого делать. Чувствовал себя слишком пассивным, уступчивым. Но, с другой стороны, он не понимал, чего хочет здесь добиться. Он приехал. Это двор. Ему нужно принять решение, выбрать, на чьей он стороне, или отвергнуть выбор. Полезно также было бы остаться в живых, саркастически подумал он. Один из присутствующих здесь уже пытался его убить.

По крайней мере, один из них.

Пока что Тай согласился с тем, что хочет от него Возлюбленная спутница. Он может начать с этого, по крайней мере. Когда они прибыли, служанки Цзянь выкупали его, вымыли ему волосы (серьезно, пристойно, без намека на фривольность, о которой ходили слухи). Потом, в комнате с видом на озеро, они приготовили для него одежды из шелка ляо, более тонкого, чем ему доводилось носить за всю жизнь. В одном стихотворении говорилось, что, по сравнению с обычным шелком, он подобен сверкающему водопаду рядом с мутным ручьем, высохшим в летнюю жару.

Тай вспомнил этот образ, когда одевался. Его платье переливалось, сверкало всеми оттенками зеленого – цвета бамбуковой рощи в меняющемся свете. Его туфли, пояс и мягкая шляпа были черными, с бледно-желтыми драконами. Шляпную булавку украшал изумруд.

Две женщины проводили его – молча, руки в широких рукавах, глаза опущены, – по коридорам из мрамора и нефрита, потом – через внутренний двор, и снова по коридорам в палату, где Вэнь Цзянь, очевидно, собиралась принимать определенных гостей.

Тай не видел ее после их приезда. Она сказала ему в паланкине, что у нее есть план на сегодняшний вечер, но он понятия не имел, что это может быть за план и какова его собственная роль в нем.

Каждую ночь у Куала Нора, глядя, как заходят и поднимаются в небо звезды или луна, он в каждую секунду знал свою задачу Знал, зачем приехал туда. Здесь он был всего лишь одним из многих танцоров и вдобавок не умел танцевать этот танец.

Тай хотел бы, чтобы Цянь был с ним. Вэй Сун он на этот вечер отпустил, и она уехала с отчетом в свой каньлиньский монастырь, расположенный дальше по берегу. У него мелькнула мысль, что теперь, когда он уже приехал, ее обязанности, ее службу можно считать законченной. И почувствовал себя до странности беззащитным, когда она поклонилась и уехала.

Поэт находился где-то в Ма-вае. Он уже гостил здесь раньше. У них не было возможности поговорить до того, как их увели в разные стороны. Цянь почти наверняка дегустирует какое-нибудь знаменитое вино. Интересно, подумал Тай, вели ли себя женщины так же благопристойно с Изгнанным Бессмертным, как с ним?

Две его провожатые довели его до этого зала приемов, показали экраны (автором рисунков на них был Ван Шао) и низкую скамью за одним из них. Любезно предложили ему присесть. Тай мог отказаться, но не знал, что это ему даст. На данный момент самым разумным казалось посмотреть, что затеяла Цзянь. Во что она играет – если это игра.

Он обнаружил, что ему довольно хорошо все видно сквозь маленькие отверстия в экране. С разрисованной стороны он их не заметил. Тай был совершенно уверен, что эти смотровые отверстия и возможность видеть комнату, оставаясь невидимым самому, не случайны. Подняв взгляд, он с удивлением заметил, что потолок сделан из чеканного золота. На нем были выбиты цветы лотоса и журавли. Стены из сандалового дерева, полы из мрамора…

Цзянь улыбнулась его экрану, когда вошла вместе со своим управляющим – не с тем, с которым приехала сегодня утром. (Тот, утренний, вероятно, уже мертв.) Тай подумал, что на дороге, наедине с ним, она улыбалась не так.

Перед тем как выйти из паланкина, чтобы сесть на Динлала и проехать остаток пути верхом, он спросил у нее, поможет ли она ему при дворе.

«Я не знаю», ответила она.

Сейчас Цзянь мне не помогает, решил он. Возможно, он ошибался, но чувствовал, что это правда. А еще чувствовал себя трусом, сидя здесь. Ему хотелось открыто бросить вызов Вэнь Чжоу и брату. В его воображении промелькнула картинка, как он дерется с ними на мечах. Лю совсем не умел обращаться с мечом, но Чжоу, вероятно, не уступал Таю или даже превосходил его. Это была бесполезная мысль: проносить сюда оружие запрещалось. Его заставили отдать мечи сразу же, как только они приехали.

Сквозь экран Цзянь выглядела совсем другой: более спокойной, более безмятежной, полной той торжественности, которая не существовала (не могла существовать), когда она возлегала в надушенном паланкине и чистила личи, прижималась босой ножкой к его бедру.

Она тоже была одета в зеленое: шелк с императорскими фениксами, вышитыми тем же бледно-желтым, как и его драконы. Интересно, означает ли это что-нибудь? Прическа такая же, как раньше: зачесанные на одну сторону волосы. Стиль, которому все подражают. Это производило впечатление на мужчину, который смотрел на нее.

За спиной Тая находилась маленькая, незаметная дверь. Он прямо сейчас мог встать и уйти – если дверь не заперта. Интересно, заперта ли она, подумал Тай. И еще подумал о том, есть ли дверь за другим разрисованным экраном, стоящим под углом к его экрану, у той же стены. Эти два экрана обрамляли пространство для Вэнь Цзянь и ее друзей в Ма-вае, весной.

Он бросил размышлять о таких вещах, когда Цзянь уселась на возвышении в центре зала, приняла из рук управляющего чашку и подала знак впустить гостей.

Высокие двери распахнулись. Вошло несколько человек, только мужчины. Цзянь осталась единственной женщиной в зале. Даже слуги, наливающие вино в нефритовые чашки, были мужчинами. Музыканты отсутствовали.

Среди вошедших оказался Сыма Цянь. Сюрприз. Поэт был должным образом одет и вымыт, в темной шляпе, волосы аккуратно заколоты. Выражение лица настороженное и насмешливое, как и всегда. Тай это отметил, но долго не задержал взгляд на друге. Его внимание привлекли другие. Не первый министр, хотя Вэнь Чжоу тоже вошел вместе со всеми.

Скрытый экраном, молчаливый, испытывающий страх и старающийся с ним бороться, Тай смотрел на своего старшего брата. В первый раз за два года.

Лю еще сильнее поправился, что сказалось на его лице, но больше никак не изменился. Ниже ростом, чем Тай, мягче. В богатом, мрачном, черном шелке мандарина с темно-красным поясом высшего ранга и символическим ключом у пояса, он скромно вошел, официально поклонился и занял место позади Вэнь Чжоу, немного сбоку.

Тай в упор смотрел на него, не в силах оторвать глаз. Страх и ярость.

Он узнал еще одного человека из тех, кто вошел: наследника императора. Еще один сюрприз, если Цзянь наметила на сегодня что-то серьезное. Принц Шиньцзу был печально известен любовью к чувственной роскоши, но его редко видели в городе и никогда – в Северном квартале. Он не ходил к женщинам. Женщин доставляли к нему.

Еще более крупный мужчина, чем первый министр. Короткая бородка, более широкая, чем модно у мандаринов. Как увидел Тай, наследник уже держал в руке чашку вина. Окидывая взглядом зал с того места, где он остановился, у открытого окна, принц улыбнулся Цзянь, которая поклонилась и весело улыбнулась в ответ. Подождала, пока гостям нальют вина, потом произнесла свои первые слова, обращенные к двоюродному брату.

Тай из-за экрана увидел, как Чжоу улыбнулся своей уверенной, ленивой улыбкой.

– Мы держим специальных людей для сочинения стихов, сестра. А ты просишь стихов у единственного из присутствующих, чьи старания тебя наверняка не порадуют.

– Но он ведь постарается? Путь лишь для того, чтобы порадовать меня? – Тай слышал в ее голосе лукавую улыбку.

– Я тебя слишком сильно люблю для этого, – ответил Чжоу. Кто-то рассмеялся, оценив шутку. Тай не видел, кто именно. Вэнь Чжоу прибавил: – И среди нас, кажется, присутствует поэт – по той или иной причине. Пусть он тебя развлекает, сестра. Разве он здесь не для этого?

Справедливый вопрос: поэт некоторое время назад покинул город, попав, как обычно, в немилость, и она была связана с Цзянь и со стихотворением. Изгнанный Бессмертный, и на небесах, и на земле. Такие ходили слухи.

Цзянь лишь улыбнулась. Тай начинал понимать, что у нее больше дюжины разных улыбок. Эта была ближе к улыбке кошки, играющей с мышью, он ощутил это еще в паланкине. Ему пришло в голову, что ее цель сегодня – не развлечение. Интересно, понял ли это Чжоу?

Тай вдруг содрогнулся и сам не понял почему. В тех сказках, которые рассказывала когда-то нянька, так мог задрожать тот, кто прошел по тому месту, где когда-нибудь будет его могила. Если ты никогда так не дрожал, говорила она, значит, тебе суждено умереть в воде или остаться не погребенным.

Его брат слышал те же сказки из того же источника. Знал те же фрукты из сада, те же качели на дереве в саду отца, речку, где можно было плавать и ловить рыбу, листья павловнии на дорожке, опавшие все сразу осенью. Тех же учителей, закаты, птиц, возвращающихся в конце зимы, те же пронизанные молниями летние грозы в детстве, в комнате, где они вместе слушали гром…

– Я опасаюсь предлагать господину Сыме прочесть стихи после тех, последних, которые он нам читал в Да-Мине, – сказала Драгоценная Наложница. – В них говорилось о древнем императоре и его возлюбленной. – Она смотрела на поэта и не улыбалась.

– Я огорчен до глубины души, и эта печаль останется со мной до конца дней, если что-то из написанного вашим слугой не доставляет удовольствия вам или Сыну Неба, – серьезно ответил Сыма Цянь.

– Ну, – произнес первый министр с ухмылкой, – могу вам сказать, что многие из них не доставили удовольствия мне.

Опять кто-то рассмеялся. Возможно, тот же человек. Цянь посмотрел на Вэня и снова поклонился.

– Жизнь учит нас мириться с некоторыми огорчениями, – тихо произнес он.

На этот раз рассмеялась Цзянь. И захлопала в ладоши.

– Братец, братец, – воскликнула она, – никогда не играй в слова с поэтом! Разве ты этого не знаешь?

Вэнь Чжоу покраснел. Тай боролся с желанием улыбнуться.

– Я склонен считать, что именно опальному поэту, не имеющему официального ранга, следует быть осторожным, – холодно ответил первый министр.

Тай инстинктивно взглянул на брата. Он в детстве часто смотрел на Лю, пытался понять, о чем тот думает. Лицо Лю оставалось бесстрастным, но взгляд его внимательных глаз переместился с женщины на поэта, потом быстро – на человека, который неожиданно прервал последовавшее молчание.

– Есть много способов измерять ранг, учил нас Учитель Чо, – тихо произнес принц Шиньцзу. – Кстати, по вопросу об осторожности: у меня есть вопрос к первому министру. Хотя я боюсь помешать удовольствиям нашей дорогой Цзянь.

– Вам, единственному из всех, нет необходимости этого бояться, – приветливо ответила Вэнь Цзянь.

Тай не знал, как это понимать. И как понимать поведение принца, который прислонился к стене у окна и держал в руке чашку так небрежно, что вино за малым не выплескивалось из нее. Голос Шиньцзу звучал более резко, чем ожидал Тай. В сущности, он никогда не слышал, как говорит наследник. До него только доходили слухи.

– Разумеется, я к вашим услугам, уважаемый господин, – Вэнь Чжоу поклонился.

Ему пришлось это сделать. Тай подумал, что это не доставляет министру удовольствия. Сам он уже устал, сидя в своем укрытии и пытаясь уследить за линиями связи и напряжения в зале, прочесть хотя бы лежащий на поверхности смысл, не говоря уже о глубинном.

– Благодарю, – ответил принц.

Он выпил вина. Жестом подозвал слугу, подождал, пока тот наполнит чашку. Все в зале ждали. Когда слуга отошел, Шиньцзу снова непринужденно прислонился к стене. Посмотрел на Вэнь Чжоу.

– Что вы делали с Ань Ли? – спросил он.

Тай за экраном обнаружил, что дышит осторожно.

– Мой господин, вы предлагаете обсуждать государственную политику? Здесь? – Чжоу выразительно посмотрел сначала на поэта, а потом на двух-трех других человек в зале.

– Да, – хладнокровно согласился Шиньцзу. – Среди прочих вещей, я бы хотел знать, какова государственная позиция в этом вопросе.

Снова наступило молчание. Имеет ли наследник императора право требовать этого от первого министра? Тай понятия не имел.

– Сестра, – начал Чжоу, поворачиваясь к женщине в зале. – Несомненно, приятное собрание в весенний вечер не…

– По правде говоря, – перебила его Цзянь, довольно мягко, – признаюсь, мне бы тоже хотелось это знать. Насчет Ань Ли. В конце концов, – она одарила всех присутствующих изысканной улыбкой, – он – мой приемный сын! Мать всегда волнуется, знаете ли. Постоянно.

На этот раз тишина была почти болезненной. Чжоу оглянулся через плечо на Лю. Брат Тая сделал маленький шажок вперед (очень маленький). Поклонился Цзянь, потом принцу.

– Мой господин принц, благородная госпожа. Насколько нам известно, губернатор Ань покинул столицу. – Это было правдой, и Тай знал об этом, но это не давало ответа ни на один из вопросов.

– Покинул, – быстро произнес Шиньцзу. – Три дня назад, вечером.

– А его старший сын уехал еще раньше, – прибавила Цзянь. Теперь она не улыбалась. – Ань Рон отправился на северо-восток. С маленьким отрядом, на хороших конях.

– Тем не менее Рошань поехал на запад, – сказал Лю. Тай понял, что его брат уводит их от того вопроса, который хочет задать принц, каким бы он ни был.

Безуспешно.

– Нам это известно, – сказал Шиньцзу. – Он встретился с вашим братом на дороге в Чэньяо.

Тай перестал дышать.

– С моим братом? – переспросил Лю.

Он казался потрясенным, и это не было притворством. Лю умел искусно скрывать свои чувства, но не симулировать их.

– С Шэнь Таем! – одновременно с ним воскликнул первый министр. – Зачем он это сделал?

– Я бы предположил, что речь шла о сардийских конях, – небрежно заметил Шиньцзу. – Но обсудить хотел не это.