Текст книги "Поднебесная"

Она пыталась сказать ему, что это может произойти…

Тай снова почувствовал раздражение из-за слишком очевидно оценивающего взгляда, которым продолжала смотреть на него его телохранительница. Его телохранительница. Вот почему она никогда не смотрела так на поэта. Цянь ее не нанимал. Он просто… получал удовольствие от ее присутствия.

В компании с поэтом было легко. Он мог говорить, если ты в настроении поговорить, или сидеть молча, по твоему желанию. Тай тряхнул головой. Он поймал себя на том, что невольно возвращается в мыслях к концу своей встречи в карете Рошаня.

Вот почему он пил.

Пипа умолкла, и мелодию подхватила флейта. Сидящий напротив поэт, насколько Тай мог судить, впервые отставал от него на несколько чашек вина. В его глазах не было осуждения. И насмешки тоже. Можно сказать, что это само по себе являлось своего рода осуждением.

Таю не хотелось этого говорить, и думать, и вообще ломать себе голову над чем-либо сегодня ночью. Он неопределенно взмахнул рукой, рядом с ним возникла стройная фигурка в бледно-голубом шелке и налила ему вина. Он смутно чувствовал ее духи, видел вырез ее платья. Мода Синаня этого сезона, наверное. Они уже почти приехали туда. Он отсутствовал два года. Они почти приехали…

– Обычно женщина лучше вина помогает прогнать мысли. И почти всегда полезнее для головы, – Цянь по-доброму улыбался.

Тай уставился на спутника.

Поэт тихо прибавил:

– «В глубине леса я слышу лишь птиц». Тебе не нужно ничего говорить, но я слушаю.

Тай пожал плечами:

– Я здесь. Мы живы. Имени моего брата не было в письме. Я бы сказал, что это была хорошая встреча. Уважительная. Многое прояснила…

– Ты бы так сказал?

Именно этот спокойный, глубокий взгляд, а не сами слова погасили в нем охоту иронизировать.

«В глубине леса…» Его ответ был недостойным – и этого человека, и того, что только случилось, и того, что переживал сейчас Тай. Пипа зазвучала снова, присоединившись к флейте. Музыканты играли очень хорошо.

– Прости, – сказал он, опустив голову. Потом снова поднял глаза. – Ты мне сказал сегодня утром, что у тебя такое ощущение, будто что-то приближается. Ты навал это хаосом.

– Я так сказал.

– Думаю, ты прав. Думаю, это почти наверняка так.

– И ты хочешь что-то предпринять? Это тебя беспокоит? Шэнь Тай, нам нужно помнить, кто мы такие. Пределы наших возможностей.

И, в конце концов, Тай сказал то, что думал (или о чем старался не думать):

– Я мог убить его. В карете. Он немолод. Его мучит сильная боль, все время. А у меня был кинжал. Понимаешь? Я был там, и я слышал, как он говорит, и думал: вот что я должен сделать! Ради империи. Ради всех нас. – Он отвел глаза. – У меня никогда в жизни не возникало такого чувства.

– Ну ты говорил о том, что готов убить кого-то, когда мы ехали…

Говорил. И имел в виду Синь Луня…

– Это другое. Тогда речь шла о смерти Ян я. О мести… А сейчас я чувствовал, что обязан убить Рошаня и погибнуть сам. Обязан… всем остальным. От меня это требовалось. Пока еще не поздно.

Он видел, что в конце концов заставил собеседника встревожиться.

– Каковы его намерения?

– Он покинул Синань и отправился обратно на северо-восток. Его сын уже уехал. Рошань боялся оставаться в городе. Говорил, что Вэнь Чжоу его вынуждает. У него письмо Синь Луня. Из него ясно, что первый министр пытался меня убить.

– В это кто-то поверит?

– Думаю, да. У Рошаня есть люди, в том числе стражники Золотой Птицы, которые видели, что убийство Луня организовал Чжоу. Потому что тот слишком много знал.

Он никогда не видел поэта таким.

– Он уехал на северо-восток. С какой целью?

Тай просто смотрел на него.

– Тебя бы убили сразу же, – наконец произнес Цянь. – Ты это понимаешь, конечно?

– Конечно, понимаю. Иногда приходится мириться с этим, правда? Это и есть храбрость, так? У солдата? Думаю, сегодня я был трусом.

Тай снова осушил свою чашку.

Поэт покачал головой:

– Нет. Закончить жизнь, даже две жизни, таким образом? И жизнь других людей на дороге. Ты не был готов притвориться богом.

– Возможно. Или я не был готов примириться с собственной смертью. Предложить свою жизнь. Возможно, дело в этом.

Поэт уставился на него. Потом произнес:

 
Полная луна упала с неба.
Журавли летят сквозь облака.
Волки воют. Не найти покоя,
Потому что я бессилен склеить
Вдребезги разбитый мир.
 

Сыма Цянь прибавил:

– Я люблю человека, который это написал, я тебе уже говорил. Но Чань Ду возлагает такое тяжелое бремя. Долг, учитывая все задачи, может говорить о высокомерии. Он внушает мысль о том, что мы можем знать, что нужно делать, и делать правильно. Однако мы не можем знать будущего, друг мой. Если вообразить, что мы можем, это потребует от нас так много. А мир сломан не больше, чем всегда…

Тай посмотрел на него, потом перевел взгляд в другой конец комнаты.

Вэй Сун исчезла. Он не понял куда. А музыка все продолжала играть. Она была очень красивой…

Часть третья

Глава 15

Тай очнулся от еще одного сна, который ускользнул от него, как ускользнул когда-то лосось из его детских рук в холодной реке. Пришло осознание утра.

На этот раз это был не сон о женщине-лисе. Ни желания, ни ощущения удовлетворенного желания. Вместо этого возникло ощущение тоски, потери, словно что-то или кто-то уходит, уже ушел, как и сам сон. Жизненный путь? Человек? Порядок мира? Все вместе?

«Я бессилен склеить вдребезги разбитый мир».

Ему пришло в голову, еще в полусне, что те слова, которыми Чань Ду выразил свою знаменитую печаль, предполагают существование других миров, наряду с нашим. Других, которые, возможно, нужно склеить или исправить. Это не одно и то же, подумал Тай, хотя одно значение переходит в другое, как это обычно бывает в поэзии.

Потом и эта мысль улетела прочь, когда раздался стук в дверь, и Тай понял, что уже слышал его, во сне, и что именно стук разбудил его, прогнав сон по реке лунной ночи.

Он бросил взгляд на соседнюю постель. Она была пуста, на нее никто не ложился, – как обычно, хотя поэт был трезв, когда Тай покинул его после их разговора вчера ночью.

Вэй Сун и двое солдат находились во дворе, когда он пересекал его, чтобы лечь спать. Они проводили его до двери комнаты. Было ясно, что они собираются остаться снаружи. Теперь уже трое охранников. Рошань предупредил его, чтобы он был осторожен. Тай не сказал об этом Сун, но она все равно отдала распоряжения. Он ничего не сказал, и даже не пожелал ей спокойной ночи.

Еще раз раздался стук в дверь. Не повелительный и не требовательный. Но его звала не телохранительница, это он понял по учтивости стука.

Снаружи раздался голос, тщательно отмеренный по высоте тона и изысканно воспитанный:

– Достопочтенный Шэнь Тай, прошу обратить внимание на присутствие скромного слуги и его просьбу.

Тай сел на постели.

– Вы не высказали никакой просьбы, и я не знаю, на чье присутствие я должен обратить внимание.

– Дважды со стыдом кланяюсь. Простите меня, благородный господин. Мое имя слишком незначительно и недостойно упоминания. Но мне доверен пост помощника управляющего хозяйством Блистающей и Высокой Спутницы. Благородного господина просят выйти во двор.

– Она здесь?

Управляющий ответил, с легким оттенком суровости в голосе:

– Нет-нет, она находится в Ма-вае. Нас послали препроводить вас туда, со всей учтивостью.

Тай начал поспешно одеваться.

Это было начало. Можно сказать, что это началось еще у Куала Нора, когда Бицан шри Неспо привез ему письмо. Или в Чэньяо, когда губернатор Второго и Третьего военных округов пытался завладеть им и его конями, и даже послал к нему ночью свою дочь. Шелковый намек на то, что может произойти дальше.

Можно сказать, что четкого начала чего-либо никогда в жизни не бывает. Разве только в тот момент, когда ты делаешь первый свой вдох в этом мире.

Или можно сказать, что это начинается сейчас.

Потому что Блистающая и Высокая Спутница также носит титул Драгоценной Наложницы, и зовут ее Вэнь Цзянь. Двор не стал ждать, пока он доберется до Синаня. Он сам пришел за ним.

Тай плеснул на лицо воды из таза. Поспешно подвязал волосы, потом сделал это заново, но получилось не намного лучше. Потер пальцем зубы. Воспользовался ночным горшком. Прицепил мечи, надел сапоги и подошел к двери. За мгновение до того, как открыть ее, ему в голову пришла одна мысль.

– Вэй Сун, прошу тебя, отзовись.

Молчание. Тай перевел дыхание. Ему действительно не хотелось входить в конфронтацию, но…

– Управляющий, где моя каньлиньская телохранительница?

Управляющий, стоящий за дверью, прочистил горло. Тем не менее голос его звучал так же ровно, как и прежде:

– Блистающая и Возвышения Спутница не всегда благосклонно относится в каньлиньским воинам, мой господин.

– Не все к ним так относятся. Но какое это имеет отношение к данным обстоятельствам?

– Ваша телохранительница упорно пыталась помешать нам постучать в вашу дверь.

– Это входило в ее обязанности, так как я спал. Еще раз спрашиваю: где она?

Колебание.

– Она здесь, конечно.

– Тогда почему она мне не отвечает?

– Я… я не знаю, мой господин.

Зато Тай знал.

– Управляющий, до тех пор пока Вэй Сун не отпустят те, кто ее держит, и пока она не поговорит со мной, я не открою эту дверь. Не сомневаюсь, что вы можете ее выломать, но вы говорили об уважении и учтивости. Жду от вас и того, и другого.

Не самый приятный способ начать день. Он услышал быстрые, тихие переговоры снаружи. Он ждал.

– Господин Шэнь, – наконец услышал он ее голос. – Мне стыдно. Я не смогла помешать им нарушить ваш покой. – Они, должно быть, держали ее. А она отказывалась говорить, пока ее не освободят.

Тай открыл дверь и окинул взглядом сцену перед ним. Управляющий согнулся в поклоне. В утреннем свете стояла дюжина солдат. Двое были ранены; один из них лежал на земле, ему оказывали помощь, второй стоял, но держался рукой за кровоточащий бок. Оба, как он с облегчением увидел, кажется, не сильно пострадали. Сун стояла среди них. У нее отобрали мечи. Они лежали рядом с ней. Голова ее была опущена.

Очевидно, она дралась за него с императорскими солдатами. Тай увидел двух других его ночных охранников. Они стояли на коленях в стороне, целые и невредимые.

Солдаты Тая, намного превосходящие численностью вновь прибывших, столпились на середине двора. Но разница в численности не имела значения. Этот управляющий возглавлял гвардейцев императора Тайцу, да правит он счастливо тысячу лет на Троне Феникса. Это были отборные солдаты дворца Да-Мин. С ним не сражаются, им ни в чем не отказывают, если ты не хочешь, чтобы твою голову надели на копье и выставили у городских ворот.

Тай увидел среди своих солдат поэта. Цянь сегодня утром не выглядел любопытным и насмешливым. Он казался обеспокоенным и настороженным, хоть и взъерошенным, как всегда: волосы растрепаны, пояс перекошен.

Во дворе позади них собралась толпа. Люди сбежались рано утром, чтобы посмотреть, что происходит и почему здесь придворная стража. Кого они пришли схватить, или вызвать, или кому оказать почет.

Второй сын генерала Шэнь Гао, бывшего Командующего левым флангом на Усмиренном западе, осторожно произнес:

– Управляющий, вы оказываете мне слишком большую честь.

Управляющий отработанным движением распрямился после поклона. Он был старше Тая, у него было мало волос, только бахрома по бокам головы. Он отращивал тонкие усики, вероятно следуя моде. Меча он не носил. Черное платье гражданского чиновника, красный пояс его ранга, у пояса ключ, символизирующий его должность.

В ответ на слова Тая управляющий снова поклонился, на этот раз – приложив кулак в ладони. Они обставили это очень официально, подумал Тай. Это действовало ему на нервы.

Внезапно он мысленно увидел картину яркую, словно написанную искусным мастером, картину гор, окружающих Куала Нор весной и вздымающихся все выше и выше. Людей нет, одни птицы, горные козы и овцы на склонах, и еще озеро внизу.

Он тряхнул головой. Посмотрел налево и увидел ожидающий его паланкин. Тай заморгал. Паланкин был ослепительным. Он сверкал на солнце. По сравнению с ним вчерашняя карета Рошаня была похожа на базарную повозку крестьянина.

Золото украшало четыре его столба. Ручки для носильщиков были украшены слоновой костью и ониксом, и Тай был совершенно уверен, даже издалека, что они из сандалового дерева. Занавески из тяжелого, вышитого шелка, с символом феникса, были желтого цвета, который позволено использовать только императорскому дому. Перья зимородка были повсюду – переливающиеся, сверкающие. Их было слишком много; такое изобилие било по чувствам, если ты знал, как они редки, из какой дали привезены и сколько должны стоить.

Тай увидел украшения из нефрита на стыках креплений кабинки к шестам, внизу и вверху. Белый нефрит, бледно-зеленый и темно-зеленый. Ручки достаточно длинные для восьми носильщиков (не четырех или шести), и восемь человек стояли рядом с бесстрастными лицами, чтобы отнести его в Ма-вай.

Тай уже пытался, безуспешно, как оказалось, сохранить самообладание, некую дистанцию, вчера, когда Ань Ли подозвал его у дороги. Он попытался сделать это еще раз.

– Вэй Сун, возьми свое оружие и распорядись оседлать Динлала, – он взглянул на управляющего. – Я предпочитаю ехать верхом. Однако буду рад вашему сопровождению.

Управляющий сохранял абсолютное самообладание, его лицо выражало официальное сожаление.

– Боюсь, вашей телохранительнице нельзя вернуть оружие. Она обнажила его против стражников императора. И должна, конечно, быть наказана.

Тай покачал головой:

– Это неприемлемо. Она выполняла приказ не тревожить меня ночью. Уже были покушения на мою жизнь. Полагаю, ваша хозяйка это знает. Если я погибну, империя понесет большую потерю. И я не имею в виду свою собственную недостойную жизнь.

Очень слабый намек на смущение на гладком лице этого человека, которое он быстро подавил.

– Даже в этом случае, мой господин, она все же…

– Она сделала именно то, что ей было приказано в интересах Катая и ее нынешнего хозяина. Мне любопытно, господин помощник управляющего: ваши солдаты объяснили свои намерения? Они предложили ей постучать в дверь и обратиться ко мне?

Молчание. Он повернулся к Сун.

– Вэй Сун, докладывай: они это сделали?

Теперь она высоко подняла голову.

– К сожалению, все было не так, мой господин. Они поднялись на крыльцо, не обращая внимания на просьбы остановиться. Проигнорировали просьбы объяснить свое поведение. Вот этот, управляющий, двинулся прямо к вашей двери.

– Но ты, конечно, видела императорскую ливрею?

– Мой господин, ливрея может оказаться маскировкой. Это известный прием. Людей убивали с помощью этой уловки. А паланкин появился позднее, после моей схватки с солдатами. Мне стыдно, и я сожалею, что огорчила вас. Разумеется, я приму любое положенное мне наказание.

– Никакого наказания! – категорично заявил Тай. – Управляющий, я сам отвечу перед вашей хозяйкой за мою служанку, но не поеду с вами по доброй воле, если ей будет причинен какой-либо вред или если ей не позволят охранять меня.

– Ранены солдаты, – повторил управляющий.

– Она тоже, – возразил Тай.

Это было правдой. Он видел порванную тунику и кровь на плече Сун. Ее, наверное, больше огорчает поражение в схватке (с дюжиной самых хорошо обученных солдат Да-Мина), чем что-то другое. Он произнес нарочито холодно:

– Если найдется кто-нибудь, кто сможет подтвердить ее доклад, смею сказать: вина лежит не на моей телохранительнице, и не ее следует наказать. Так я и скажу в Ма-вае. – Он повысил голос. – Сыма Цянь, будь добр, помоги.

Иногда полезно назвать в разговоре имя знаменитого человека и посмотреть, что будет дальше. В другое время и в другом месте он мог бы позабавиться.

Управляющий резко обернулся, споткнувшись, словно подхваченный порывом ветра. Он увидел поэта, который услужливо шагнул вперед, чтобы его заметили. Управляющий быстро отвесил два поклона, но его самообладание явно пошатнулось.

Цянь приветливо улыбнулся:

– Не думаю, к моему великому огорчению, что госпожа Вэнь Цзянь этой весной меня любит. Я был бы польщен и благодарен за возможность выразить ей свое уважение, если бы мне представился такой случай.

Он намекал на это, вспомнил Тай, во время их первой беседы. Причина, по которой он покинул Синань.

– Господин Сыма, – пролепетал управляющий. – Вот неожиданность! В компании с господином Шэнь Гао, то есть Шэнь Таем…

– Поэты появляются в странных местах. Я был здесь сегодня утром и видел, как ваши солдаты отказались объяснить свои действия у двери господина Шэня. Полагаю, телохранительница обязана была реагировать на такой отказ в соответствии с кодексом Каньлиня. Хань Чан, поэт Седьмой династии, написал стихи по этому поводу, которые восхваляют их преданность. Эта была любимая поэма прославленного отца нашего великого императора, ныне ушедшего к богам и к своим предкам. Возможно, он в этот самый момент слушает, как Хань читает их на одном из девяти небес. – Цянь благочестиво воздел руку к небу. – Мы же, среди пыли и шума мира, лишь можем надеяться, что это действительно так.

Таю захотелось расхохотаться, так растеряно выглядел управляющий. Вместо этого он постарался сохранить серьезное лицо и произнес так важно, как только смог:

– Управляющий, меня сопровождают прославленный господин Сыма, каньлиньская телохранительница и отряд солдат, отданных под мое личное командование губернатором Сюй Бихаем. Я поеду с ними. Я польщен приглашением вашей хозяйки явиться к ней и выеду в Ма-вай немедленно. Вы окажете мне честь отправиться вместе со мной?

Он произнес это громко, поскольку хотел, чтобы его услышали люди.

С этого момента, подумал он, многое будет напоказ – положения и позы. Он достаточно хорошо знал двор.

Управляющий Вэнь Цзянь, разумеется, знал его лучше. Но сейчас у этого человека был крайне смущенный вид. Он снова прочистил горло, переступил с ноги на ногу. Повисло неловкое молчание. Казалось, он ждет, но Тай не понимал, чего именно.

– Поедем верхом вместе, – повторил он. – Произошло мелкое недоразумение, ничего страшного. Я с радостью скажу вашей хозяйке, что вы проявили должное усердие.

– Господин Шэнь, ваш недостойный слуга умоляет о прощении. Никто не предполагал, что вы можете отказаться от паланкина. Известно, что вы привязаны к своему коню, и мы хотели убедиться, что он благополучно отправится вместе с нами. Наши солдаты сегодня утром уже забрали его из здешней конюшни. Они должны встретить нас в Ма-вае. Разумеется, никакого вреда не будет…

– Вы взяли моего коня?

Тай почувствовал сильный стук крови в висках. Он заметил, что Вэй Сун подняла свое оружие и стояла совсем рядом с ним во дворе. Императорские стражники не сделали попытки ей помешать. Сыма шагнул вперед и встал рядом с ней. Лицо поэта теперь стало холодным, широко раскрытые глаза смотрели настороженно.

Тай обратился к Сун:

– Динлала охраняли?

– Как обычно, мой господин, – ответила она.

Управляющий опять прочистил горло. Совершенно очевидно, утренняя встреча разворачивалась совсем не так, как он ожидал.

– Двое их трех солдат, охранявших коня, как я понимаю, быстро отошли в сторону, как им и следовало, учитывая, кто мы такие.

– А третий? – спросил Тай.

– Третий, к моему великому сожалению, предпочел обнажить меч против офицеров дворцовой стражи дворца.

– Защищая моего сардийского коня, подарок принцессы Чэн-Вань! Как ему и было приказано. Управляющий, где он?

– Мне сообщили, что он, к сожалению, скончался от полученных ран, мой господин. Могу ли я принести мои сожаления? И надеюсь, что кончина безымянного солдата не…

Тай выбросил вперед обе руки с растопыренными пальцами ладонями вперед, требуя замолчать. Это был жест силы, вызова. Жест начальника, прерывающего подчиненного – прилюдно. Еще не закончив его, он попытался разобраться, действительно ли он выше рангом, чем этот человек. Тай был военным офицером среднего уровня, причем – чисто символически, но одновременно – сыном прославленного генерала и, что важно, младшим братом главного советника первого министра. Но этот управляющий в черном платье с красным поясом мандарина восьмой степени, занимающий высокое положение в хозяйстве Возлюбленной Спутницы, был рангом выше него по всем возможным…

Нет. Это не так! И именно поэтому этот человек снова поклонился, а не возмутился жестом Тая. Управляющий знал.

Тай теперь был намного выше всех других званий, рангов и расстановок сил, он стал братом особы из императорской семьи. Ли-Мэй. Принцессы Ли-Мэй, которую возвысили до положения члена семьи императора перед тем, как отправить на север для замужества.

В Катае времен Девятой династии императора Тайцзу такое родство имело большое значение. Именно поэтому Лю сделал то, что он сделал, принеся сестру в жертву своему честолюбию.

И именно поэтому Тай мог стоять здесь, вытянув руки вперед, чтобы заставить замолчать другого человека, и видеть, как мандарин из дворца Да-Мин стоит перед ним сконфуженный.

Тай произнес сквозь стиснутые зубы, борясь с гневом (ярость могла его погубить, ему необходимо было думать):

– Он не безымянный. Его звали Уцзянь Нин. Солдат армии Второго округа, из крепости у Железных Ворот, посланный комендантом охранять меня и моего коня. Он служил императору, подчиняясь приказам своих командиров, в том числе – и моим.

Он пытался, пока произносил эти слова, вспомнить этого человека, его лицо, слова. Но Уцзянь Нин не сказал ничего, что мог вспомнить Тай. Он просто был рядом, всегда недалеко от Динлала. В памяти Тая всплыло озабоченное выражение его лица с редкими зубами, редеющие волосы, открывающие высокий лоб. Сгорбленные плечи, а может, и нет… Тай испытывал облегчение, что вспомнил его имя. Смог назвать его собравшимся во дворе и – богам.

– Управляющий, я жду официальной реакции на убийство солдата и кражу моего коня.

«Кража» – сильное слово. Он был слишком зол и увидел, как Цянь взглянул на него, поджав губы, словно призывал к осторожности.

Затем – небольшое движение в переполненном дворике – он увидел еще что-то. Каким бы незаметным ни было это движение, казалось, все мужчины и женщины (девушки из музыкального павильона к тому моменту тоже вышли во двор) на этом открытом пространстве в утреннем свете увидели одно и то же и среагировали одновременно, словно в классе какого-то учителя танцев.

Из-за шелковых занавесок паланкина появилась рука. Два пальца вытянулись в сторону управляющего и медленно согнулись.

Пальцы были унизаны кольцами, как видел Тай, а ногти – накрашены красным. Затем он очутился на коленях, пригнув голову к земле. Как и все люди во дворе, за исключением стражников и управляющего.

Тай позволил себе осторожно поднять взгляд и взглянуть, с сильно бьющимся сердцем и с сумбуром в голове. Управляющий три раза поклонился и медленно зашагал к занавешенному паланкину, словно к месту собственной казни.

Тай наблюдал, как этот человек выслушал то, что ему сказали из паланкина. Отступил в сторону, снова поклонился, оставаясь бесстрастным. Рука снова появилась из-за желтого шелка и во второй раз поманила двумя пальцами, тем же жестом, но на этот раз – Тая.

Все изменилось. Все-таки она оказалась здесь сама.

Тай поднялся. Отвесил такой же тройной поклон, как раньше управляющий. Тихо сказал Сун и Цяню:

– Оставайтесь со мной, если сможете. Это будет не быстро. Сделаю все возможное, чтобы обеспечить вашу безопасность и безопасность солдат.

– Нам ничего не грозит, – ответил Сыма Цянь, по-прежнему стоя на коленях. – Мы прибудем в Ма-вай, так или иначе.

– Господин Шэнь, – услышал он голос телохранительницы. Она смотрела на него со странным выражением лица. – Будьте осторожны. Она опаснее, чем женщина-лиса.

Он это понимал.

Тай спустился по ступеням с крыльца, пересек пыльный двор через толпу коленопреклоненных людей и оказался рядом с паланкином с задернутыми занавесками.

Он громко сказал, глядя на управляющего и командира императорской стражи рядом с ним:

– Отдаю моих спутников под вашу защиту. Если мой конь пропадет или пострадает, я возложу вину на вас обоих, – офицер кивнул, стоя прямо, как древко знамени. Управляющий был бледен.

Тай посмотрел на задернутые занавески. У него пересохло во рту. Офицер показал рукой на мечи и сапоги Тая. Тай снял их. Управляющий отдернул занавеску, ровно настолько, чтобы Тай вошел. Занавески паланкина опустились с шелестом. Его окружил аромат и мягкий, просачивающийся сквозь шелк свет, который, казалось, льется не из того мира, который он только что покинул.

Конечно, так и было. Здесь, внутри, был уже другой мир.

Он смотрел на нее. На Вэнь Цзянь.

Тай в своей жизни успел повидать несколько красивых женщин, иных – совсем недавно. Подосланная женщина-воин из Каньлиня, которая приехала на озеро, чтобы убить его, отличалась ледяной красотой, холодная, как Куала Нор. Дочери Сюй Бихая были изысканно красивыми, а старшая – даже более того. Весенняя Капель была золотистой и прекрасной, она славилась этим. Лучшие куртизанки в лучших домах Северного квартала были красивыми, как цветы: студенты писали для них поэмы, слушали их пение, смотрели на их танцы, следовали за ними наверх по нефритовым ступеням.

Но никто из этих женщин, ни одна из них, не могла сравниться с этой в блеске ее красоты. А она сейчас даже не танцевала. Она просто сидела напротив, откинувшись на подушки, и оценивающе смотрела на Тая огромными глазами под искусно подбритыми бровями.

Он уже видел ее издалека, в парке Длинного озера, на праздничной церемонии, сидящую с императором и придворными на высоком балконе Да-Мина, вдали от обычных людей, над ними, ближе к небу.

Здесь она не была вдали от него. Она сидела сокрушительно близко, и они были одни. И, кажется, одна маленькая, босая ножка с высоким подъемом прикасалась к наружной стороне его бедра. Совсем легонько, словно нечаянно, сама того не подозревая.

Тай с трудом сглотнул. Цзянь улыбалась и не торопясь рассматривала его, совершенно непринужденно.

Весь двор на имперской почтовой станции, полный людей, видел, как он сел в ее паланкин. Мужчину могли убить за то, что он остался наедине с возлюбленной императора. Если только этот мужчина не евнух, или – внезапная мысль – его могли сделать евнухом вместо того, чтобы перерезать ему глотку. Тай пытался найти место, куда безопасно было бы устремить свой взгляд. Свет мягко сочился сквозь шелк.

Она сказала:

– Я рада. Ты достаточно красив. Лучше, когда на мужчину приятно смотреть, ты согласен?

Он ничего не ответил. Да и что можно ответить на такое? Тай опустил голову. Ее ножка шевельнулась у его бедра, словно нечаянно. Она согнула пальцы ног. Он это почувствовал. В нем вспыхнуло желание. Он изо всех сил старался его подавить. Опустив голову чтобы избежать взгляда этих глаз, он увидел, что ногти на ее ногах выкрашены темнокрасным, почти пурпурным цветом. Для взгляда не находилось безопасного места. И с каждым вдохом он чувствовал аромат ее духов.

Тай заставил себя поднять взгляд. У нее был широкий рот с полными губами, лицо имело форму сердца, кожа безупречная, а вырез ее тонкого летнего голубого шелкового платья был глубоким. Он увидел подвеску из слоновой кости в виде тигра между пышными выпуклостями ее грудей.

Ей двадцать один год, она родом из известной семьи на юге. Приехала в Синань в шестнадцать, чтобы выйти замуж за принца из семьи императора. За его восемнадцатого сына. Потом светлейший император Тайцзу, отец ее мужа, однажды вечером увидел, как она танцует во дворце под аккомпанемент флейты (эта история широко известна), и к тому моменту, когда закончились музыка и танец, течение ее жизни и жизни империи изменилось навсегда.

Благочестивые люди заявляли (шепотом), что дальнейшее было профанацией брака и семьи. Восемнадцатый сын согласился принять в подарок особняк побольше, другую жену и изысканных наложниц. Время при дворе текло в приятных занятиях. Во дворце и в Ма-вае звучала музыка, и женщина танцевала для императора. Поэты начали писать о четырех великих красавицах.

Императрице предложили следовать своей очевидной склонности к общению с богами и удалиться в монастырь за пределами Синаня и дворца, чтобы проводить жизнь в молитвах. Сестра Тая отправилась вместе с ней.

Он воспользовался этим быстро промелькнувшим образом Ли-Мэй – смелой и умной, – чтобы вырваться из состояния, которое он ощущал действительно как опьянение. Он подумал, что никакое вино на свете не может сравниться с присутствием этой женщины. Ему пришла в голову мысль, что из этого можно сделать поэму.

Вероятно, кто-нибудь ее уже написал.

Паланкин подняли и понесли. Тай сказал:

– Моя госпожа, вы оказали вашему слуге слишком большую честь.

Она рассмеялась:

– Конечно. Вас не убьют за то, что вы здесь, если вы об этом думаете. Я сказала императору вчера ночью, что собираюсь поехать за вами сама. Хотите личи? Могу его для вас очистить, господин Шэнь Тай. Мы могли бы даже вместе его съесть. Вам известен самый приятный способ вместе съесть плод личи?

Она наклонилась вперед, словно собираясь показать ему прямо сейчас. Он ничего не сказал. У него не было слов, он не представлял, что можно сказать.

Она опять посмеялась над ним, выгнув брови дугой. Еще несколько мгновений смотрела на него. Кивнула, словно какая-то ее мысль получила подтверждение:

– Вы напомнили мне вашего брата, когда выбросили вперед руки, стоя против моего управляющего. Сила, скрытая за учтивостью.

Тай взглянул на нее.

– Мы не очень похожи, моя госпожа. Вы считаете, что он демонстрирует силу?

– Лю? Конечно. Но осторожно, – ответила Вэнь Цзянь. И улыбнулась. – Вы сказали, что чувствуете, какая большая честь вам оказана. Но вы еще и сердиты. Почему вы сердитесь на меня, мой господин? – Ей не нужно было так его называть. Ножка опять шевельнулась, ошибиться было невозможно.

Она использует свою красоту и желание, которое пробуждает у мужчин, в качестве средства, оружия, сказал он себе. Ее длинную шею подчеркивали золотые серьги до самых плеч с жемчужинами, тяжесть золота делала ее более хрупкой на вид. Ее волосы были уложены в пучок, но с одной стороны свободно падали. Знаменитая прическа – изобретенный ею самой стиль «водопад», его теперь копируют во всей империи. Шпильки усыпаны драгоценными камнями, всевозможными, Тай даже не знал названий всех этих камней.

Она как будто нечаянно положила ладонь на его щиколотку У него дух захватило. Она опять улыбнулась. Он осознал, что она проверяет его реакции.

– Почему вы так сердитесь? – еще раз спросила она, и голос ее вдруг прозвучал, как голос ребенка, огорченного несправедливым наказанием.

Он осторожно ответил:

– Один из моих солдат был убит сегодня утром, высокочтимая госпожа. Думаю, вы слышали. Солдат императора. Моя каньлиньская телохранительница ранена и два ваших человека – тоже. А мой сардийский конь…