Текст книги "Навсегда, твой Лукас"

9

Джой

Сестра втискивает папин пикап на парковку позади закусочной «У Грира». Шины хрустят по гравию. Она жмёт на сцепление, переводит рычаг на паркинг и выключает двигатель. Мне сейчас больше всего хочется вернуться домой, забиться под одеяло и предаться жалости к себе. Но Наталии, похоже, это невдомёк.

– А разве мы не едем домой? – Я сползаю на сиденье, не желая вылезать. Час или два назад я умирала от голода, но сейчас мне уже ничего не хочется. – Мама с папой не очень на меня злятся?

– Я с ними поговорила. Сказала, чтобы они немного остыли. Что с тобой всё хорошо, просто тебе нужно разобраться кое с какими вещами.

– Правда? С какими вещами? Ты о чём? – с невинным видом спрашиваю я.

Мы обе сидим, глядя вперёд, в лобовое стекло, но при этом мы полностью настроены друг на друга. Вот так у нас с ней всегда, с моей старшей сестрой. Иногда мы неделями не говорим друг с другом, кроме разве вопроса: когда ты уже наконец выйдешь из ванной?!

Но всё равно мы никогда по-настоящему не отдаляемся.

Я отворачиваюсь и смотрю в окно с пассажирской стороны на огромный глинистый холм, вспучившийся на поверхности земли и словно срезанный сбоку. Деревья на его верхушке цепляются за жизнь из последних сил. Прямо под ним – небольшая рощица и автобусная остановка. Хотя вряд ли это та остановка. Наверное, я ошиблась.

Это же не здесь, а, Лукас?

– Эй, а это разве не Одри, твоя подружка из школы? – говорит Наталия, стуча по стеклу.

– Ага, она. – Я смотрю, как Одри и её мама выходят из закусочной, неся в руках пенопластовые коробочки с недоеденными остатками. Но их машина припаркована ближе нашей, и Одри меня увидит, если только я выйду из машины и начну ей махать или ещё как-то привлекать её внимание, чего мне делать, в общем-то, совсем не хочется.

– Ты же вроде любила с ней играть? – спрашивает Наталия.

– Играть? Натти, мне же не шесть лет!

Мы обе наблюдаем, как мама Одри чуть не роняет свою коробочку, пытаясь достать ключи, но в конце концов ей всё-таки удаётся открыть машину, и они садятся в неё.

– Да я не это имела в виду. Я просто хотела сказать, что вы, насколько я помню, часто проводили время вместе. – Наталия умолкает, потом кладёт руки на руль и вздыхает. – Слушай, насчёт Лукаса. Я знаю, чем ты занимаешься.

Да, мы правда общались довольно много. Машина Одри сдаёт назад и выруливает со стоянки. Но погодите… Наталия не может, просто не может знать всё. Ладно, допустим, ей известно, что мы с Лукасом каждый раз устраивали на свои дни рождения «охоту за сокровищами», но откуда ей знать, где я была сегодня и куда ещё собиралась? Даже я заранее этого не знала.

Если только она уже открывала конверт, который Лукас подсунул под нашу входную дверь ровно год назад, день в день. И если она прочла записку!

– Нет, я не читала записку Лукаса, если ты об этом сейчас думаешь. Но я её видела. Это же я тогда принесла её в твою комнату, глупая.

Наталия?! Принесла первый ключ в мою комнату?!

Ну конечно. Иначе как ещё он мог там оказаться!

Действительно, всё логично. В то утро нам в дверь позвонили полицейские. Им открыли. И они сообщили нам то, что сообщили. Потом задавали вопросы моим родителям. Потом расспрашивали меня – абсолютно не помню о чём именно. Не помню даже, как они выглядели. Или сколько их было. Как будто мой мозг полностью отказывает, стоит мне подумать об этом.

И я никогда не задумывалась, как записка Лукаса попала ко мне в комнату, на мой стол. Конверт с моим именем на нём, выведенным его почерком. Я ведь так и не открыла его тогда. Сунула в нижний ящик стола и больше ни разу не доставала.

До сегодняшнего утра, разумеется.

А в то утро его нашла моя сестра, правильно? И именно Наталия принесла его в мою комнату.

– Где? – только и спрашиваю я.

– Конверт лежал под нашей входной дверью. Мне не хотелось, чтобы его затоптали, когда… ну, ты понимаешь, когда все эти толпы начали ходить туда-сюда.

– Спасибо. – Я сползаю на сиденье ещё ниже, упираясь коленками в бардачок.

– Я его не открывала, – говорит сестра. – Но точно знала, что ты однажды сделаешь это, когда будешь готова. Как видишь, я всё предусмотрела.

– Не всё, – тихонько говорю я. – Ты ведь не знаешь, как я отпугнула его.

– Кого? – спрашивает Наталия.

Запах гамбургеров витает над парковкой, просачивается через открытое окно в наш пикап. Мой живот отзывается голодным урчанием.

– Лукаса, – отвечаю я.

Теперь я понемногу начинаю что-то вспоминать. Это была женщина. Женщина, офицер полиции. Та, что задавала мне вопросы. Она была даже симпатичная. С длинными светлыми волосами, собранными в хвост на затылке. От полицейского как-то этого не ожидаешь.

Она села рядом со мной на диван и мягко спросила: «Можешь вспомнить, когда вы разговаривали в последний раз?»

Конечно, я помню. Ещё бы. В жизни этого не забуду. Это было как раз вечером накануне моего дня рождения. По телефону. Я приглашала его на праздничный завтрак, как я делала это каждый раз, а он каждый раз отказывался, говоря: «Нет, спасибо. Хватит с меня праздничного торта вечером».

Я и сама, конечно, понимала, что иногда ему бывало нелегко с моей семьёй. Слишком уж нас много. Дэйви и Изабель без конца тормошили его, цеплялись за его ноги и клянчили, чтобы он взял их на ручки, кружил или танцевал, поставив их ноги на свои. И ещё я знала, как ему неприятно, когда, скажем, Наталия цеплялась к каким-то слухам о его брате. Я и сама знаю: иногда истории, особенно какие-нибудь нехорошие, липнут к людям, как кленовый сироп к кухонному столу, и от них никак не избавишься.

Но ему не стоило волноваться. Как только мои родные узнали его поближе, они все полюбили его.

«Лукас совсем не такой, как его брат», – говорила я Наталии, когда мы оставались одни.

И я не сомневалась, что это так и есть, хотя на самом деле мало что знала о Джастине, потому что никогда не бывала у них дома. И вовсе не потому, что мои родители слишком меня опекали, а потому, что вряд ли Лукас бы этого хотел. Ему не слишком нравился приятель его матери, Рэнд, и он никогда не знал, какую ещё глупость выкинет его старший брат.

Лукас всегда старался защитить меня.

А я взяла и отпугнула его.

– Не могла ты его отпугнуть, – говорит мне Наталия.

– А вот и могла, – говорю я. – Я чуть не сказала, что люблю его.

Нет, Наталия не повернулась в мою сторону, но я почувствовала, как шевельнулось её тело. Она нарочно старалась не смотреть на меня, как будто зная, что, если она это сделает, я не буду рассказывать дальше.

Но мне хочется поговорить. Я ведь ещё никому не рассказывала о том, что случилось.

– Я не это хотела сказать, – начинаю я. – Я хотела сказать совсем другое.

– Что, например?

– Например, когда он сказал, что не хочет приходить к нам на завтрак, я собиралась сказать что-то вроде: «Ладно, как хочешь, но ты же знаешь, как я люблю, когда ты приходишь».

– Но прозвучало это иначе…

– Да.

Если пристально-пристально смотреть на этот глинистый холм на той стороне, он получается весь размытый, и уже не отличишь дерева от камня и от того, что на самом деле представляет собой всего лишь большой лист оргстекла на железном каркасе.

Я помню, как мы сидели с тобой тогда. Помню дождь.

И историю, которую ты рассказал мне.

Наталия отклоняется на спинку и упирается затылком в подголовник сиденья:

– Ну и что тут такого страшного?

– Я не нравлюсь ему, Натти. Не в этом смысле, понимаешь? Мы же лучшие друзья. Просто друзья. И всё.

Самое замечательное в моей сестре то, что она не моя мама. И не папа. Она не будет пытаться разговорить меня, чтобы я могла излить свои чувства. И не станет говорить, что я делаю что-то неправильно.

Она просто слушает.

– И, наверное, его это сильно смутило, – продолжаю я. – Я даже не знаю, слушал он меня толком или нет. Может, и не слушал, потому что ничего не ответил. Но ты же знаешь Лукаса, он всегда такой. Поэтому, может, он и услышал.

– Так что тебя больше расстраивает? То, что ты сказала ему, что любишь его, или что он ничего не ответил?

Хм. Что ж, если я уже зашла так далеко, нужно идти до конца.

– Нет, не это, – говорю я. – То, что он услышал, меня не огорчает. – Я умолкаю на время, потому что действительно в первый раз вспоминаю всё так ясно. – Вернее, я бы сильнее расстроилась, если бы он меня не услышал. Если бы я не решилась сказать… сказать ему… сказать, что я его люблю.

Наталия кивает:

– Ладно. Послушай, давай пойдём и возьмём себе по бургеру. Уже почти полвторого. А потом ты мне всё-всё расскажешь, как оно было. Идёт?

Мой живот согласно бурчит.

– Ага, идём, – говорю я.

Мы выбираемся из машины и дружно хлопаем скрипучими дверцами.

– Эй, а что означает «особенный Пи»? – спрашивает Наталия, когда мы с ней шагаем ко входу в закусочную «У Грира». – А про тесто – это значит про пиццу, да? И имя – Винсент? «Пицца Винсента»?

Мои ноги словно врастают в гравий. Я резко бью сестру по локтю.

– А ну-ка погоди, – говорю я и бью её снова. – Ты же вроде сказала, что не вскрывала конверт. Так, значит, ты всё-таки в него влезла?!

– Просто заглянула. Одним глазком, – отвечает Наталия и вдруг бросается бежать через стоянку.

Я кидаюсь в погоню, зная, что как только мы войдём в закусочную и сядем, я всё равно расскажу ей всё-всё – начиная с официантки в «Пицце Винсента» и заканчивая Тией и катушкой – «Ракетой». И своими подозрениями, что, может быть, мистер Картер что-нибудь знает. Например, куда Лукас собирался направиться дальше. И я собираюсь уговорить сестру поехать к нему и спросить.

Я ещё не готова сдаться.

Пока ещё нет.

Лукас

– Лукас, прекрати. Это неправда, и ты сам это знаешь. – Джой щиплет меня за руку, сильно, между прочим, и я смеюсь, но она даже не улыбается. – Ведь на самом деле он совсем не так называется, да?

Вот о чём я думаю сейчас, по пути в библиотеку, после того, как нашёл дырку от сучка в форме китового глаза в дереве в форме сердца и спрятал в нём последний ключ. О том, как Джой щипала меня в тот день, когда нас застал дождь и когда я пытался рассказать ей про Скалу Казней. Пару-тройку недель назад, когда мы сломя голову мчались к автобусной остановке возле закусочной «У Грира».

Сам не знаю, почему мой мозг непрерывно делает это – крутит и крутит всякие мысли о Джой, как будто у меня в голове всё время показывают бесконечный фильм.

– Это правда, иначе я не стал бы говорить. Честное слово. Так его и называют, этот остров. По крайней мере, многие.

– Врёшь ты всё. – Она ёжится, и я придвигаюсь ближе, словно хочу согреть её, и случайно задеваю её плечо своим. – Ты меня пугаешь, – говорит она.

Я поспешно отстраняюсь – и только тут до меня доходит, что она имеет в виду не меня, а историю, которую я рассказываю. И я чувствую себя ужасно глупо, потому что раньше я никогда так не смущался рядом с Джой.

– Ну ладно, давай. Рассказывай, что там дальше с этим островом. Иначе мне придётся гадать, и выйдет только хуже.

Я чуть заметно улыбаюсь, потому что с Джой всегда так: ей и страшно, и любопытно одновременно.

– Хорошо, если только ты не будешь больше щипаться.

Она кивает, обхватывает свои плечи руками и снова вздрагивает, но на этот раз я больше не делаю попыток ей помочь. В конце концов, сейчас середина июля, замёрзнуть до смерти ей в любом случае не грозит.

А сидим мы, мокрые с головы до ног, на этой автобусной остановке потому, что Джой внезапно приспичило потратить заработанные деньги.

«Заработала целую кучу! – получил я от неё СМС. – Пойдём к Гриру!»

«А я нет», – написал я в ответ, потому что все деньги, которые я заработал, выгуливая чужих собак, я копил ей на подарок. Но она написала снова: «Ну и отлично. Я плачу за обед».

Мы были всего-навсего в квартале от закусочной «У Грира», когда небо вдруг почернело, наползли тяжёлые тучи и ливень обрушился на нас как Ниагарский водопад. Тогда-то я и вспомнил про автобусную остановку, которую Джастин со своими приятелями помог каким-то старшеклассникам перетащить от самой школы сюда, наверх, когда эти старшеклассники дурачились перед выпускным прошлой весной.

– Дотащили до самой тошниловки Грира, представляешь? – Он явился домой часа в четыре утра, разбудил меня и, сгибаясь от хохота, рассказал, как они корячились, волоча посреди ночи павильон из металла и оргстекла вверх по улице. – Ты бы это видел, Лукулеле. Почти на самый холм. Уржаться можно!

Он вечно так разговаривает – орёт как сумасшедший и придумывает мне всякие дурацкие прозвища. Выглядело это так, словно он сильно выпил, и я боялся, что он разбудит маму. А с тех пор, как ушёл Рэнд, она и так почти не отдыхала, выходя на двойную смену при любой возможности.

– По крайней мере, – говорю я Джой, – так рассказал Джастину про этот остров мой папа, а потом уже Джастин рассказал мне. – Я высовываюсь из-под крыши остановки, выдёргиваю из кустов веточку и рисую ею как указкой невидимую карту на листе оргстекла перед нами. – Вот здесь целая россыпь мелких островков, но большинство из них дикие, без всяких домов, и с берега их почти не видно. Но вот здесь есть один, – я сильнее тыкаю в это место своей веточкой, – на котором стоит белый маяк. Если как следует присмотреться, его видно даже отсюда.

– И это и есть та самая Скала Казней. – Джой чуть закатывает глаза, как будто до сих пор мне не верит.

– Ага. И остров назвали так потому, что раньше сюда привозили осуждённых на смерть преступников.

– И здесь их казнили, да? – говорит она, снова чуть вздрагивая.

– Ну да. В некотором роде. На отливе их привязывали к камням. А потом вода поднималась – и пожалуйста. Больше никаких пленников, и возиться не надо. – Я забрасываю уже ненужную веточку обратно в кусты.

– Жуть какая, – ёжится Джой. – Что, так правда делали? – В её голосе слышится надежда, что это всё-таки неправда.

– Ну, может, и нет, – говорю я. – Если поискать в Интернете, там сказано только, что остров так называется просто потому, что вокруг него много острых камней, во время прилива полностью скрытых под водой. Поэтому рыбаки часто разбивают о них свои лодки, если не знают об этих камнях или не соблюдают осторожность.

– Всё равно звучит очень опасно, – говорит Джой.

– Само собой, опасно. Если ты дурак и сам не знаешь, что делаешь. И если не следишь за приливами и отливами.

– А ты следишь?

– Ну конечно. У меня даже есть специальное приложение в телефоне, – я похлопываю по карману. – А если ты мне не веришь, то туда возят экскурсии. И можно даже арендовать маяк, чтобы переночевать в нём. Поэтому туда всё время ходят катера.

– Правда?

– Правда.

– Ну, тогда ладно. – Она прислоняет голову к моему плечу, и моё сердце начинает так бухать, что я уверен: в этой тишине она его точно услышит.

В тишине.

Ливень перестал. Мои ладони взмокли от пота.

– Теперь, наверное, можно и к Гриру, – торопливо говорю я.

– Ага, пойдём.

Она поднимается, и мы идём, но всю дорогу до закусочной я продолжаю чувствовать тепло в том месте, где её голова касалась моего плеча.

10

Джой

Мистер Картер как будто ничуть не удивлён, увидев нас с Наталией на пороге своего дома. Но он вообще такой, мистер Картер. Он из тех учителей, которые по-настоящему любят детей, и любят учить их, и помнят всех своих учеников, даже тех, которые были у них десять лет назад. Как моя сестра.

– Наталия Фонсека?

– Точно, мистер Картер. Это я.

– И Джой?

Я киваю.

Когда я изложила Наталии свой план, рассказав ей про дядьку в белой майке и про то, как он сказал, что видел Лукаса около своего магазина, она сказала, что знает, где живёт мистер Картер. Однажды она ходила к его дому выпрашивать сладости на Хеллоуин. И его конфеты были самые лучшие.

Даже если там особенно нечего выяснять, сказала она, мы выясним это вместе.

Мы. Она сказала «мы».

Может, мистер Картер расскажет нам что-нибудь полезное, сказала сестра. А потом произнесла любимое присловье моей мамы: «Ну что такого страшного может случиться?»

Мне хотелось возразить ей, что случиться может целая куча всего страшного, но я так и не смогла придумать что, например.

И вот мы оказались здесь.

Разумеется, мистер Картер нам обеим пожимает руки:

– Зайдёте в дом, девочки? Моя жена будет рада вас видеть. – Он улыбается и добавляет: – Она тоже.

Когда мы с Лукасом учились в классе мистера Картера, но ещё не дружили, после уроков мы ждали автобуса на одной и той же остановке, потому что оба жили в апартаментах «Дельфиний сад». По-моему, за весь год мы с ним так ни разу и не разговаривали. А теперь, стоя у дверей дома мистера Картера и слушая его знакомый низкий голос, я вдруг вспоминаю, как впервые по-настоящему увидела Лукаса. Очень живо, прямо как наяву.

Вот он стоит перед всем нашим классом, прямо между столом мистера Картера и американским флагом. Может, он должен прочесть стихотворение, а может – пересказать что-то из книги. А может, его вызвали, чтобы он прочёл с нами клятву верности флагу. Как бы то ни было, он стоит столбом, словно оцепенев, и не может выдавить ни слова.

Я тогда сидела на первой парте, потому что я вообще всегда садилась впереди, если была такая возможность. И я помню, как смотрела на лицо Лукаса, на его глаза, в которых блестели слёзы.

И сейчас я вспоминаю, что я тогда подумала: он, наверное, самый одинокий человек на свете.

– Джой? – окликает меня Наталия, и по её голосу я догадываюсь, что она обращается ко мне уже не в первый раз. Во второй, наверное. – Джой? – Уже в третий. – Ты собираешься зайти?

– Ой, да, конечно.

В доме мистер Картер тут же предлагает нам чай со льдом, и, хотя мы только что поели в закусочной, отказаться вроде как-то невежливо. Мистер Картер знакомит нас с обстановкой.

– Это исторический дом, – поясняет он. Оказывается, всё, что он в нём ремонтировал или обновлял, нужно было согласовывать с Историческим обществом Порт-Беннингтона, даже дверные ручки и полки в кладовой, и по тому, как он об этом рассказывает, ясно, что всем этим он весьма гордится.

– Знаете, он всё здесь делал своими руками, – говорит миссис Картер, подавая нам высокие стаканы, в которых тонко звякают льдинки.

Мы все рассаживаемся в гостиной, и мистер Картер спрашивает:

– Так чем я могу вам помочь, девочки?

Наталия переводит взгляд на меня.

Погоди, Лукас, ты прав. Сейчас, услышав голос мистера Картера, я всё вспомнила.

Ты тогда читал то самое стихотворение, всё верно.

Мистер Картер хотел, чтобы мы научились свободно говорить перед другими людьми – ясно, медленно и с выражением. Если кто-то хотел – разрешалось надеть костюм. Я выучила стишок про весну, цветочки, птичек и всё такое и повязала мамин шарфик с бабочками. А Лукас вышел в мешковатых брюках, которые наверняка достались ему от брата, в чересчур длинном галстуке, болтавшемся вокруг шеи, и с огромной, не слишком искусно нарисованной долларовой купюрой. Не помню уже, то ли мистер Картер подсказал ему первую строчку, то ли он сам её вспомнил. Но сейчас эта картина всплыла так ясно, словно меня ткнули под дых.

 
Папаша дал мне доллар.
Держи, мой умный сын!
 

Это было стихотворение Шела Сильверстайна[2]2
  Шел Сильверста́йн – американский поэт, автор детских книг и музыкант.


[Закрыть], и оно показалось мне до того забавным, что я, придя домой, тоже выучила его наизусть. По крайней мере, мне кажется, что именно поэтому.

 
А я сменял его умно на два
                                 четвертака:
Два лучше, чем один!
 

Глаза мои начинает щипать от подступающих слёз.

– Всё в порядке, Джой, всё хорошо. – Миссис Картер подходит, садится рядом со мной и чуть поглаживает по спине. – Что мы может для тебя сделать, милая? – спрашивает она, чтобы придать мне смелости.

– Просто я тут подумала… – начинаю я. – Вдруг вы сможете рассказать мне что-нибудь о Лукасе. Продавец из магазина B&B сказал, что видел, как вы вместе рыбачили… в тот день. И я подумала – вдруг вы узнали, куда Лукас собирался идти дальше. В смысле что он собирался делать. Или просто что угодно. Я подумала… может, вы расскажете мне хоть что-нибудь.

– Про вашу «охоту за сокровищами», да? И про наше дерево? – Мистер Картер взглядывает на миссис Картер.

Он что, знает?!

Это ты сказал ему.

– И про китовый глаз? Что ж, пожалуй, расскажу, – говорит мистер Картер.

Миссис Картер, встрепенувшись, перебивает его, словно, заметив радость на моём лице, боится слишком меня обнадёжить:

– Но только мы не знаем точно, туда ли пошёл Лукас. Этого мы совсем не знаем. Но если вы, девочки, не очень спешите, Пол может, конечно, рассказать вам историю…

Я смотрю на Наталию, и она кивает.

Нет, мы не спешим.

Лукас

– Твой дедушка тоже был заядлый рыбак. От него-то твой отец и узнал названия всех этих мелких островков в заливе, – говорит мама и постукивает пальцем по крышке коробки с пазлом, который мы сели собирать. – Могу поспорить, что и в этих местах он тоже рыбачил.

– Папа? – запутавшись, переспрашиваю я.

– Да нет, твой дед Антонио, – говорит она. – До того как они перебрались в Штаты.

Я думаю о Джой, думаю об островах – и почему-то вспоминаю вдруг тот вечер, когда мы собирали пазл втроём с Рэндом.

На пазле был пейзаж – место в Италии, которое называется Чинкве-Терре. Наверное, из-за него мама и вспомнила про дедушку Тони. Я-то сам никогда его не видел. Он умер молодым, как и папа, только не от рака, а от сердечного приступа. Джастин тоже его не застал. Но мама любит поговорить о нём, и у нас на стене в коридоре, ведущем из гостиной, висят его фотографии вместе с бабушкой Виви, и папой, и всей прочей нашей роднёй. На одной из них, где папа ещё совсем маленький, они с дедушкой Тони стоят в лодке, и каждый держит в руке здорового серебристого полосатого окуня.

Как-то раз я застал Рэнда, когда он разглядывал фотографии у нас в холле. Просто стоял и смотрел на них, и я тоже встал рядом и стал смотреть с ним вместе. Он помолчал немного, а потом сказал: «Вам, ребята, повезло. У вас есть все эти славные истории – про вашего папу, про бабушку с дедушкой, про двоюродных сестёр и братьев. А у меня что ни воспоминание, то… – Он выругался. – Все сплошь такие люди и такие вещи, о которых лучше бы забыть и не вспоминать никогда. Кроме вас, ясное дело. Жаль, у меня плохо получается это показать».

Но в ту пятницу, вечером, когда мы собирали пазл с Чинкве-Терре, он старался показать это изо всех сил. Не пошёл в паб, не пил и не зависал со своими дружками. Остался дома и сидел со всеми нами.

– Мне нравится, как это звучит, – говорит мама и торжественно произносит: – Чинкве-Терре. – Даже скорее «Чинкуэ», и с раскатистым «р» в слове «Терре». – Кажется, это означает что-то вроде «пять земель».

Мы с Рэндом тоже повторяем это название, со звонким «ч» и раскатистым «р», слишком нажимая на него, как делает мама.

На крышке коробки – россыпь ярких красных, жёлтых и голубых домиков, теснящихся над высоченным обрывом, словно вот-вот готовых упасть в густо-синее море.

– Хочешь, поедем туда в наш медовый месяц, а, Мел? – спрашивает Рэнд, глядя на маму и поигрывая бровью. Она закатывает глаза, но всё-таки улыбается в ответ. Весь этот месяц она кажется мне счастливее, чем обычно: Рэнд вовсю старается, ходит на свои встречи и не врёт насчёт баров и пива. По-моему, он в самом деле хочет жениться на ней. Хотя сейчас я впервые слышу, чтобы он заговорил об этом.

Я бросаю взгляд на Джастина, чтобы понять, слышал ли он, и он тоже взглядывает на меня. Он валяется на диване и играет в своём телефоне. Он ведь уже старшеклассник, и всякие глупые пазлы не для него.

– Сосновый остров. Остров Нептуна, – говорит он, и сразу становится ясно, что он ничего не упустил. Он садится и продолжает перечислять названия, загибая пальцы: – Капитанский. Остров Дэвида. – Он всё называет и называет острова, которым научил его папа. Даже не знаю почему. Как будто нарочно, когда Рэнд пытается стать частью нашей семьи, он хочет напомнить ему обо всём, что связано с нашим настоящим отцом. – Остров Шульца. Ну и Скала Казни, на которой маяк.

Я тоже повторяю за ним названия островов, но не вслух, а про себя. Просто не могу удержаться. А ведь множество людей даже не подозревают о существовании этих островов, хотя живут совсем рядом.

– Повтори-ка мне ещё раз, а? – Рэнд встаёт, потягивается, а потом, к моему удивлению, проходит через всю гостиную и садится на диван рядом с Джастином. И слегка треплет его по колену. – Кажется, я всегда забываю один-два.

– Что-то не хочется, – отрезает Джастин и снова погружается в игру, но Рэнд остаётся рядом, давая Джастину полную возможность всласть позлиться на него, пусть и без всякой причины.

Радостное воспоминание превращается в грустное, и теперь я думаю уже о том, как Рэнд старался, а Джастин устраивал ему собачью жизнь. И именно после этого Рэнд снова начал выпивать, как бывало уже много раз, и получается, Джастин был прав, что не доверял ему.

Я прохожу мимо закусочной Грира, радуясь, что сейчас поверну за угол и окажусь прямо возле библиотеки, и выкидываю из головы и Джастина, и Рэнда. И даже Джой. Сейчас я полностью сосредоточен на «охоте».

Ключ № 6 уже переписан и спрятан внутри дерева. Значит, остаётся только ключ № 5: его надо спрятать в библиотеке, и он приведёт Джой к дереву. Я сажусь на лавочку возле главного входа и достаю свой блокнотик и ручку.

«Ключ № 5», – вывожу я и принимаюсь легонько постукивать ручкой себе по лбу, размышляя, что может подсказать Джой навестить беседку в парке.

Музыка.

«Там, где музыка слышна», – начинаю я. Тут уж она сразу догадается. Хотя, может, и нет. Потому что ведь есть ещё «Вертушка» – магазин ретро-записей, и потом ещё роскошный порт-беннингтонский концертный зал. Или она может подумать, что я имею в виду радио в чьей-то машине или даже музыкальную аудиторию в нашей школе.

Поэтому я зачёркиваю эту строчку, переворачиваю страничку и пробую снова:

 
Мимо пирса на лужок,
Возле круглой штуки,
Там, где скрипок или арф
Раздаются звуки.
 

Это я тоже вырываю, потому что рифма получается какая-то корявая. И делаю очередную попытку:

 
Возле пирса на лужайке,
Где на круглой сцене
Звонких скрипок или арф
Летом слышно пение.
 

Так лучше. Но этого недостаточно, ведь мне нужно подвести её к дереву. Поэтому я добавляю ещё несколько строк:

 
Отыщи среди листвы
В форме сердца крону.
Знает дерево секрет
Про двоих влюблённых.
 

И чтобы подсказка стала уж совсем надёжной, я приписываю ещё:

 
В этом дереве дупло
Глядит китовым глазом.
Загляни в него – и ключ
Ты отыщешь сразу.
 

Получается, конечно, длиннее, чем в остальных ключах: ну и что такого? К тому же сейчас уже довольно поздно, и времени сочинять всё заново у меня нет. По субботам библиотека закрывается раньше, чем в другие дни.

Я вырываю страничку из блокнота, складываю её вчетверо, нацарапываю сверху имя ДЖОЙ и захожу в приятную, гудящую кондиционерами прохладу библиотеки.