Текст книги "Та, чьё второе имя Танит"

12

Кочующие по степи племена с некоторых пор обсуждали странную новость. Подумать только, оказывается, на благодатных землях возле тёплого моря никто не жил!

Раньше, давным-давно, их предки даже не совались сюда. Этот край сторожили жуткие легенды. То ли о драконе, стерегущем Время. То ли о людях с белым волчьим взглядом. А ещё о женщинах-змеях, в бою не знавших пощады.

Их предки не были трусами. Просто осторожничали. Но внуки скептически отнеслись к россказням своих беспомощных стариков. И решили поселиться здесь. Места-то благодатные!

Кто успел первым, заселились прямо в пустующем городе, полном изображений волков. Даже каменная статуя на центральной площади поселенья была окружена отлично сработанными фигурками воющих волков!

Волков, так волков. Этих зверей кочевники не боялись, знали, что на них хороша была крепкая стрела с железным наконечником. Немного нервировал странный знак волкоголового крылатого змея над городскими воротами. Но, в общем, всё было просто замечательно.

Кто не успел захватить себе готовые дома, выстроил новые. Благо, камня-песчаника вокруг было полно. А сверху уцелевших фундаментов (некоторые дома разметала неведомая буря) вообще строить было легко.

Но потом пришла беда.

Она будто сторожила из-за угла и ждала, пока они закрепятся. Потом хищно набросилась. Причём, самое страшное, что врага никто не знал в лицо. Сначала на коже появлялось одно атласное беловато-сиреневое пятно. Потом оно проваливалось в мокнущую ало-кровавую глубину. И тут-то начиналось отчаянье беспомощности. Человек сгнивал заживо. Умирал в жутких муках. Плоть просто стекала с костей, запекаясь на них обугленными остатками.

Фаланги пальцев чернели, будто объеденные неведомым врагом. Дальше «чёрный шум», так прозвали страшную болезнь, съедала всё тело, поднимаясь по конечностям. Люди, завывая от боли, молили богов, чтобы скорее. Спасал только реальгар, сильнейший яд, выменянный у танаидов, называющих себя реальгаровыми волками.

Для коренных жителей города, этих странных танаидов, как узнали степняки, единственное спасение было, о, ужас! – спрятаться в волчьей шкуре!

Так степняки, недолго порадовавшиеся освоенным благодатным землям, вскоре оказались обременены многими заболевшими родственниками. Уйти теперь не было сил. Жить – не было возможности.

Старейшины первыми задумались о первопричинах. То, что болезнь привязывалась к раненым воинам, хоть как-то можно было объяснить. Но откуда появлялись странные треугольные ранки, например, у женщин, было непонятно. И как всё непонятное пучилось ужасом.

В силу своей бессонницы старики первыми и обратили внимание на зловещие тёмные тени, вылезающие по ночам из разбросанных по всему Тан-Аиду узеньких круглых отверстий, которые они считали колодцами. Правда, воды в них сроду не водилось.

Только тут степняки вспомнили легенды своих стариков. О том, что эти земли издавна посвящены были Богу Смерти Танату, Тану. Люди здесь приносили ему многие жертвы. И жили счастливо до тех пор, пока соблюдалось равновесие между Жизнью и Смертью. Но здешние жрецы заигрались с Драконом Времени. Они добыли себе Бессмертие ценой смерти для всего края.

Плодородная земля и тёплое море радовали всё меньше и меньше. Кочевники заставляли бы себя наслаждаться жизнью, если бы не ещё одна напасть. Вокруг по степям было разбросано множество каменных истуканов: мужчин, женщин, и даже детей. Большие было не поднять. А маленькие камни хозяйственные степняки удобно приспособили для ступеней: камни и есть камни!

После этого их поселения стали атаковать волки. А танаиды перестали давать реальгар.

13

В том, чтобы видеть рассвет, нет ничего романтичного.

Его видят переполненные страданием. Те, кто измучен болью и истомлён бессонницей. Те, для кого не осталось альтернативы. Кто увлекаем подневольным потоком, подобным любовному угару. И уже выдохся, отказался от борьбы.

Именно они отлично владеют знанием, как непомерно способно растягиваться время. То, что для спящего – миг обновления, для болящего – ещё одна ступень вниз по лестнице угасания. Число ступеней конечно. Внизу стережёт тьма.

И нет освобождения: надо остановиться, но не можешь. И не свернуть. Не выпросить пощады.

И рыдаешь от бессилия, и пытаешься прислонить измученную голову к тишине, но боль ввинчивается, по-хозяйски мнёт тело, ум, чувства. Воешь, моля о жалости, унизительно рыщешь в поисках крохотной лазейки избавления.

И не находишь.

И отдаёшься ей, хозяйке-боли, и царствует она над тобой, владеет твоим трепещущим ничтожеством. Твоим бессильным потом, подрагивающими пальцами, глазами, налитыми кровью.

Рассвет затягивается, не дождаться – хоть вой.

Спутники

1

Бласта тревожила судьба несчастных танаидов; угнетала ответственность за восстановление гривны, от которой, по мнению Петал, так много зависело; беспокоило, в конце концов, собственное спасение. И на волне тревог приснился ему …его прекрасный, погибший в прошлом году парусник «Афон»…

…Бласт, не замеченный с палубы, подплыл с левого борта, прямо к круглому окошку трюма. Втянулся в него и кувыркнулся внутрь в счастливейшем состоянии обладания. Всей душой жаждал он вдохнуть запахи смолёного дерева, конопляных канатов и съестных припасов.

Тьма, роящаяся внутри, его не смутила и не испугала. Его смутил и испугал запах подземелья и целый ряд таких же круглых окошек, как то, в которое он ввалился, – внизу и по-над головой.

Что за ерунда! Откуда им здесь взяться?

Он втянулся в одно из них. За ним в другое. В третье. Но вокруг всё оставалось по-прежнему: множество входов и ни одного выхода!

И отвратительный, неуместный запах сырого камня.

И это «Афон»?..

Сон так истомил его, что Бласт был благодарен разбудившей его Абиссаль. Даже несмотря на то, что любовная страсть, по его мнению, была сродни смертельной, неизлечимой болезни. И захватывала ежедневно всё новые территории его души.

Бласт, конечно же, любил жену и был готов на всё ради её счастья и благополучия. Петал была главной ценностью его жизни. Но Абиссаль, не задавая вопросов, не дав ему даже возможности ответить отказом, пришла и взяла его.

Бласт никогда не считал себя силачом, мудрецом или героем. Частенько приходилось ему просто «плыть по течению», отдавшись жизненному потоку в надежде, что «куда-нибудь вынесет». И выносило чаще всего неплохо…

Однако ответственность за жизнь Петал как-то вздёрнула его характер, приучила к ответственности.

Нынче Петал осталась за морями, и нрав Бласта снова «поплыл». Он «отпустил» себя, дал себе волю. Его так осчастливило спасение из волчьей шкуры! Ему так льстило внимание самой предводительницы амазонок! Он так устал от тревог и забот! И былое природное легкомыслие и куражливость снова взяли верх.

***

Наутро вся компания: старуха Ида, нарядная Лия и Бласт с тремя амазонками-спасительницами – собрались вокруг костерка в гроте, чтобы принять решение, что делать дальше. Никто не представлял, с чего начинать поиски белого камня для ритуальной гривны. Но мертвенность окружающих картин не оставляла выбора: если первопричина окружающего ужаса в разбалансированной ритуальной вещице, то следовало все силы бросить на её восстановление.

Амазонкам этот край был особенно дорог. Они с надеждой смотрели на грека, надеясь, что он наверняка владеет сокровенным знанием на этот счёт. И ждали от него решающих указаний.

Ида смотрела на Бласта в надежде, что именно он поможет ей найти потерянного в младенчестве сына, Георга. Лия ловила каждый его взгляд, выжидая момент, чтобы улыбнуться. А Абиссаль просто не спускала с него глаз, наполненная воспоминаниями о ласках и возвышающих словах.

Словом, Бласт стал центром всеобщего поклонения. Все ждали его слов, готовили для него лучшую еду, оторвав от себя.

А с едой было туго. Помертвевшее море не способно было больше кормить даже малое количество прибрежных жителей. Бласту, как единственному мужчине, предложили лучшее угощенье: из лапок толстых лягушек, наловленных амазонками для гостей по берегам реки Тан. Но он, разнежившийся от всеобщего почтения, увидев угощенье, не смог сдержать отвращения и фыркнул.

– Вы с ума сошли! Я не ем такую гадость! Не могли приготовить что-нибудь получше?

Торжественно протянутую Идой снедь он оттолкнул так резко, что прут с насаженными лапками упал прямо в огонь. Голодная Ида выхватила руками сгорающую драгоценную еду прямо из огня. И, обжигаясь, сбрасывая с губ и пальцев жгущие угольки, начала обгрызать мелкие косточки, выбирая наименее сгоревшие. Картина была неприятная.

Бласт поймал тяжёлый взгляд исподлобья. Абиссаль смотрела на него в упор. Но уже без нежности и теплоты. Благородные амазонки не могли принять подобное пренебрежение выказываемым уважением.

Её подруги, Алика и Майя, минувшей ночью змеиным броском навестили танаидов, рассчитывая тоже вдохновить их поиском белого камня. Ведь гривна была танаидская! Но отступили, узнав, что волки, покусанные Бластом, все заболели той самой страшной болезнью, от которой не было спасенья и которую уже прозвали в этом краю «чёрный шум». Такое случилось впервые.

До сих пор «чёрным шумом» болели только люди. Поэтому, собственно, танаиды и старались выжить, скрываясь от страшной болезни под волчьими шкурами. Теперь болезнь пошла косить и волков. Рассказывая об этом, девушки прятали глаза.

Бласт понял, что они осуждают его, принесшего танаидам, которые и так были на грани вымирания, новую беду. Внутренне он и сам был в ужасе. Но из боязни услышать страшные обвинения, взъерепенился и начал говорить не совсем то, что думал на самом деле. И о чём потом пожалел, но было уже поздно.

– Эти животные сами виноваты! Накинулись на меня всей стаей, думали, я стану для них лёгкой добычей!

2

– Животные? – Поднятые брови Абиссаль не оставляли сомнений в оценке его тирады.

– Абиссаль, ну, уж ты-то (Бласт с ужасом осознал на своём лице намекающую на нечто полуулыбку) не позволишь своим подружкам нападать на меня?

Даже Ида с Лией потупили глаза в ужасе от несоответствия его слов сложившейся ситуации. А Абиссаль, для которой предпочтение мужчины интересам племени было бы прямым преступлением (а Бласт на виду у всех буквально подталкивал её к этому), – долгим, будто не узнающим взглядом посмотрела ему в глаза. Этим молчанием было сказано всё. Бласт уловил, что есть пределы и его мужскому обаянию.

Вздохнув, Абиссаль выпрямилась.

– Жаль, что так много твоей великолепной энергии уходит исключительно в красоту!

Бласт не ответил, но повёл шеей так, будто говорил: «А разве это так уж плохо?». После нескольких дней отдыха его тело почти позабыло ущерб, нанесённый жрецами. Будто впитав в себя буйную влюблённость сразу двух женщин, он привычно расцвёл и закрасовался.

Сердце Абиссаль защемило от катастрофического ощущения утраты. Любить его, такого, она не имела права! Она пожелала и взяла его. Но сохранить при себе не могла. Пора было прекращать это безумие. Главное, решиться на первый шаг. Она положила руку на двусторонний топорик на поясе.

– По амазонским традициям тебя надо было бы убить, раз нельзя использовать дальше.

Но Бласт не дрогнул и отмахнулся.

– Где теперь твой Тан-Амазон, и кому нынче нужны амазонские традиции?

– Амазонские традиции дороги нам. Нас осталось немного. Тем щепетильнее мы к ним относимся.

– Тогда почему «надо было бы»? Ну, убей, раз тебе так хочется! – он не верил, он всё ещё не верил её словам!

– Единственная причина, по которой я могу изменить обычаю, – твоя полезность для восстановления равновесности здесь, на этих землях. Так что напрягись и убеди нас, что ты пока ещё нужен!

– А если у меня не выйдет, за восстановление танаидской гривны возьмутся амазонки?

Подруги подошли к Абиссаль, что-то зашептали ей на уши с двух сторон. Бласт очень надеялся, что в его пользу. Ида с Лией затаили дыхание, их к разговору никто не приглашал. Наконец Абиссаль бесстрастно изрекла.

– У нас нет выбора. Мы доверяем Петал, ей всегда было дано больше в понимании сути вещей, чем и людям, и «животным». Мы верим в силу гривны. В нашем племени есть свой символ равновесности – двусторонний топорик. И хотим, чтоб все знали, мы занимаемся восстановлением равновесности исключительно в своих интересах. И помощь лично тебе тут не при чём. Можешь прекратить своё самолюбование!

Бласт вдруг обратил внимание, что её плоский нос выглядит совершенно по-змеиному. И теперь это была не влюблённая женщина, что обвивала его текучими ночными ласками. Перед ним стояла совершенно чужая ему и довольно опасная предводительница амазонок. И ждать пощады от неё не приходилось.

Надо было как-то выгребать!

Лунный блеск топорика-лабира под рукой Абиссаль будто пнул его инстинкт. Вдруг припомнилась наука Петал о силе звериной хитрости. И он, очень стараясь быть убедительным, спросил:

– А что, в этих местах есть пещера, называемая «Афон»? Дело в том, что я вижу сны, которые Петал считает вещими. И мне показалось, это именно тот случай. Думаю, там и стоит поискать белый камень.

Амазонки переглянулись. Такая пещера была, но слухи о её существовании пошли уже после отбытия Бласта и Петал. Поэтому он никак не мог знать о ней.

Тогда хмурая Абиссаль вымолвила:

– Говоришь, белый камень в пещере «Афон»? Это надо обдумать и уточнить. Пока живи, а там …посмотрим.

Бласт незаметно выдохнул: «Выкрутился». Ему жутко не хотелось терять Абиссаль. Но та не дала ему возможности продолжить и повела разговор совершенно неожиданно.

– Что ж, можешь возвращаться к жене, ты ведь уже получил всё, что хотел. Теперь ты не «животное», перстень при тебе. Ты жив-здоров, как и желал, стал человеком. Ты ведь ради этого плыл сюда?

Слова её о том, что он теперь «стал человеком», прозвучали жёстко, двусмысленно. Бласту хотелось взвыть от бессилия исправить положение. Как он мог не остановить свой язык, который, к сожалению, иногда лопотал впереди мыслей! Но всё было уже сказано. Более того, он продолжал обидчиво упорствовать, путаясь в словах.

– А то, что танаиды сдали меня жрецам, несмотря на то, что я, рискуя жизнью, приплыл сюда помочь им, это ничего?

– Но ведь ты толком не представился! Волчьего перстня на тебе не было! Они не знали, кто ты на самом деле! Ты для них был просто волком-чужаком, от которого неизвестно чего можно было ожидать! – юная Алика хотела всех помирить и говорила умоляющим голосом. А Бласту в его запале казалось, напротив, она упрекает, унижает его подобными интонациями.

– Ты ещё, мелочь ползучая, будешь меня поучать! – взвился он, понимая, что не прав, но не зная, как теперь выбраться из тупика, в который загнал себя сам. Агрессивность подчас выручала его. Но не сейчас.

Амазонки молча встали.

– Вы куда?

– Ты больше не нуждаешься в нас. А то, что мы в тебе нуждаемся, судя по всему, тебя не волнует. Мы уважили Петал, помогли тебе как смогли. Ритуальную гривну ты нам передал. Теперь мы сами о ней позаботимся, – Абиссаль была холодна.

– Если вы нуждаетесь во мне, тогда почему каждый считает нужным унижать меня, вместо того, чтобы накормить чем-нибудь приличным, кроме лягушек? Вам всем, местным, можно быть ленивыми, хитрыми, да ещё и пользоваться мной (Абиссаль передёрнуло), а мне даже еды нельзя нормальной потребовать?

– Ты чужой для нас, Бласт. Об этом говорят твои слова. Есть вещи, которые невозможно объяснить чужаку. Добывая для тебя рыбу или дичь, каждая из нас будет реально рисковать жизнью. Мы можем добыть «нормальную еду». Нас не устраивает цена. Нас и так осталось мало. Если ты этого не понимаешь сам, объяснить невозможно. Уезжай, не провоцируй меня!

– И кто же, позволь полюбопытствовать, возглавит поиски белого камня? Не ты ли?

– Вожака определит целесообразность. А тебе пора. От тебя, как выяснилось, больше вреда, чем пользы.

– Вот и отлично! Поскольку здесь во мне никто не нуждается, думаю, мне пора отчалить. Меня ждёт моя семья, моя стройка, а я тут с вами вожусь! Только помните, это именно я смог спасти вашу тану! Но, раз меня здесь не ценят, я немедленно отправляюсь домой! – Бласт был уверен, что его всё же начнут отговаривать. Хотя бы из-за того, что сон о пещере «Афон» произвёл на девушек большее впечатление, чем он ожидал.

Но ответом ему было молчание. Более того, амазонки не стали ждать. Шорох их исчезновения отозвался болью. Три тонких тени на выходе из грота мелькнули и пропали.

3

И вот уже он наедине с Идой, устало склонившей голову, и Лией, напротив, расправившей кружева и воодушевлённо воззрившейся на него.

– Бласт, всё складывается просто отлично! Лучше даже и быть не может! Как ты её отбрил, эту змеюку! Пусть они сами разбираются, эти животные, правда, Бласт? А нам пора домой! Нам пора искать причал! Где здесь ближайший порт? Живут же на этих берегах нормальные люди, такие как мы?

Лия не учла одного, её выражение «нормальные люди» запахнýло Бласта волной стыда за своё высокомерие, за снисходительный тон по отношению к несчастным вымирающим танаидам, за которых так болела душой его любимая Петал.

Да и сам он не был, не хотел больше быть «нормальным человеком» в понимании лебезящей перед ним мачехи. Он волк, танаид. В нём волчья кровь его матери. Он прибыл сюда волком. И он обязан сделать всё, что в его силах, чтобы спасти танаидов.

К тому же, он, недотёпа, ещё и усугубил их и без того катастрофическое положение. Невольно, правда. Но кого интересуют эти детали, если оставшиеся танаиды вымрут по его вине? Неужели даже Чиста не в силах им помочь? Хоть бы её отыскать!

Теперь он просто не может уехать, не загладив свою вину, хотя бы не вернув всё на исходную позицию!

Он не знал, что ему сейчас следовало предпринять. Зато он знал одно, он не должен покидать этот край, пока не выполнит то, что ему предназначено.

Решение было принято. И Бласту стало легче. Боль, что сильней физической, отпустила. А Лия с застывшей улыбкой надежды всё ещё смотрела на него.

Улучив момент, чтобы избежать назойливой заботы и лишних вопросов, он выскользнул из грота.

***

Степь не свиристела, не щебетала, не очаровывала ароматами цикория и полыни, как в прошлом году. Бласт с усмешкой вспомнил о собственном поэтическом восторге и охотничьем азарте Петал.

На этот раз всё было иначе. Степной простор выглядел пустым. Смотрелся обескуражено и никчёмно.

Сейчас, когда рядом никого не было, Бласт в ужасе схватился за голову: ещё и он внёс свою лепту в общие беды! Как же теперь всё исправить? Петал его не простит!

Она послала его, чтобы он оживил Край Белоглазых тан, а он своим легкомысленным, непродуманным поведением и хвастливой болтовнёй сделал ещё хуже! Он преступник, и нет ему прощения!

…Бласт с болью вспомнил глаза своей таны, сияющие белым светом на загорелом лице. Ему тогда казалось, он спасает её. А на самом деле – сам оказался спасённым ею. Не в этом ли весь смысл жертвования? Эмоции затопили его. Как же всё-таки удивительны причуды времени! События исчезают, а переживания в память о них продолжает волновать до слёз!

Вдруг что-то насторожило грека, отвлекло от воспоминаний и заставило прилечь ухом на землю. Волкопревращение сослужило ему хорошую службу: замечательно усилился слух.

Стук копыт был почти неразличим, гул какой-то. Раньше Бласту не удалось бы проанализировать его. Но сейчас он понял, что это не беспорядочный стук, с которым ходят дикие табуны, а звук табуна, управляемого всадником.

Вот! Ответ сам идёт навстречу! Ему нужно начать со сбора информации! Белый камень определённо хранится где-то в логове жрецов – он это чувствует! Значит, задача заключается в том, чтобы отыскать это логово! Может, это и вправду пещера «Афон»? Не зря ведь амазонки сделали стойку, услышав его сон!

Ничего, они ещё пожалеют, что так легко отреклись от него! Он докажет, что не вся его энергия «уходит в красоту»!

Итак, нужна информация!

А кто и владеет информацией на этот счёт, так это местные жители. Они ведь постоянно перемещаются, а, значит, обмениваются слухами и сплетнями!

…Вот за этими слухами и сплетнями он и бросился.

4

Узкоглазый степняк настиг Бласта ловким броском верёвочной петли: лишний раб всегда сгодится в хозяйстве!

Земля опрокинулась и накрыла грека, зверем вгрызлась в поясницу, локти, колени, ударила в голову, как в колокол.

Воспользовавшись беззащитностью жертвы, сверху всей сворой накинулись собаки. Мир сразу жарко покраснел.

Бласт мог бы ещё попытаться отбиться, превратившись в волка. Но мысль эта как пришла, так и ушла. Пережитый тупиковый ужас безвозвратности был сильней. А пока он раздумывал, сомневаясь, было уже поздно, он отключился.

Сколько времени прошло, он так не понял.

Сначала ноздри схватили дым. Потом и глаза уловили белую колышущуюся струйку. Потом струйка приобрела очертания твёрдого тела в белом. Чиста…

Это же Чиста!

…Как тогда. В Тан-Тагане. Год тому назад…

Что она там бубнит сквозь свою белую маску?

– Такое совершенное тело! Такой торс, такие чресла! Боги! Портить такую идеальную красоту!

Бласт невольно зашарил руками возле себя, ища, чем прикрыть наготу хотя бы «чресел».

– Чиста! Тебе сколько лет?

– Больше, чем мне хотелось бы, мой красавчик! Но меньше, чем мне отмерено за мой грех!

– За какой ещё грех?

– Потом. Ты лучше расскажи, за каким лядом ты сюда припёрся?

– Чиста, ты негостеприимна! А я тебя так искал! – отчаявшись найти какую-нибудь тряпицу, чтобы прикрыться, и неимоверно устав от поисков, он вынужденно угомонился. Чиста не преминула отметить это удовлетворённым хмыком.

– Я очень негостеприимна! Я негостеприимна до того, что выставлю тебя вон немедленно! Как только заштопаю все лишние дырки!

– Что?

– Чего ты таскался по степи? За какой надобностью? Ты же решил возвращаться домой! Все причалы, куда заходят корабли из Эллады, южнее, гораздо южнее. Здесь-то ты зачем?

– Ты-то откуда знаешь о том, что я решил? А, понимаю, у тебя были амазонки!

– Почему «были»? Они и сейчас здесь. Абиссаль даже яда своего не пожалела, чтобы сделать тебе, беспутному, прививку против «чёрного шума» вдоль станового хребта. А это может ей дорого стоить, уверяю тебя. Яд ведь её оружие! А скажи-ка лучше, куда ты подевал тех двух женщин, что были с тобой? Неужели бросил?

– Бросил? Я? – Бласт саркастически сморщился. – Ну, конечно. …После того, что рассказали обо мне эти змеи, ты вправе предположить обо мне любую подлость. Именно после этой фразы Бласту показалось, что он получил усиленный болевой букет.

Вскрикивая и охая от бесцеремонной возни старой лекарки в его ранах, и боясь всё же ей мешать, он пытался нашарить какую-никакую тряпицу, чтобы прикрыться.

Мысль о встрече с амазонками угнетала его. Не хотелось предстать перед ними совсем уж беззащитным и смешным после своего нелепого хвастовства.

– Скажи, что обидного в том, что я назвал танаидов животными? Это ведь правда?

– Обида не в форме, а в содержании твоих речей.

– Моё личное содержание их тоже не устраивает, в отличие от моих форм! «Красавчик, красавчик» – я же не виноват в этом! А когда я говорю по сути, им не нравится!

– Я правильно тебя понимаю, ты нуждаешься в признании со стороны тех людей, которых презираешь?

– В твоём изложении это звучит грубо. Это не так.

– Но по сути… Ты жаждешь признания и поклонения за тот подвиг, который ты совершил по спасению таны. Ты победитель, ты успешен, у тебя семья и дело. А они неудачники, остатки вымирающих племён. И ты убеждён, что они не смеют не преклоняться перед тобой!

– Чиста! Не надо со мной так!

– Я лечила твоё тело. Но душа твоя тоже требует лечения. И лекарства для неё тоже бывают горькими.

Бласту оставалось только отмолчаться, сделав вид, что страдание от врачуемых ран сильнее, чем есть на самом деле. Но вдруг ещё одна мысль пробилась сквозь назойливое вгрызание боли.

– А Георг? Чиста! Может быть, и твой Георг здесь?

– Конечно, где же ему быть? Дожидается своей очереди на тебя. Хочет расспросить о своём дольмене. И о Петал. Хотя, главное мы и так знаем.

Бласт угнетённо отметил для себя, что она не сказала «о твоей Петал». Значит, знает и про Абиссаль. Плохо. Ну, и пусть!

– Чиста, его мать разыскивает. Приплыла на одном корабле со мной. Её зовут Ида, она одна из тех двух женщин, о которых ты спросила.

– И это знаю.

– Чиста, есть что-нибудь на этом свете, чем тебя можно удивить?

– Есть, мой красавчик. И это связано с тобой.

Бласт охнул, на этот раз не от боли.

– Чиста, не надо! Неужели и тебе я что-то должен? Я не выдержу! Пощади хоть ты!

– Должен-должен! Я из-за тебя, поганца, умереть никак не могу!

– Это ещё что за дикая мысль?

– Мысль как мысль. А всё дикое ближе, гораздо ближе к естеству. Как бы ты не сторонился своей, унаследованной от матери, волчьей сути и не стыдился её, – это так.

– Ах, оставь свои попрёки! Лучше скажи, зачем это тебе понадобилось умирать? Как-то ты идёшь против шерсти! Все боятся смерти: и волки, и люди. А ты не боишься?

– Глупо бояться неизбежного.

– Но ты торопишь её! Это неестественно для всего живого!

– Её, дорогой мой, торопи-не торопи, не очень-то поторопишь! Она сама приходит, в свой срок, на своих условиях. Я тому пример. Плоть вся истёрта от времени, а умереть никак не могу.

– А какие у неё условия для тебя?

– Они связаны с тобой.

– Боги! Ну, говори уже, не томи! Судя по неспешному подходу, это какой-то немыслимый ужас, о котором ты и сказать не решаешься? – От неутихающей боли, которую умножала старая лекарка, и возрастающего волнения Бласту стало хуже, он побелел и с трудом удерживал угасающее сознание.

И не удержал.