Текст книги "Та, чьё второе имя Танит"

***

Юная Майя, чья бьющая через край энергия не позволяла засиживаться, постоянно исследовала окружающие ходы.

– Мы пришли к замечательному водопаду! Да какому мощному! Пошли скорей! – Девушка не смогла сдержать восхищения и прямо в платье, изогнувшись серебристой дугой, нырнула в ледяную воду. В воздухе её тело истончилось-удлинилось. И в воду она вошла уже змеёй. Красиво!

Её примеру последовала и Абиссаль.

– Раз вода приходит сюда каким-то путём, оно как-то отсюда и уходит. В море. Согласен?

– К чему ты клонишь?

– Мы доверимся воде. Она сама вызовет нас наружу. Отливом. Теперь, когда у нас белый камень, вода, которую призывает Танит, не обманет.

Бласт подошёл к зеркальной стене водопада.

…Стена еле успела отскочить!

Все ахнули, увидев, как на Бласта обрушились водяные потоки, и белопенная белёсая неопределённость чужой жизни поглотила его…

3

Из затягивающей пустоты Белёсой Неопределённости Седые Странники выбрались с превеликим трудом. Время куражилось, поигрывало силой. Спирали туманностей назойливо тянулись за ними, цеплялись за конские копыта, не выпускали, не отвязывались.

Седые Ученики решили развлечься игрой в шатранг, древнюю игру божественных предков. Седого Учителя развлекла их самоуверенность: будто от их ходов что-то зависело!

Причудливые шатранговые фигуры четырёх коренных цветов приготовились по их воле к жизни в этом странном трёхмерном мире. И вот, наконец-то, божественное дуновение: ветви пространственно-временного дерева заколыхались согласно расстановке фигур!

Первый Ученик взялся за красную фигуру, но замер в нерешительности. То ли гул океана, то ли варганное рычанье дальним отзвуком намекали на зреющее Событие. Раз так, не позволить ли ему свершиться самопроизвольно?

Учитель, играя седыми бровями, рассердился на медлящего Ученика.

– По-твоему, это игра? У нерешительности нет будущего, она тормозит движение! Тебе мешает игра воображения! Сделай же, наконец, свой ход!

– Но для этого нужно сделать выбор! – огорчился Первый Ученик, он-то надеялся, что и так обойдётся! Но пришлось подчиниться.

Впрочем, оказалось, что Учитель, как всегда, прав!

И вмиг всё ожило: гигантская волна, поднявшись из глубин океана, пронеслась по своим внутренним морям. Одним махом смела города и корабли. И людей. Она снесла-погубила даже тех таинственных людей в серебряной змеиной коже, умеющих слышать красные звуки и видеть красный цвет!

Волна всё изменила. И тем придала энергию последующему развитию.

Учитель остался доволен. Но другие Ученики, посмеиваясь над приятелем, испуганным значительными последствиями своего хода, исподтишка начали свою игру.

Второй Ученик, склонясь к другу, шепнул.

– Ты забыл, что люди глупы и сентиментальны? Они цепляются за всякие мелочи, типа своих малых детей? Надо быть решительней! Дай-ка я покажу, как!

И он, протянув руку над доской, взялся за лиловую фигуру.

Лиловый город вспыхнул огнём. Пламя завивалось с тончайшим, неуловимым для человеческого уха свистом. И в нём играли искуснейшие синие завитки, неуловимые для человеческого глаза.

Тогда Первый Ученик, расстроенный вмешательством в свой водный мир, послал волну на горящий город.

Но Второй со смехом

– Игра случая родит закономерности! – поднял из морской глубины серный дух, который ахнул от удивления пузырём огня.

Первый Ученик возмутился.

– Ты играешь не по правилам! Вода не горит!

И дунул в жёлтую фигуру, за которую взялся было Третий Ученик, даря ей всю силу жизненной игры.

Время вильнуло хвостом и совершило грациозный скачок. Тогда Пространство фыркнуло, вытянулось и капризно изогнулось, склонившись Её Величеством Блистательной Перспективой к играющим Странникам.

А в жёлтом, цвета ядовитого реальгара городе игру божественных предков остановила странная дева с искрой силы, так похожей на силу Странников. Ничтожной, правда, по сравнению с возможностями самих Божественных Игроков. Но сила была растущей, как и зёрна в руках девы. Зёрна, могущие изменить неизбежное.

Третий из Седых Учеников заметил попытку вмешательства в их игру и расценил её как новые возможности.

– Смотрите! Скорей смотрите, что происходит! А я-то боялся, что эта партия приведёт к окончательной расстановке сил! Раз так, значит можно будет и переиграть в течение некоторого времени?

– Почти всегда можно переиграть, – ответил Седой Учитель. – На то и течение Времени, чтобы способствовать изменениям! Делай же свой ход! Не медли!

Третий Ученик пришёл в полное упоение от мира, так ловко вывернувшегося из чрезмерной окончательности решения. И не придал значения собственному движению над доской, продолжая слушать Учителя.

– Тебе следует понять главное! Окончательность более неустойчива, чем Движение! Вплоть до опрокидывания! Вспомни песочные часы! Но чтобы понять это, необходим взгляд сверху!

Седой Учитель взмахнул ввысь рукой. И тут же вздрогнул от невольного возгласа одного из Учеников.

– Осторожно, Учитель! Не смешайте фигуры! Иначе всё пропало!

Рука Учителя столкнулась с жёлтой фигурой в пальцах зазевавшегося Ученика. Она упала на просторную шатранговую доску. И расположилась крайне причудливым образом…

Для Странников в этот миг будто бы ничего и не произошло. Они уловили только крохотный диссонанс в виртуозной игре природных звуков. Но это ведь так незначительно, правда?

Зато для жёлтого реальгарового города – Время поистине вздыбило уши! И дало в полной мере оценить, как неминуемо белый клык пространственного изменения находит свою жертву!

…Результат не мог не удивить игроков.

– Учитель, – решился, наконец, спросить Третий Ученик, – неужели всё это только из-за того, что я уронил жёлтую фигуру?

Ответом Учителя была загадочная игра слов.

– Порой незначительные поступки имеют такие странные последствия!

Седые странники задумались. Ветер, посвистывая, играл их седыми прядями, перевивал туманностями. Его лиловый шум не отвлекал их. Так же, как белый – шорох сыплющегося песка или красный – глубинный голос океана.

Голова Учителя от усталости склонилась на грудь.

Так все опрометчиво пропустили тот момент, когда упругий зелёный росток снизу вспорол реальгаровую пыль.

Время снова сделало кудрявый виток. Пространство склонилось к нему спелым колосом, набитым зёрнами, как мирами, полными завтрашних событий… Мирами, способными затеять новую игру…

Тут Седой Учитель очнулся от стариковской дремоты.

– Кто позволил? Наши планы были совсем другими! Это люди затаили зерно, или кто-то из вас сделал внеочередной ход? – Он всё позабыл (старик!), что сам стал виной тому…

Но Седые Ученики хранили спокойствие на бледных лицах, хотя их очень интересовало, кто же всё-таки закончит игру.

Тогда Седой Учитель вздохнул.

– Ладно. Чей теперь ход?

4

И вода не обманула их.

Море, прозванное Чёрным, будто хотело теперь отречься от своего нового имени. Выведя путников на берег, оно затихло, словно затаило дыхание в ожидании решения в отношении себя. И выглядело при этом таким ручным, будто никогда не вздувалось штормами. И вновь хотелось звать его просто Амазонским.

Но Бласт с Георгом и амазонки не торопились безоглядно верить ему.

Пока Абиссаль отправилась в своё заветное место за ритуальной гривной (теперь они могли её восстановить!), а Чиста с Майей добыть еды, Бласт с Георгом занялись рыбалкой. Снасти очень удачно одолжил им старый танаид, рыбаливший на пустынном берегу.

Но рыба не ловилась. Что, впрочем, было и неудивительно для мёртвого Чёрного моря. Хоть оно и лебезило, плеща белыми ладошками волн в рыжий берег, ему пока никто не верил.

Заняться же этим бессмысленным делом Георга с Бластом убедило лишь присутствие на берегу старика. Раз он рыбалит, значит, рыба быть должна! Не станет же умудрённый годами старик напрасно тратить время!

Усевшись на тёплых камнях, они забросили удочки в сияющую на солнце лазурь. Не верилось, что выжили, не верилось, что по-прежнему вместе. Им, двоим, многое хотелось обсудить.

– Как ты додумался до использования вывертыша? Мы с Чистой мучились, как развернуть твоё сознание, а ты нашёл такое оригинальное решение! Надо же, как извернулся!

– Ничего особенного, одна из шальных мыслей, случайно залетевших в голову. Ерунда! Скажи лучше, почему всё произошло здесь так? – Бласт с наслаждением подставлял лицо солнечному свету, дышал ветром, позволял волне лизать усталые ступни – не верилось, что кому-то могло прийти в голову сломать всё это великолепие.

Георг ещё не вполне оправился от позорной благодарности жрецов, но размышлял привычно уверенно.

– Те, кто самонадеянно хватаются за работу богов, начинают с невинного, в общем-то, со-волнения, со-переживания. Или с вдохновения, вызванного восхищением работой Создателя. Это может быть шторм или гроза, воодушевление победителя или любовника. Такой душевный подъём хочется закрепить, усилить. Эта жажда и провоцирует попытки сопричастности. Попытки соучастия.

– Быть подобным Создателю? Хотя бы в малом – неслабая претензия! Вершителем судеб? Быть тем, кому молятся и кого молят о спасении? От кого зависит устройство бытия? Да что там! Само выживание рода человеческого! – размахавшись руками, Бласт чуть не упустил удочку. Благо, безветрие помогло удержать.

– Жрецы достигли многого в своей жадности постижения мира, – смутившись, Георг помолчал. Он ведь тоже был к этому причастен. – Человеческие судьбы, человеческие жизни закрутились для них расходным материалом. Ведь для экспериментов, проводимых сначала в целях сохранения племён, необходима была энергия. Сперва они использовали для её добывания пленников. Потом как-то незаметно перешли на соплеменников. Так постепенно грань между целью и средством растворилась. Да и саму цель подменили.

Георга мучила мысль: долго ли будут помнить окружающие о его позоре. Но Бласт даже вспоминать не желал о былых разногласиях, слишком больно и тяжело это было.

– Их выбирали жрецами для сохранности племён. И они готовы были на всё ради этого блага. Но, особенность пребывания у власти такова, что цель как-то быстро забывается. Ведь те, от кого зависело их положение, уже не могли ничего изменить! И благо племён было положено ими на жертвенник ради личных интересов, – Бласту вспомнился отец, его странная судьба. И так захотелось домой!

А Георг продолжал с оттенком сожаления.

– В Краю трёх богов: Неба, Воды и Подземья – жрецам было так много дано! Им, вместе с их народами, доступен был восторг охотника-волка, полёт умницы-ворона и тайна амазонки-змеи! Но этого «много» им оказалось мало. Им хотелось уподобиться Великим Седым Странникам с их таинственными и увлекательными странствиями между мирами. Им страстно хотелось овладеть тайнами Времени и Пространства. Стать подобными Богам!

Бласт помолчал. Ему не хотелось говорить о том, что Георгу была не дана даже малость, доступная ему, Бласту: волкопревращение. Очень хотелось также расспросить мастера о тройном зрачке, но чувствовал, что пока не стоит. Может, позже.

– Седые Странники крепко берегли свою тайну, не подпуская к ней непосвящённых, обученных торопливо, жадных до власти. Они перекрыли жрецам путь к вдохновению, приходящему из сверхсознания. Тогда те стали использовать подсознание, – Бласт на себе испытал энергетический голод жрецов. – Энергия, пришедшая из подсознания достаточно мощна, но есть опасность вытащить с ней вместе на свет ненужных монстров. Одним из которых и был дракон бога Времени Хрона.

Георг почувствовал, что интересовало собеседника. Но говорить о собственном тройном зрачке не хотелось. Лучше о триединстве.

– Седые Странники вполне могли пойти на разрушение наших городов. Понимаешь, у них одна особенность: они верят в триединство как первотайну: Созидание-Сохранение-Разрушение. Они настолько уверены в том, что Земля имеет разум, осознающий себя таковым, измышляющим не самоуничтожение, а гармонизацию стихий с целью развития, что даже сами практикуют самоуничтожение с целью гармонизации! Чувствуешь, какая сила веры? Так же точно пошёл на самоуничтожение пленённый младший из Седых Странников. Чиста ведь рассказывала Петал о нём?

– Да. Только почему они все так жестоки? – Бласт решился, наконец, высказать свою задушевную мысль.

– Седые Странники не жестоки. Просто им доступна мысль об иллюзорности окружающего мира, сформулировать которую удаётся лучше всего словами: форма есть пустота, и пустота есть форма. Имеется в виду относительность всего происходящего.

– Не понимаю.

– Вот смотри. В нашем обычном понимании любой противник реален. А с точки зрения Седых Странников это просто движение энергий. И границы между ними условны, поскольку во времени они несущественны – из-за своей постоянной текучести! Умение видеть этот непрерывный вихрь, это движение и отличает богов! Для людей, достигших такого уровня, открывается великая правда бытия, озарение. После этого собственное физическое тело, вместилище «я», предстаёт искусственной иллюзией, а собственный разум становится тождественен Вселенскому разуму, и тем самым стирается граница между знанием и познающим. Вместе с этим приходит ощущение умиротворения и благодати.

– Неужели наши «заклятые друзья», жрецы, были посвящёнными?

– Нет. К подобному восприятию относительности всего окружающего из-за слияния с ним – жрецам помогло приблизиться восприятие окружающего мира волком, змеёй и вороном. Животные видят по-другому, у них другие ценности. Ты ведь сам это уже испытал! К сожалению, мне это недоступно! Но очень интересно, в отличие от бессмертия!

Тут к их обоюдному изумлению в разговор вмешался сидящий поодаль старик-рыбак.

– Эта вечная потуга людей на бессмертие просто смешна! Ну, что с того, что бессмертна, например, такая тварь, как медуза? Что глаза выпучили? Да-да! Этот сгусток слизи (посмотрите на него!) – вполне доступное вашему понятию воплощение бессмертия! Медузы отстёгиваются от полипа одна за другой, пока каждая из них в конце концов сама не превратится в такой же полип. А потом всё сначала. И так по кругу. Бессмертие? Да. Ну и что из этого, спрошу я вас? Бессмертие – ведь это не цель, а условие достижения цели!

А у ваших жрецов это стало целью. Да ещё и за чужой счёт. За счёт чужой жертвы. Никогда таким недотёпам не уподобиться богам! Даже при том, что они создали замечательную имитацию мира божественных предков. Потому что любая имитация навсегда останется лишь имитацией. Никогда и никому не повторить божественности мироздания!

Хотите знать, что такое Бог? И почему смешна любая претензия стать Богом? Скажите, сколько точек в этом удилище?

– Это зависит от величины самой точки, – заворожено ответил Георг. Бласт промолчал.

– Правильно! И их количество будет возрастать по мере уменьшения величины каждой из них! И это будет бесконечное, несчетное количество. Это и есть Бог. Неуловимость и бесконечность этого движения, материи и времени. Как это повторить? И нужно ли?

Бласт уже давно дёргал Георга за рукав. Собеседник, лысый голубоглазый старик, был дивно похож на Протея, являвшегося им прошлым летом.

Но пока они перевели взгляды со старика друг на друга, Бог-рыбак пропал, будто его и не было.

5

Абиссаль пропустила первый удар.

Остальные уже не были решающими.

Белые змеи, жруны, атаковали её, поднявшись неимоверно длинными вертикальными лентами из своей неразличимой глубины, где цвет вообще был никому не нужен.

Это были летающие пасти. Самое грозное оружие почтенного Протея.

Приложением к парализующему заряду они несли в себе заряд какой-то фатальной неисполненности замысла Творца. В них заложена была программа только есть и размножаться, и никаких намёков на самостоятельное мышление. Но если бы они умели мыслить, первое, что они позволили бы себе – зависть к змеям-амазонкам.

Протея это устраивало. Зачем ему было мыслящее оружие? Все необходимые замыслы он хранил в своей собственной голове.

Испуская голубоватые вспышки парализующих импульсов, жруны окружили Абиссаль. Мягкое серебристое свечение её тела было для них аппетитным сигналом: еда!

Они опасались приближаться только из-за страха. Судя по всему, ядовитые зубы амазонок были им очень хорошо известны. Но сегодня амазонка всплывала, удерживая в челюсти причудливую полукруглую вещицу. Этим они и воспользовались.

Мертвенно-белые сетчатые пасти, словно зрительные щупы, опускались ей прямо в лицо, ежесекундно готовые отпрянуть в случае возникновения опасности. А она, парализованная, но не выпустившая гривну, даже не могла отвернуться, вынужденная видеть в жутком приближении рассматривающих её безмозглых тварей.

Тело её медленно, используя затухающую энергию последнего мускульного усилия, всплывало из глубины. Но медленно, слишком медленно, чтобы захваченного воздуха хватило для выживания.

Впрочем, по-видимому, это уже не должно было её волновать.

Заглядывание в глаза прекратилось, начался следующий этап: дележ добычи.

Насытиться серебристым змеиным воплощением амазонки хотелось многим: молодым наглым недоросткам и рыхлым долгохвостым старикам. Но достанется она кому-то одному – в этом была суть вопроса.

Змеи не умели рвать добычу, они заглатывали её целиком, натягиваясь на вкусный объект, как безразмерная кишка. Переваривание начиналось уже тогда, когда оконечность ещё живой добычи болталась за пределами пасти.

Но готовность к перевариванию на этот раз проявляли слишком многие.

Белая Старуха, сузив вертикальный зрачок от бьющего сверху в глаза лишнего света, злобно расщёлкнула пасть, угрожая всякому, посягнувшему на её обед.

Но Бледного Червя не пугали смешные притязания этой рухляди. Он был юн, нагл и энергичен. Он сам давно хотел есть. И этого было достаточно для того, чтобы послать в соперницу парализующий импульс.

Как и ожидалось, реакция у неуместно зажившейся Старухи была уже не та. И тело её очень быстро стало вкусным обедом для парочки молоденьких Беляшиков. Они цапнули её одновременно, один с головы, другой с хвоста. Доглотнув до середины старухиного тела, они вынужденно застряли, уткнувшись друг в друга раздвинутыми челюстями.

Бледного Червя не интересовала ни Старуха, ни Беляшики. Амазонка была для него приоритетным призом. И он продолжал преследовать её, попутно примериваясь, как бы подпитаться без ущерба для собственного молодого организма.

Абиссаль не могла шевельнуть ни единым мускулом, но теплеющие по мере подъёма к поверхности слои воды она не могла не ощущать. Вместе с этим убыстрилось сердцебиение и кровоток. Это давало слабую, очень слабую надежду на преодоление паралича.

Презрев грамотные притязания Бледного Червя, заходящего к опасной еде с головы, азартный змеёныш Тусклый решил приступить к закусыванию хвоста Абиссаль немедля.

Чавкающие зажимы голодной пасти Тусклого показались Абиссаль непереносимо болезненными, и она отчаянно хлестанула своим мощным, сплющенным с боков хвостом, словно деревянным веслом.

Закружившись сама, она перепутала всю белую змеиную стаю, превратив её в сварливый клубок толстых злобных верёвок.

Протей не терпел непорядка.

Конечно, непорядком было уже само нарушение иерархии, когда безмозглые жруны посягнули на неприкасаемость его приближённых первой величины – амазонок. Но все понимали: без санкции Самого это было бы немыслимо!

Решив, что зарвавшаяся Абиссаль уже достаточно наказана и вполне смогла ощутить, каково её подлинное место в причудливом круговороте бытия-небытия, старик торжественно всплыл перед лицом помилованной.

Жруны осели, как никчёмные стружки, вниз, вглубь, в свою родную тьму. Туда, откуда на время достала их причуда Повелителя.

А он с любопытством всматривался в глаза задыхающейся Абиссаль. Пучком воздушных пузырей послал ей «порцию жизни». Чтобы урок не прошёл зря, пора было делать выводы. А для этого воспитуемой нужны были силы.

Абиссаль вдохнула подачку и прекратила опадание своего тела вслед за жрунами в глубину. Потом вынужденно, склонив голову, подтекла к Протею.

– Повелитель, прошу о милости!

– Ты достойна её?

– О том судить Повелителю.

– Надеюсь, ты искренна, строптивица! – Протею не хотелось терять лучших своих подданных. Но и казаться избыточно лёгким прощение не должно было! Во всём важна мера и гармония! Как Бог, Протей знал это отлично!

Останки дохлой лошади, зацепившиеся рёбрами за подводные скалы, похожи были на каркас затопленного парусника. Во всяком случае, выглядели столь же беспомощно и разорённо. И напомнили Протею о прошлогодней катастрофе в городе амазонок.

Сначала он был доволен, что человеческая глупость довела Тан-Амазон до краха. Протей со своей свитой любил кружить по подводным лабиринтам городских улиц. Хотя амазонок тут могло бы быть и побольше! Всё-таки это их родной город!

Плохо, что, выбирая между человечьим обликом и родным Тан-Амазоном, они предпочли первое. Никак не хотели расставаться строптивые воительницы со своим серебряным браслетом! И чем их не устраивала серебристая змеиная шкура и почётное место в его, Протея, свите?

Морской конёк обиженно поджал губы. Уж кому, как не ему, знать проблему выбора. Ведь именно его, Протея, считают способным принимать абсолютно любой облик, и человечий в том числе. Но никогда не изменит он родной-первородной стихии – морю!

Облик морского конька, в котором он являлся чаще всего, нравился Протею. Несмотря на то, вертикальным расположением был слишком похож на людей, которых Протей, в общем-то, ненавидел.

Ненавидел за претенциозность и самоуверенность. За власть некоторых из них вызывать его, самого Протея! – по первому требованию для того, чтобы узнать своё презренное прошлое или бестолково любопытствовать о будущем. Смешно, что текучие смыслы настоящего интересовали мало кого. Это было главным признаком глупости и главным признаком вырождения их ненавистного поголовья.

Впрочем, за небольшим исключением.

В «исключение» Протей был готов включить и Абиссаль.

Поэтому милостиво позволил ей, задыхающейся, выбраться на берег, отчаянно хватать воздух всей змеиной пастью, а потом и человечьим ртом.

А когда она вставляла в ритуальную гривну протянутый Бластом белый камень, он незримо стоял за её спиной, желая принимать участие в исправлении столь роковой для этого края ошибки.

В этом убедился Георг, сделавший попытку взглянуть на руки Абиссаль из-за её спины. Неведомой силой отброшенный в море, именно он впоследствии и опустил восстановленную ритуальную гривну в воду – всё равно уж намок!

Чёрное море располовинилось немедленно – в полном соответствии с чёрно-белой гривной.

Нижняя его часть так и осталась чёрной: тёмной, безжизненной, полной мёртвых серных пузырей. Зато верхняя посветлела вмиг.

Рыбы, дельфины и прочие жизнерадостные твари бодро прошмыгнули в него сквозь Босфор, чтобы плодиться и размножаться в благодатных тёплых водах! В водах, которые поспешили позабыть о своей способности извергать из глубин адское пламя и отвратительный серный дух.

Послегрозовой свежестью дышала теперь каждая новая волна, выплясывающая из его глубин.