Текст книги "Три ада русских царей"

Часть IV
Между молотом и наковальней или Трое в одной могиле

А. П. Волынский

Минимум два раза в неделю мне приходится ходить за покупками на Сытный рынок. Зазывают торговцы за своим товаром, снуют машины и тележки с этим же товаром и без. Иногда у блинной девочки-зазывалы устраивают игры с малышней.

И пожалуй, мало кто из них ведает про то, что здесь два с половиной века назад обезглавлены были три русских патриота – Артемий Петрович Волынский, Петр Михайлович Еропкин, Андрей Федорович Хрущов. Как, впрочем, и люди, идущие в «Строймаркет» на Большом Сампсониевском проспекте (в недавнем прошлом пр. Карла Маркса), не догадываются, что ездят их машины по кладбищу, а за оградой собора лежат останки трех поименованных особ, занимавших высокие посты при дворе императрицы Анны Ивановны (или Иоанновны). Впрочем, не каждый такую назовет среди царствующих особ Российской державы.

Это что, упрек не знающим свою историю, отечественную, разумеется? Или желание привлечь внимание к троице людей, некогда служивших под началом Петра I и помогавших ему в преобразовании России?… Попробуем дать на это ответ.

Два с половиной века минуло со дня гибели этих людей, а проблемы, которые ими затрагивались, вновь стоят перед Россией. Может, потому и стоят, что не смогли они довершить начатое дело. И помешало им в этом Слово, поганое наветное «слово».

Да, это было время, которое вошло в историю под «милым» названием «слово и дело».

Немало интересных исследований и романов написано о времени дворцовых переворотов, и все же так много еще неясного, неразгаданного, непонятного, а потому притягательного к рассуждениям.

Россия после Петра

…Всего лишь пять лет минуло со смерти Петра Великого, случившейся в конце января 1725 г., и на российском престоле уже побывало два человека: женщина и юноша, по странному совпадению тоже Петр Алексеевич (как и Петр I). Готовили на престол третьего самодержца. Впрочем, не только готовили, но и хотели ограничить права самодержца, вернее самодержицы. Ибо престол хотели отдать племяннице Петровой Анне Ивановне, дочери брата царя Петра, царя Ивана V. Был период, когда они были соправителями.

Конечно, пикантным было и то, что у Петра были и прямые наследники: его дочь Елизавета Петровна, в нормальных годах, хорошем здравии и нормальном уме. Почему я сказал «готовили»? Да потому, что дети не наследовали престол своего отца. Виноват был в этом сам Петр, принявший титул императора за четыре года до смерти и не определивший после себя преемника, создав нервозную ситуацию среди претендентов.

Анна Ивановна поначалу, видимо, совсем не входила в их число, но, волею судеб, всплыла ее кандидатура. Возведением ее на трон решили воспользоваться старые бояре, князья Долгорукие (а их предок основал столицу Русского государства – Москву). Придумав посадить на престол петровскую племянницу, они решили ограничить ее власть в свою пользу, то есть есть императрица, а правят они, Долгорукие, да еще Голицыны – по-нынешнему «олигархи». Ограничить самодержавную власть – это демократично? Или как? В России это понимали по-своему: меньше власти царю, больше власти князьям-верховникам, или членам так называемого Верховного Тайного Совета, который считался Высшим государственным учреждением в России в 1728–1730 гг. и был создан указом Екатерины I (вдовы Петра I) 8 февраля 1726 г. и первоначально состоял из семи человек, сподвижников Петра.

Формально Верховный Тайный Совет был совещательным органом, а практически же решал все государственные дела: ему подчинялись Сенат, Коллегии, Синод и прочие учреждения.

К самостоятельной власти рвался и «полудержавный властелин», вчерашний денщик, а ныне сиятельный князь и генералиссимус Александр Данилович Меншиков. Не сдюжил он в борьбе с родовитой властью, во главе которой стояли князья Долгорукие. После смерти недолго сидевшей на российском престоле Екатерины I на императорский трон был возведен внук Петра Великого, его тезка – Петр II. Но и он правил чуть больше двух лет и скончался от оспы 19 января 1730 г., будучи еще фактически мальчишкой 14 лет отроду. Аристократия получила возможность «порулить» государством, сделав формальной императрицей племянницу Петра Великого Анну Ивановну. Члены Тайного Совета подсунули ей на подпись так называемые «кондиции» – условия передачи ей трона.

Вдова герцога Курляндского, влачившая в Минтаве полу-нищенское существование (по меркам ее звания), подписала бумажки сразу и не глядя. Этой мужеподобной, но совсем не старой женщине улыбалась фортуна – стать российской императрицей – переехать в столицу и иметь приличное содержание.

Но Россия есть Россия, и ее никогда нельзя понять умом. Дворянская Россия, каким бы узурпатором ни был Петр I, понюхала западных свобод. Поездки за границу по делам, знакомства и дружба с иностранцами за границей и у себя на родине, интерес к жизни европейских стран сделали более открытым и русское общество.

Как бы то ни было, Петр не только брил бороды, он привлек внимание к западной цивилизации. И хотя медленно шел процесс созревания нового дворянского мышления и сознания, а, главное, самосознания, но он шел, так как все познается в сравнении. А сравнивать было с чем: представления отцов – «государевых рабов» сталкивались с европейскими понятиями о дворянской чести, подспудно, смутно, но давило сознание, чем они, русские дворяне, хуже той же польской шляхты, с которой король совещается и решение принимает согласно их желаниям и устремлениям. Немало было примеров иного государственного устройства и не только в Речи Посполитой, а в той же Англии, Голландии, Швеции, где бывали и вместе с Петром, и без него русские представители.

И дворяне зашебуршили, зашушукались по углам, по домам, в кружки собирались. Феофан Прокопович вспоминал: «Куда ни придешь, не и но что было слышать только горестные нарекания на осмеричных оных затейщиков». (К этому времени в Тайный Совет входило 8 человек.)

В народе практически понимали, что ограничение самодержавия не для блага государства, дворянства и другого народа, а в приватных интересах знати делается. Но эти пустые роптания свойственны российскому населению разных слоев и бездействию, однако, повсеместному. И если бы не вражда между кланами Долгоруких и Голицыных, правили бы они вместо Анны Ивановны.

Впрочем, вернемся на ночное январское заседание 1730 г., где решалась судьба престола. На нем князь Алексей Долгорукий пытался доказать, что его дочь Екатерина не меньшая претендентка на престол, чем петровская племянница, а о дочери петровской вообще не вспоминал.

И хотя Совет назывался Тайным, утечка информации была, была скорой и почта, донесшая до герцогини Курляндской известие, что едут к ней с предложением на трон, но с ограничениями.

Женщина, а любая женщина – большая актриса, сыграла хорошо свою смиренную роль. Как мы знаем, Анна Ивановна подписала документ. Но одно дело подписать, как говорится, меморандум, а другое дело сесть на престол. Время же шло, и борьба продолжалась.

И тут всплывает письмо, приписываемое тогдашнему казанскому губернатору Артемию Волынскому. В письме том недвусмысленно высказывается опасение, чтобы «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадаем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать».

На России известно с давних пор: паны дерутся, а чубы трещат у холопов.

Обратите внимание, что Волынский, сам искавший милости у трех императоров, то есть сильной верховной власти, высказывает упрек своему сословию, которому именно его холопство не позволяет создать справедливый политический строй.

И уж если Волынский, столбовой дворянин, боярин из волынских удельных князей, сам мог претендовать на престол – ропщет, то что тогда было делать простому люду? Как ему жилось? Коль боярина Волынского можно было приговорить к смертной казни и посадить на кол, то что же было уготовано дворянству и простым служилым людям?

Он подвергает сомнению идею выборов новой власти: «И так хотя бы и вольные всего общества голосы требованы в правлении дел были, однакож бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно, а кто будет правду говорить, те пропадать станут».

Минуло 270 лет, а кажется, нравственная позиция и при современной демократии недалеко ушла от времени Анны Ивановны и Артемия Волынского.

О нечестности партийной борьбы предполагает автор письма весьма на современный манер: «Главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партии будет больше голосов, тот, что захочет, то и станет делать, и кого захотят, того выводить и производить станут, а бессильный, хотя б и достойный, всегда позади оставаться будет».

Свой комментарий дает Волынский и такой льготе, как освобождение от службы. Это приведет к упадку в армии, потому что «ежели и вовсе волю дать, известно всем, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для него, если некоторого принуждения не будет, то, конечно, такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме, что всяк захочет лежать в своем доме».

Задолго до Гончарова дан был яркий образ Обломова, ибо пишет он о своем сословии – дворянском, о настоящих-то холопах речи не идет. Жестко, зло задевает такая характеристика своих соотечественников? Да, но от правды не спрячешься. Куда же нам, мол, демократию вводить.

Судя по работам исследователей, в России в этот момент столкнулись две партии – партия власти жесткой – самодержавная и партия реформаторов, предлагавшая описанные через критику Волынского нововведения.

Верховники – сторонники кондиций – нагоняли страх, угрожая непослушным репрессиями. 3 февраля был арестован «птенец гнезда Петрова», его ярый сподвижник кабинет-министр П. И. Ягужинский.

Однако сомневались многие, что дворянская демократия принесет пользу государству.

Впрочем, в России так всегда: как смута, так разбирают сомнения – а нужна ли вообще русскому человеку свобода и демократия?

А тем временем Анна Ивановна приближалась к Москве, где происходили коронации царей. 10 февраля она прибыла в Подмосковье и остановилась в селе Всесвятское. Сопровождавший курляндскую герцогиню, потенциальную императрицу, князь Василий Долгорукий не давал ей возможности остаться наедине со своими подданными, рассчитывая, видимо, выпустить ее из подобного плена лишь в Успенском соборе, чтобы короновать по сценарию Совета.

Оказавшись среди родственников, в своем доме, Анна получила новости, пришедшиеся ей по душе. Говоря современным языком, пока она ехала в Москву, она набирала очки, ее рейтинг как царицы и самодержицы возрастал. Дама, хотя и была уже в постбальзаковском возрасте, не утратила вкуса к жизни, она, пожалуй, только начинала жить. Несмотря на вдовство (а замужем она была всего б недель: ее супруг отдал Богу душу после одной из попоек по дороге из Петербурга в Курляндию – в Дудергофе), имела любовников и большие долги у ростовщика Липмана.

25 февраля 1730 г. группа дворян во главе с канцлером А. М. Черкасским явилась в Кремль и вручила Анне Ивановне челобитную, подписанную 87 дворянами. Ее зачитал Татищев. А главной просьбой было взять престол без каких-либо условий. Анна поняла, что ей нужно сделать волевое решение, и она сделала: новоиспеченная императрица порвала в присутствии ходоков кондиции.

Императрица Анна Ивановна

Впрочем, этот момент требует более пространного описания.

Дворцовые перевороты сродни плетению кружев – тут выдержка, умение, расчет, сноровка нужны. Это дело тонкое, требующее больше хитрости, нежели ума и расчета. Это игра, шахматная партия, если хотите, где разыгрывать дебют надо, предвидя середину игры и даже ее конец.

Дворцовые интриги, групповой эгоизм и ныне присутствуют за кулисами политической борьбы – мы узнаем об этом лишь позже, когда совершаются дела и поступки и разыгрываются партии. Когда идет речь о власти – тут выигрыш слишком велик и азарт от этого подстегивает ставить на лидера, а уж фортуна обернется лицом или задом.

Как понял потом русский двор – как челядь, так и вельможи, – Анна Ивановна была страстная охотница: любила, очень любила пострелять. В Зимнем дворце во многих покоях по углам стояли ружья, и императрица палила из окон по птицам, оказавшимся в поле ее зрения.

Она знала закон охоты по загону зверей как собаками, так и егерями и пользовалась ими неукоснительно – не в пользу зверя. Сейчас она сама была в положении загнанного зверя (по щадящей методе), все еще чувствовала за своей спиной дыхание верховников с их кондициями.

Итак, как развивалась интрига в этот знаменательный для Анны и для государства день 25 февраля 1730 г.

Вспомним начало – челобитную зачитал Татищев Василий Никитич – крупный государственный служащий. Нельзя сказать, что уж очень понравилась Анне челобитная дворян, в которой они, жалуясь на притеснения верховников, просили императрицу созвать некий учредительный орган – Совет из высших чинов государства, то есть как бы Государственный совет, который мог бы «все обстоятельства исследовать согласно мнениям по бо́льшим голосам (т. е. согласно большинству голосов – вот уже попытки правления большевизма. – Прим. авт.) форму правления государственного сочинить и Вашему Величеству ко утверждению представить».

Анну Ивановну вполне устраивала самодержавная форма правления. Не устраивала челобитная и верховников, ибо они лишались законодательно прав и являться главным (основным) арбитром при обсуждении реформ.

Сходная ситуация была в нашей стране недавно, не хочу проводить аналогии и параллели (в истории повторов не бывает), и обстановка, прямо скажем, в политической жизни была накаленная. Накалялась обстановка и в кремлевских палатах в 1730 г.

Произошла перепалка – словесная – между лидерами двух партий: канцлером А. М. Черкасским – дворянской и верховников – князем В. Л. Долгоруким, который настаивал перед Анной и присутствовавшими в зале обсудить «шляхетскую челобитную» в узком кругу.

Согласно сведениям, почерпнутым от иноземных наблюдателей, бывших при сем политическом споре, появилась в кремлевских палатах старшая сестра Анны Екатерина, причем с чернильницей и пером, и потребовала у Анны наложить резолюцию немедленно (на челобитную, естественно), что та, не колеблясь, и сделала, начертала своей ручкой: «Учинить по сему».

Образованные дворяне удалились в совещательный зал, а верховников Анна пригласила отобедать после трудов праведных.

Ход, конечно, с точки зрения тактики замечательный. Интрига раскручивалась интересно: пока шел обед и у верховников не было возможности обсудить свой провал и принять какие-либо новые меры для спасения своего положения. Ибо было ясно, что чаша весов колебалась не в их пользу, а верховные вельможи проигрывать не хотели и не умели.

Тем временем гвардейцы, бывшие в аудиенц-зале, а приглашены они были для того, чтобы не вышло какой схватки между политическими противниками, т. е. для охраны высокого собрания, подняли отчего-то шум и императрица взволнованно встала из-за стола и вышла в аудиенц-залу.

Вот что оставил в своих записях испанский посланник в России де Лириа: «Возмутились офицеры гвардии и другие, находившиеся в большом числе, и в присутствии царицы начали кричать, что они не хотят, чтобы кто-нибудь предписывал законы их государыне, которая должна быть такою же самодержавной, как и ее предшественники.

Шум поднялся такой, что Анна Ивановна топнула ногой и пригрозила скандалистам карами, на что они верноподданически пали к ногам со словами (цитирую из записок посланника. – Прим. авт.) «мы, верноподданные Вашего Величества, верно служили Вашим предшественникам и пожертвуем нашу жизнь на службу Вашему Величеству, но не можем терпеть тирании над Вами. Прикажите нам, Ваше Величество, и мы повергнем к Вашим ногам головы тиранов!»

Такие слова были бальзамом для Анны Ивановны, чьи руки были связаны бумажной обязанностью перед верховниками, да и на челобитной стояло ее резюме.

По свидетельству все того же де Лириа, царица приказала, чтобы гвардейцы повиновались подполковнику Преображенского полка генерал-лейтенанту графу С. А. Салтыкову, что те и сделали, провозгласив здравицу в честь самодержавной государыни. Присоединились к ним и дворяне, пришедшие с челобитной.

Фактически это был очередной дворцовый переворот, совершенный гвардейцами, в новом наступившем десятилетии они не раз еще окажутся в гуще политических событий.

А в это время два фельдмаршала и члены Верховного Тайного Совета князья М. М. Голицын и Василий Лукич Долгорукий сидели в соседней зале за обеденным столом как узники совести, не зная, что и предпринять.

Президент Военной Коллегии Голицын не посмел выйти и приструнить своих подчиненных. Подполковник Салтыков, а он был родственником царицы, выиграл «сражение» в политической игре у двух фельдмаршалов. История жестокая штука и поворачивается спиной тогда, когда и не предвидишь подвоха – это во-первых, а во-вторых, смелость необходимо проявлять не только на полях сражений, айв личной стычке с соперником на дворцовом паркете.

Проявление воли – выигрыш, а промедление, нерешительность – смерти подобно.

Что ждало после обеда с императрицей двух умудренных опытом мужей, познавших славу, а теперь и позор поражения перед простым офицером гвардии. Вспоминали вечернее совещание своего клана, где еще один фельдмаршал Василий Вл. Долгорукий, прямо напомнил, что князь Василий Лукич, а именно он сидел за столом императрицы, подвергается смертельной опасности в случае выступления гвардейцев. Их уже боялись.

Такова Россия. На чьей стороне гвардия, армия, на той стороне и власть. Перед силой не устоишь – думали и дворянские реформаторы, видя распаленных гвардейцев. И когда они вновь вышли после завершения обеда верховников с императрицей Анной, в руках другого лидера реформаторов, князя Трубецкого, была уже новая челобитная.

Авторы благодарили ее Величество Анну Ивановну за подписание предыдущей челобитной и просили принять власть такою, какою была она у ее предшественников, а кондиции Верховного Тайного Совета уничтожить. И еще просили подданные восстановить Сенат в том виде, каким был он при ее дяде Петре Алексеевиче. И в конце милостиво надеялись подписавшие на благоразумное правление и облегчение податей и хорошего правосудия, а подписало челобитную 166 человек.

Увы! Как не вспомнить здесь письмо астраханского губернатора Артемия Волынского, о мыслях которого мы рассуждаем.

Императрица выслушала и приказала подать письмо и кондиции – она была уже императрицей нутром, а не на бумаге. Кондиции Ее Императорское Величество порвало при всех.

Молчали верховники, ликовали игравшие в реформаторство дворяне.

А далее присягали новой императрице и была иллюминация, долженствующая такому случаю, но затмевало ее случившееся северное сияние, вызвавшее у многих испуг.

Анна Ивановна выписала из Курляндии своего любовника, сына конюха и знатока лошадей Эрнста Иоганна Бирона.

Итог переговоров оказался неожиданным для всех – выиграла и у тех, т. е. верховников, и у других, т. е., с позволения сказать, дворянских демократов.

И прав оказался Артемий Волынский – холопство подвело как шляхетство, так и вельмож-князей и фельдмаршалов. И они ушли не просто посрамленными, они ушли униженными.

Новый режим власти начинают с раздачи почестей их поддержавшим и репрессий по поводу противников.

Факты: Уже через 10 дней – 6 марта 1730 г. Семен Андреевич Салтыков (родственник императрицы по матери), так рьяно выказавший верность царице, был пожалован в генерал-аншефы, обер-гофмейстеры, действительные статские советники, его сделали смоленским губернатором, а вскоре и главнокомандующим Москвы и графом.

* * *

Борьба с засильем «неметчины» за национальное достоинство началась не при Анне Иоанновне и не Волынский ее начал (хотя его заслуги в том противоборстве несомненны).

Петр I, активно ринувшийся в западную жизнь и желая передать научные сведения русским людям, стал делать заказы на переводы разных книг с иностранных языков, толмачи были, но преобразователь России столкнулся с проблемой для нашего времени удивительной; «на какой язык переводить?» Язык знати был тесно связан с языком религии, т. е. с так называемым церковнославянским. Этот язык был вроде по-настоящему достойным для избранного дела – перевода. От невежественной толпы начетчик священных книг, т. е. человек ученый, знающий и отличался тем что старался писать (и говорить) на церковнославянском, который мало кому из народа был понятен. А правительственные акты и деловые бумаги велись на живом русском языке (сам-то Петр как слышал, так и писал, не особо задумываясь о лексике), который сделался вроде бы и письменным. И Петр потребовал, чтобы переводы делались и лексиконы (словари) составлялись именно на этом живом народном языке, который считали языком Посольского приказа.

И вот тут-то возникли противоречия и противодействия пожеланиям императора-преобразователя. Переводчики считали недостойным (неприличным) писать на языке подлом (т. е. разговорном – бытовом) и делали переводы ближе к церковнославянскому. К этому еще примешивалось и влияние южных и западных наречий, сдобренных влиянием польского диалекта. Витиеватый язык ученых «казаний» дорого обошелся не только русскому уху, но и созданию нормальной национальной лексики. Языковой хаос, печальное состояние родного языка, недостатки его для выражения своей народности вызывали тревогу у просвещенных людей – сподвижников Петра, отличавшихся преданностью делу преобразования. Историка В. Н. Татищева просто коробило обилие иностранных слов, вошедших в русский язык. Он не хотел называть основанный на

Урале город Екатеринбургом и в своих донесениях и бумагах управляющий казенными заводами на Урале писал: Екатерининск.

Уже при Петре II Верховный Тайный Совет предписал, чтоб «российские при других дворах министры в своих реляциях не включали терминов иностранных, кроме только самых необходимых».

Положение с русским языком, и так-то тяжелое, могло ухудшиться с восшествием на престол Анны Иоанновны, которая притянула в свое окружение, а значит, и руководство страной людей, говорящих на немецком языке. Спасло то, что и сама императрица, и большинство властных и деловых русских людей не знали «немецкого наречия», и потому все официальные бумаги и донесения императрице и в Кабинет министров должны были писаться по-русски. А это означало обратное движение – немцы, желавшие утвердиться в России, изучали русский язык, чтобы выражаться на нем как можно свободнее. И пример показал самый крупный при дворе политик – немец Генрих Иоганн Остерман – вице-канцлер русского правительства. Впрочем, его никто в обиходе не звал немецким именем и обращались к нему как к Андрею Ивановичу. Остерман попал в Россию не случайно, его старший брат уже находился на государственной службе.

Остерман Андрей Иванович

Младший брат был не просто удачливее, он был прозорливее, умнее, расчетливее: он не выражал пренебрежения к варварскому русскому языку, а изучил его в совершенстве, так что мог свободно говорить и составлять государственные документы. Добавим, что немец владел еще французским и английским, и Петр I сразу приметил молодого чиновника, а он появился в 1704 г., когда ему было 18 лет. Именно ему царь, прорубивший окно в Европу, поручает и доверяет составление важных государственных бумаг и посланий к иностранным дворам.

И закономерно, что во время русско-шведских переговоров 1718–1721 гг., закончившихся подписанием Ништадского мира, Остерман был официально вторым лицом после Я. В. Брюса на этих ответственных переговорах и, что называется, играл первую скрипку. За успешные переговоры, а по свидетельству современников они сохраняли за Россией Выборг, Петр I пожаловал Остерману титул барона, а еще через два года тот был назначен вице-канцлером.

Эту должность сохранил он и при последующих недолго царствовавших Екатерине I и Петре II, и эту должность он занимал при Анне Ивановне, во времена, про которые идет речь.

Судя по историческим исследованиям и свидетельствам современников, этот «серый кардинал» сыграл одну из главных ролей в провале планов «верховников» ограничить самодержавную власть (потому что в паре с ним выступал Феофан Прокопович).

И хотя при Анне Иоанновне он остается вице-канцлером – канцлером был все же русский князь А. М. Черкасский, – Остерман был главным вершителем политических судеб России, несмотря на быстрый фавор другого немца, Эрнста Иоганна Бюрена, в российской истории известного как Бирон.

* * *

История – коварная и своенравная дама, которая по своей прихоти разыгрывает трагедии и комедии и назначает нас быть героями либо одного, либо другого действа.

* * *

В те времена цари жили недолго, юноши взрослели быстро и становились мужами и карьеру делали быстро, если к служению отечеству имели рвение и были целенаправленны и упорны в своих исканиях.

Впрочем, не все так просто под Луной, тем более в России.

Артемий Петрович Волынский был на три года старше Андрея И. Остермана, однако и он принадлежал к кругу лиц, которых причисляют к «птенцам гнезда Петрова», хотя наивысший расцвет их политической или государственной карьеры приходится на период царствования петровской племянницы Анны Иоанновны.

В год приезда в Россию Остермана (1704) Волынский начал служить в драгунском полку, причем солдатом, через семь лет он только ротмистр и в в это время стал входить в фавор у Петра I, когда царь начинает давать ему административные и дипломатические поручения. Первое по-настоящему серьезное дело – это посольство в Персии в 1717–1718 гг.

По возвращении Петр назначает его Астраханским губернатором (это в 30 лет) и поручает подготовку к персидскому походу 1722–1723 гг., который не стал удачей для России.

Почему? Видимо, Волынский неправильно оценил положение Персии и доложил, что она, раздираемая противоречиями, легкая добыча для Петра и России. Информация не была верной, и кампания против Персии не оказалась легкой прогулкой.

Петр I наведался в Астрахань, где провел «ревизию» астраханскому губернатору, и в ходе ее дубинка великого императора походила по спине Волынского, более того, царь грозился создать специальную комиссию для расследования нарушений астраханского предводителя.

Дело, однако, закрыли в связи со смертью Петра Великого, а ставшая императрицей его жена Екатерина благоволила Волынскому и направила его губернатором в Казань, дав к тому же генеральский чин. Здесь он и встретил воцарение Анны Ивановны, императрицы, по корням русской. Никакая она не Иоанновна (как, скорее всего, называли ее иностранцы, коих при дворе потом оказалось много, слишком много).

Притихший при Анне Леопольдовне Волынский вновь решил выйти на политическую сцену, так как амбиции его распирали. Судя по свидетельствам исследователей-историков патриотического толка, объясняют его стремительное восхождение по служебной лестнице именно патриотической настроенностью и целеустремленностью Волынского, который якобы поставил эту цель – достижение высших чинов в государстве, дабы повести решительную битву с немецким засильем в окружении императрицы – ив частности Бирона и Остермана.

Однако, исследуя факты, мы встречаемся с пикантным моментом в дворцовой интриге того тоже Смутного времени…

Продвижению и выдвижению Волынского способствовал как раз Бирон, способствовал этому и ставший в фаворе у императрицы (за содействие к восхождению на самодержавный трон) родственник Артемия Петровича С. А. Салтыков (как известно, находившийся в родственных отношениях с самой императрицей). За своего племянника просит в подобострастном письме губернатор московский к фавориту – немцу Бирону и просит милости.

К этому времени, к 1733 г., у Волынского за плечами польский поход, в котором он командовал отрядом русской армии, принимавшей участие в осаде Данцига.

Волынского призывают ко двору – в Петербург – и назначают помощником К. Г. Левенвольде по конюшенной части.

Возможно, кто-то улыбнется, прочитав эту фразу – ничего себе восхождение по служебной лестнице: быть начальником у конюхов. Не будем делать поспешные выводы, а проследим за интригой: иногда и простые ходы приводят к лестнице наверх. Ибо, как говорил философ истории Н. Бердяев; «История, кок величайшая духовная реальность не есть данная нам эмпирия, голый фактический материал».

Попробуем посмотреть на данный исторический факт с разных сторон или, так сказать, объемно.

Карл Густав Левенвольде – граф, обер-шталмейстер двора его Императорского Величества.

Левенвольды уже при царе Петре «обосновались» при русском престоле. И одному из них, а именно Рейнгольду Густаву – камергеру двора Екатерины I, писал Эрнст Иоганн Бирон, студент Кенигсбергского университета в 1725 г., писал слезную просьбу помочь, жалуясь на «тяжкую судьбу».

А находился он в долгах по поводу случая, который он описывает так: «С большой компанией гуляли ночью на улице, причем произошло столкновение со стражею и один человек был заколот. За это мы все попали под арест; я три четверти года находился под арестом, потом выпущен условием заплаты на мою долю 700 талеров штрафа, а иначе просидеть три года в крепости».

Он просит своего бывшего соотечественника замолвить слово перед прусским посланником Мордефельдом (барон Аксель Мордефельд был послом в 1728–1746 гг.).

Вероятно, Левенвольде помог избавиться от долга (а значит, и от тюрьмы) молодому повесе, но тот не нашел применения в России и вернулся в Литву, и был принят на службу к герцогскому двору.

В это время герцогиней Курляндской была русская царевна Анна Ивановна, вдовушка, и скучала на задворках Российской империи. Она была молодой женщиной, что называется в соку.

Граф Петр Михайлович Бестужев-Рюмин, резидент России в Курляндии, оставил любопытный документ эпохи, проливающий свет на взаимоотношения при новом дворе: «не шляхтич и не курляндец пришел из Москвы без кафтана (мы уже об этом знаем) и через мой труд принят ко двору без чина и год от года я, его любя, по его прошению, производил и до и сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды и сколько мог здесь лживо меня вредил и поносил и чрез никакие слухи пришел в небытность мою (в Митаве) в кредит».[92]92
  Арсеньев К. Царствование Екатерины I. СПб. 1856. С 82.


[Закрыть] Вот вам, кстати, образчик русского языка, каковым изъяснялись вельможи в 30-е годы XVIII столетия.