Текст книги "Три ада русских царей"

А что же, собственно, произошло в период отлучки резидента из Митавы? (а это явствует из письма своему, видимо, приятелю графа Бестужева).

Мужчина тоже в соку (ему движется к 40) воспользовался отсутствием бывшего в фаворитах Бестужева и «заглянул» в спальню к вдовствующей и крупной телом герцогине. Видимо, пришелся по сердцу и по прочим жизненным моментам Эрнст Бирон, т. к. по возвращении в Курляндию резидент понял, что в спальне и в сердце герцогини место занято.

Знал ли об этом Артемий Волынский? О многом, думается, ведал, потому как в это время сплетнями и наговорами жили при дворе многие (если не все), и карьеры получались у тех, кто больше владел информацией и умело пользовался интригами против своих конкурентов. Что использовал в своей политической игре и сам Волынский, правда, с разной степенью успешности.

Итак, он назначен помощником Карла Густава Левенвольде по конюшенной части.

Граф Карл Густав Левенвольде согласно историческим исследованиям С. М. Соловьева был императрицею назначен полковником вновь создаваемого ею полка Измайловского (родного места царицы), и доверено ему набрать офицеров из лифляндцев, курляндцев, эстляндцев (которым она доверяла более, чем русским) и из русских тоже.

А он был братом Рейнгольда Левенвольде, который был обер-гофмаршалом и камергером при Екатерине I и приятелем самого Андрея Ивановича Остермана.

Конечно, даже один этот факт – создание нового русского полка передается иностранцу, мог вызвать оскорбление национальных чувств у такого гордеца, как Волынский, а тут еще и назначение к нему. Однако это назначение давало Артемию Петровичу выход на самого Бирона – фаворита Анны Ивановны и фактического правителя России и на Остермана – вице-канцлера кабинета министров ее Императорского Величества.

Что бы там не писали историки романического или романтического плана о происхождении Бирона, его страсть к лошадям была (и есть) общеизвестна и не требует доказательств. Лошади в эпоху, когда без них передвигаться было не на чем, конечно, были хорошей связкой и возможностью войти в круг Бирона, да и самой императрицы, которая, по свидетельству очевидцев, «не имела своего стола, а обедала и ужинала только с семьей Бирона и даже в апартаментах своего фаворита». Впрочем, вот свидетельство очевидца английского посланника в России в 1731–1739 гг. Клавдия Рондо: «Ее Величество не совсем здорова. Несколько дней назад ей, а также фавориту ее графу Бирону, пускали кровь. Государыня во все время болезни графа кушала в его комнате».

Патриотические чувства русского на засилье немцев понятны и отношение Волынского к Бирону, Левенвольде, Остерману и т. д. – проявление чисто националистического бунтарства.

А посмотрим на фигуру Волынского со стороны тех же немцев, приближенных двора Анны Ивановны. Сколько раз оказывался в роли штрафника Артемий Волынский со времен еще Петра I и даже под арестом был, был арестован и при Анне Ивановне за свои губернаторские «оплошности» (мягко говоря) в Казани. И, признаться, брал взятки, и был освобожден, и служил в так называемом Украинском корпусе.

Миловала его императрица, видимо, потому что через Салтыкова, московского губернатора и своего доверенного лица в столице, Волынский и ей приходился родственником.

Русские за Крым воевали неоднократно, и Перекоп брали не один раз, в том числе и при Анне Ивановне. Были эти походы не очень успешными, как, к примеру, кампания 1736 г. под водительством фельдмаршала Миниха.

Армия, уже побывавшая даже в Бахчисарае, теснима была турками и ушла из Крыма.

В Петербурге были недовольны возвращением войска к Перекопу и требовали, чтобы в августе Миних возобновил нападение на Крым. Но это повеление не было выполнено. В армии происходил конфликт между генералами. А в столичных кругах роптали и упрекали Миниха в неумении и нераспорядительности. Поход провалился не потому, что противник нанес потери – погибло во всех сражениях не более 2000 человек, а часть армии погибла потому, что не были организованы магазины, не было провианта, обмундирования – обычных житейских вещей, виной были и болезни.

Кампания 1737 г. ограничилась взятием Очакова. В Немирове был созван конгресс для выяснения взаимоотношений между турками, австрийцами и русскими. На него от лица России был направлен действительный тайный советник и сенатор барон П. П. Шафиров, генерал-майор и обер-егермейстер двора ее Императорского Величества А. П. Волынский и тайный советник, русский резидент в Турции Ив. Ив. Неплюев.

Время шло, а переговоры затягивались: русские уполномоченные (11 июля приехавшие на конгресс) не имели сведений о действительном положении дел в русской армии, т. к. от Миниха не было известий, хотя к нему обращались пять раз дать справку об успехах русского оружия. Ибо в инструкциях, данным им, было сказано действовать на переговорах (т. е. предъявлять требования) согласно победам русской армии.

Лишь в начале августа приехал от Миниха в Немиров курьер с известиями о движении русской армии. Переговоры возобновились, но в них Волынский не участвовал из-за болезни. Оправившись от недуга, он 16 августа сошелся с турецкими уполномоченными, имея, с одной стороны, желание поблагодарить за визит во время болезни, а с другой стороны, войти с ними в контакт и выведать их настроение и расчеты на окончание переговоров и подписание мира.

Вот как эти переговоры передает историк Соловьев в «Истории России с древнейших времен» (т. 20, с. 423).

Турки; «Мы сильно желаем мира с Российской Империей, но встретились нечаянно такие затруднения, что сами не знаем, что делать: другие в эту войну примешались и хотят корыстоваться, и мы не знаем, кому из двоих удовлетворить».

Волынский: «Вы, как искусные министры, легко можете рассудить, кого прежде надобно удовольствовать и кто главная воюющая сторона».

Турки: «Мы бы сыскали средство удовольствовать Россию, но римский цесарь нам несносен; пристал он со стороны без причины, для одного своего лакомства и хочет от нас корыстоваться; Россия – другое дело, ваши условия нам известны, но царские министры только затрудняют и проволакивают дело, и мы принуждены послать к султану с донесениями переводчика Порты, а сами оставаться здесь без дела».

На что Волынский предложил – в отсутствие переводчика Порты ассессор русского посольства Муртаза Тевкелев может заняться переводом и на него можно положиться.

Турки согласились продолжить переговоры, однако русские, а именно Шафиров и Волынский, сохраняя дипломатический этикет, отправились к имперскому послу Австрии графу Остейну, чтобы передать вчерашний разговор Волынского с турками.

Уже в начале встречи Остейн со смехом сказал: «Вы у них порядочно таки высидели: я сам был недалеко и подумал, что уже вы окончательно заключили с ними мир».

Когда же Волынский и Шафиров сообщили об упреках турок в сторону австрийцев, веселое настроение графа моментально исчезло и он начал пространную речь о необходимости заключения мира, чтобы не упустить шанс и т. п.

Этот разговор состоялся 17 августа. Переговоры, а в них уже участвовал Тевкелев – русский переводчик, – затягивались, турки явно ждали сведений из Порты.

Шафиров, Волынский, Неплюев наседали на Остейна, требуя от него уступчивости на переговорах, которые заходили в тупик, встретив грубость со стороны австрийского уполномоченного.

Дошло это до Петербурга, и уже рассерженный Остерман в беседе с австрийским резидентом в России Гогенцоллерном высказал мнение, что он будет просить императрицу освободить его от сношений с царским двором. Назревал дипломатический скандал с Австрией.

Между тем поступило предложение об окончании конгресса 15 октября, и Остейн выдвигает вдруг новые условия подписания мира.

10 октября турки покидают Немиров, вслед за ними австрийцы, последними уехали русские. Конгресс провалился, несколько месяцев переговоров прошли безрезультатно. Австрийский двор обратился за дипломатической помощью к Франции. А раздосадованная русская верхушка, в том числе и сама императрица, в ноябре 1737 г. писала к цесарю, что она не против французского посредничества, но почему бы самим не найти приемлемые условия договора о мире с турками.

Были вызваны в Петербург оба фельдмаршала для новых инструкций. Однако 1738 г. начался очередными дрязгами в русском военном ведомстве, продолжавшем обвинять Миниха, по сути, в провале Крымской кампании. Кстати, к этому упреку подливали масла в огонь и австрияки, требовавшие вспомогательного русского войска для обороны своих земель.

Так до конца 1738 г. и не появились надежды на приемлемый мир, и ускорить его могли только удачные военные действия.

По весне, а именно 1 марта 1739 г., Волынский, князь Черкасский – канцлер и графы Остерман и Миних подали императрице мнение о военных операциях новой русской кампании в Крыму и на Украине.

Напомним, что по возвращении с Немировского конгресса Волынский по протекции Бирона назначается кабинет-министром.

Вроде бы начинала сбываться мечта Артемия Волынского, он вошел в высшие круги правления Россией. И он развил бурную деятельность, приводя в строгую систему работу Кабинета, он взял под контроль Кабинета военную, адмиралтейскую и иностранные коллегии. Он приглашает на заседания Кабинета сенаторов, президентов коллегий, рассчитывая на широкую поддержку своей политики в будущем.

Поначалу Бирона устраивает такая бурная деятельность нового кабинет-министра, у него-то в планах потеснить своего многоопытного и сильного противника графа Остермана, противопоставив хитрому выдержанному немцу горячего самолюбивого русского боярина.

А Волынский, понимая, что в борьбе с тем же Остерманом (а у него он враг № 1) и его окружением: Минихом, Левенвольде и тем же Бироном, необходимо опираться на своих достойных людей, говоря сегодняшним языком, начинает подбирать команду.

У него дома в центре столицы неподалеку от дворца начинают появляться архитектор Еропкин, историк Татищев, государственный чиновник Хрущов, военный и морской специалист Ф. Соймонов.

В созданном им кружке единомышленников и сподвижников (как считает Волынский) он читал свой труд по реформе русского государства «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел».

В 1739 г. Волынский не просто вхож к императрице – он является единственным докладчиком по делам Кабинета.

Такой фавор не мог не вызвать нареканий и зависти среди приспешников императрицы как русской части, так и иностранцев. Тем более что Волынский, получив свободный доступ к императрице, самонадеянно думая, что имеет и сильное влияние на нее, начал интриговать против Остермана – вице-канцлера и против своего недавнего покровителя Бирона – фаворита Анны Ивановны.

Честно говоря, мне лично не понятно, какие такие сверхпретензии были у Волынского к вице-канцлеру Андрею Ивановичу Остерману – голландцу по происхождению, выдвинутому Петром I, пережившему уже двух императоров и честно служившему императрице Анне Ивановне и русскому государству.

Вот, например, характеристика Н. И. Костомарова; «Для Остермана пользы государство, которому он служил, были выше всего на свете. Его считали чрезвычайно хитрым, двуличным, никто не мог отгадать его мыслей и намерений, никто не мог понять, когда он умышленно выражался так, чтоб его не поняли; никто не умел так извиливаться и ускользать от опасности, как он, и никто так верно, правильно и так впору не узнавал насквозь людей, с которыми вступал в сношения».

В такой стране, как Россия, чтобы удержаться на плаву, нужно быть очень гибким и хитрым человеком, когда против тебя интригуют как чужие, так и свои.

А вот еще два мнения людей, знавших, общавшихся с Остерманом.

I. Испанского посланника в России (1727–1730 гг.) герцога де Лириа: «Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или пуще никакой; был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться и с такою ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр, но поелику он был чужеземец, то не многие из русских людей любили его, и потому несколько раз был он близок к падению, однако же всегда умел выпутываться из сетей…»

II. Английский резидент в России (1731–1739 гг.) Клавдий Рондо писал об Остермане: «Никак нельзя отнять у него ума и ловкости, но он преисполнен изворотливости и лукавства, лжив и обманчив; в обращении угодлив и вкрадчив; принимает личину чистосердечия и низкопоклонения; это качество считается вернейшим залогом у русских. Он любит пожить, довольно щедр, но неблагодарен».

Если не считать одной противоположности в оценках двух дипломатов: скуп и довольно щедр – в остальном черты вице-канцлера сходятся.

Странно, неужели человек явно неглупый и осмотрительный в лести (ведь перед Бироном мог лебезить, явно лукавя), Волынский пошел на этого человека, который мог вертеться как уж на сковороде, с открытым забралом?

Неужели так переоценил свое влияние на императрицу? Или голову вскружило восхождение по служебной лестнице? Неужели его устраивала роль камикадзе? А его конфиденты? Что, тоже были готовы положить головы на плаху? Или так верили в могущество своего патрона? Ведь и люди-то были тоже обладавшие и умом, и опытом и сознавали, что живут в России во времена «Слова и дела» или Андрея Ивановича Ушакова.

Впрочем, историк Соловьев приводит в своем труде пророчество, принадлежавшее якобы П. И. Ягужинскому (а именно его заменил после смерти Волынский в Кабинете министров): «Я предвижу, что Волынский посредством лести и интриг пробьется в кабинет-министры, но не пройдет и двух лет, как принуждены будут его повесить».

Если бы с такой точностью Павел Глоба или другие наши оракулы предсказывали гороскопы людей, цены бы им не было. Ягужинский не ошибся. Стал Артемий Волынский кабинет-министром с помощью лести и интриг (мог, значит, играть в дворцовые игры) и через два года был казнен со товарищи.

С. М. Соловьев прямо отвечает на вопросы, поставленные мною раньше: «У Волынского вскружилась голова; властолюбие было страшно возбуждено, является (у Волынского) стремление играть главную роль, затмить всех…»

Это быстро поняли бывший его патрон и благоволитель Бирон и считавшийся врагом Остерман. Они поняли, на что замахнулся горячий властолюбец Волынский… и бывшие недруги соединились для борьбы с другим врагом.

Причем, если осторожный и подобный кошке, выжидающей мышь, Остерман ничем не выказывал своей настороженности к действиям своего коллеги кабинет-министра Волынского, то Бирон – фаворит императрицы и всего лишь камергер по званию – не преминул лягнуть Волынского при первом же удобном случае.

Когда в военном ведомстве получили очередное донесение фельдмаршала Миниха о недостатке провианта, тогда как его было достаточно, надо было только доставить с Днепра, Волынский, интригуя против Миниха, пошел к Бирону с жалобой на полководца, но получил в ответ многозначащую злобную реплику: «Напрасно ты ко мне с этим пришел, мне какое дело! (и вправду, он всего лишь камергер ее Императорского Величества. – Прим. авт.) Поди сам докладывай государыне, ты можешь и по часу говорить с государыней».

Это не была обычная ревность, это не было предупреждением. Это была угроза неблагодарному человеку, втершемуся по его протекции к императрице Анне Ивановне.

Видимо, и герцог курляндский, и и обер-камергер императрицы запамятовали.

Существуют разные понятия: провидение, рок, судьба, карма, планида, которыми мы пользуемся и в обычной, и в литературной жизни. Более того, мы верим (или не верим) в свою звезду, в своего ангела-хранителя.

Во что верил Волынский? Был ли у него ангел-хранитель? Конечно был. Ангел-хранитель есть у каждого. И не раз ангел-хранитель спасал Артемия Петровича от кары, от наказания – еще с петровских времен. Но, видимо, наступил момент, когда предупреждением судьбы пренебрегают – и наступает катастрофа, трагедия.

Так ли было у Волынского? Не могу сказать полностью утвердительно. Но не могу и отрицать, что кабинет-министр устремился к цели по прямой и со скоростью, пришедшейся не по нраву окружению: как среди иностранцев, так и среди русских имел он недовольных, завистников, недругов и обретал их все больше и больше своими действиями, делами, поступками, словами.

Судите сами, когда Волынский узнал, что Бирон имеет надежду (и даже намерение) женить своего сына на принцессе Анне[93]93
  Предполагал ли Волынский, что Анна Леопольдовна сменит Анну Ивановну? Видимо, делал такие расчеты.


[Закрыть] и он, безродный, породнится таким образом с русским двором, он вознегодовал. Принцесса Анна сама отвергла притязания Петра Бирона, а Волынский продолжал среди друзей словословить по поводу Бирона, сравнивая его намерения с годуновскими.

Ему вторил и другой кабинет-министр, князь Черкасский, но когда смикитил, что на Волынского зуб имеют сильные мира сего Бирон и Остерман, отвернулся от родственника и соотечественника. К чему и сам Волынский руку, вернее слово, приложил, нелестно отзываясь о способностях князя на государственном посту.

Тучи над головой Волынского стали сгущаться еще и потому, что он благоволил так называемому «молодому двору» после свадьбы принцессы Анны и принца Брауншвейгского Антона Ульриха летом 1739 г. Он не простым другом семьи хотел быть, он хотел быть советчиком, как вести себя при императрице, в том числе как и к «семье Бирона ласкаться». Были у Артемия Петровича и свои люди в окружении Анны Леопольдовны (таким соглядатаем и доносителем была фрейлина Варвара Дмитриева), сообщавшие кабинет-министру о «настроениях и мыслях «молодого двора».

Эти взаимоотношения уже могли вызвать недовольство самой императрицы при умелом показе намерений кабинет-министра, что и выяснилось потом на допросах.

Доходили, безусловно, до Бирона и Остермана слухи, что в кружке или партии, собираемой Волынским, читают его труд по государственному устройству России.

Что еще такое удумал Артемий Петрович Волынский? К кондициям он относился отрицательно. К шляхетским предложениям, изложенным Татищевым на приеме у Анны Ивановны, имел претензии.

Назывался его проект «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел». В нем было шесть частей (глав, тем):

1. Об укреплении границ и об армии.

2. О церковных чинах.

3. О шляхетстве.

4. О купечестве.

5. О правосудии.

6. Об экономии.

Любопытно, что в 1726 г. для императрицы Екатерины I Остерманом была составлена записка под названием «Генеральное состояние дел и интересов Всероссийских со всеми соседними и другими государствами».

Уже из названия видно, что остермановский проект направлен на разбор отношений России с европейскими государствами, т. е. внешней политики. В сфере рассмотрения Волынского по большей части внутреннее положение государства, внутренняя политика и состояние дел при императрице Анне Ивановне.

Итак, кто же среди врагов Волынского? Бирон, Остерман, Миних, сомневается в нем императрица, князь Черкасский, адмирал Н. Ф. Головкин, президент Адмиралтейской коллегии, на которого он доносил императрице, князь Голицын, князья Долгорукие – их родственников отправлял он на эшафот.

Примечательно, что весь состав суда, который назывался «Генеральным собранием» и выносил приговор по делу Волынского, состоял только из русских (это была еще и скрытая месть Бирона и Остермана).

Впрочем, до суда еще много времени. Главные обвинители и враги ищут повода для следствия. Видимо, даже Генеральный проект… «не дает оснований для обвинений и ареста – высоко сидит Волынский – он кабинет-министр и вхож к императрице». Нужно, чтоб он споткнулся о ее порог.

Бирон судорожно ищет те камешки, которые может забросить в огород кабинет-министра: это должны быть дела или поступки, чтобы начать дело, завести следствие, а там ниточка приведет и к клубку.

И обер-камергер наконец решается на выпад – Волынский становится слишком несносен, слишком смел в своих речах, он наступает ему – Бирону – на пятки. Бирон пишет императрице жалобу, в которой ссылается на действия кабинет-министра, порочащие честное имя людей, служащих ее Императорскому Величеству верно и бескорыстно, он приводит как факт так называемое «Петергофское дело».

Расскажем суть его: летом прошлого уже, 1739 г. Волынский уволил из конюшенного ведомства трех проворовавшихся служителей-немцев. Те, видимо, бросились искать защиты у «своих» Бирона или Остермана и, подученные одним из них, подали челобитную императрице. Анна Ивановна, как и водится на Руси, передала жалобу обидчиков кабинет-министру Волынскому с резолюцией «разобраться». Артемий Петрович понял, кто стоит за спиной жалобщиков, и отвечал Анне Ивановне в своем духе, что это козни влиятельных при дворе ее лиц и что от таких козней «лучше умереть, чем в такой жизни жить».

Произнеся собственными устами приговор, он осмелился еще к ответу приложить и поучения самой императрице, которая верит обманщикам, ее окружающим, которые притворяются и вымыслы употребляют для борьбы с людьми ей верно и бескорыстно служащими.

И что уж совсем недопустимую оплошность проявил – показал письмо и немцам-недоброжелателям вице-канцлера Остермана, а также и своему коллеге и родственнику А. М. Черкасскому. Кто из них донес Остерману, останется тайной, но донесли.

Остерман же с его кошачьими повадками не стал выказывать своего знания и оставил выяснение отношений до лучших времен. А во-вторых, зная характер Волынского, ждал, что тот еще себя проявит, увлекаясь борьбой, и откроется еще одной незащищенной стороной.

И Волынский «ожидаемое» выполнил – побил поэта Василия Кирилловича Тредиаковского в приемной Бирона.

Это второй удар (после памятного петергофского письма), на который рассчитывал Бирон в записке императрице. Уж если Волынскому простится и этот проступок, то это будет первый пример безнаказанного оскорбления, нанесенного ему, герцогу Курляндскому, ибо уже при всех иностранных дворах стало известно, как самодурно распорядился в его покоях Волынский.

Такие действия должны быть наказуемы, и Бирон требовал суда над Волынским, имея полную уверенность в том, что кабинет-министра засудят.

Ознакомившись с прошением, Анна Ивановна поняла, куда клонит ее фаворит, она знала об их тайной личной вражде и не хотела нового кровопролития.

Долго не соглашалась на суд над своим родственником императрица и уступила лишь тогда, когда Бирон пригрозил уехать из России. Согласилась со слезами на глазах, но эти слезы были похожи на крокодиловы: участь Волынского была решена здесь, в покоях императрицы.

Ее согласие давало выход торжеству и Бирона, и Остермана. Уж они постараются подвести под казнь ненавистного кабинет-министра.

А вот что сказал, узнав о суде над Волынским, князь Куракин: «Петр I нашел Волынского на такой дурной дороге, что накинул ему на шею веревку: так как Волынский не исправился, то, если, Ваше Величество, не затянете узел, намерение императора не исполнится»*

Почуял ли беду кабинет-министр? Да, понял, что петля затягивается, коль бросился искать поддержки даже у недругов – Миниха например.

Да и как не понять, коль Волынскому запретили бывать у императрицы (это случилось на страстной неделе в сентябре 1740 г.) и о ее настроении узнавал он через приятеля своего Эйхлера (опять же иноземца).

Наконец 12 апреля Волынскому объявили домашний арест. Была образована комиссия для расследования дела. В нее вошли 9 человек, все русские.

15 апреля арестованного привезли в комиссию и предъявили допросные пункты – 13 счетом. Ответы на второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, одиннадцатый, т. е. почти 2/3, так или иначе затрагивали фамилию Остерман.

Соловьев С. М.: Собрание сочинений в 18 томах. Книга X. С. 663.

Волынский на допросах вел себя довольно высокомерно и задевал своим тоном и поведением достоинство членов комиссии.

Вспомним, что на Немировском конгрессе Волынский был вторым лицом после Шафирова, третьим был Неплюев Иван Иванович. Сейчас они встретились, как говорится, по разные стороны баррикад. Действительный тайный советник входил в комиссию по расследованию дела Волынского и, естественно, имел право задавать вопросы. Так, наоборот, Волынский стал задавать вопросы Неплюеву, причем приплел, что тот креатура Остермана и что он в ссоре с ним, на что член комиссии оправдывался и приструнивал Волынского, чтобы он напраслину не возводил и партикулярной ссоры он с кабинет-министром не имел и не бранился ни по какому поводу. Это было во второй день работы комиссии.

В третьем заседании (17 апреля) Волынский чернил себя, говоря, что действовал по злобе на графа Остермана, князя Куракина и адмирала Головина, и что делал это по причине своей глупости и врал на них по своей злобе.

Честно говоря, некоторые протоколы допросов напоминают разговоры на коммунальной кухне, а не разбирательство серьезного дела, направленного против важного государственного лица – кабинет-министра. Но самое главное – что вольно или невольно Волынский выбалтывал то, что и не нужно следствию, и соглашался с такими обвинениями, что позволял дерзкие отзывы об императрице. Правда, клялся, что «злого намерения и умысла, чтобы себя сделать государем, я подлинно не имел».

Естественно, ему не поверили и 22 мая был сподручными А. И. Ушакова допрошен с пристрастием, т. е. поднят на дыбу и получил восемь ударов плетьми. Допрос длился полчаса, но пытка не возымела действия: Волынский повторил то же, что говорил им в первые дни следствия.

Ему увеличили наказание плетьми до 18 ударов, но нового опять не сказал Волынский, зная, что за покушение на верховную власть, на престол полагается казнь.

Единственное из проступков, в которых признался, это то, что брал взятки, в том числе и с купцов, не обязательно деньгами, брал подношения парчами, тафтами и другими товарами.

Были и очные ставки с А. Ф. Хрущовым, П. М. Еропкиным. Если первый ни в чем не уличил Артемия Петровича, то Петр Михайлович дал некоторые показания, которые могли сослужить и плохую службу. Ничего не добавил следствию и обвиняемый в сообществе Соймонов, знавший Волынского еще с Астрахани. На главный вопрос: когда намеревался Волынский осуществить свои дальние умыслы в государственном деле? – твердо заявил, что не знает про такое и может поклясться своей кровью в этом.

Допрашиваемый по делу Волынского Иоганн Эйхлер, тайный секретарь Кабинета министров (а это он давал надежды на милость императрицы, когда Волынского впервые не допустили ко двору), ничего нового по делу не дал в показаниях, но назвал еще одного человека, Ивана Суду, секретаря Иностранной коллегии.

Чем больше смотришь, изучаешь историю страны, тем больше убеждаешься, что мы удивляемся и возмущаемся нынешним положением дел по наивности, не зная своей истории. Взяточничество, коррупция, тайные доносы, наговоры, бездушие и равнодушие – это пороки нашего прошлого, они процветали, например, в 10-летний период царствования Анны Ивановны.

Еропкин П. М.

И суд над Волынским и его конфидентами – это то же преследование Гусинского, претензии к Бородину, история с генеральным прокурором и многое-многое другое вы найдете в нашем прошлом. Оттуда торчат наши уши.

Оттого мы так быстро и перестроились в бандитско-коррумпированное государство, что в нас это заложено… 70 лет Советской власти были попыткой преодоления некоторых низменных наклонностей в характере человека вообще и русского человека в частности.

Железный занавес, закрытое общество имели свои положительные моменты: мы как бы (любимое слово-паразит нынешней новой волны) вернулись в свое патриархально-феодальное общество. Мы под руководством КПСС пытались зажить по-другому, т. е. как бы по заветам Христа – честно, дружно, помогая друг другу, избегая зависти (все равны, все достойны), избегая наветов и наговоров.

Но не смогли полностью жить так, потому что был силен груз прошлого: прорубленное Петром I окно в Европу безусловно имело прогрессивное значение – оно открывало для России достижения западной цивилизации, науки, техники, культуры. Но вот культура, традиции там (за рубежом) были другие, ценности не совсем такие, как у нас. Буржуазное общество на Западе заставляло человека бороться за себя, за свою семью, за свое дело. Оно индивидуализировало человека, оно давало формально больше свободы человеку, оно придумало законы для защиты чести и достоинства гражданина (это не значит, что они выполнимы).

Не только Петр I, но даже верховная власть чувствовала, что по старым меркам (законам) Российское государство, общество жить уже не может. Надо менять строй, надо преобразовывать самодержавную власть, необходима демократизация общественных взаимоотношений.

Ведь что такое «кондиции» верховников, о которых шла речь в нашем очерке – это робкая, неумелая попытка ограничить самодержавие, создать новые институты власти – Совет, Коллегии, т. е. коллективные органы, имевшие право законодательной инициативы, влияния на политику государства, ведущуюся не единым лицом (не важно, императрицей или ее фаворитом, или вседержавным властелином).

Но беда такой попытки в том, что она производилась на основе кастовости, на базе создания привилегий одной группы бояр в противовес другой. Одеяло каждый тянул на себя, вот оно и лопнуло: очень сильно натянули и те и другие.

В результате – в дыре вновь выросло самодержавие в полный рост.

И шляхетская челобитная – это поползновения все тех же ограничений власти самодержавной в пользу дворянства, в пользу определенной части общества, но не создания равных законов для всех, или создания равенства всех перед законом.

Было слишком рано даже говорить об этом, потому и их притязания провалились – общество было разделено на группы, на части, на классы, если хотите, и все предложения по поводу ограничения власти это были попытки создания куцей конституции ради удовлетворения намерений части населения государства – в основном по составу крестьянского или холопского. О холопах не думали – это было приложение к боярству, к олигархии аристократической, к дворянству (помещикам).

Это были просто кормильцы, без них нельзя. И прожекты Волынского были направлены на ограничение самодержавия, на упорядочение власти, на создание более стройного и четкого государственного аппарата. Как бы перестройка, реформа, но не серьезные изменения сути общественного строя, державшегося на четком тоталитаризме властителя (императора или того, кто выполнял эти функции).

И Волынский правильно понимал, что любые попытки ограничить власть классифицируются как бунт против царя, императора, и он чреват самыми жестокими преследованиями и последствиями для посягнувшего на изменение верховной власти.