Текст книги "Могильщик. Цена покоя"

Интерлюдия
Цена возвращения

Грест совершенно точно знал: он никогда не забудет то поместье. Жуткие мумифицированные тела принесённых в жертву, скелеты, погибший Мише, предлагающий бросить его Карпре. Воришка прежде никогда не испытывал такого ужаса. Даже толпа, собиравшаяся повесить его на суку, не вызвала в нём такого страха, как те вещи, что Грест видел на могильнике.

Возможно, проблема заключалась в источнике ужаса. В конце концов, он не раз видел, как кого-то вешают или забивают толпой насмерть. Однажды его, совсем ещё сопляка, едва не убили полдюжины разъярённых мастеровых, у одного из которых он украл кошелёк. В тот раз ему помогли стражники, прикормленные бонзой, на которого Грест тогда работал. В Глазу Окуня его спас Велион.

Но та мощь, которую воришка увидел на могильнике… Неизведанная сила, в один миг превратившая голову Мише в кровавую кашу, размазанную по стенам, пугала гораздо больше взбесившейся толпы. Велион, на первый взгляд, не допустил ни одной ошибки, а всё обернулось тем, что один из них погиб, а сам Грест едва не оказался погребён под завалами. Одно неверное движение, и вообще все едва не погибли. А от древней магии спасения нет. Кто-то умрёт быстро, как Мише, а кто-то будет гнить на протяжении долгих месяцев, как Карпре. И это цена одной-единственной ошибки. Неверного шага, неаккуратного движения руки, капли пота, набежавшей на глаз.

И так будет на каждом могильнике. Либо ему придётся побираться по самым простым местам, подбирая мелочь, которой побрезговали другие. Мешки с золотом и бриллиантами превратились в медные бляшки от ремней и погнутые латунные блюда.

А кроме того… Грест никогда не забудет того позора. Не забудет себя, стоящего посреди замёрзшей реки с голым задом. Запаха собственного дерьма, которое пришлось выгребать из порток. Холодного дерьма – на улице ведь зима. Подмёрзшего, но всё равно вонючего. Воняющего всю дорогу назад. Не забудет своих мокрых штанов и холода, впивающегося в задницу и яйца всю обратную дорогу.

Воришка плакал, когда стирал нижние штаны. Но именно в этот момент всё встало на свои места.

Грест стал могильщиком не по своей воле. Велион сделал его могильщиком по какой-то из своих прихотей. Винить его в этом нет никакого смысла: Велион – человек идейный. Он никогда не перестанет ходить по мёртвым городам, как вор никогда не перестанет воровать, пьяница – пить, а барыга – обманывать. Такова его жизнь.

Жизнь, которую Грест никогда не хотел. Грест всегда был вором, им и останется. Дерьмовое занятие, но уж куда лучше, чем ходить по мёртвым городам и копаться в костях.

Грест действительно не собирался винить Велиона в том, что тот сделал с ним. Но в то же время с кого ему, вору, взять виру за причинённые неудобства, как не с могильщика? С очень даже небедного могильщика. Богатые не обеднеют, если у них украсть один-единственный кошелёк, а для Греста этот кошелёк – цена жизни. Ну, как минимум нескольких сытых месяцев. Но ведь таковой его жизнь была всегда. Украл, выпил, загремел в подвал на месяц или два, украл, выпил… А укради он у могильщика, что с ним станет? Уставшие и озлобленные стражники не будут гоняться за ним даже для вида. Велион всё равно крепко напился сегодня вечером. С ним это происходило всё реже – этот раз был первым за пару недель, – но всё же происходило. И Глейи ушла в гости к кому-то из родственников, да так и не вернулась.

Возможно, другой возможности просто не будет.

Грест покосился на похрапывающего могильщика, тихо перевёл дыхание и взялся за завязки рюкзака. Руки чуть дрожали от волнения, он давно не воровал, но эта дрожь была ценой за возвращение к любимому делу. Перчатки лежали, оставленные в его закутке, и он никогда не наденет их ещё раз. А вот щупать богатеев за мошну он будет, ещё как. В конце-то концов, кто из тех, кому он задолжал в Ариланте, догадается залезть в эту глушь?

Не было ни звука, ни вспышки. Ничего не было, словно вообще ничего не произошло. Но Грест услышал свой дикий вопль и увидел кровь, хлещущую из обрубков пальцев. Указательного и среднего на правой руке будто бы никогда не было, от безымянного осталась лишь одна фаланга. На левой уцелел только кусочек фаланги от среднего и полторы – от безымянного.

Так, словно его за один грабёж наказали сразу шесть раз, оставив целыми только большие пальцы и мизинцы.

Воришка орал и тупо смотрел, как из ран льётся кровь.

Могильщик проснулся от крика. Резко сел в кровати и обвёл комнату взглядом. Около секунды у него ушло, чтобы осознать увиденное. Лампу, Греста, держащего ладони перед своим лицом, и залитый кровью рюкзак.

Ещё несколько мгновений перед ним стояла та самая картина из сна – безголовый могильщик и Грест, жрущий собственные пальцы. И в этой картине не было ничего от привычного чувства дежавю. Могильщик осознал в этот момент – всё просто встало на свои места. Так и должно было произойти.

– Блядь… – выдохнул Велион и подскочил с кровати.

У Глейи всегда валялись какие-то тряпки в комнате. Спьяну найти их оказалось довольно тяжело, но могильщик всё же справился. Он быстро замотал двумя правую руку воришки и ещё одной, той, что побольше, левую. Потом принялся искать свою одежду.

– Мои пальцы! – заорал Грест, и это была его первая связная фраза.

– Ты хотя бы оделся, прежде чем идти на дело, – буркнул Велион. – Подожди меня.

– Велион, мои пальцы! Боги, мои пальцы! Что… что теперь будет со мной?

– Что с тобой будет? Я не знаю. Знают только боги, наверное, а они тебе ни хрена не ответят. А ещё дам совет, хоть он тебе больше и не пригодится: надевай перчатки, прежде чем лезть к другому могильщику в сумку. Всё, я готов. Пошли.

– Куда?

– Куда надо.

Велион схватил окаменевшего воришку в охапку и потащил за собой. Они забрали перчатки Греста и вышли из трактира, едва не сбив с ног заспанного хозяина, выбежавшего на крик. Почти выбежали на дорогу и уже бегом направились к городу.

– Ты убьёшь меня? – прохныкал Грест сквозь всхлипы.

– Ты сам убил себя, ублюдок несчастный.

Грест не помнил, как они оказались у стен города. Очнулся, когда Велион усадил его прямо на землю, а сам принялся ломиться в закрытые ворота. Все мысли вора занимали только его оторванные пальцы, которые сейчас лежат в комнате Глейи. Наверное, она испугается, когда увидит их. И, наверное, у него исчезли самые последние шансы переспать с ней.

– Да кто там, ебать вас и ваших матерей в рот и в жопу? – раздался, наконец, полупьяный голос стражника.

– Путники! – рявкнул Велион. – Мой друг серьёзно ранен! Нам срочно нужен знахарь!

– Ворота открываются после рассвета, – позёвывая, ответил стражник, и от этого ответа у Греста внутри всё похолодело.

– Он может не дожить до утра!

– А что с ним? Может, жопой на дерево упал? А-ха-ха-ха-ха! Косой, ты слышал? Жопой на дерево упал! Жопу-то, небось, порвало?

– Заткнись ты уже, спать всего ничего осталось, – ответил первому стражнику тот самый Косой откуда-то издалека. – И этих горластых шли на хер.

– Слышали? Говорит, на хер вас слать надо. Приходите после рассвета, драножопые, гы-гы.

– Моему другу оторвало пальцы, – сказал Велион абсолютно спокойным голосом. – Он потерял много крови. Если ты сейчас откроешь ворота, я заплачу шесть грошей, как за проход купеческой телеги. Если не откроешь, я пойду к другим воротам.

– Слышь, Жерни, открой-ка им, а? – через миг раздался куда более громкий голос Косого. – Сразу ж видно, хорошие люди, не разбойники, не шпионы вражинные. Давай. А деньги пополам поделим, да?

В воротах открылась бойница, в которой возникло заспанное лицо Жерни, освещённое рыжим светом масляного фонаря.

– Пусть руки покажет, – сказал стражник уже почти трезвым голосом.

Велион ухватил Греста за загривок правой рукой, резким рывком поднял на ноги, а левой схватил воришку за руку и сунул её в бойницу.

– Размотай. Я должен убедиться.

Могильщик оторвал присохшую тряпку от конечности Греста. Очевидно, это было больно, но вор только всхлипнул.

– Ух. Ну ладно. Восемь грошей.

– Шесть, – твёрдо произнёс Велион, – иначе мне не хватит денег на знахаря. И только после того, как откроешь ворота.

Стражник думал всего пару мгновений.

– Шесть так шесть. Я не жадный.

Ворота открывались бесконечность. И ещё дольше Велион отсчитывал монеты. Но, в конце концов, они очутились в стенах города.

– Будем надеяться, мой знакомый знахарь живёт там же, – только и сказал могильщик и опять поволок хнычущего Греста за собой.

Они прошли по узким улочкам вшивого городка три или четыре квартала. В конце концов, могильщик остановился у двухэтажного дома, над дверью висела вывеска, гласящая «Знахор». Велион пнул в дверь несколько раз и выкрикнул:

– Гирт! Гирт, открывай, мать твою!

Кто-то обматерил его из соседнего дома. Но знахарь открыл всего через пару минут. Это был невысокий мужчина лет тридцати с поросшим рано поседевшей щетиной узким лицом и длинными тонкими пальцами, которыми он пока держал подсвечник, а вскоре… что он будет делать вскоре? Прижигать Гресту пальцы? Боги, зачем всё это? Дали бы ему просто умереть…

– А, Велион, это ты, – проворчал знахарь. – Заходи. За ночную работу беру двойную цену, знаешь?

– Знаю.

– С этим что-то? – Гирт кивнул на воришку.

– Да. Оторвало пальцы.

– Беда. Сними с него тулуп и усаживай вон за тот стол.

Могильщик грубо стащил с Греста верхнюю одежду и усадил на стул перед указанным знахарем столом. Столом, который куда больше напоминал место работы пыточных дел мастера, а не знахаря: на нём лежали какие-то крючки и ножики, в крышку вделаны ремни для удерживания рук, а кровь пропитала дерево так глубоко, что, наверное, оно стало тёмно-бордовым, а не коричневым.

– Велион, ремни. А ты на-ка, – Гирт сунул что-то Гресту в рот. – Глотай. Так будет полегче.

Грест послушно проглотил какой-то горький комок. Впрочем, он был в таком состоянии, что съел бы и горящий уголь, скажи ему кто-то сделать это. Велион тем временем стянул руки воришки ремнями.

– Сколько пальцев показываю? – спросил знахарь, тыча Гресту в лицо руку.

– Не знаю. Мне больно. Боги, что мне теперь делать? – воришка на миг замолчал и посмотрел на Гирта. – Ты же пришьёшь мне мои пальцы назад? Иначе как я буду воровать?

– Услышав, что ты вор, не стал бы пришивать ни за какие деньги. Да и что-то не вижу, чтобы ты взял их с собой. Но, в любом случае, за подобными процедурами нужно обращаться к магам и платить золотом. А я же просто не дам тебе сдохнуть от заражения или ещё чего. Велион, прижми его ладони кулаками к столу. Вот так, да. Ну, я начинаю.

Знахарь в мгновение ока обмыл обрубки и принялся колдовать над ними: толстой иглой, вытащенной из камина, прижигать сосуды, убирать лишнее мясо и кости скальпелем, оттягивать кожу щипчиками и сшивать её другой, тонкой, иглой мелкими частыми швами так, чтобы закрыть всю рану. Грест с ужасом смотрел на то, как его жизнь уже не то что рушится, а просто летит в пропасть. У него кружилась голова. Раны ныли, но прикосновения раскалённых до красна инструментов отдавались только слабым покалыванием. Он вновь расплакался от жалости к себе. А больше ему ничего и не оставалось.

– Почти всё, – сказал, наконец, Гирт, зашив безымянный палец правой руки. – Сейчас сделаю компресс с отваром, снимающим отёк и убивающим гной, и дело сделано.

– Сколько я тебе должен? – спросил Велион, отпуская, наконец, руки Греста.

– Шесть грошей.

Велион кивнул и вытащил золотой достоинством в две кроны.

– Пусть поживёт у тебя пару недель.

– Нет, у меня уже нельзя, – покачал головой знахарь, складывая инструменты в котелок с каким-то вонючим отваром. – Невеста у меня появилась. Сирота она, так что живёт в моём доме, хотя свадьба только летом. – Он поднял котелок и повесил на крючок над огнём камина. – Зато папаша не трясётся за её девственность до свадьбы, так? В общем, ко мне никак. Но за эти деньги сниму ему угол где-нибудь в какой-нибудь таверне и буду проверять, как идёт процесс заживления. Сойдёт?

– Сойдёт, – кивнул могильщик. – Прощай. – Он повернулся к Гресту и сказал: – И ты прощай.

Воришка затрясся всем телом. Он не сможет зарабатывать на жизнь ни одним из двух доступных ему способов. А теперь ещё и Велион бросает его. Боги, что ему делать?

– Ты бросаешь меня? – прошептал Грест.

Велион печально кивнул.

– Не волнуйся, проклятие после таких травм не возвращается. Ты сможешь вести обычную жизнь. Насколько это возможно, конечно.

– Это ты сделал, – прошипел воришка. – Это из-за тебя со мной случилось это!

Левая щека могильщика явственно дёрнулась, как это бывало во время пьяных приступов.

– Ты сам сделал это с собой, – сказал он и вышел из дома, хлопнув дверью.

– Нет! – взревел Грест, вскакивая. – Ты виноват! Ты! Ты! Ты! – он разрыдался и буквально рухнул грудью на стол, уткнув лицо в окровавленное дерево. – Ты заплатишь за это, могильщик. Ты за это заплатишь…

– Это шок, – сухо сказал Гирт, упирая кулаки в бока. – Или ты просто идиот. Он спас тебе жизнь и оплатил лечение. Я бы на твоём месте благодарил его за это.

– Нет. Никогда. Если бы не он…

Если бы не могильщик, его тело давно бы уже обглодали раки и рыбы, ведь Щука наверняка выбросил бы его в реку. Но, может, так было бы только лучше?

Грест оторвал лицо от столешницы, ещё раз взглянул на свои покалеченные руки и с новой силой залился слезами.

* * *

Коровы в зимней пристройке забегали и взревели – именно взревели, а не замычали – разом, перебудив всю новую семью Шёлка: жену, двадцатитрёхлетнюю вдовицу, и двух её детей от первого брака. Детишки расплакались, а жена, прижавшись к Шёлку всем телом, зашептала молитвы.

Бывший владелец таверны, а ныне зажиточный фермер, Шёлк тоже мысленно воззвал к богам, попросил для себя смелости, а для коров – спокойствия, но из постели вылез только, когда рёв и топот прекратились. Погладив по голове приёмную дочь и похлопав по плечу сына, сказал:

– Залезайте в постель к матери, – а сам, взяв свечу, направился к пристройке.

Подсвечник и так подрагивал в его руке от страха, а когда он вошёл в коровник, и вовсе выпал из рук. Но за те мгновения, что свеча была в его руке, и те, что летела до пола, пока, упав, не погасла, Шёлк успел рассмотреть всё или почти всё. Он увидел покрытые, словно окрашенные, кровью стены и потолок. Лужи крови и дерьма на полу. Изуродованные и разорванные коровьи туши. Из тела одной наполовину торчал телёнок, время рождаться которому пришло бы только в конце марта, а никак не в середине февраля. Вторая, лёжа в абсолютно неестественной позе на спине, вперила в потолок вывернутые рёбра. Шкура третьей словно лопнула изнутри в десятках мест. От четвёртой и пятой остались только изодранные груды мяса.

Шёлк упал на колени и разрыдался.

– Боги, за что мне всё это? – прошептал он.

* * *

В нескольких сотнях ярдов от той деревни, где сейчас жил Шёлк, тот, кого когда-то звали Карпре, открыл глаза. Попытался вдохнуть, но у него не вышло: горло плотно что-то пережимало.

Петля.

Тот, кто когда-то был Карпре, ухватил правой рукой верёвку за шеей, и та перегорела за несколько мгновений. Повешенный упал на колени, быстро снял петлю и замер, неестественно свесив голову. Раздался хруст, и голова встала на место. Не-Карпре смачно схаркнул кровью и высморкался.

– Уже февраль, – сказал он самому себе. – И почему могильщики так редко дохнут зимой? Неужто все зарабатывают себе на зимовку?

Не-Карпре встал на ноги и потянулся, разминая сведённые мышцы, но замер на половине движения и начал принюхиваться. Его лицо искривилось и кривилось всё больше, пока он ощупывал себе грудь и верх живота.

– Да ему и так оставался год от силы, – пробормотал тот, кто когда-то был Карпре, – что ж, ничего удивительного, что он полез в петлю – болит жутко. Ну да ничего, я выдержу. Всего-то девять с небольшим месяцев.

Впрочем, надежды в его тоне не было ни капли.

Не-Карпре отряхнул ноги от снега, помял правой рукой шею, левой поднял сумку и, выйдя на дорогу, направился на запад.

* * *

Валлай ударил ломом в мёрзлую землю. Раз, должно быть, в тысячный за это проклятое утро. А сколько он сделал таких ударов за зиму, и вовсе не сосчитать. Зато можно посчитать могилы, которые он помогал копать – сто двенадцать. А всего на этом новом кладбище, появившемся в начале зимы неподалёку от старого и за эти месяцы едва не сравнявшемся с ним размером, вырыто шестьсот сорок семь могил. И ещё не меньше сорока будет вырыто. Для сравнения – на старом за этот же срок упокоились всего сто восемьдесят четыре человека.

Ещё удар, от которого задрожали руки. И ещё. В этот раз лом, наконец, пробил промёрзший слой и вошёл в мягкую землю.

Эту могилу, сто тринадцатую, рубака вызвался копать сам, без чьей-либо помощи. Она была для него особенной. Тело, не по-человечески обёрнутое в саван, а засунутое в прохудившийся мешок от перины, лежало рядом. И это далеко не самый плохой покров для мертвеца в последние недели.

– Всё копаешь? – раздался за спиной голос Настоятеля.

– Угу, – промычал Валлай, не отвлекаясь от работы.

Несмотря на то, что больше восьмисот человек умерло и раза в полтора больше сбежало, у Настоятеля паства увеличилась едва не в пять или шесть раз. Он и его жрецы истово помогали умирающим до самого их последнего мига, а многие жрецы сами умирали, едва отпустив в мир иной очередного больного. Их так и хоронили, бок о бок, обычного горожанина и жреца, чтобы помогали друг по ту сторону Туманных гор. И над всеми ними, здоровыми, помогающими, умирающими и умершими, буквально нависал своей тощей, но такой заметной фигурой Настоятель. Иногда Валлаю казалось, что тот совсем не спит. Он поддерживал словом и делом больных, всегда находил, что сказать убитым горем родственникам. И всегда, ну, или практически всегда, оставался на виду. Никто из главных жрецов других конфессий не мог сравниться с ним. Маги объявили, что пытаются предотвратить эпидемию своими способами, и заперлись в своей башне, не показывая оттуда носа. И люди потянулись в храм Единого один за другим.

– Она молилась Единому? – буквально прокаркал Настоятель.

Прежде, чем ответить, Валлай воткнул лом в землю и повернулся к жрецу. Настоятель выглядел измождённым. Эти месяцы дались ему, должно быть, тяжелее, чем любому человеку в Новом Бергатте, не считая заболевших и умерших, конечно.

– Я не знаю.

Настоятель тяжело вздохнул и пожал плечами.

– Ладно, разницы нет. Как её звали?

– Я не знаю.

– В смысле? Я… думал, что это кто-то особенный для тебя, если ты копаешь могилу в одиночку.

Валлай отвернулся от жреца и устало опёрся на лом.

– Я копаю в одиночку, потому что это особенная могила, а не особенный для меня мертвец. Я ведь завтра уезжаю?

– Завтра на рассвете. И уезжаешь не ты, а уезжаем мы. – Настоятель плечом отодвинул Валлая от края будущей могилы и взялся за лом. – Так что пусть это будет особая могила для нас обоих. Пока что твоя охота на могильщика приостановлена. Ты сопроводишь меня до Ариланты.

– Тебя переводят? – удивлённо спросил Валлай. – Но люди… Как они без тебя?

– Люди? – переспросил жрец. – Кому интересны люди, наёмник? Что для тебя человек? Наниматель? Жертва? Это ведь всё, что касается тебя и твоей работы: один человек платит, чтобы ты убил другого. И ты всегда находишься в поиске либо первого – нанимателя, а когда найдёшь, начинаешь искать второго – жертву. До остальных людей тебе нет особого дела. Так же у жрецов, как это ни печально. Паства уже пришла в храм, Валлай. И в большинстве своём никуда не уйдёт, а это значит, что в храм будет поступать столько же, или почти столько же пожертвований, как этой зимой, а часть, естественно, пойдёт в Ариланту. А там уже более чем довольны. С ноября по начало марта в храм поступило больше, чем за два года до этого. К тому же, всегда есть стука… то есть наблюдатели от верхушки жречества. И верхушка оценила и размер пожертвований, и мои старания. Поэтому меня сейчас тащат наверх, в главный храм Единого, к циничной сучке Аклавии, чтобы она дала мне там какое-то задание по моим талантам. А ты пока выступишь в роли моего телохранителя. Что будет дальше с тобой или мной, я не знаю.

Настоятель остервенело долбил мёрзлую землю.

– Важны лишь пожертвования, – произнёс Валлай, горько усмехаясь.

– Не для всех. И я бы с радостью остался здесь. Я привык к Новому Бергатту, привык к людям, которые приходят ко мне за духовной поддержкой. Но… я не собираюсь оставаться в этом вшивом городишке до конца жизни. У меня большие планы. Очень большие. И поверь мне, помощь людям вовсе не исключает карьерное продвижение, наоборот, чем больше помогаешь людям, тем выше поднимаешься. Чем выше поднимаешься, тем большему количеству людей сможешь помочь. Понимаешь меня?

– Понимаю.

Сменяя друг друга, они выкопали могилу и опустили в неё тело. Настоятель прочитал короткую молитву и, кивнув наёмнику на прощание, пошёл к следующей, чтобы отпустить очередного мертвеца.

Валлай оглядел ряд. Сегодня вырыто шесть новых могил, а бывали дни, когда приходилось копать по двадцать и даже больше. «Болезнь» перестала убивать так много. Только вот в чём беда: количество жертв уменьшилось только из-за того, что большинство заразившихся уже умерли.

Если честно, сегодня рубака вырыл бы ещё десяток могил. Он не хотел идти домой к Лине. И хотел – тоже. Не хотел, потому что сегодня ему придётся сказать о завтрашнем отъезде. Хотел, потому что безумно желал провести с ней как можно больше времени перед прощанием.

Но все могилы вырыты. И Валлай направился к Лине. По дороге купил еды получше и большой кувшин вина. Быть может, она выставит его за порог сразу после разговора, но если не выставит…

Лине была дома. Сидела у камина, закутавшись в шаль, и смотрела на огонь. Валлай поставил кувшин на стол, рядом бросил свёрток с жареным на углях мясом, сыром и хлебом. Сел на кровать, думая, с чего начать.

– Ты уезжаешь, – сказала Лине. – У тебя на лице всё написано с тех пор, как ты узнал. Скажи только, когда.

– Завтра. Я, наверное, смогу забрать…

– Нет. Не говори ничего. Особенно – пустых обещаний. Мы поужинаем, напьёмся и трахнемся. А завтра утром ты просто уедешь, не разбудив меня, и на этом всё. Если ещё появишься в городе, я возьму с тебя деньги за пользование мной и моей постелью. – Лине повернулась к Валлаю, она едва не плакала, но сдерживала себя из последних сил. – В конце концов, ты наёмник, а я – шлюха. Мы словно из плохонькой легенды с дерьмовым концом. И в настоящей жизни из этого тоже не получилось бы ничего хорошего, даже останься ты здесь или забери меня с собой. Я не хочу ждать кошеля с деньгами и новости о том, что тебя убили. Мы просто должны ценить то время, что у нас было. А после расставания каждый возьмётся за своё дело. И проживёт свою жизнь, не зная, как прожил её другой.

Валлай кивнул и, встав с кровати, обнял её. И только тогда Лине заплакала, уткнувшись ему в грудь.

– Если я вернусь, первым делом пойду к тебе, и мы переспим. За тот раз ты возьмёшь деньги, я согласен, – сказал Валлай. – Но я хочу оставить тебе денег сегодня. Не за то, что пересплю с тобой. А просто, чтобы знать, что хотя бы первое время после моего отъезда ты ни в чём не будешь нуждаться. Ладно?

Лине кивнула, не отрывая лица от его груди. Валлай погладил её по голове и отпустил.

– А пока давай разогреем мясо на огне и нальём вина.

Лине утёрла глаза от слёз, всхлипнула и, улыбнувшись, ещё раз кивнула.